- •Несколько слов в качестве предисловия
- •Этюд первый Речь как уникальнейшая способность человека
- •Литература
- •Этюд второй Звукопроизводство как механизм выдачи устной речи
- •Литература
- •Этюд третий Звуковосприятие как механизм приема устной речи
- •Литература
- •Этюд четвертый Осмысленное высказывание как коммуникативная единица речи
- •Литература
- •Этюд пятый Письменная речь как иномодальностное бытие языка
- •Литература
- •Этюд седьмой Становление детской речи как самонаучение языку
- •Литература
- •Этюд восьмой Совершенствование речи как сознательное изучение языка
- •Литература
- •Речь о речи. Коммуникативная система человека.
- •105318, Москва, Измайловское ш., 4
- •424000, Г. Йошкар-Ола, ул. Комсомольская, 112
Литература
1. Анохин П.К. Системные механизмы высшей нервной деятельности. - М., 1979.
2.Артемов В.А. Экспериментальная фонетика. - М., 1956.
3.Бернштейн Н.А. О построении движений. - М., 1947.
4.Гранит Р. Основы регуляции движений: Пер. с англ. - М., 1973.
5.Доброгаев С.М. Речевые рефлексы. - М.-Л., 1947.
6.Жинкин Н.И. Новые данные о работе двигательного речевого анализатора в его взаимодействии со слухом. - АПН РСФСР. -М., 1956. - Вып 81.
7.Жинкин Н.И. Механизмы речи. - М., 1958.
8.Жинкин Н.И. Механимы заикания // Вопросы патологии речи. -Харьков, 1959.
9. Лурия Р. Высшие корковые функции человека. - М., 1969. 10. Козлянинова И.П. Произношение и дикция. - М., 1977.
11.Матусевич М.И. Введение в обшую фонетику. - М., 1969.
12.Митринович-Молжевская А. Патофизиология речи, голоса и слуха: Пер. с польск. - Варшава, 1965.
13.Пенфильл В., Роберте Л. Речь и мозговые механизмы: Пер. с англ. - М., 1964.
14.Пискунов М.А. Анатомо-физиологические основы и терапия косноязычия. - М., 1962.
15.Рамишвили Г.С. Речевой сигнал и индивидуальность голоса. -Тбилиси, 1976.
16.Сеченов И.М. Участие нервной системы в рабочих движениях человека: Избр. произв.-М., 1953. Т. 1.
17. Сеченов И.М. Иннервация голоса и речи. - М., 1952. 1 8. Ухтомский А.А. Доминанта. - М.-Л., 1966.
18.Ухтомский А.А. Доминанта. – М. – Л., 1966.
19.Фант Г. Акустическая теория речеобразования: Пер. с англ. -М., 1968.
20.Чистович А.А. и др. Речь. Артикуляция и восприятие. - М.-Л., 1965.
21.Чхеилзе Л.В. Об управлении движениями. - М., 1970.
22.Юссон А.В. Певческий голос: Пер с франц. - М., 1974.
Этюд третий Звуковосприятие как механизм приема устной речи
Природная среда, или биосфера, где с момента своего видового рождения живет человек как землянин, - воздух. В воздушных условиях существования он и заговорил.
Устная речь не смогла бы сделаться основным способом общения людей, не будь в телесном «снаряжении» человека наряду с моторными соответствующих сенсорных устройств для ее приобретения. Ведь речь не наследуется с генами, а изначально дает о себе знать каждому человеческому индивиду как внешний по отношению к нему раздражитель. И для того чтобы пользоваться речью самому, нужно сначала каким-то образом «получить» ее от других себе подобных, у кого она уже есть. Звуки речи в их физическом аспекте, подобно всем прочим звукам, представляют собой попеременно сгущение и разряжение частиц окружающего воздуха. Естественным «окном», через которое звуки речи из внешней среды попадают во внутреннюю среду человека, является слух.
Звуковосприятие как речевая сенсорика и звукопроизводство как речевая моторика - комплементарны, т.е. составляют такую пару, оба члена которой необходимо предполагают друг друга и друг на друга ориентированы. Как левая сторона не бывает без правой или верх - без низа, точно так же выдача речевых звуков невозможна, если не налажен их прием. Данная закономерность выявлена в жестоких экспериментах природы: ребенок, родившийся глухим, оказывается тем самым и немым. (Сразу же поспешим сделать существенное замечание: глухорожденный человек не есть фатально обреченный на безречие! Глухонемота - это отсутствие только и только устной речи, но не речи вообще. Ибо кроме звуковой, возможны иные формы бытия языка, поддающиеся усвоению человеческим мозгом.)
Итак, с помощью слуха развиваются речевые звуки в онтогенезе, слуху они адресуются и слухом же контролируются. Отсюда - тот, кто научился говорить, в своем коммуникативном поведении проявляет двуединую способность: он и членораздельно произносит звуки речи, и членораздельно слышит изрекаемое другими и самим собой. По существу это два звена механизма устной речи, одно из которых обеспечивает выход, второе - вход коммуникативной системы человека. Поэтому правомерно объединение речедвигательного и слухового анализаторов в один слухоречедви – дательный анализатор, служащий психофизиологической основой устной речи. Следует лишь помнить, что функциональная связь между моторным и сенсорным механизмами - связь динамичная. Ее роль не остается одинаковой на протяжении всей жизни человека, а по мере развития речи в онтогенезе меняется.
Взаимообусловливая и крайне нуждаясь друг в друге на самых ранних этапах, когда речь только зарождается, оба механизма, задействовав и набирая обороты, начинают понемногу обособляться и работать все более и более самостоятельно. Когда же речь уже сложилась, т.е. управление ею полностью сформировалось, жесткая необходимость во взаимном соучастии отпадает, и каждый механизм справляется со своими обязанностями без непременной поддержки «напарника». Автономность их рабочего режима обнаруживается при повреждении одного из них в зрелом возрасте. Так, при истерическом мутизме человек слышит, но не говорит, а при поздней глухоте - говорит, но не слышит.
Формирование обоих механизмов принципиально одинаковое. Как нет у человека специального речевого выхода, хотя при рождении имеется рот, так нет у него и специального речевого входа, хотя имеется ухо; как рот до поры до времени не артикулирует, а выполняет лишь свое биологическое назначение, так
и ухо до поры до времени речевых звуков как таковых не различает, а извлекает извне лишь акустические раздражители, полезные для жизнедеятельности организма. Наконец, как причастность к производству устной речи - вторичная нагрузка рта, так и причастность к ее восприятию - вторичная нагрузка уха, приобретаемая в результате предварительной индивидуальной выучки в процессе общения с другими людьми, владеющими речью.
Периферический аппарат сенсорного механизма устной речи, представленный ухом, состоит из трех частей - наружной, средней, внутренней. Роль наружной части уха, или ушной раковины, считающейся рудиментарным органом, у человека незначительна и сводится, в основном, к собиранию звуковых волн. Почти бездеятельная, она представляет собой скорее «архитектурно -телесное излишество», нежели острую надобность. Жизнь показывает, что всякого рода деформации и увечья, даже отсутствие ушной раковины, если и беспокоят человека, то не более чем как недостаток чисто косметического порядка, поскольку слуху это не причиняет ощутимого ущерба. (Подтверждением может служить такой исторический факт: в стародавние времена в некоторых странах, например в древнем Иране, государственным преступникам в наказание отрезали уши, чтобы придать им обезображенный, отпугивающий вид, дабы другим неповадно было, но слух от этого у них не пропадал.)
Прямым продолжением ушной раковины служит узкий слуховой проход, замыкающийся упругой мембраной (барабанной перепонкой). Под давлением ударяющихся в нее звуковых волн она начинает вибрировать, пропуская их в среднее ухо, где расположены сочлененные косточки (молоточек, наковальня и стремечко), повторяющие и усиливающие колебания барабанной перепонки. Система этих косточек, подобно поршню, «проталкивает» звуки во внутреннее ухо, приводя в движение наполняющую его вязкую жидкость.
