Описание наркоманов

Выборку американских наркоманов составили пациенты огром­ного детоксикационного центра и двух психологически ориен­тированных метадоновых клиник. На протяжении более 16 меся­цев были проведены интервью с 54 наркоманами приблизительно по два часа с каждым человеком. Их возраст составлял от 19 до 34 лет; 35 из них были мужчинами, 14 были темнокожими. Нарко­маны были выбраны исключительно на основе, их обращения в метадоновую клинику или на основе их исследования на четвер­тый день детоксикации, в день, когда у исследователя имелось свободное время. Несмотря на то, что каждый из изучаемых нар­команов резко отличался по внешнему виду и общим внешним личностным особенностям не только от другого наркомана дан­ной выборки, но и от любых других членов популяции, психоди­намическая формулировка, демонстрируемая ими, была удивитель­на схожей по своим психологическим трудностям.

Для начала, наркоманы во многом выглядят одинаково: они обычно худощавы, их одежда потерта, а их облик несколько нео­прятен. Первоначальные беседы выявили у них почти абсолют­ную озабоченность героином или его заменителями и жизнен­ным стилем, сопровождающим его компульсивное употребление. Эффект наркотика, наличие наркотика, необходимость наркоти­ка — прием, поиск, суета — и обеспокоенность правовыми, фи­зическими и психологическими опасностями — вот, что заботит его. Вследствие своей аддикции они видят себя как девиантов с незначительным чувством родства этому правильному миру. Ка­жется, что такое ощущение самих себя исходит от их негативных социальных и психологических реакций, таких как антисоциаль­ная деятельность, бунт, выраженная агрессия против «ублюдков», и от их собственного преследования. С позиции Эриксона (Erikson, 1959), они зависят от негативной идентичности ради самоуваже­ния и самоопределения.

В наших беседах с данными субъектами обнаружилась непос­редственная вера в магию, часто концентрирующаяся вокруг нар­котика и его употребления, но также распространяющаяся и на другие сферы. Наркоманы часто рассказывали о том, как их жиз­ни были под скрещением звезд, когда обычные события были на­делены властью спасти или разрушить. В этих историях созна­нию оказывался доступным явный первичный процесс мышления. Эти мысли проявлялись в качестве искаженных идей: «Я знал, что если мои родители расскажут моему дедушке о свадьбе моей сест­ры, это убьет его, и я был единственным, кто мог остановить их». «Я знал, что в тот день поезд опоздает до того, как я сяду в него. Там была какая-то аура вокруг всей станции». Или они демонст­рировали смутную дифференциацию между объективной реаль­ностью и фантазией или магическим взглядом: «Все, что мне надо , найти эту дрянь, тогда я со всем справлюсь». Последовательно проявляются защиты проекции, интроекции и отрицания, как и вытеснение, которое будет рассматриваться отдельно. Когда их « ассоциации имеют тенденцию высвобождаться любым образом, сочетание придает почти странный привкус большинству взаи­модействий: «Я никогда не сдаюсь. Я всегда сражаюсь за допинг {наркотик}, а эти ублюдки в клинике дают мне неправильный допинг. Я знаю, что он не действует на меня в жидкой форме, а они не помогут мне оторваться и не добудут пилюли».

Необходимо напомнить, что, несмотря на такое представление о самих себе, наркоманы редко оказываются шизофрениками. Две­надцатилетняя проверка Вэйллента (Vaillant, 1966а; 1966b) обнару­жила в психиатрических клиниках незначительное количество нар­команов, впоследствии его работу подтвердили и клинические предположения других исследователей. После роста употребления героина в конце 60-х годов, несомненно, что самые пограничные или шизофреничные люди употребляли героин в качестве попыт­ки самоизлечения, однако они составляли незначительное мень­шинство — что удивляет меня каждый раз, когда я заканчиваю оче­редное интервью, поскольку после разговора с наркоманами труд­но поверить в то, что все они не сумасшедшие.

