Глава 24

Подобно Скарлетт О'Хара Пегги Митчелл теряла интерес к разговору, если не она была его предметом. С начала 1936 года и до весны 1940-го или она сама, или ее книга, или фильм по ее книге, или «мошенники», всегда готовые ее ограбить, были темой любой ее бесе­ды или письма. И хотя это продолжалось не очень долго, она весьма неохотно расставалась с этим периодом своей жизни.

В июле 1941 года Д. Бретт прислал ей пись­мо, в котором спрашивал, не согласится ли она войти в число тех двадцати пяти писателей, ко­торые уже дали согласие написать несколько слов для сборника, доход от которого поступит в фонд возрождения искусств «Американский путь». В ответ Пегги отправила Бретту несколько страниц с вопросами, касающимися в основном того, кто стоит за этой организацией и кто еще войдет в эту компанию, поскольку, по ее словам, она не хотела бы «проснуться в одной постели с пятью обозревателями-пьяницами», однако в конце призналась, что с момента получения его письма была просто не в состоянии придумать ничего, что можно было бы изложить на бумаге, чтобы выполнить просьбу Бретта. «Моя собствен­ная тупость удивила даже меня,— писала Пег­ги,— но ведь в течение четырех лет я не только ничего не писала, но даже не думала о писатель­стве. Как будто специально все сложилось так, чтобы вытеснить любые мысли из моей головы».

«Нет!»— таков был ее окончательный ответ на предложение Бретта. Она чувствует, что за­ржавела.

Если Пегги действительно не хотела вновь заниматься писательством, то ведение дел фирмы «Маргарет Митчелл, писательница» не обязатель­но стало бы для нее единственной альтернативой. Ведь она могла рискнуть и заняться каким-то делом, могла приложить свои способности к со­биранию денег на что-либо (что позднее и сде­лала), вернуться к историческим изысканиям или к работе в газете. Она могла просто остаться миссис Марш, что, по ее словам, всегда было для нее пределом мечтаний.

Сомнительно, однако, чтобы, имея на полках недавно купленных книжных шкафов не одну дюжину различных изданий «Унесенных ветром» и около двадцати заполненных альбомов с вы­резками рецензий, собранных тремя информаци­онными службами со всего мира, в качестве постоянного напоминания о днях былой славы, Пегги готова была вернуть Маргарет Митчелл к роли домашней хозяйки.

Создается впечатление, что в глазах амери­канской публики уже сложился новый и доволь­но устойчивый образ Маргарет Митчелл — зна­менитой писательницы, и Пегги сознавала это, глядя иногда на себя как бы со стороны.

Похоже, что укрепления, воздвигнутые Пег­ги, чтобы защититься от перемен, оказались ра­зобранными ею изнутри.

Пегги никогда не нравилась политика «нового курса», проводимая президентом Рузвельтом, и не потому, что эта политика, как считали мно­гие, была направлена только на благо черных, а по той причине, что, как писала она одному молодому человеку, с тех пор как «новый курс» был провозглашен, молодым было сказано, что они — Богом избранные, что мир не просто обязан обеспечить их жизнь, а обеспечить хоро­шую жизнь и распрекрасное времяпрепровожде­ние. Похоже, что Пегги просто забыла дни своей зеленой молодости, проведенные ею в яхт-клубе на Персиковой улице. Не поддерживая «новый курс», Пегги все же приветствовала высказанные президентом намерения оказать помощь союзни­кам, хотя надо признать, что в тот момент война в Европе еще не представляла для нее большого интереса. Ведь у нее не было ни мужа, ни сыновей, ни братьев призывного возраста, а сы­новья Стефенса были слишком юны, чтобы идти воевать. А потому что еще, кроме «теплого места у камелька» и чувства собственной безопасности, могла она выбрать для себя?

И тем не менее весь 1941 год Пегги провела в непрерывных сражениях, отстаивая собствен­ные интересы — свои права на «Унесенных вет­ром». Нидерланды были оккупированы; судьбы ее датских агента и издателя были неизвестны, но Пегги продолжала настаивать на пересмотре судебного решения о том, что ее авторские права якобы не распространяются на публикацию «Унесенных ветром» в Нидерландах. Этот судеб­ный процесс, длившийся несколько лет, стал сво­его рода прецедентом в области судебной защиты авторских прав и в конечном счете способство­вал решению вопроса о защите прав американ­ских писателей за рубежом. В то время, однако, этот процесс многим казался неуместным, и даже Лэтем с «Макмилланом» считали, что его сле­дует прекратить.

