10070

карьерной лестнице. Недобросовестные, безнравственные, необязательные и, тем более, коррумпированные и имеющие преступные наклонности лица, наоборот, отлучаются от всех форм государственной поддержки и продвижения. Аналогичная система создается и для юридических лиц.

Цифровая революция усиливает конкурентные преимущества социалистической рыночной экономики в КНР, а также Индии, Ю. Корее, Японии, странах Индокитая и других государствах, вставших на путь перехода

кновому мирохозяйственному укладу.

ВСША и в их союзниках по НАТО попытки использовать цифровые технологии для подкрепления военно-политической гегемонии вызывают лишь раздражение других стран и подогревают антиамериканские настроения. Несомненно, что лидерство США в информационных технологиях обеспечивает им достаточно высокую конкурентоспособность соответствующих отраслей экономики. Но неэффективная институциональная система, обслуживающая накопление капитала в частных интересах, в том числе, путем нарастающей денежной эмиссии, не позволяет США удерживать глобальное лидерство. Они вынуждены будут с этим смириться, либо их ждет горькое поражение в мировой гибридной войне.

Врамках нового мирохозяйственного уклада, который приходит на смену проанализированному еще В.И. Ленным имперскому, будет восстановлен государственный суверенитет при соблюдении договорных норм международного права. Каждая страна будет строить свой вариант цифрового общества, с учетом собственных традиций и этических норм.

Человечество ждет качественный эволюционный скачок за счет кратного увеличения творческой активности людей. Творческая активность людей может самореализовываться и в созидательном и в разрушительном направлении. Это зависит от этических норм и государственных политик ведущих стран мира. Не исключен вариант и самоистребления человека путем создания саморегулируемой «цивилизации роботов» в рамках ведущейся США гибридной войны за удержание глобальной гегемонии. Чтобы предотвратить такой ход событий необходимо создавать широкую антивоенную коалицию стран, заинтересованных в мирном гармоничном развитии. Это говорит о возможности разных сценариев реализации процессов информатизации, компьютеризации и даже гуманизации в ходе эволюции мира социальной материи. Это говорит о том, что складывающиеся конвергентные варианты мирохозяйственного уклада, не являются окончательным в человеческой истории. Напротив, он является промежуточным, оставляя открытым вопрос о путях дальнейшего развития мирового сообщества, включая и Россию, по социалистическому или капиталистическому пути.

Литература:

1. Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. A Venture in Social Forcasting. N. Y.: Basic Books, Inc., 1973. P. 20.

140

2.Алексеева И.Ю. Что такое общество знаний? М.: Изд-во «Когито-Цетр»,

2009. С. 24.

3.Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования / Пер. с англ. М.: Academia, 1999. С. 43–44.

4.Журавлева И.А. Информационное общество. Иркутск, 2016. С. 19-20.

5.Иноземцев В.Л. За пределами экономического общества. М.: Academia,

1999. 640 c.

6.Иноземцев В.Л. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы. М.: Логос, 2000. 640 с.

7.Масуда Е. Компьютопия. Пер. с англ. Л.Я. Розовского. М.: Идея-Пресс,

1998.

141

Глава 5.

УТОПИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ КОНЦЕПЦИИ ИНФОРМАЦИОНННОГО ОБЩЕСТВА

Учитывая содержание двух предыдущих параграфов данной главы логично утверждать, что западноевропейская концепция информационнного общества как концепция цифровизации, компьюторизации и гуманизации в развитии современного мира социальной материи является утопической. Ее можно охарактеризовать как ложку меда в бочке дегтя капиталистического общества. Утопизму концепции информационного общества противостоит реализм марксистской концепции, которая вскрывает природу капиталистического общества, вынуждена характеризовать его как бочку дегтя современного капитализма с ложкой меда информационного общества, то есть цифровизации, компьюторизации и гуманизации в развитии современного мира социальной материи. Налицо конвергенция утопизма и реализма в современном комплексном, конвергентном обществе и в природе социальной структуры.