Существует общее сознательное ухудшение Супер-Эго. Нар­команы совершенно искренне скажут вам, что они делают то, что они должны делать, чтобы выжить и достать наркотики. Они зна­ют, что они не могут полагаться на обычные правила, этику и кодекс социального поведения. В большом изобилии присутствуют россказни о воровстве и лжи друзьям и семье. Обычно реальное принятие ответственности незначительно. Их гнев и упрек за все виды беспокойства приберегаются для тех обстоятельств или лю­дей, которые испортили безупречное дело, четкую систему — часто власти в некоторой форме. Однако наркотик всегда пред­ставляет собой базовую озабоченность. Их готовность упрекать тех, кто мешает им употреблять наркотик, который действует ма­гически, бесконечна. Буквально бесчисленны часы, проводимые в метадоновых клиниках за обсуждением дозы и того, достаточно ли они получают наркотика, в правильной ли форме, от подходя­щего ли лица, в подходящее ли время и подходящим ли образом. Эти выражения, несмотря на то, что они кажутся параноидными по своим особенностям и содержанию и несут горечь и осужде­ние, все же не являются параноидными в параноидно-шизофре­ническом отношении. Наркоманы позволяют своим идеям быть более или менее чувствительными к тестированию реальности, если тестирующий желает быть утонченным, сильным и чрезвы­чайно терпеливым.

И, как можно ожидать, пока наркоманы признают свою не­расположенность играть по правилам, они глубоко и страстно чувствуют, что должны другие, особенно власти. В известном смысле здесь нет парадокса, потому что их примитивное бессоз­нательное Супер-Эго никогда не отдыхает. Наркоманы не только самодеструктивны в том смысле, что они обладают невероятной склонностью к несчастным случаям и постоянно готовятся к тому, чтобы получить повреждения, но они также ухитряются почти никогда не делать ничего хорошего для себя в самых простых житейских делах. Они теряют деньги и квитанции из прачечной, делают неправильный выбор в каждом отдельном случае и неиз­бежно мошенничают в тот самый момент, когда думают, что они самые хитрые. Такой опыт, очевидно, имеет своим результатом возрастание упреков в «их» сторону, а также переживание того, что большим сильным людям, докторам, адвокатам, надзирателям за условно осужденными следует быть более полезными и более ответственными за бедных наркоманов; однако эта позиция не­избежно сопровождается неумолимым и непреодолимым самоот­вращением.

В результате они любят рассуждать, особенно в метадоновой кли­нике, о вопросах воздействия их любимого вещества, однако также безрезультатно. Эта потребность быть неприятным и затевать борь­бу, обреченную на поражение, возникает непосредственно из их настойчивого требования помещать и держать себя в слабой пози­ции. Однако часто, если продвигаться дальше в тайны мыслительных процессов, окружающих каждый отдельный случай беспокойства, становятся очевидными фантазийные страхи, развившиеся в фобии. К примеру, предписание метадоновой клиники требует физическо­го обследования; несколько пациентов пропустили два назначения подряд, что подвергло их опасности быть выписанными из клини­ки. Внимательная беседа обнаружила, что был распространен нео­боснованный слух о том, что любой, кто не «прошел» физического обследования, будет госпитализирован, а поскольку реакция нар­команов на госпитали поистине фобическая, они не являлись на обследование. Развитие подобных непреодолимых страхов среди наркоманов совершенно обычно и почему-то преувеличивается, когда сопоставляется с внешне хулиганским (но сделанным) образом пар­ня/девчонки, который они пытаются спроецировать.

Распад логического мышления, дезорганизация обычного ког­нитивного процесса до и после трудности в тестировании реаль­ности настолько серьезно, что неопытный интервьюер не может понять их образовательные и профессиональные достижения. Их воспоминания, к примеру, ужасны, и кажется, что нет психодина­мической рифмы или основания для лакуны. Размышление о вы­теснении просто как о защите и помощи в отрицании и проекции не поможет достичь динамической формулировки. Никто не мо­жет быть уверен в объяснении сознательного лицемерия. Несом­ненно, интервьюер знает, что многое из того, что лежит на повер­хности, скрывает реальные или воображаемые проступки и защищает потаенные зоны потенциального удовлетворения. Од­нако забывание как значимых, так и незначимых жизненных собы­тий и видов деятельности часто больше действует в ущерб собствен­ным личным отношениям наркомана. Тяжело вообразить, но некоторые даже забывают место, где спрятали наркотики, и они легко ухитряются не помнить адреса, встречи, подходящую исто­рию и так далее, которые могли бы помочь им получить пособие или иную помощь при нетрудоспособности. Бегство вследствие всего этого когнитивного ухудшения является дезориентацией во времени, которое вполне может быть связано с наркотическим опы­том. Героин, кажется, «заставляет время исчезнуть», и компенсиру­ющее это переживание может быть трудным.