Война в Европе не помешала ей по-прежнему поддерживать связи с издателями в тех странах, которые не были оккупированы нацистами. Джон вел счета по всем зарубежным изданиям, и в конце 40-х годов Пегги с гордостью признава­лась, что почти все страны выплачивали причи­тающиеся ей суммы за проданные экземпляры ее романа.

Пегги редко отклоняла денежные просьбы близких друзей или благотворительных организа­ций, но при этом всегда четко вела записи должников и учет всех чеков, выписанных ею.

Ну а остальное время занимали уход за от­цом и ответы на все письма, присылаемые ей. Иногородние друзья Пегги были заняты собст­венными проблемами: у Давди, как всегда, были трудности с финансами, а Грэнберри переживали тяжелые времена из-за болезни младшего сына, который в результате несчастного случая почти ослеп.

Гершель Брискель снова сошелся со своей бывшей женой, а поскольку во время бракораз­водного процесса Марши были на его стороне, то и отношения их с Нормой Брискель были теперь весьма прохладными. Свою роль в этом могла сыграть и ревность Нормы: ее муж был известен как любитель время от времени «прогуляться на сторону», да и теперь имел связь с другой жен­щиной — обстоятельство, частенько обсуждавше­еся в письмах, которыми обменивались Пегги и семейство Давди.

Вряд ли у самой Пегги было что-либо с Брискелем, хотя, по словам очевидцев, она была «увлечена им», а ее письма к нему были куда более откровенными, чем к кому-либо другому. Редко когда она в своих ранних письмах к Бри-скелю обсуждала Норму, ограничиваясь, как пра­вило, лишь беглым упоминанием ее имени. По­сле примирения супругов Пегги написала им обо­им «болтливое» письмо, но, по ее собственному признанию, больше от Гершеля она никогда ни­чего не услышала.

В самой Атланте общественная активность Маршей практически сошла на нет. Иногда Пегги приглашали на вечер местных писателей или на чай в Историческое общество Атланты, но таких близких друзей, как, например, Давди, у Маршей в Атланте было мало.

Это, во-первых, Стефенс и Кэрри Лу, хотя у обеих женщин было мало общего. С Медорой дружба Пегги осложнялась тем, что Медора с Джоном по-прежнему питали неприязнь к друг другу. Ну а Августа была неизменно занята уст­ройством приемов для заезжих оперных трупп или посещением концертов, которые Пегги нахо­дила неимоверно скучными. Фрэнк Дэниел захо­дил к Маршам от случая к случаю, но после публикации его статьи о Пегги, которая ей не понравилась, их дружба окончательно угасла.

Марши настойчиво убеждали людей в том, что они должны оставить Пегги в покое, так как она нуждается в отдыхе и уединении, в результате большинство старых друзей стали бояться даже просто пригласить их на обед.

В Атланте Пегги знали почти все, и ее старые друзья весьма гордились тем, что когда-то при­надлежали к ее кругу. Многие из них еще по­мнили любимые истории Маргарет Митчелл, ко­торые они смаковали, рассказывая снова и снова. Те достаточно многочисленные счастливчики, у кого имелась ее книга с автографом, держали этот экземпляр на видном месте в гостиной или библиотеке, а немногие из них по-прежнему чув­ствовали, что вполне могут себе позволить по­звонить Пегги по телефону, чтобы просто побол­тать или напроситься на встречу «просто так», под влиянием момента.

Сама Пегги перестала избегать публичных мероприятий. Так, она устроила вечеринку в честь Медоры, по книге которой — детективу под названием «Кто убил тетю Мэгги?» — был снят фильм; его премьера прошла в Атланте.

Впервые за много лет Пегги вновь побывала на съезде Ассоциации прессы Джорджии, куда поехала вместе с Джоном. Она вышла из своей раковины, но отношение к ней окружающих за­метно переменилось.