Их конвергенция есть следствие кризисного состояния современного капитализма, которое возникло уже в 1930-ые годы в капиталистических странах, вынужденных ради сохранения капиталистического общества заимствовать черты социалистического общества, спасшие, по словам Е. Гайдара, по действиям Президента США Рузвельта, благодаря теории Кейнса и т.п., капитализм от гибели. В этом проявилось цивилизаторское влияние социализма. Результатом этого неонэповского общества стало возникновение постэкономического тренда в современном обществе. Можно утверждать, что сторонники концепции информационного общества, цифровизации, компьюторизации и гуманизации в развитии современного мира социальной материи пересматривают концепцию осевого времени К. Ясперса, дополняя ее тенденцией перехода во второе осевое время, в чем сомневался немецкий мыслитель. Сторонники концепции информационного общества признают утопизм такого перехода, но настаивают на возможности его претворения в жизнь. В этой связи можно указать на работу «Компьютотопия» Е. Масуды.

Утопический характер имеет положение концепции информационного общества о том, что в нем нет производства товаров, что его место занимает производство услуг в сфере образования, здравоохранения и других видов деятельности. Без производства товаров и их использования никакое общество существовать не может, просто оно становится уделом стран, не входящих в состав государств, представляющих собой информационное общество. Но это означает, что информационное общество не может существовать как вполне самостоятельная система, как может существовать, согласно марксизму, коммунистическое общество, действительно являющееся постэкономическим обществом. В отличие от него информационное общество является не самостоятельной системой, но частью комплексного общества, в состав которого входит как капиталистическое производство товаров, так и производство информационных услуг. Информационное общество может

142

существовать только как часть мирового сообщества, в котором важны как производство материальных благ, так и производство услуг, без производства материальных благ общество существовать не может, без этого оно немыслимо. Комплексное или объединяющее их конвергентное общество производит и товары, и услуги, потребляя те и другие, хотя производство товаров сохраняется в странах, не входящих в состав стран информационного общества. Следовательно, это положение носит столь же утопический характер, как и религиозное утверждение «не хлебом единым жив человек», сторонники которого пытаются утверждать, что человек может жить вообще без хлеба.

В аналитической книге, посвященной концепции общества знаний, И.Ю. Алексеева следующим образом фиксирует ее утопические черты при характеристике «нового виденяе равенства как социальной ценности»: «Противоречие между формальным равенством граждан перед законом (которое дополняется провозглашением формального равенства возможностей) и реальным (порой вопиющим!) неравенством в обладании основными жизненными благами с давних пор дает повод говорить о лицемерном характере существующих демократических режимов. В этом контексте информация выглядит некой «палочкой-выручалочкой» – тем уникальным благом, которого может хватить на всех, особым ресурсом, не убывающим от его употребления». От важнейшей социально-экономической проблемы И.Ю.

Алексеева она переходит к менее важной «проблеме равного доступа к информационно-коммуникационным технологиям», замечая, что эта последняя «активно обсуждалась в этическом и общесоциологическом контексте уже в середине 80-х годов». «Предельным случаем выступает состояние, когда любой человек, находящийся в любой точке земного шара (и даже за его пределами), в любое время может получить необходимую ему информацию. Собственно, этот идеал и задает магистральное направление в движении к информационному обществу, а затем в совершенствовании такого общества и достижении им стадии зрелости. В подобном контексте информация видится как вещь, или квазивещь, которой одновременно может пользоваться сколь угодно большое число людей без всякого ущерба для нее самой, а развитие демократии рассматривается как направленное на обеспечение технических и организационных возможностей для доступа к такой ценной вещи, как информация» [9, c. 42-46]. Здесь мы видим отступление от основного смысла понятия демократии как власти народа к доступности информации. Но разве решение этой технической проблемы решает проблему «противоречия между формальным равенством граждан перед законом (которое дополняется провозглашением формального равенства возможностей) и реальным (порой вопиющим!) неравенством в обладании основными жизненными благами»? Однако, отмечает И.Ю. Алексеева, именно «этот идеал и задает магистральное направление в движении к информационному обществу», его совершенствованию и достижения зрелости. Налицо признаки софистики, за которыми скрывается утопический характер самой концепции