В таком случае в целом в данном исследовании наркоманов показаны люди, чье ежедневное психологическое состояние ока­зывается совместимым с диагнозом пограничной шизофрении или хуже, однако они не являются шизофрениками; люди, чьи тепе­решние функции Эго и когнитивные способности делают неопре­деленными их прошлые достижения, однако иногда они удивитель­но одарены и интеллектуально талантливы; и с этой динамической перспективы они представляются во многом похожими. Легко понять соблазн использовать данный вид материала для того, что­бы выработать формулировки, которые «объяснили» бы их поиск наркотиков и наркотическую зависимость. Однако необходимо помнить, что по сравнению с психоанализом или интенсивной динамической терапией эти интервью кратки и поверхностны. Дальнейшее и более интенсивное интервьюирование может рас­крыть более тонкие и глубокие доказательства раннего грубого семейного и индивидуального психиатрического повреждения. Тем не менее ввиду серьезных ограничений данного исследова­ния семьи этих пациентов были описаны как последовательно отличающиеся друг от друга. Только четыре случая представили откровенные ранние истории эмоционального нарушения, ран­них школьных трудностей и общего чувства странности, связыва­емого с ранней пограничной шизофренией или ранними серьез­ными нарушениями характера⁴.

АДДИКЦИЯ И ОТНОСИТЕЛЬНАЯ АВТОНОМНОСТЬ ЭГО

Рапапорт (Rapaport, 1958) описал факторы, поддерживающие относительную автономность Эго. Он начал с наблюдения того, что неживое не может избежать влияния окружающей среды, и, таким образом, результаты являются инвариантными и статисти­чески предсказуемыми. С живым же это не так. Когда-то психо­аналитическая теория пыталась ссылаться на то, что внутренние , силы достаточно сильны, чтобы развиваться в некотором роде предсказуемо, несмотря на бесчисленные варианты, действующие благодаря физическому и социальному окружению, однако дан- • ная мысль не была разработана. Используя для развития диалек­тики позиции берклианцев и картезианцев, Рапапорт указал, что с точки зрения берклианцев, человек абсолютно независим от окружающего мира, но всецело зависим от внутренних сил и вле­чений. Его мало интересовал внешний мир, поскольку он «созда­ется» врожденными силами. Карикатура с изображением психи­атра, спрашивающего человека, который был сбит автомобилем: «Как вы сделали, что это случилось с вами?», представляет собой преувеличенную клиническую версию данной позиции.

С другой стороны, Декарт понимал человека как чистую гри­фельную доску, на которой опыт оставляет свой след. Человек аб­солютно зависим от внешнего мира и поэтому находится с ним в гармонии и абсолютно независим, автономен от внутренних жела­ний. По сути, картезианцы, подобно бихевиористам, рассматрива­ли подобные влечения и бессознательное, предположительно со­держащее их, как несуществующие. Данный факт может хорошо объяснить неуспех обучающих машин. На первый план вышли че­ловеческие конфликты по поводу успеха и неуспеха, а не конф­ликты по поводу желания М&М.

Рапапорт доказывает, что ни одна из этих абсолютно расходя­щихся позиций не говорит об опыте человека: для того, чтобы по­нять, как Эго, чьи функции детерминируют и устанавливают чувство Я, сохраняет относительную автономность и справляется с требованиями внешнего мира и базовыми, врожденными силами, названные Фрейдом «инстинктивными влечениями», требуется об­суждение обоих факторов и их взаимодействия. Рапапорт всегда постулировал относительную автономию, и внутренние влечения, и внешний мир осторожно уравновешивают друг друга. Влечения предохраняют человека от того, чтобы он не стал рабом ситуации «стимул — реакция»⁵, тогда как непрерывный поток стимулов из ок­ружающего мира опосредует и смягчает примитивные влечения⁶ бла­годаря поддержке аппаратов первичного Эго, таких как двигатель­ная способность, мышление, память, пороги восприятия и разрядки и способность к логической коммуникации. Вдобавок внешняя ре­альность питает аппараты вторичного Эго — такие как компетент­ность, когнитивная организация, ценности, идеалы и зрелая совесть, детерминируемые каждой конкретной культурой как адаптивной системой — и позволяет этим особенностям успешно отдаляться от изначальных функций влечений.

Таким образом, отношение между относительной автономией Эго от Ид и относительной автономией Эго от окружающего мира является взаимозависимым. Когда влечения находятся на пике на­пряжения, как, например, в пубертате, автономия Эго от Ид в опас­ности. Подростки пытаются бороться со своей тенденцией к субъек­тивности, уединенности и бунту через внешнее, связанное с реальностью их обратное утверждение — интеллектуализацию, дистанцию от первичных объектов и усилия к всеобщему товари­ществу. Однако это неравная и часто болезненная борьба.