Внутреннее ухо, спрятанное в толще височной кости черепа (улитка), - самый важный в психологическом аспекте отдел периферического слухового аппарата. Если наружное и среднее ухо играют звукопроводящую роль, служа своего рода коридором перед дверью в звуковосприятие, то во внутреннем ухе залегает истинный орган слуха (орган Корти). Именно внутреннее ухо и выполняет звуковоспринимаю-щую функцию. Оно снабжено многочисленными чувствительными клетками, в которых оканчиваются веточки слухового нерва - главного транспортера звуковых сигналов в центральную нервную систему. Попав во внутреннее ухо, звуковые волны вызывают смещение его рецепторов, в ответ на что возникают нервные импульсы, устремляющиеся в головной мозг.
Конечным пунктом доставки звуков является кора головного мозга, а точнее - ее задняя треть верхневисочной извилины, где расположено корковое ядро слухового анализатора. Это зона Вернике, так называемый сенсорный центр устной речи. (Здесь следует отметить, что современным представлениям о работе внутреннего уха мы во многом обязаны американскому психоакустику венгерского происхождения Дьёрду Бекеши, разработавшему гидродинамическую теорию слуха, или теорию «бегущей волны», и удостоенному за свои исследования Нобелевской премии.)
Прохождение звуков от уха до мозга сопровождается рядом операций по их обработке. В периферическом аппарате происходит чисто механический анализ звуков как физико-физиологического явления. Тут звуки фильтруются один за другим (сукцессивно), в той фактической последовательности, в какой только и могут поступать на вход. Этот первичный анализ осуществляется автоматически вследствие особенностей строения уха, работающего как живой микрофон. По прибытии в центр звуки подвергаются вторичной обработке, которая происходит уже иначе, чем на периферии, а именно: аналитически разложенные признаки звуков, такие как частота и амплитуда колебаний, синтезируются в единый ансамбль вибрирующих одновременностей (симультанно). В результате суммирования всех параметров звуков создается общая нейродинамическая модель полученных акустических сигналов.
Как любые чувственные агенты внешнего мира, звуки проникают в головной
мозг двумя путями - специфическим, ведущим в кору, и неспецифическим, ведущим в подкорку. Подкорка производит предварительную, грубую сортировку звуков; кора - окончательную, их наиболее тонкую дифференциацию. Таким образом, звуковосприятие, как и звуковоспроизводство, организовано иерархически, реализуясь на разных неврологических уровнях. Но если моторная иерархия - нисходящая, то сенсорная - восходящая. В отличие от звукопроизводства процесс звуковосприятия течет в обратном направлении - снизу вверх, начинаясь в периферическом аппарате слуха и заканчиваясь в центральном. Сохраняется и принцип кодирования сигналов: звуковые волны преобразуются в электромеханические колебания, которые, в свою очередь, трансформируются в нервные импульсы. В силу эквивалентности этих трех рядов человек слышит те самые звуки, которые поступили в его ухо.
У человека два уха и слуховой нерв, отходящий от ушей, -парный. Его путь в большие полушария пролегает через ствол мозга. На этой «пересадочной станции» слуховой нерв расчленяется и частично перекрещивается, так что подавляющая часть его волокон переходит здесь на противоположную сторону. Поэтому нервные импульсы от правого уха идут в левое полушарие, а от левого - в правое. Двусторонность (бинауральность) слуха способствует более точной локализации источника речевых звуков и лучшему их различению на фоне других акустических раздражителей, действующих на ухо человека, которых в воздухе предостаточно. Помимо нервной проводимости у человека имеется еще костная проводимость звуков - через черепную коробку. Этот параллельный канал значительно повышает надежность слухового канала, его помехоустойчивость.
Человек, разумеется, не единственное на земле существо, наделенное слухом. Им обладают и некоторые виды животных. (К слову сказать, человек давно догадался использовать их в качестве живых учебных моделей для познания феномена слуха, а заодно выяснить отдельные детали собственного слуха. Слышащие подопытные животные, в частности кошки, сослужили добрую службу науке о слухе -аудиологии.)
Анатомическая схема слухового анализатора человека похожа на обезьянью. И, принимая во внимание, что модальность всех звуков едина, можно сказать, что человек и обезьяна слышат одинаково, но - только физиологически. Психологически же, т.е. с точки зрения управления слухом, их разделяет зияющая пропасть! Разница между ними столь же велика, как разница между человеческой и обезьяньей фонацией. Ведь слышит-то в конце концов не само ухо, а мозг при посредничестве уха. («Обман» слуха, слуховые иллюзии, - не сенсорное явление, а умственное, что является научно доказанным фактом.)
Человеческое ухо - разумное ухо. Оно проникает в то, что недоступно никакому ощущению, но подвластно мысли. Сенсорная чувствительность не существует у человека изолированном от его абстрактного мышления, способного войти в неслышимую сущность слышимых явлений. Сущность же не лежит на поверхности, ее нельзя ощутить на ощупью. В нее можно только вникнуть, только понять. Именно к этому и стремится человек, воспринимая звучащий мир. Из всех звуков в их непосредственной данности он извлекает нужную информацию, согласующуюся с тем, что ему известно о действительности. Подобным же образом он реагирует не только на сами звуки, но и на эхо, образующееся в результате отражения звуков от препятствий на пути их распространения. (Рыбаки, например, застигнутые в море густым туманом, преднамеренно издают короткий гудок, чтобы, прислушавшись к возвращающемуся эху, по нему, как по компасу, сориентироваться в кромешной мгле и благополучно доплыть до берега.) Таким образом, слышать что бы то ни было по-человечески - значит слышать понимающее, осмысленно. И в этом отношении человек – единственное –таки в своем роде существо, ибо никому кроме него умопостижение слышимого не дано.
Человеческий слух вобрал в себя два разных и по генезису, и по свойствам слуха: тот, которым наделила человека природа, и тот, который с изобретением
языка выработал и закрепил в себе он сам. Короче, есть просто физический слух и есть слух специфически языковой. Филогенетическое двуначалие человеческого слуха повторяется и в онтогенезе: в норме каждый из нас рождается наследником первого слуха, а обладателем второго слуха - становится. Причем становится не иначе как исключительно под непрестанным воздействием языка. Усваиваемый с раннего детства, язык радикально перестраивает физиологию слуха, нацеливая его прежде всего на речь окружающих. Внедрившись вместе с речью в мозг, язык и превращает наше ухо из биологического органа в биосоциальный. Язык - главный «виновник» осмысленности воспринимаемых звуков речи, а затем и остального звучащего мира.
Там, где нет языковой среды, не разовьется ни языковой слух, ни умопостижение звуковых впечатлений, о чем красноречиво свидетельствуют «дикие» дети. Все, что известно о них из документальных источников, показывает, что физический слух развит у них нормально, даже сверхнормальное по сравнению с нашим. Тем не менее языковой слух у них напрочь отсутствует. А потому и понимать человеческую речь, прекрасно слыша ее физически, они не способны. (Ведь сама звучащая материя не социальна - социальна организация этой материи, т.е. звуковой строй языка, обнаруживающего себя в речи.) Иными словами, все невымышленные «маугли» оказываются психологически безнадежно глухими на звуки человеческой речи. И как следствие - немыми, несмотря на наличие такого же, как у нас, головного мозга и таких же органов слуха и фонации. Единственный звук, который они издавали, - это звериный вой, перенятый ими от их лесных «воспитателей».