143

информационного общества. Развитие демократии не рассматривается как достижение состояния, когда власть в обществе будет принадлежать народу. Вместо этого «развитие демократии рассматривается как направленное на обеспечение технических и организационных возможностей для доступа к такой ценной вещи, как информация». Это есть лишь ложка меда доступности информации в бочке дегтя капиталистического общества, не решающего «противоречия между формальным равенством граждан перед законом (которое дополняется провозглашением формального равенства возможностей) и реальным (порой вопиющим!) неравенством в обладании основными жизненными благами».

И.Ю. Алексеева, включаясь в такую логику мышления, признает, что противоречия между идеалом информационного общества и реальными диспропорциями в распространении компьютерных технологий было осознано как возникновение нового вида неравенства. При этом появились опасения, что общество в промышленно развитых странах раскалывается на «информационно богатых» и «информационно бедных», причем, «информационно богатыми» становятся «просто богатые», а «информационно бедными» – «просто бедные», и, таким образом, богатство и бедность воспроизводятся на новом, технологическом уровне. Значит, концепция информационного общества вовсе не решает социально-экономическую проблему неравенства богатых и бедных, характерную для капитализма. Энтузиасты информационного общества софистически и утопически провозглашали, что равные возможности будут обеспечены равным доступом к информации, что информационная эпоха позволит решить острые проблемы общества (в том числе проблемы бедности, безработицы, социальной несправедливости). Однако, констатирует И.Ю. Алексеева, реальные процессы распространения и использования информационно-коммуникационных технологий, скорее, опровергали, чем подтверждали подобные утопические представления.

Равенство в доступе к информационно-коммуникационным технологиям становится в информационную эпоху одним из важнейших аспектов равенства как социальной ценности. Что же касается реально существующего неравенства в этом отношении, то оно осознается как важная, а порой и как главная составная часть проблемы информационного неравенства в целом [9, c. 43]. Идеал доступности информации нашел отражение в Хартии глобального информационного общества, принятой в 2000 г. на встрече в Окинаве глав государств «большой восьмерки», где участвовал и президент Российской Федерации. Окинавская хартия (в пункте 9) провозглашает: «Каждый человек должен иметь возможность доступа к информационным и коммуникационным сетям». Эта задача понимается сегодня как преодоление так называемого цифрового разрыва («digital divide»). Под «цифровым» (или «электронно- цифровым») разрывом понимается растущее неравенство в доступе к информационно-коммуникационным технологиям между разными странами, а также между различными социальными группами внутри одной страны [8, c. 9].

144

И.Ю. Алексеева отмечает, что проблема информационного неравенства как таковая возникла задолго до появления глобальных компьютерных сетей. Этой проблеме посвящены имеющие солидную «досетевую» историю дискуссии об информационном колониализме и культурном империализме, которые до начала 90-х годов XX века воспринимались в нашей стране как нечто экзотическое, касающееся некоторых народов Азии, Африки и Латинской Америки. О превращении России в информационную колонию (как об опасности, а то и как о свершившемся факте) всерьез заговорили лишь в 90-е годы.

Изменение политических и социально-экономических основ жизни в этот период сопровождалось (и во многом определялось) сменой культурных ориентаций. Это происходило в условиях, когда развитие информационных технологий открыло новые возможности для распространения потребительских предпочтений и вкусов от более мощных в технологическом отношении субъектов к более слабым, а проблемы научно-технической политики, направленной на обеспечение достойного места страны в мировом разделении труда, не вызывали в правящих кругах должного интереса.