Автономия Эго от Ид также может быть разрушена минимиза­цией уравновешивания данных, поступающих из внешней реаль­ности. Эксперименты со стимульной депривацией (Bexton et al., 1954; Heron et al., 1953; 1956; Lilly, 1956) продемонстрировали, как в таких условиях чувствительные индивиды становятся аутичны-ми и страдают от магических фантазий, беспорядочной последо­вательности мышления, нарушенного тестирования реальности, примитивных защит и бедной памяти.

Подобным образом условия, которые дают разрешение лишь ог­раниченным и пугающим формам стимульной подпитки, ослабля­ют относительную автономность Эго от внешнего окружающего мира. Когда, как это, например, происходит в концентрационном лагере, внешние условия увеличивают у индивида чувство опас­ности, и возникают страхи и нужды, влечения более не действуют в качестве гарантов автономии от окружающего мира, а вызывают капитуляцию. Депривация разнообразной стимульной подпитки и его замена настойчивыми потоками инструкций в эксперимен­тах по стимульной депривации предоставила этим инструкциям силу и породила веру. Для того чтобы сохранить чувство индиви­дуальной идентичности, ценности, идеологии и организованные мыслительные структуры, люди нуждаются в поддержке существу­ющих вербальных структур и структур памяти. Не удивительно, что Рапапорт использовал в качестве текста роман Оруэлла «1984», который в точных и клинических деталях описал, как данная взаи­мозависимость функционировала в условиях окружающей среды, предназначенных для превращения индивида в раба ситуации «стимул — реакция».

На всем протяжении своего обсуждения Рапапорт настаивает на том, что Супер-Эго особенным образом зависит от последова­тельного стимулг-ной подпитки. Конвенция или синдром амери­канского легионера — когда сдержанные, респектабельные муж­чины и женщины устраняются от своих обычных шаблонов и социальных отношений и ведут себя импульсивно и неконтро­лируемо — делает весьма очевидным то, насколько сильно струк­туры совести зависят от социальной структуры.

Описанные ранее наркоманы потеряли разнообразные источ­ники стимульной подпитки. Семьи были отчуждены, а предыду­щие социальные отношения разорваны; или, если контакт сохра­нялся, он обычно заключался в саркастических или умоляющих разговорах, касающихся отказа от наркотиков. Наркоманы объяв­ляются девиантными большей частью общества и рассматривают­ся как эпидемия, как чума и как «проблема номер один» этой стра­ны. Таким образом, доступные наркоманам социальные данные представляют собой либо негативный взгляд о них самих, либо непрерывное бормотание об их группах компульсивного упот­ребления наркотиков. Ты словил? Когда? Где? Это было хорошо? Что мне надо сделать, чтобы словить? Что, если я не смогу? Кого арестовали? Меня арестуют? Вот условия, хотя и самоустановлен­ные, которые соответствуют условиям экспериментов по стимуль­ной депривации. В то же самое время желание наркомана полу­чить удовлетворение от самого наркотика й воспоминание о результате, синдром ломки, когда наркотик недоступен, поддер­живает структуры влечений на пике напряжения.

Согласно формулировке Рапапорта, регрессивное состояние может развиться, когда Эго неспособно сохранить свою относи­тельную автономность либо от Ид, либо от внешнего мира. В та­ком состоянии барьеры, дифференцирующие процессы Эго и Ид, становятся подвижными. Образы, идеи и фантазии, основанные на первичном мыслительном процессе, достигают сознания и там развивают надежду на более и более примитивные защиты. Исче­зает чувство произвольности и наличия внутреннего контроля над своими действиями в отношении себя самого и внешнего мира. Не является ли это именно тем, что я описал как общую клини­ческую картину наркомана?

Чрезмерно увеличивающая зависимость наркомана от окружа­ющего мира необходимость словить ослабляет автономность его Эго от Ид. В то же самое время отнесенность к категории девиан­тов уменьшает разнообразные контакты с обычными опорами ок­ружающего мира и, таким образом, также ослабляет автономию его Эго от Ид. Усилия наркоманов продолжать некие последова­тельные отношения с какими бы то ни было объектами оставля­ются с тем, чтобы сделать их зависимыми от внешних указаний. Они постоянно страдают от сомнений по поводу своей способ- . ности поддерживать такие отношения и цепляются за стереотип­ные взгляды о самих себе. Такое цепляние за то, что осталось от внешнего мира, максимизирует автономность Эго от Ид, но це­ной минимизации сознательных данных и доверия аффективным и мыслительным сигналам, которые обычно регулируют рассу­дительность и решительность, — т. е. ценой ослабления автоном­ности Эго от окружающего мира.