Определенную роль в «оязычивании» слуха, значит, и в способности проникать в суть звучащей речи, играет биологическое созревание мозга в онтогенезе. Однако данный фактор сам по себе не является решающим. Иначе уровень разумности уха всегда напрямую зависел бы от количества прожитых
индивидом лет, и главным показателем здесь был бы возраст. В свое время французский психолог Альфред Бине, посвятивший себя экспериментальному изучению и измерению интеллекта, ввел в научный оборот понятие хронологического и умственного (ментального) возраста, которые не совпадают друг с другом, хотя и идут параллельно. Второй либо соответствует первому, либо отстает от него, либо опережает его. Это несовпадение, помимо прочего, проявляется в уровне осмысленности устной речи. Иной подросток понимает устные сообщения гораздо лучше взрослого, который годится ему в отцы. Широко распространенные во всем мире тесты на IQ (коэффициент интеллектуальности) изобилует примерами, подтверждающими, что подобные случаи вовсе не единичны.
Языковой, естественно, слух невозможен без физического слуха. Но, вырастая из него и сосуществуя с ним в общем входе коммуникативной системы человека, он не выводим однозначно из своего биологического корня и не покрывается его свойствами. Будучи наиболее сложной формой слуховой чувствительности, языковой слух качественно противостоит слуху физическому, как высшее низшему, как собственно человеческое в психике человека противостоит его животности.
Что касается физического слуха, то его реальные возможности у человека ограничены. Человеческое ухо приспособлено к восприятию сравнительно небольшого диапазона звуковых частот, и за его пределами остается значительная часть звучащего мира. Оно, например, совершенно не восприимчиво ни к ультра-, ни к инфразвукам, поразительно улавливаемым летучими мышами и дельфинами. У той же собаки порог слуховой чувствительности выше, чем у ее хозяина. (В порядке небольшого отступления отметим, что биологические ограничения, наложенные на слух человека природой, не помешали ему «охотиться» за звуками и в «запретных» зонах. Человек создал такие звукоулавливающие и звукоусиливающие приборы, которые достойно конкурируют со слуховой
чувствительностью любого животного и выручают человека там, где физический слух ему отказывает. Прибавив эти «искусственные уши» к естественным, человек во много раз увеличил возможности своего слуха, по существу продлил его в пространстве и во времени, продолжая покорять все новые и новые звуковые рубежи.)
Физический слух имеет дело с речевыми звуками как природным материалом, реагируя на их физические свойства. А в этом отношении устная речь не ахти какой мощный сигнал на фоне других наполняющих воздух звуков. Однако ей вовсе не обязательно заглушать собой все и вся, для того чтобы дойти до человеческого сознания. Ибо сила речи не во внешней ее стороне, а во внутренней, т.е. в содержании, скрытом под звуковым покровом. Семантическими же своими характеристиками, на которые мы и реагируем прежде всего, речь действует как настоящий суперраздражитель, противоположный в известной мере всем прочим акустическим раздражителям. Оттого-то тишайший шепот психологически звучит подчас пронзительные самого зычного ора, который оставляет человека совершенно равнодушным, тогда как от первого он весь содрогнется.
Языковой слух как особая форма чувствительности принципиально не зависит от свойств физического слуха, в частности, от его остроты. Бывает, кто-то хорошо слышит звуки речи в нескольких метрах от себя, а другие звуки на том же расстоянии слышит плохо. А бывает и наоборот, когда языковой слух намного уступает физическому. Явное расхождение между ними наблюдается, в частности, у детей с общим недоразвитием речи. Они, как правило, легко и верно различают на слух неречевые звуки типа стука, хлопков, свиста, звона колокольчиков, жужжания, писка и т. п. В то же самое время речевые звуки, равные перечисленным по интенсивности, к тому же произнесенные очень близко, озадачивают их и ставят в затруднение. Слышать-то их они слышат, но не могут «развести». Совершенно разные по употреблению, но в чем-то похожие по звучанию звуки, скажем, «к» и «х», воспринимаются ими как одинаковые.
Смешение отдельных звуков ведет к тому, что дети не улавливают и различий между словами, в состав которых входят данные звуки (например: «капает» -«хапает», «стекать» - «стихать», «махать» - «макать»), что в свою очередь влечет за собой недопонимание чужой речи и недоосмысленность собственной! Весьма показательно, что проверка физического слуха у таких детей никаких отклонений от нормы при этом не выявляет. Аудиометрия (один из технических методов обследований слуха) дает такие же результаты, как у преуспевающих в речевом развитии сверстников. С подобной психолингвистической тугоухостью при отсутствии тугоухости физической часто сталкиваются в своей профессиональной практике логопеды.
Несовпадением этих видов слуха продиктованы и разные подходы к их нарушению. При снижении физического слуха требуется медицинская помощь, хроническую его слабость можно компенсировать слуховыми протезами. При снижении же языкового слуха это совершенно бесполезно. Тут требуется иная, психолого-педагогическая помощь. Причем для лечения расстройств физического слуха знать язык пациентов вовсе необязательно, для нормализации же языкового слуха отличное владение данным языком является непременным условием.
Не связан языковой слух и с музыкальным слухом. «Ножницы» между ними - весьма распространенное явление. С одной стороны, немало лиц, у которых прекрасный первый слух и никудышный второй, они не могут отличить одну мелодию от другой (даже Александр Блок с его изысканно-утонченным языковым слухом, по воспоминаниям его современников, не обладал музыкальным слухом, ему, как говорится, медведь на ухо наступил). С другой стороны, есть люди с абсолютным музыкальным слухом, чей языковой слух оставляет желать много лучшего. Попутно подчеркнем, что музыкальный слух тоже не был заложен в генетической программе человека при его видовом рождении, а выработан исторически им же самим, после того как он изобрел нотный язык, имеющий собственную систему знаков и правила их сочетаемости. Нотный язык и выступает тем ментором, под воздействием которого формируется музыкальный слух. Будучи специфически человеческим, то бишь осмысленным, этот слух тоже требует для себя надлежащего воспитания. Музыкальные способности не могут заявить о себе вне музыкальной среды. Как научиться говорить можно лишь говоря, так и научиться петь или играть на музыкальных инструментах можно лишь занимаясь музыкой. Только музыка пробуждает музыкальный слух. Общеизвестно, как много места и времени отводится в музыкальной педагогике специальным упражнениям (сольфеджио), тренирующим музыкальный слух и прививающим навык правильного восприятия нотных знаков, будь то их вокальное или инструментальное исполнение.
Раздельность языкового и музыкального слуха рельефно выступает при очаговых поражениях головного мозга. Здесь в интересующем нас аспекте имеют место два полярных варианта: распад языкового слуха, не задевающий музыкального, и распад музыкального слуха, не задевающий языкового. Иными словами, у одного и того же человека в одно и то же время пострадает один вид слуховой чувствительности и остается сохраненным другой вид слуховой же чувствительности. Дело тут, разумеется, не только лишь в разнице между словесным и нотным знаками. Есть и определенная биологическая подоплека - межполушарная функциональная асимметрия. Хотя слух есть функция всего головного мозга, каждое полушарие управляет «своим» видом своей акустической информации. Доминантным для языкового слуха является левое полушарие, а доминантным для музыкального - правое. (Например, при слушании песни ее текст перерабатывается и запоминается левым полушарием, а мелодия - правым.) Поэтому дисфункция левого полушария вызывает потерю импрессивной речи (сенсорную афазию), а правого полушария, например, правосторонний инсульт, -потерю музыкальной способности (амузию). Известны случаи, когда композиторы после серьезнейшей левосторонней травмы головного мозга, повлекшей за собой нарушение языкового слуха, продолжали сочинять
музыкальные произведения благодаря неповрежденному правому полушарию. (Классический пример - Морис Равель.)