А. И. Ракитов в книге «Философия компьютерной революции», изданной в 1991 г., писал о перспективах такого вида социально-экономической, политической и духовно-культурной сегрегации, при котором «в наиболее развитых информационных обществах сконцентрируется вся или почти вся интеллектуальная индустрия. Они станут источником, хранителем и держателем основных интеллектуальных ресурсов, производителем доминантных информационных технологий, продуцентом основных культурных и социально-гуманитарных потребностей. Остальные же страны мира превратятся в потребителя информационной технологии и информационной продукции, производителя сырья и отдельных видов промышленной продукции» [38]. Ученый выражал вполне обоснованную обеспокоенность тем, что реальная политика руководства страны способствует (пусть и непреднамеренно) переходу России в разряд информационных колоний, лишь подтверждая утопизм концепции информационного общества.

Так называемый информационный империализм как разновидность империализма культурного связывают с возросшими опасностями конфликтов ценностей и норм, характерных для различных национальных культур. Обычно культурный империализм понимается как использование политического, экономического и технологического могущества для распространения ценностей и обычаев иноземной культуры, ведущего к вытеснению ценностей культуры национальной. С социал-дарвинистских позиций данный процесс оценивается как вполне нормальный: считается, что вытеснение одних культур другими неизбежно, поскольку в культурной эволюции, как и в любой эволюции, наиболее сильные и приспособленные выживают за счет слабых [4]. Оппоненты подобных воззрений подчеркивают, что «сильнее» не значит «лучше», а потому замена ценностей более слабой в экономическом или военном отношении (или просто менее агрессивной) группы ценностями

145

группы, более сильной в этих отношениях, не должна заведомо оцениваться как проявление культурного прогресса. Кроме того, сохраняет силу позиция, согласно которой многообразие культур само по себе должно рассматриваться как ценность [7]. Однако попытки «урезонить» субъектов информационной экспансии апелляциями к самоценности национальных культур и «культурным правам» народов наивны и заведомо обречены на неудачу.

Совокупность явлений и процессов, обозначаемых такими выражениями, как «культурный империализм», «культурный колониализм», «информационный империализм» или «информационный колониализм», слишком сложна и многогранна, чтобы быть адекватно понятой с нормативистских позиций. Одна из ключевых проблем в данном контексте – проблема качеств информационного продукта, делающего последний востребованным далеко за пределами той страны, где он создается. И эта проблема связана не столько с этикой, сколько с психологией. Кстати, производство информационной продукции, привлекательной для людей в разных странах, само по себе не предполагает «навязывания» народам этих стран ценностей страны-производителя. Если фильмы, сделанные в США, изобилуют сценами насилия, а герои этих фильмов не выглядят особо обремененными интеллектом, это еще не значит, что насилие и низкий интеллектуальный уровень относятся к разряду так называемых американских ценностей. Не следует недооценивать и того обстоятельства, что многие люди, зачастую сами того не осознавая, желают быть подданными великой информационной империи, пусть и в статусе обитателей колоний. При этом информация, которая активно предлагается таким обитателям, способна создать у них извращенное представление о причинах успехов и могущества информационной метрополии.

В современном обществе информация – не только особого рода ценность- ресурс, которая должна стать доступной как можно большему числу людей, но и такая ценность-ресурс, которую следует защищать от нежелательного (несанкционированного) доступа. Информация – средство достижения адекватного понимания целей, задач и содержания деятельности социального субъекта (индивида, организации, государства) другими участниками коммуникативных процессов, условие создания благоприятной обстановки для реализации данных целей, каковые представляются благородными, справедливыми или, как минимум, правомерными. Вместе с тем информация – средство воздействия на индивидуальное, групповое и общественное сознание, имеющее мощный (преднамеренный или побочный) деструктивный эффект, блокирующее способности подвергающегося воздействию субъекта к продуктивной деятельности, к реализации собственного творческого потенциала, а в предельном случае ведущее к его социальному уничтожению.