Изменилась и сама Пегги: осиная когда-то талия раздалась, над ярко-голубыми глазами на­брякли тяжелые веки, а годы регулярного упот­ребления кукурузного виски сделали ее лицо одутловатым.

Узкий круг избранных молодых людей, по­клонников «Унесенных ветром», многие из ко­торых испытывали священный трепет, будучи до­пущенными к знаменитой писательнице, часто приходили к ней на чай или выпить, и вот с ними-то Пегги вновь становилась «очарователь­ной и прелестной». В сущности, с ней обраща лись как со стареющей кинозвездой, чья слава уже позади, но сама она стала «легендой при жизни». Разговор всегда велся вокруг тех лет ее жизни, что были связаны с «Унесенными вет­ром». И похоже это было на то, как если бы Пегги создала эпоху — и пережила ее.

Крейсер ВМС США «Атланта» был спущен на воду 9 августа 1941 года на военно-морской верфи в Киртни, штат Нью-Джерси, и капитан третьего ранга Джон Лонг пригласил Пегги при­ехать на Север, чтобы окрестить корабль и стать его крестной матерью. Она согласилась, но для начала на восьми страницах своего письма задала капитану все мыслимые вопросы, первым из ко­торых был: как она должна быть одета? Кроме того, Пегги просила, что если ей вдруг надумают преподнести букет, то он не должен быть боль­шим, объясняя: «Я маленькая, меньше пяти фу­тов ростом. И несколько раз я попадала в ужас­ные ситуации, когда мне преподносили букеты, состоящие из цветов со стеблем длиной в метр». И тут же интересовалась, не будет ли нарушена какая-нибудь военно-морская традиция, если она обойдется вообще без цветов или если положит их где-нибудь поблизости, когда наступит момент крещения корабля, поскольку из-за своего мало­го роста она предпочла бы иметь обе руки сво­бодными, чтобы «хорошо размахнуться бутыл­кой».

Она интересовалась, не принято ли во флоте, чтобы крестная мать дарила что-либо кораблю при крещении. И если принято, то подойдут ли в качестве подарка «несколько кофейных чашек, которые Историческое общество Атланты заказы­вало у Веджвуда в Англии? На каждой из этих чашек изображена сцена из жизни старой Атлан­ты, но сами чашки — маленькие и хрупкие, а потому, возможно, и не подойдут морякам, пред­почитающим емкости, вмещающие кварту. Пожа­луйста, сообщите мне,— продолжает Пегги,— ес­ли вы считаете, что кофейные чашки будут не­подходящим подарком для таких мужественных людей, как морские офицеры».

Говоря откровенно, капитан Лонг совсем не считал, что набор кофейных чашек — подходя­щая вещь на военном корабле, но ответил он просто: они высоко ценят ее намерение сделать им подарок, но присутствие Пегги на крещении корабля само по себе будет лучшим подарком. Ответил он и на ряд ее вопросов, сопроводив письмо фотографией, на которой была изображе­на Элеонора Рузвельт, размахивающая бутылкой на фоне нового корабля. Капитан посчитал, что фото лучше всего объяснит Пегги, как обычно одеваются леди на церемонию крещения кораб­лей.

Пегги, однако, это не удовлетворило, и она продолжила расспросы, интересуясь, не потребу­ются ли ей различные наряды для ланча и для обеда? А потом, теплое пальто на миссис Руз­вельт наводит на мысль, что тот спуск происхо­дил осенью или зимой, а ведь август — ужасно жаркий месяц в местах, подобных Нью-Йорку и Нью-Джерси.

Не считая присуждения почетной степени в Смит-колледже, приглашение на крестины крей­сера «Атланта» было наиболее значительным и почетным событием в жизни Пегги, и потому она была полна решимости все сделать наилучшим образом.

Из-за забастовки на верфи событие отклады­валось и, наконец, было назначено на субботу, 6 сентября. Пегги же приехала во вторник и с великими предосторожностями, напоминающими ее хождение в тайный офис в отеле «Нортвуд», выскользнула из отеля «Уолдорф-Астория», где она остановилась, чтобы навестить семью Давди в их новой нью-йоркской квартире.