И все же... все же примат в актуализации любых потенций человеческого мозга - за языком. Прорастая в биологическую почву, он приводит в действие все творческие ресурсы человека. (Что касается музыкального слуха, то он появляется в онтогенезе после языкового и в определенной мере, даже у музыкальноодаренных людей, произволен от него, поскольку занятия музыкой, начатые с самого раннего детства, ведут педагоги, пользующиеся словесным языком. Как правило, грамотный музыкальный слух формируется после 4-5 лет. Так, Сергей Прокофьев создал свои первые произведения в 8 лет, а Иегуди Менухин начал концертировать в 7 лет.) Не случайно тяжесть нарушения речи у сенсорных афазиков, по наблюдениям всех нейропсихологов, во многом определяется преморбидными, т.е. присущими им до заболевания, чертами личности, и прежде всего -уровнем их языковой культуры. Чем лингвистически примитивнее индивидуум, тем у него проще картина речевой патологии (меньше имеется - меньше теряется), чем образованные - тем она психологически сложнее.
Что же представляет собой языковой слух? Всецело детерминированный языком, он выделяет элементы языка, заключенные в устной речи окружающих. Наименьшей единицей языка является фонема. От нее языковой слух получил свое научное наименование - фонематический. Фонема служит той самой спрятавшейся за звуковой оболочкой «мишенью», в которую метит фонематический слух.
Будучи знаком, фонема имеет свое функциональное значение - быть органическим компонентом более крупного языкового знака, слова. И это значение постоянно. Главная отличительная особенность фонемы состоит в том, что она в одиночку способна изменить все слово. (Сравним: калач и палач, падеж и падёж, ископаемый и искупаемый, касательная и карательная, каравай и караван; стереть и стеречь - замена одной-единственной фонемы при одинаковости всех остальных приводит к тому, что получается совсем другое слово.)
В любом языке существует своя система фонем. Причем в отличие от словарного фонда, имеющего стойкую тенденцию к пополнению и обновлению, список фонем на определенном историческом отрезке времени жестко ограничен и фиксирован. Никто не вправе изменить фонемный список, ввести в него свою фонему или исключить из него не-нравящуюся фонему. Иначе говоря, система фонем замкнута. Наличие в открытой системе языка закрытой системы фонем - один из основополагающих принципов строительства языка, вносящий в него упорядоченность и соразмерность.
Как у всякой вещи, у фонемы есть свои признаки, по которым она распознается. Свойство признака таково, что он не воспринимается отдельно от вещи, которой принадлежит как ее органическая часть. Нельзя, например, найти на снегу какой-то участок, соответствующий его белизне или рыхлости. По этим признакам мы узнаем снег, глядя на него, трогая его руками или ступая ногами. Точно так же обстоит дело и с признаками фонем: они растворены по всей фонеме, которая держит их все в целокупности.
Лингвистами построен набор двоичных (бинарных) признаков, служащих своего рода «атомами», из которых состоит фонема. Например: вокальность – невокальность, низкая тональность-высокая тональность, компактность –диффузность и т.п.
Всего таких пар в наборе двенадцать. Все признаки релевантны, т.е. предусмотрены именно для различия. Каждая пара составлена таким образом, чтобы образующие ее члены взаимоисключали друг друга. Поэтому совмещать в себе оба признака фонема не может. Если допустим, что какая-то фонема согласная, то она не может быть одновременно и твердой, и мягкой, а только либо той, либо этой. Данный лингвистический набор универсален, он охватывает все фонемы всех языков мира и позволяет точно описать любую фонему любого национального языка.
Совокупная комбинация признаков, находящихся между собой в строго установленных отношениях, положена в основу классификации фонем в рамках того или иного языка. (Правда, не все вошедшие в набор пары обязательно присущи каждому языку. Допустим, в русском языке отсутствует противопоставление фонем по признаку высокая тональность - низкая тональность, т.е. это не играет роли для разграничения слов, тогда как в бирманском языке эта оппозиция весьма существенна.) Чаще всего у фонемы 5-7 признаков. Таким образом, каждая фонема характеризуется своим «пучком» дифференциальных признаков, отличающим ее от других фонем данного языка и фонем иностранных языков. Важно иметь в виду, что в силу системности ни одна фонема не мыслится вне ее связей со всеми остальными фонемами того же языка.
Будучи лингвистическим знаком, фонема отличается предельно отвлеченным характером. Она не есть физическая реальность, и ее признаки не есть акустические свойства, ощущаемые ухом. Это некая идеальная конструкция, внедряющаяся вместе с усваиваемым языком в кору головного мозга и находящая здесь свое «законное» место; фонема - сугубо психологическая реальность, факт языкового сознания. Одним из первых разработчиков понятия «фонема» был крупнейший польский языковед Иван Бодуэн де Куртенэ.
Фонема принадлежит языку, а язык реализуется в речи. Переходя из системы языка в систему речи и обратно, фонема претерпевает значительные трансформации. В устной речи она превращается в звук, который выступает ее полномочным представителем. Отсюда - фонема и фактически звучащий звук отнюдь не одно и то же. Ставить между ними знак равенства неправомерно. Ибо фонема со всеми ее дифференциальными признаками сама является различительным признаком речевого звука, входя в него лишь некоторой его частью. Поэтому отдельно, вне звука, фонему нельзя ни произнести, ни услышать. (Если мы попробуем вырезать в магнитофонной записи устной речи стационарный кусочек ленты, соответствующий звучанию какой-нибудь фонемы, из этой затеи ничего у нас не выйдет.) В качестве главного языкового признака фонема и узнается в речевом звуке со стороны. Эта умственная операция принципиально осуществима благодаря тому, что человек, будучи еще младенцем, начинает различать фонемы в речи окружающих раньше, чем заговорит сам, и все фонемы усвоенного языка прочно хранятся в его долговременной памяти.
Как единица языка фонема неизменна. Это никак не исключает, а, напротив, предлагает изменчивость воплощающего ее звука. Ведь фонемность не единственный признак речевого звука. Помимо него в звуке всегда есть и нелингвистические, но сопутствующие фонеме признаки, такие как сила, высота, скорость. Это нам только кажется, что одни и те же речевые звуки мы одинаково произносим и одинаково слышим, поскольку мы привыкли к ним, а привычное ускользает от внимания. В действительности же акустические параметры одних и тех же звуков речи колеблются в довольно широких пределах и имеют множество градаций. Практически любой звук, особенно гласный, произносимый разными людьми, «не похож» на себя.
Как не бывает двух абсолютно одинаковых людей, так не бывает и двух абсолютно одинаковых голосов. Эта неодинаковость проявляется с самого рождения. По утверждению педиатров, матери, находясь в палате роддома, уже после одной-двух встреч со своим младенцем узнают его голос среди других голосов еще из коридора. И это при том, что голос новорожденных одинаков у младенцев общего пола (сексуален). Каждый человеческий голос, подобно узорам ладонной поверхности пальцев, имеет свое биотопологическое «клеймо», обусловленное особенностями строения фонационного аппарата (размер гортани, длина и толщина голосовых складок, конфигурация и объем нёбного свода и т.п.), сохраняющееся даже после ломки голоса (мутации) в подростковый период. Индивидуальная окраска голоса неизбежно «накладывается» в звуке на фонему. К тому же голос каждого человека различен в ясельном возрасте, в пору дошкольного детства, в юности и старости, что тоже отражается на фонеме.