Таким образом, ослабляется относительная автономность нар­команов и от Ид, и от внешнего мира. Они изолируются от своих собственных полезных эмоций и тех взглядов на мир, которые дают возможность связному и интегрированному чувству Я. Они нахо­дятся во власти примитивных импульсов и непреодолимого ощу­щения нужды, которое овладевает или, более точно, блокирует способность воспринимать и интегрировать «объективную» ре­альность. Наполненные этими сомнениями они доверчиво реаги­руют на тех во внешнем мире, кто предлагает проекты или перс­пективы, которые могут оказать магическую помощь.

В результате этих ослабленных автономий Эго должно иметь дело с недостаточными или искаженными данными, исходящими как от Ид, так и от внешнего мира. Эго должно модифицировать свои структуры, чтобы соответствовать этому новому, более ог­раниченному и примитивному паттерну. Мое клиническое впе­чатление таково, что Эго наркомана борется за то, чтобы сохра­нить любой уровень функционирования Эго, который может быть спасен. Это та самая борьба за сохранение некоторой меры функ­ций Эго, представляющей собой главный источник ригидности, который пытаются обнаружить терапевты, работающие с нарко­манами как в, так и вне метадоновых клиник. Пока наркоманы классифицируются большинством культур как девианты, трудно вообразить, что они могут видеть себя как-то иначе. И пока их отношения с внешним миром продолжаются лишь для того, что­бы обеспечивать ограниченную стимульную подпитку, вероятно, будет продолжаться блокирование большей части аффективных дан­ных, не ориентированных на непосредственное удовлетворение. Какого бы нового гомеостаза Эго индивид не достиг, вероятно, он будет ригидным и неспособным к быстрому изменению. При угрозе, которую постоянно испытывает Эго этих людей, непос­тоянных, но настойчивых требований структур влечений в удов­летворении, новый гомеостаз функционирования Эго не может легко интегрировать ни свежую стимульную подпитку, ни даже данные, такие нейтральные и поддерживающие, как терапевти­ческие отношения. Или, вероятно, более точным было бы сказать: особенно данные терапевтических отношений, потому что этим взаимодействиям предназначено находиться в противоречии с обычными межличностными отношениями наркоманов и делать их обычную надежду на выборочное восприятие, быстрое вытес­нение, проекцию и отрицание более трудной.

Существует два других момента, подчеркивающих важность социального окружения. Демонстрируя, как приклеивание к нар­коману ярлыка девианта становится ключевым фактором в ослабле­нии относительной автономности его Эго, я описал степень, с ко­торой первичный идеационный процесс, такой как интерес к ма­гии, вера в анимизм, неопределенная необоснованная подозритель­ность и одобрение крайне детского краснобайства становятся регрессивно активными в регулярном функционировании Эго. Мне часто кажется, что наркоманы смутно осознают свою собственную примитивную реакцию. Однако они не могут достаточным обра­зом интегрировать такое мышление, чтобы сделать его частью со­знательного способа исследования мира, т. е. вторичным процес­сом, во-первых, потому что примитивные переживания долгое время представляются слишком реальными. Второй, взаимосвязанной с первой, проблемой является бессознательное усилие сохранить существующую способность функционировать, неважно как не­удовлетворительно. Похожая проблема в 60-е годы существовала у лиц, употребляющих ЛСД. Они также считали свое «путешествие» необыкновенным, и с этой точки зрения обнаруживалось несколь­ко моментов связи между переживанием галлюцинаций и их пре­дыдущими социальными и психологическими переживаниями. Однако в 70-е, как показывает недавнее исследование (Zinberg, 1974), лица, случайно употребляющие психоделические наркотики име­ют те же самые необычные психические переживания, что и их двойники 60-х. Тем не менее накопленное и широко распростра­ненное знание о данном переживании подготовило их к нему. Они думают о своих переживаниях и обсуждают их с друзьями для того, чтобы отделить наркотический эффект от необходимых и обычных самоперспектив. Таким образом, переживание представляет собой вторично ориентированный процесс.

ПЕРСПЕКТИВНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ АДДИКЦИИ

В 1967—1968 годах я участвовал в процессе массового интер­вьюирования при выборе кандидатов для контролируемого экс­перимента доступа марихуаны людям (Zinberg & Weil, 1970). Трое

из интервьюированных, не употреблявших героин в то время и не выбранных для этого эксперимента, продолжили употреблять наркотики и стали компульсивными героиновыми наркоманами. Один из них включен в выборку из 54 человек, описанных выше, а с двумя другими у меня было несколько продолжительных бе­сед. Они отказались продолжать работу далее, поэтому я не могу сделать полное сообщение. Достаточно сказать, что, несмотря на то, что все трое имели многочисленные индивидуальные причу­ды и странности в 1967 году, тогда никто не был похож на ти­пичного наркомана, а сейчас все трое. В 1967 году мужчина, вклю­ченный в настоящую выборку, был бунтарем и активным деятелем в радикальной политической жизни, интенсивно интеллектуаль­ным, жестко самоищущим, с высокими нормами к себе и другим. У него был широкий круг друзей и знакомых, который начал су­жаться к тому времени, как я узнал его, в результате политических разногласий. Тем не менее, его чувство объективной реальности не находилось под сомнением, его память была превосходной, а его способность к логическому мышлению была самого высокого по­рядка. В то время он начал отдаляться от своих родителей, особенно от отца, хотя они также связывали себя с политикой левых, а их раз­ногласие больше относилось к методу, нежели к принципу. Ранее, несмотря на целую жизнь споров и беспокойства об экономической нестабильности, их отношения были прочными, и он был более или менее близок с двумя из трех своих сиблингов.

В 1973 году, проходя детоксикацию в третий раз, он не видел и не слышал о членах семьи свыше двух лет. Его мыслительные про­цессы были замедленными и скачущими, а его ассоциации неточ­ными. Несмотря на то, что он помнил меня, он с трудом придержи­вался темы интервью, переходя к вопросам о моей функции в госпитале, о его медикаментозном лечении и шансах на выздоров­ление. Когда он возвращался к теме беседы, его память была бед­ной, его воспоминание — искаженным, а принятие им ответствен­ности за себя самого — нулевым. В то время он находился на испытательном сроке за два правонарушения и имел еще одно не­законченное обвинение за хранение наркотиков с целью их про­дажи. Он предоставил полное доказательство импульсивной, пло­хо контролирующей личности. Физически в нем трудно было уз­нать того же самого мужчину, и он тоже говорил: «Я не тот же самый человек, с кем вы говорили до этого».

И здесь, и в Англии я проводил интервью (Zinberg & Robertson, 1972) со многими героиновыми наркоманами в возрасте до 30 лет, которые не проявляли ухудшения в эмоциональном или интеллек­туальном состоянии. Поэтому я не уверен в том, что наркотик сам по себе ответственен за состояние ухудшения данного мужчины, не могу я, основываясь на мои предыдущие знания о нем, принять объяснение о том, что до этого он был аддиктивной личностью. В данной статье я не пытаюсь понять, что толкало его к аддикции. Он утверждает, что это было случайностью. Следуя многочислен­ным серьезным политическим разочарованиям и заметному сокра­щению его социальной группы, он обнаружил себя с людьми, чье регулярное употребление многих наркотиков, включая героин, было гораздо более тяжелым, нежели его предыдущая норма. Они обиль­но употребляли депрессанты (барбитураты), которые ему никогда не нравились. Когда они принимали депрессанты, он употреблял героин. После полутора лет укалываний [chipping] (случайное употребление) он проснулся однажды утром, не употребляя ни­чего, и понял, что серьезные спазмы желудка, гусиная кожа и испа­рина означали, что он был взвинчен. Он делал многочисленные по­пытки проявить недовольство собой, но после этого по существу все покатилось по наклонной плоскости.

Нет сомнения, что где-то в 1967 году в его психике существова­ли конфликты, касающиеся ответственности, самостоятельности и сопротивления. Но, как столь убедительно доказывает-Фрейд (Freud, 1937), могут существовать латентные конфликты всех видов, но то, станут ли они когда-нибудь явными, детерминируется жизненны­ми переживаниями субъекта. Мое впечатление таково — и я наде­юсь, что смогу исследовать этих трех мужчин более основательно, — что, как и в случае с героиновыми наркоманами во Вьетнаме, имен­но измененное социальное окружение послужило средством ос­лабления относительной автономности их Эго.