Еще раньше Пегги дала согласие «Макмилла-ну» на интервью для прессы, которое должно было состояться 5 сентября в ее номере в отеле.

Стол, за которым сидели Пегги и директор издательства по связям с прессой, был отодвинут к стене, а в номер были принесены дополнитель­ные кресла, чтобы усадить полчища журналистов и фотографов.

К лифу бледно-голубого платья Пегги была приколота огромная белая орхидея, присланная ей Джорджем Бреттом, по поводу чего Пегги заметила, что Бретт «скорее всего, не знает, что я не орхидейный тип».

(Смех в зале.)

Репортер: Мисс Митчелл, вы когда-нибудь раньше крестили корабли?

М. М.: Да, линкоры, названные именами штатов, крейсера, названные именами городов... Но если серьезно, нет, я никогда не крестила ни тех, ни других и уверена, что кинохроника, воз­можно, покажет эти кадры: на одном я замахи­ваюсь бутылкой, на другом — стою мокрая с ног до головы. Такое вполне может быть. Может случиться и так, что я ударю бутылкой так сильно, что пробью дыру в корпусе корабля, и меня арестуют за вредительство. Ведь я старый бейсбольный игрок, замахиваюсь всегда правой и играла нападающим до четырнадцати лет. Прав­да, я не особенно сильна в ударе, так что, может быть, все обойдется благополучно.

(Опять смех в зале.)

Репортер: Нам дали фотографию, где вы сня­ты в форме сотрудника Красного Креста. Вы действительно участвуете в работе этой органи­зации?

М. М.: О да! Я самая маленькая в группе и единственная, на ком демонстрируют все приемы. Занятия проводятся в бальном зале одного из самых прославленных клубов Атланты, и моя цветная прислуга всякий раз негодует, видя, как меня используют в качестве манекена для пожар­ных учений.

С этими словами Пегги встала, обошла стол и, к удовольствию аудитории, легла на пол, приступив к показу задания по выносу постра­давших из горящего здания. Журналисты повска­кивали со своих мест, чтобы лучше видеть про­исходящее.

М. М.: Вы входите в горящее здание, связы­ваете руки пострадавшего вот так (перекрещива­ет их), кладете их себе на спину, а затем ползете на четвереньках и тащите пострадавшего за со­бой. А для того чтобы связать руки, берется веревка или узкая полоска материи от вашей одежды. (Тут она вскочила на ноги и вернулась к столу.) Дело в том, что на полу воздух лучше.

(Аплодисменты.)

Репортер: Как вы жили после публикации «Унесенных ветром»?

М. М.: Телефон звонил каждые три минуты, а дверной звонок — каждые пять. И так все двадцать четыре часа в сутки.

Репортер: А теперь?

М. М.: Ну, до сих пор еще масса дел, свя­занных с книгой. Она вышла в девятнадцати странах, включая Канаду и Англию, а это озна­чает, что приходится иметь дело с девятнадцатью разными законами об авторских правах, с девят­надцатью финансовыми системами и с девятнад цатью кодексами неписаных законов — и все это требует огромного количества времени. Репортер: У вас есть агент? М. М.: Есть зарубежный агент, но в Амери­ке — нет. Мой менеджер — муж, а отец и брат — мои адвокаты.

Репортер: Почему вы начали второй судеб­ный процесс против датчан за нарушение своих авторских прав?

М. М.: Потому что американские книги дол­жны быть защищены повсюду.

Репортер: Сколько экземпляров «Унесенных ветром» продано на сегодняшний день в Соеди­ненных Штатах?

М. М.: 2.868.000 экземпляров. Репортер: Рассчитываете ли вы вновь вер­нуться к писательской деятельности?

М. М.: Все, что мне для этого нужно, — бумага и подходящий случай.

Репортер: Кто-то сказал, что писательство — это совокупность зада, пыхтения и стула.

М. М. (Смеется): Так оно и есть на самом деле и... Ну, я бы предпочла заниматься чем-ни­будь другим, чем писать, и я никогда не сталки­валась с этой леди — Вдохновением.

Репортер: Ваши самые яркие воспоминания о днях перед премьерой фильма?