Любой речевой звук изолированно звучит несколько иначе, чем в сочетании с другими звуками, где он теряет некоторую свойственную ему устойчивость. В процессе артикуляции то и дело возникают речедвигательные, а следовательно, и акустические переходы как внутри слогов, так и между слогами, привносящие в звучание некоторые «лишние» признаки. Сильное влияние на звуковое воплощение фонемы оказывает ее позиционное положение в слове. Стоит ли фонема в начале, в середине или в конце слова; с гласной или согласной фонемой она соседствует, а если с согласной, то с какой именно, твердой или мягкой, глухой или звонкой, с одной согласной или несколькими; падает на нее ударение или нет и, если она безударная, впереди или позади ударного слога, близко или далеко от него она расположена - все эти обстоятельства, в которых оказывается фонема, меняют ее внешний облик, поскольку она вступает во взаимодействие с остальными фонемами слова. Следует добавить, что произнесение разнится в зависимости от того, какое оно - шепотное, вполголоса или громкое.
Наконец, звучащая вокруг нас речь далеко не всегда благозвучна: то она слышится с каким-либо местным говором; то с хрипотой или сиплостью из-за того, что у ее исполнителя простужено горло; то она неприятно гундосливая, как это бывает при сильном насморке; то, наконец, ее отдельные звуки явно дефектны, что, бесспорно, искажает фонему. Однако и тембральная голосовая окраска, и акустические слияния, и позиционные особенности, и территориальное своеобразие (в частности, фрикативный звук «г» вместо взрывного), и даже недостатки звукопроизношения (скажем, картавость или шепелявость) - все это не имеет никакого отношения к фонеме, ибо не затрагивает ее знаковое. Как бы далеко речевой звук ни удалился от «своей» фонемы, этот отход ей безразличен. Фонематический слух «отбрасывает» эти физические переменные характеристики речевого звука как несущественные, а берет лишь его лингвистически устойчивые признаки, необходимые для разграничения слов1.
Итак, каждая фонема охватывает особый целый класс физически неодинаковых звуков, объединенных не по артикуляционной и не по акустической близости, а исключительно по функциональной общности. (В пользу этого говорят нередкие в коммуникативной практике случаи, когда человек, неправильно произносящий те или иные звуки сам, правильно различает в речи окружающих заключенные в них фонемы.) Разнообразие звучания речевых звуков достаточно большое. По подсчетам специалистов, речевых звуков, различающихся по субъективному восприятию, более тысячи, тогда как количество всех существующих на сегодня фонем - менее сотни.
Для полного отображения реальных звуковых вариантов, представленных в устной речи и соотносимых с одной и той же фонемой, существует фонетическая транскрипция, где каждому различающему на слух звуку приписывается специальный отдельный символ. В настоящее время принят алфавит международной фонетической ассоциации (МФА), включающий в себя 90 знаков. Для записи устной речи именно им дается транскрипция звучащих слов речи на всех языках. Этот набор универсален, так как годится для передачи речевых звуков основных языков мира. В любом национальном языке количество транскрипционных символов явно превышает список его фонем. Так, в русском языке для отображения множественности звучания фонемы «а», самой «капризной» по поведению в разных звукосочетаниях, используются символы [а] - баня, [л] - алмаз, [ъ] – благодать, [ь] – очарование, [ы] – жалеть, [и] – щавель и ряд других,
1 Тот факт, что мы нормально воспринимаем ненормальное звукопроизношение, хотя сами часто не умеем имитировать его, заставляет усомниться в том, что при слушании чужой речи идет встречное проговаривание принимаемых звуков, как утверждает «моторная теория» слухового восприятия. На сегодня накоплен солидный материал, доказывающий, что управляющее устройство не может одновременно принимать одни сигналы и продуцировать другие.
применяемых реже.
Таким образом, видоизменяясь и в моторной, и в сенсорной реализациях, фонемы остаются самотождественными, «очищенными» от всех перцептивных «примесей» в сознании. Несколько огрубляя, можно сказать так: если звуки речи выходят изо рта и попадают в уши, то фонемы «сидят» в голове. Опыт для сближения разных вариантов звучания одних и тех же фонем закладывается, как уже отмечалось, на стадии раннего становления речи и сохраняется на всю жизнь. Когда мы что-либо произносим, фонемы переходят в звуки, а когда мы слушаем других, то, наоборот, звуки превращаются в фонемы. Придадим большую наглядность сказанному.
Фонема как единица языка Звук как компонент устной речи
социальна природный
знак сигнал
сущность явление
абстрактна конкретен
идеальна материален
инвариантна вариативен
мысленно представляется и узнается произносится и слышится
Речевые звуки можно анализировать и синтезировать (синтез производится из тех же самых элементов, к которым приводит анализ), можно увеличивать или уменьшать дозировку их физических качеств (силу, высоту, скорость). С фонемами ничего подобного сделать нельзя. Они поддаются лишь дифференциации и интеграции, а это уже - преобразование, т.е. нечто новое.
Будучи разными вещами, фонемы и речевые звуки в качестве объектов познания относятся и к разным научным дисциплинам. Речевые звуки изучаются фонетикой, которая исследует их физические параметры, широко привлекая для этого всевозможную техническую аппаратуру (например, спектрометры). Фонемы же изучаются фонологией, которая исследует их функциональную роль в языке и те отношения, в каких они находятся между собой. Ни в каких технических приборах фонология не нуждается, поскольку фонемные признаки нельзя зафиксировать и измерить инструментально. (Большая заслуга в оформлении фонологии как самостоятельного теоретического направления принадлежит Пражскому лингвистическому кружку, собравшему целую когорту блестящих ученых, которые действовали в 20- 30-х годах XX в. В числе основателей этого кружка был талантливый американский языковед, эмигрировавший из советской России, Роман Якобсон, признанный отцом современной фонологии.)
Огромную роль в приеме речи играет прошлый лингвистический опыт. Хотя у всех людей слуховой аппарат устроен одинаково, у разноязычных носителей перцептивная база языка разная, так как фонемный фонд в разных языках неодинаков. Каждый человек испытывает сильное влияние того языка, на котором он говорит сам и через призму которого преломляется слышимое. По образному сравнению даровитого русского языковеда Николая Трубецкого (кстати, состоявшего в Пражском кружке), язык «является как бы ситом, через которое просеивается все сказанное». Во время восприятия устной речи нервное возбуждение включается в ранее сложившуюся систему нервных связей в коре головного мозга: зона Вернеке зона Блока. Прежний лингвистический опыт и помогает человеку «вынимать» фонему из речевого звука в «чистом» виде, т.е. с сохранением ее словоразличительной (сигнификативной) функции.
Когда необходимые нервные связи уже окончательно закрепились, человек узнает все фонемы непроизвольно, автоматически. Авторегуляция сенсорного механизма устной речи, равно как и моторного, очень выгодна для эффективности речевой коммуникации, так как чрезвычайно облегчает семантическую обработку поступающей информации. Человек, если только он не специалист в области физиологии слуха, не имеет никакого представления о том, как речевые звуки, а заодно с ними и фонемы, попадают в ухо, а из него – мозг. Он просто подставляет
ухо и слушает, как при произнесении просто открывает рот и говорит. Правда, преимущество авторегуляции относительно. В нейрофизиологическом отношении человек оказывается невольным «пленником» накопленной системы центральных связей, отражающих звуковой строй языка. Практика показывает, что объективно можно слышать один звукокомплекс, а субъективно услышать другой. Мы безотчетно переделываем слышимые звуки на свой лад, отталкиваясь от связей, «записанных» в коре головного мозга. Другими словами, мы проводим анализ и синтез речевых звуков по тем признакам, которые присущи усвоенному языку. Так что язык в известной мере лимитирует восприятие речевых звуков. Один и тот же звук слышится по-разному носителями разных языков: фонемный фонд, как и артикулярная база, отличается от языка к языку. Так, русское слово «жалость» для немца прозвучит как «шалость», слово «забшъ» прозвучит для литовца как «заботь», слово «у/епка» звучит для японца как «/тепка», поскольку в немецком языке нет фонемы «ж», в литовском - «ы», а в японском - «л». Подобные примеры, которые можно множить и множить, лишний раз подтверждают, что без специальной предварительной выучки носитель одного языка не способен различать звуки иноязычной речи, если они не имеют для него сигнального значения.