Могут ли подобного рода опасности исходить от знаний? На первый взгляд, нет. Обладание знанием традиционно считается благом для человека. Однако осуществление идеи совместного пользования знаниями само по себе не способно отменить явления, характеризуемые как культурный или

146

информационный колониализм. Решающее значение здесь приобретает способность ориентироваться в мире знаний, правильно определять собственные интересы и реализовывать творческий потенциал.

Мировое неравенство в сфере знаний, ситуация с утечкой мозгов, доступность образования и качество образования – все эти вопросы имеют прямое отношение к теме «познавательного разрыва». Количественные показатели, характеризующие развитие общества знания, учитываются в соответствующих индексах. Примером может служить Индекс обществ знания, публикуемый ООН. Подобные индексы разрабатываются и в отдельных странах. Следует подчеркнуть, что они не являются альтернативой индексов развития информационного общества и экономики знаний, но, как правило, включают в себя показатели, учитываемые этими индексами.

Очевидно, что в описанной ситуации нового видения равенства важно различать объективные и субъективные стороны, а не отвергать объективные аспекты трансформации общества. Хотя объективная и субъективная стороны трансформации всякого общества, включая информационное взаимообусловлены, главный источник прогресса информационного общества, согласно концепциям его сторонников, кроется в его субъективных факторах, в характеристиках составляющих ее индивидов. Ее перспективы ставятся в зависимость в большей мере от индивидуального нравственного и интеллектуального развития личности, чем от изменения отдельных параметров общества как совокупности людей. Получается, что основные тенденции, определяющие развитие информационного общества, имеют в конечном счете не объективную, а субъективную природу, в то время как прежде они играли роль вторичных факторов. Согласно сторонникам концепции информационного общества, развитие личности в нем становится главной целью человека, а

деятельность, не мотивированная утилитарными потребностями, изменяет социальную структуру в гораздо большей мере, чем десятилетия бурных, но якобы поверхностных революционных потрясений. Это ведет к пересмотру взглядов на преодоление эксплуатации, частной собственности и рыночного характера хозяйственных связей, этих важнейших характеристик капитализма, в котором постоянно воспроизводится конфликт между отдельными личностями и социальными группами в связи с их претензиями на ограниченную совокупность материальных благ.

Хотя информационное общество не может привести к отказу общества от отчуждения и перераспределения благ, но поскольку главным мотивом творчества — основного типа деятельности в нем — выступает не приумно- жение человеком своего материального богатства, а стремление личности к самосовершенствованию и самовыражению в деятельности, то возможность отчуждения произведенного вещественного продукта не воспринимается более, согласно сторонникам концепции информационного общества, как несправедливость. Сам факт отчуждения уже якобы не противоречит основным интересам личности. Получается, что феномен эксплуатации может быть преодолен не в результате революцион-

147

ной ломки распределительных отношений, как это представлялось социальным реформаторам последних двух столетий, стоящих на марксистских позициях, а его пересмотру на социопсихологическом уровне, что и придает концепции информационного общества утопический характер.

возможность индивидуального владения всеми его условиями. Это значит, что эти «личности» перерастают капитализм, экономическое общество, оказываясь носителями постэкономического тренда. С формированием информационного общества, где основными производственными ресурсами выступают информация и знания, а средства их создания и передачи становятся вполне до- ступными множеству людей, возникает ситуация, в которой, с одной стороны, каждый желающий обладать современными средствами производства может приобрести их в личное владение, что звучит достаточно утопично, а с другой стороны, эффективное присвоение информационных благ людьми, не способными использовать их в соответствии с их социальным предназначением, становится невозможным. Возникающая система рассматривается как основанная не на частной, а на личной собственности – как на условия производства, так и на рабочую силу.