М. М.: Девочки, убежавшие из дома, чтобы попытаться получить роль Скарлетт в фильме. «Нет, милые, я не могу помочь вам в этом»,— говорила я им. Ну а потом они просили меня заступиться за них в школе, чтобы их не исклю­чили, и перед их матерями, и никому ничего не говорить об этой их попытке. Все это занимало массу времени. Ну а еще, пожалуй, самозванцы, выдававшие себя за Маргарет Митчелл. Один из них даже пытался собирать мои ройялти.

Репортер: Премьера фильма в Атланте в дека6pe 1939 года была для вас волнующим событием?

М. М.: Да, это верно, но была и масса неприятностей — из-за билетов. У меня их было вceгo два, да и те я получила только за пять часов до начала премьеры. Около трехсот тысяч человек хотели бы попасть в зал, а билетов было лишь около двух тысяч. Некоторые из атлантских женщин могли бы рассказать, как они при­сутствовали при открытии памятника Дэвису в 1884 году, но вот их дочери, если они попали в числе избранных на премьеру, теперь могли го­ворить: «Мама была на открытии памятника Дэ­вису, а я — на премьере "Унесенных ветром"».

Репортер: Если вы напишете еще книгу, она тоже будет о Юге?

М. М.: Милый, ничего другого я просто не

знаю.

Журналисты покидали пресс-конференцию в приподнятом настроении, покоренные чувством юмора их собеседницы. А затем в небольшом уединенном номере отеля был организован ланч, на котором присутствовали сотрудники издатель­ства Макмиллана. Был подан мятный коктейль, и Пегги сидела за столом между своим бывшим редактором мисс Принк и президентом компании «Макмиллана» Джорджем Бреттом.

На следующее утро, в 10.20, в матроске, отделанной белым кантом, и в шляпе, выглядев­шая так, словно хоть сейчас во флот, Пегги стояла в доке в окружении офицеров и фотогра­фов. Солнце светило ей в глаза, и она три раза замахивалась и попадала мимо цели, пока, нако­нец, бутылка не ударилась о борт крейсера. «В бейсболе я бы с такой игрой вылетела»,— сказа­ла она адмиралу Боузну, стоявшему позади нее, в то время как все остальные присутствующие дружно аплодировали.

Разговоры о войне не прекращались ни днем, ни ночью, но в отличие от Скарлетт Пегги они скучными не казались, и она не считала необхо­димым делать вид, что война — «бизнес для мужчин, а не для леди».

Крещение крейсера «Атланта» пробудило в ней чувство патриотизма, и она с головой оку­нулась в работу по скатыванию бинтов и комп­лектованию посылок, отправляемых за океан. Она шумно протестовала против намерения Сое­диненных Штатов остаться в стороне от войны и говорила, что не представляет, как в таком слу­чае страна сможет уважать себя в дальнейшем.

Пегги так и не стала сторонницей Рузвельта, но чувствовала — так же, как и ее герой Стюарт Тарлтон,— что страна или «должна сражаться, или она будет выглядеть трусом в глазах всего мира». Она утверждала, что для нее не было неожиданностью нападение Японии на Пирл-Харбор 7 декабря 1941 года, потому что она никогда, мол, не доверяла этим «проклятым ли­сам».

Как раз перед Рождеством Пегги вновь при­ехала на Бруклинскую военно-морскую верфь, чтобы присутствовать на церемонии представле­ния личного состава крейсера «Атланта», после которой на борту корабля был дан завтрак. Все моряки — уроженцы Джорджии выстроились в очередь, чтобы поприветствовать Пегги.

На следующий день после Рождества она на­писала капитану «Атланты» письмо, в котором спрашивала, как ей внести свой вклад в фонд помощи морякам, но крейсер уже приступил к несению военной службы и теперь держал курс к вражеским берегам.

В ноябре следующего, 1942 года Пегги по­лучила печальное известие, что крейсер «Атлан­та» потоплен у берегов Испании, а весь его экипаж погиб. Ей было нелегко примириться с этим, и гибель крейсера она восприняла как свое личное горе.

Но не только это мучило ее. После гибели «Атланты» к Пегги вновь вернулись ее былые ночные кошмары, а вместе с ними и леденящее душу предчувствие, что и ей суждено погибнуть насильственной смертью.