Сильное влияние родного языка на слуховое восприятие речи сказывается уже при его онтогенетическом зарождении. Малыши, недавно начавшие говорить, переносят усваиваемый ими язык даже на восприятие звуков животных. Лай собаки для русского звучит как «аф-аф», для немца -«вау-вау», для китайца - «ванг-ванг». И кошки мяукают, и утки крякают, и поросята хрюкают, и лягушки квакают в их восприятии тоже по-разному: русские - «по-русски», немецкие - «по-немецки», китайские - «по-китайски».
У человека, свободно владеющего двумя и более языками, фонематический слух тоньше по сравнению с тем, кто владеет одним языком. Человек-билингв без труда улавливает малейшие несовпадения между похожими звуками из разных языковых систем, допустим, между русским «т» и английским «t», тогда как для монолингва разница между «зуб-ностью» и «взрывностью» первого звука и «альвеолярнос-тью» и некоторой «фрикативностью» второго не замечается.
Согласно закону подкрепления, действующему при всяком на учении, происходит либо усиление условных нервных связей, либо их угашение. Если нужные связи в коре головного мозга еще недостаточно окрепли, да к тому же не подкрепляются, - они исчезают. Живой иллюстрацией служит практика миграции людей. Когда трех-пятилетние дети переезжают с родителями в иноязычную страну и там не слышат вокруг себя родного языка, они отвыкают от него и забывают, причем в удивительно короткие сроки. С переселенцами более старшего возраста подобного забывания уже не происходит...
Устная речь реализуется динамически. Если наличествует динамика, значит наличествует и движение. А если есть движение, то все прерывное и непрерывное в нем сливается. Движение не разбивается на изолированные точки. В отличие от языка, где фонемы присутствуют как дискретные единицы, в устной речи они уже не существуют отдельно от звуков, образующих единый звучащий поток (звуковой континуум). «Сплошность» речевого потока особенно очевидна при столкновении с речью на незнакомом, впервые слышимом языке: мы в ней не можем разобраться акустически, для нас она звучит как какая-то тарабарщина.
Как же человек справляется с быстротечностью и слитностью речевого потока? Как он ухитряется узнать фонемы в постоянно и сильно изменяющихся звуках, переходящих друг в друга буквально за доли секунд? Ведь никаких физических критериев для членимости речевого потока нет. Это противоречие кажется непреодолимым лишь на первый взгляд. В действительности оно вполне разрешимо. Более того, где кончается один звук и начинается другой - такой проблемы при восприятии речи для человека вообще не существует. Он не замечает звуковых слияний, а обратит на это внимание, только если какой – нибудь знак вдруг застопорит, допустим, тогда, когда человек услышет заикливую речь.
Речевой поток не беспорядочное скопище фонем, наподобие какофонии. Он строго регулируется. Фонемы сочетаются друг с другом не как попало, а системно, и далеко не любая их комбинация может составить слово того или иного языка. В каждом национальном языке существуют точные и заранее определенные правила для комбинации фонем при составлении слов. В устной речи они дают себя знать как фонетические законы, предусматривающие всевозможные изменения того или иного звука в слове под влиянием соседних звуков, позиции и ударения. Эти законы устанавливаются на ранней стадии индивидуального развития. Причем (и это весьма существенно!) устанавливаются не поочередно и не по отдельности - сперва для звукопроизношения, затем для звуковосприятия - а единожды и для обоих механизмов речи сразу. Заговоривший ребенок по мере освоения языка бессознательно применяет эти правила в своей разговорной практике, ибо системность уже присутствует в речи окружающих, от которых он научается говорить. Предметом сознательного изучения эти правила становятся гораздо позднее их фактического соблюдения, в период школьной учебы.
Действие фонетических законов особенно ощутимо в русской речи, поскольку в русском языке их много и они достаточно сложные. Сплошь и рядом приходится сталкиваться с тем, что одни и те же фонемы звучат очень по-разному (например: изгнание, но - в и [ъ\]; мягонький, но мяг[х]че; пляска, но пля[и]суны), а совершенно разные фонемы звучат одинаково (например: станок и пирог[к], акула и о[а]гонь, съест и съезд[ст]). Однако подобные фонетические метаморфозы ничуть не мешают восприятию речи, и никакой путаницы от них в голове у носителя русского языка нет. В чем же тут секрет?
Во-первых, центральной единицей языкоречевой системы является не фонема, а слово, где фонема выполняет двойную функцию - она и его различитель, и его же наполнитель. Фонемный состав слова константе и не зависит от своей произносительной изменчивости. Иначе говоря, слово как лингвистический знак представляет собой инвариантное сочетание инвариантов. Отсюда и твердый порядок звуков в слоге. Ни один звук не может быть заменен, выброшен, добавлен или переставлен. В силу постоянства своего звукового состава слово легко узнается со стороны.
Быстрому узнаванию слова способствует также и акустически выделяемое в нем силовое ударение, объединяющее вокруг себя все части слова (его функцию иногда называют словопознавательной). Цементируя слово и придавая его звучанию определенную ритмически организованную цельность, ударение всегда стоит на определенном месте в слове. (В русском языке, где слова разнометричны, т.е. ударение может падать на любой слог, смещение ударения часто, подобно замене фонемы, может изменить само слово: парить - парить, трусы - трусы, консерваторский — консерваторский, хлопок - хлопок, чудно - чудно, отзыв - отзыв, плачу - плачу, стоящий - стоящий, засыпать - засыпать и т.п. Неправильно поставленное ударение, скажем, хозяева, боязнь, средства, намерение, корысть, наготове, договор, вместо хозяева, боязнь, средства, намерение, наготове, договор — считается безграмотным и роняет авторитет говорящего в глазах сограждан.) Оно входит в понятие «произносительная норма» и обязательно для всех носителей данного языка. Обратной стороной ударения является редукция звуков, которая тоже нормативна. В общем, выделяемость слова очевидна для каждого пользователя языка.
Слова на приеме не появляются как ранее никогда не встречавшиеся слуху звукокомплексы. Они уже имеются в памяти человека, куда были введены многократным предварительным проговариванием. Память входит обязательным психологическим компонентом в восприятие речи. В случае потери памяти (амнезии) или частичных провалов в ней перестает быть полноценным и восприятие: человек нормально слышит слова, но не узнает их. (Такая картина наблюдается, в частности, при болезни Альцгеймера, когда слова «выветривается»
из памяти.) Сопоставление полученного слова с хранящимся в памяти его эталоном происходит мгновенно и опять-таки бессознательно. Человек узнает слышимые слова так же легко, как он узнает все давно и хорошо ему знакомые вещи. Даже если какая-то фонема совершенно выпадает из произнесения, как это, например, происходит с фонемой «л» в слове «солнце», или с «т» в слове «пакостный», или с «в» в слове «здравствуй», или с «й» в слове «пожалуйста» - при восприятии она все равно восстанавливается как неотъемлемое слагаемое данного словесного знака. Мало того, зачастую из-за небрежности или торопливости речи, свойственной многим людям, физически «проглатывается» чуть ли не половина звукового состава слова. Можно, например, услышать скомканное «чек» вместо «человек». Тем не менее до сознания доходит все слово целиком, и мы ничуть не сомневаемся, что речь идет именно о человеке, а не о чеке1. Причина здесь все та же: слова отражаются в мозгу и различаются между собой не по фонетическому облику, а по фонемному составу.