Третья особенность капитализма есть рыночное хозяйство, которое является одним из видов товарного производства, при котором обмен и распределение материальных благ осуществляются на основе их соизмерения с неким эквивалентом. Вне зависимости от его природы обмениваемые в рамках рыночной экономики блага являются воспроизводимыми, а их производство может быть увеличено в любой пропорции. Информационная трансформация не отрицает обмена продуктами и деятельностью между людьми, поскольку таковой составляет само содержание общественной жизни, но при насыщении материальных потребностей приобретаемые человеком товары и услуги становятся, согласно сторонникам концепции информационного общества, скорее средством выражения его личной индивидуальности, чем инструментом выживания. Вследствие этого в информационном обществе все более широкий спектр благ наделяется субъективной, или знаковой ценностью, не определяемой с помощью рыночного эквивалента. Обмен деятельностью и товарами регулируется уже не общественными пропорциями производства, а индивидуальными представлениями о ценности того или иного блага. Считается, что стоимостные характеристики перестают быть основой меновых отношений и,

следовательно, законы рынка, определявшие уклад экономической эпохи, утрачивают свою системообразующую роль. Начинает формироваться иной тип личности, ориентированной не на максимизацию материального потребления, а на достижение внутренней гармонии и совершенства, и развитие человека ока- зывается тождественным развитию производства знаний как главной

148

составляющей богатства информационного общества, в котором новая система воспроизводства общественного достояния становится самодостаточной и самоподдерживающейся.

Этому состоянию соответствует указываемое В.Л. Иноземцевым сходство марксистской концепции и концепции информационного общества в утверждении ими трех больших периодов человеческой истории. В марксистской концепции говорится о трех формациях – первобытной, охватывающей рабовладение, феодализм и капитализм антагонистической, и коммунистической, выходящей за пределы капитализма. Аналогичную концепции трех больших периодов в человеческой истории – например, аграрной, индустриальной и постиндустриальной – вводят представители концепции информационного общества, отрицающие классовую борьбу, утверждающие важнейшую роль теоретического знания, информации, творчества и интеллектуальной технологии, носители которых признаются носителями информационного тренда.

Утопизм концепции информационного общества придает отрицание ее представителями классовой борьбы. Этот утопизм показан, например, академиком С.Ю. Глазьевым, раскрывающим особенности сложившихся общественных укладов в Китае, Индии и США, столкновение которых, по его утверждению, определит логику эволюции в современной истории, придаст ей реализм. Таким образом, природа капитализма оставляет явный след на формировании информационного общества.

Информационное и постиндустриальное общество характеризуется тем, что центральное место здесь занимает знание, и притом знание научное. «Конечно, знание необходимо для функционирования любого общества. Но специфика постиндустриального общества определяется характером знания. Главную роль в процессах принятия решений и управления изменениями играет теперь теоретическое знание… Современное общество существует благодаря инновациям и социальному контролю за изменениями, стремится предвидеть планировать будущее. Именно изменение в осознании природы инноваций делает решающим теоретическое знание» [1, p. 20]. Даже если важнейшие решения относительно роста экономики и ее сбалансированности будут исходить от правительства, то все же они будут основываться на поддерживаемых правительством научных исследованиях и разработках.

Учитывая вышеизложенное И.Ю. Алексеева утверждает, что в концепции информационного общества именно знание есть «ось» постиндустриального общества. по прогнозу которого к началу XXI века в эту стадию развития должны вступить США, Япония, Советский Союз и страны Западной Европы [9, c. 24]. Эта концепция получила название концепции информационного общества, в которой мы имеем дело, по словам И.Ю. Алексеевой, с концепцией «осевого времени». Такая характеристика концепции информационного общества отсылает нас к концепции «осевого времени», предложенной в западноевропейской философии К. Ясперсом, которую представители теории информационного общества обновляют. К. Ясперс писал, что «осевое время»

149