С постоянством фонемного состава слов связана избыточность речи, т.е. процент данных, в которых нет острой необходимости для распознания слов, что позволяет нам не принимать во внимание какую-то часть фонемных сочетаний. Избыточность не есть нечто лишнее, ненужное, вроде избыточного веса, от которого тучные люди хотят избавиться, похудеть. Напротив, это очень ценная черта речи. Обращенная к слушающему, она полезна и желательна, поскольку придает воспринимаемому слову большую разборчивость, достоверность, убедительность. Кроме того, за счет избыточности повышается помехоустойчивость коммуникативного канала. Ведь в каждый данный момент на ухо действует множество всевозможных акустических раздражителей. Не будь избыточности, устное общение протекало бы эффективно лишь при соблюдении
1 Подобные случаи, а их бывает в жизни каждого из нас предостаточно, не укладываются в «акустическую» теорию слухового восприятия, по которой речевой поток воспринимается «шаг за шагом», т.е. звук за звуком
полного стиля произношения и в акустически идеальных условиях, т.е. в абсолютной тишине. А таких условий практически не бывает. И на улице, и в помещениях существуют всякого рода помехи, или промешивание к собственным речевым звукам разнообразных шумов. Да у человека и нет естественного опыта полного отключения от звучащего мира. Присутствие шума неизбежно, как закон природы. Хотя акустические помехи накладываются на передаваемый сигнал и затрудняют слуховое восприятие речи, они не являются непреодолимой преградой. Благодаря избыточности передаваемого устного сообщения все «потерянные» элементы слова на высшей инстанции восполняются. Человек в состоянии правильно воспринимать словесный поток, нерасслышанный более чем на 30%. Так бывает, в частности, при разговоре по неисправному телефону или в шумной компании, когда человек прислушивается и слышит в гуле голосов лишь интересующий его голос, игнорируя остальные. Таким образом, фонематический слух, с одной стороны, «не слышит» реально присутствующие, но несущественные для разграничения слов компоненты звучания, а с другой - «слышит» явно отсутствующие, если они подходят к общей картине воспринимаемого.
Во-вторых, звучащее слово - это не только неизменный звукокомплекс речевого потока, но и неизменный звукокомплекс, обладающий предметным значением. Слово всегда обозначает ту или иную вещь; его значение задано заранее и предполагается известным человеку. Чувственно воспринимается внешняя оболочка слова, а постигается «начинка» данной оболочки - значение. Ведь в речевом акустическом сигнале как звучащей последовательности физических сегментов никаких мыслей нет. Они возникают в голове лишь после того, как человек расшифрует, или декодирует, данную последовательность. Поэтому, даже если два, три, четыре или более слов сливаются в один непрерывный звукокомплекс физически, от этого они не превращаются в одно слово психологически. Ибо каждое из них само по себе значимо. А значение слова – это уже компетентность «над сенсорной» активности, мышления. Вместе с памятью
оно является непременным участником человеческого восприятия, более того, участником номер один, лидером. При слабоумии (олигофрении) можно нормально и слышать слова, и узнавать их, но не понимать, т.е. воспринимать их чисто механически, бездумно.
Нередки ситуации, когда человек слышит слова, одинаковые по звуковому составу, но разные по значению (омонимы). Например: ветрянка - мельница и детская болезнь, лук - огородное растение и орудие для метания стрел, шайка - банная посудина и группа уголовников, угри - рыбы и воспаление сальных желез, долг - обязанность и взятие чего-либо взаймы. Таких слов в русском языке наберется несколько тысяч. И именно потому, что означаемое в речи не воспринимается, а понимается, человек мысленно не смешивает того, что совпадает в перцепции. Он, например, не перепутает брак в значении супружества с браком в значении испорченной продукции, поскольку по значению они не имеют ничего общего между собой. Сюда же следует прибавить то, что слово в речи всегда совмещает в себе два значения - лексическое и грамматическое, о чем наш слух тоже предварительно «осведомлен» и в своей работе учитывает принадлежность слова к той или иной грамматической категории. (Так, служебные слова - предлоги, союзы, частицы, - примыкая к последующему слову, образуют одно фонетическое целое, например: в пасть и впасть, по рублю и порублю, на мели и намели, в день и вдень, не мой и немой и т.п.) А посему, столкнись мы с одинаково звучащими, но относящимися к разным частям речи звукокомплексами, мы соответственно и расценим их как непохожие друг на друга. Допустим, почаще (наречие) и по чаще (существительное с предлогом).
В-третьих, при слуховом восприятии устной речи всегда учитывается словесный контекст, т.е. сказанное перед данным словом и после него. Ведь отдельно взятое слово не является сообщением, иначе список слов в словаре был бы уже списком готовых сообщений. Поэтому все сомнения относительно «браков» и подобных слов, если и начинали было закрадываться по ходу восприятия, моментально рассеиваются, как только будет принят весь речевой сигнал. Услыхав: «Их брак был счастливым» - в одном случае и «Фабричный брак снят с производства» - в другом, человек ясно представляет о каком именно браке идет речь. Таким же образом он истолкует сообщения: «Мы долго гуляли по чаще» и «Надо бы почаще навещать своих стариков». Иногда понимание слышимого приходит не на основе ближайшего словесного окружения, а исходя из более широкого контекста, в котором оказалось данное слово. Допустим, человек услышал от кого-то: «Я дважды просмотрел этот телерепортаж». Что означает здесь слово просмотрел - ни разу не видел или посмотрел повторно? Какой из этих вариантов верный, зависит от всего контекста, куда был «вставлен» полученный звукокомплекс. Только с учетом всего контекста принимается окончательное решение о содержании услышанного.
В жизни ничто не воспринимается человеком изолировано от окружения, в том числе и звучащие слова. Все случаи произнесения одного отдельного слова подразумевают неявный контекст (подтекст). Тем более что подавляющее большинство слов имеют несколько значений, которые меняются в зависимости от слов, с которыми данное слово сочетается. Конкретное значение слова выявляется только в контексте, именно им снимается неоднозначность. Контекст в широкой его трактовке - это та общая среда, в чью ткань органически включено воспринимаемое явление, а точнее - вся накопленная информация, повседневно используемая человеком в его практических действиях. Роль контекста столь важна, что «выдернутое» из него слово может быть истолковано по-разному. Строго говоря, вне контекста адекватное понимание невозможно.
В-четвертых, слово - не конечная единица языка. Вершиной языковой иерархии является предложение, а его речевым эквивалентом - фраза как грамматически организованное соединение слов, интонационно оформленное в
ванное соединение слов, интонационно оформленное в относительно законченное целое. Отделенная с обеих сторон паузой от предыдущего и последующего сегмента речи, фраза не сводима к сумме значений входящих в нее слов. Она приобретает новое значение, какого нет ни у одного из ее словесных слагаемых. Фразой как наиболее распространенной языкоречевой единицей мы и ограничимся в разборе восприятия устной речи. Но прежде - еще одно принципиальное замечание относительно человеческого слуха.
Все сказанное о языковом слухе не означает, что он-то и есть самая верхняя планка творческой активности входного канала коммуникативной системы человека. Нет, высшим психологическим совершенством является слух речевой. Хотя они не существуют один без другого, речевой слух намного способнее языкового.
Первым в онтогенезе речи формируется языковой слух, без которого производство членораздельных звуков просто невозможно. Но в ходе дальнейшего развития речи, по мере того как у человека накапливается личный опыт общения, на передний план выдвигается слух речевой, оттесняя своего основателя на задний план. Именно речевой слух, как более тонкий, более емкий и более гибкий, чем слух языковой, являет собой истинно творческий подход к восприятию устной речи.
Языковой слух узнает и выделяет из речи окружающих только «свои» словесные знаки, отвлекаясь от частных особенностей их реального звучания, поскольку они не меняют лексического и грамматического значения. Его совершенно не интересуют различия в звучании, не ведущие к различию самих слов. Ему все равно в чьем именно исполнении и как именно произносятся те или иные слова, -лишь бы он эти слова знал. Из русскоязычной речи он извлекает лишь то, что в ней есть от русского языка, и на этом его задача выполнена.
Между тем, любое звучащее слово, оставаясь самим собой, сохраняя самотождественность, в своих конкретных воплощениях никогда не бывает
точь – в – точь повторяющимся воспроизведением себя. Оно вечно переливается разнообразнейшими оттенками, тонами и полутонами. Причем одни и те же слова по-разному произносятся не только разными людьми, но и в устах того же самого человека всякий раз звучат иначе, чем прежде, в зависимости от его сиюминутного настроения, самочувствия, желания. Слова как принадлежность языка - вещь неодушевленная; они не обладают просодическими качествами, тогда как голос - этот натуральный телесный «язык», на который «посажены» словесные знаки, и вносит нечто свое, голосовое, в их звучание. И все животворные модуляции голоса, имеющие акустическую выраженность, попадают под прицел речевого слуха.
Таким образом, речевой слух - это пристальное слежение за непрерывностью всего речевого потока, за его общим звуковым тонусом. В отличие от языкового слуха, который безразличен к изменчивости звуковой реализации фонем, речевой слух с жадностью ловит ее. Он крайне заинтересован в том, чтобы «схватить» малейший выход звуковой динамики за нормированный порог различения. Языковой слух может, например, не заметить «машинного» акцента в синтезированной речи робота, выделив в ней лишь закодированные элементы языка; может перепутать голоса радиодикторов, если они похожи; может не обратить внимания, кто говорит: коренной москвич или уроженец другого города, например Вологды, Одессы или Рязани; может пропустить мимо ушей разницу в манере речи хорошо и дурно воспитанного человека, аристократа и простолюдина, светского щеголя и монаха, трезвого и подвыпившего; может не заметить замену актера, озвучивающего роль в дублированном фильме, или каких-то ноток в голосе другого, например горькую иронию. От речевого же слуха не ускользает ни одна случайность, ни одна «мелочь». Для него подобная незамечаемость непростительна, ибо любой признак звучащей речи информативен, психологически значим. Держать всех их под неусыпным контролем и должным образом истолковывать и оценивать входит в обязанность речевого слуха. Таким образом, речевой слух извлекает из устной речи гораздо
больше информации, чем слух языковой.
Умение чутко подмечать в речи окружающих помимо языковых признаков собственно речевые, порой еле-еле уловимые, брать их все на заметку и оценивать по смыслу не гарантируется наличием полноценного языкового слуха. Это требует специальной подготовки и интеллектуальной натренированности. Предельно обостренный речевой слух -одно из непременных требований к ряду областей профессиональной деятельности, таких как квалифицированная психологическая помощь, драматическое театральное искусство, дипломатическая служба, медицинская диагностика и судебная экспертиза в некоторых из аспектов (скажем, при симуляции какого-либо расстройства речи, или когда злоумышленник меняет голос, или когда человек выдает себя за представителя другого сословия, другой профессии, другой должности, или при решении вопроса о вменяемости либо невменяемости подсудимого).
Сенсорный механизм устной речи принимает ту продукцию, которая выдается моторным механизмом. В их взаимонаправленности языковой слух ориентируется на общепринятое стандартное произношение, а речевой - на конкретное, индивидуальное произнесение. Отсюда вытекает, что в работе сенсорного механизма, как и в работе моторного механизма, имеются национальный и наднациональный корни. И в этом двукорневище языковый слух национально своеобразен, а речевой слух - общечеловеческая способность. Чтобы в голосе себе подобного услышать недоумение, ворчливость, озлобленность или умиление; чтобы по звучанию его речи догадаться о его возрасте, здоровье или нездоровье, душевном состоянии; о том, устал он или бодр, возбужден или спокоен, трезв или пьян, а может быть, одурманен наркотиками, груба или изящна манера его речи, - для этого вовсе не обязательно быть носителем того же языка. Достаточно быть, как и он, человеком...
Итак, на слуховой вход коммуникативной системы человека поступает акустический сигнал. Совершенно очевидно, что анализом и синтезом речевых
звуков, на чем мы остановились при описании устройства слухового анализатора, процесс приема устного сообщения не заканчивается. По существу, эта фаза только предваряет понимание слышимого. При соединении двух слов в одно словосочетание их значения как бы сдвигаются по направлению друг к другу и первое отражается на втором, т.е. происходит их переозначение; при комбинации словосочетаний во фразу - снова переозначение, образующее полный смысл услышанного, какого не имеет ни одно из входящих в нее слов и который открывается благодаря активной переработке поступившей информации. Хотя слова следуют друг за другом цепочкой, соответственно и воспринимаются они также линейно, понимается не переход от одного слова к другому, а содержание всей фразы целиком. Слушая слова, человек думает о них не как об условных знаках, а о том, что стоит за этими словами.
Главной психологической особенностью понимания как завершающей фазы приема речи является то, что в результате переработки содержания возникает мысль по поводу услышанного. Полученное смысловое целое сразу же может быть заново воспроизведено. Причем, и это чрезвычайно существенно, воспроизведено совсем другими, чем принятые, словами, но с сохранением тех же самых предметных значений. Мы обычно не можем повторить слово в слово услышанное, но способны предать его смысл. Услышав, например, сообщение: «В последний день декабря температура воздуха понизится до 36-38 градусов», - человек перефразировано возникнет: «Ого, на Новый год здорово похолодает».
Каким бы многословным ни было поступившее сообщение, его содержание можно при воссоздании свести к одному слову, равному по смыслу всем услышанным словам (компрессия); с другой стороны, каким бы малословным оно ни было - многими словами, даже несколькими фразами (декомпрессия). Если смысл понят, то он может быть и свернут, и развернут. Смыслу противостоит бессмыслица, т.е. отсутствие программного управления.
Во многих странах неоднократно проводились опыты по запоминанию бессмысленных звукосочетаний. И хотя испытуемыми были носители разных языков, а экспериментаторами - представители разных научных школ, результат везде оказывался одинаковым: бессмысленный материал плохо воспринимается и еще хуже запоминается. Ибо бессмыслица не поддается умственной переработке, а следовательно и перефразировке.
Именно в силу того что человек всегда стремится вникнуть в смысл слышимого, который во многом задается речевой интонацией, именно поэтому, если смысл прозвучавшей фразы ему неясен, он спрашивает у того, кто ее произнес: «Что ты имеешь в виду?», или «Что ты хочешь этим сказать?», или что - то в этом роде. Хотя и хорошо расслышал эту фразу, и прекрасно знает значения всех входящих в нее слов. Так, услышав от жены: «Ребенок не наш, а мой», - муж требует: «Изволь объяснить!» Или, услышав от начальника: «Можешь на работу не приходить», - сотрудник вопрошает: «Как прикажете вас понимать?!»
Таким образом, в работе сенсорного механизма устной речи можно выделить два уровня психологической активности: собственно восприятие и собственно понимание. Восприятие - это анализ и синтез языковых средств, использованных для распознания словесных знаков. Понимание - это дифференциация и интеграция всех наличных слагаемых звучащей речи, несущих информацию. Само собой разумеется, что без восприятия понимания быть не может. Первый уровень служит естественной и необходимой базой второго; второй уровень - способствует успешности первого и дает возможности проверить достоверность услышанного. Образуя нерасторжимое целое, оба уровня обладают известной автономностью, вследствие чего они могут находиться в неодинаковых рабочих состояниях. С одной стороны, может быть полноценным восприятие, но нарушенным понимание, как это происходит, в частности, при сенсорной афазии; с другой - нарушено восприятие, но полноценно понимание, как это бывает при тугоухости.
В заключение хотелось бы особо подчеркнуть, что прием устной речи столь же творческая функция человеческой психики, как и выдача устной речи. Ибо и то и другое творимо смыслом.