Литература

1. Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. - Л., 1968.

2. Барнетт А. Род человеческий: Пер. с англ. - М., 1968.

3. Блум Ф., Аейзерсон А., Хофестелтер А. Мозг, разум и поведе­ние: Пер. с англ. - М., 1988.

4. Блумфилъл А. Язык: Пер. с англ. - М., 1968.

5. Бунак В.В. Происхождение речи по данным антропологии//Про­исхождение человека и древнее расселение человека. - М., 1951.

6. Войно М.С. Речь как одна из важнейших специфических челове­ческих особенностей // У истоков человечества. - М., 1964.

7. Войтонис Н.Ю. Предыстория интеллекта. - М.-Л., 1949.

8. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвисти­ке. Вып. 1. - М., 1960.

9. Жинкин Н.И. Звуковая коммуникативная система обезьян. - Изд. АПН РСФСР. Вып. 113.- М., 1 960.

10. Жинкин Н.И. Семиотические проблемы коммуникаиии животных и человека //Теоретические и экспериментальные исследования в области структурной и прикладной лингвистики. - М., 1973.

11. Жинкин Н.И. Язык. Речь. Творчество: Избр. труды. - М., 1998.

12. Клике Ф. Пробуждающееся мышление. У истоков человеческого интеллекта: Пер. с нем. - М., 1983.

13. Линлан Ю. Обезьяны, человек и язык: Пер. с англ. - М., 1981.

14. Аосев А.Ф. Языковая структура. - М., 1983.

15. Неструх М.Ф. Человек и его предки. - М., 1934.

16. Павлов И.П. Лекция о работе больших полушарий головного мозга. - М., 1952.

1 7. Панов Е.Н. Знаки, символы, языки. - М., 1983.

18. Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории. - М., 1974.

19. Севериев А.Н. Эволюция и психика. - М., 1922.

20. Соломоник А. Семиотика и лингвистика. - М., 1995.

21. Сосюр Ф. ле. Курс обшей лингвистики. - М, 1936.

22. Спрингер С, Лейч Г. Левый мозг, правый мозг: Пер. с англ. - М., 1983.

23. Хайнл Р. Поведение животных: Пер. с англ. - М., 1975.

24. Холличер В. Человек в научной картине мира: Пер. с нем. - М., 1971.

25. Шарлей П. Феномен человека: Пер с фр. - М., 1965.

26.Элелмен Аж., Маунткасл б. Разумный мозг: Пер. с англ. - М., 1981.

Этюд второй Звукопроизводство как механизм выдачи устной речи

Человек не мыслим иначе, кроме как существо говоря­щее, обладающее языком. Язык в его историческом перво­родстве был звуковым, воплотился в устной речи. Тому, что именно она стала исходной формой существования языка, во многом благоприятствовали естественные удобства для звукоизвлечения, дарованные человеку природой. С устной речи и началось триумфальное шествие языка. Распростра­нившись по всему земному шару, устная речь и сегодня остается основным способом общения людей, преобладая сре­ди прочих форм социальной коммуникации.

В основе производства устной речи лежит произноситель­ный механизм. Как и речь в целом, он не предуготован че­ловеку генетически, а формируется прижизненно (постнатально) в результате предварительной индивидуальной выучки в процессе общения с другими членами общества, владеющими языком. Биологической основой этого функ­ционального новообразования служит речедвигательный анализатор – один из двух каналов, на которые разделяется выход коммуникативной системы человека, наряду с обще­двигательным анализатором, или скелетной мускулатурой. Относительно обособленные друг от друга при рождении человеческого индивида, в ходе онтогенеза они вступают в сложные функциональные взаимоотношения. Причем, если общедвигательный анализатор может работать автономно, как это бывает, когда человек что-то делает молча, то ре-чедвигательному анализатору уже никак не обойтись без «помощника», поскольку живая речь всегда сопровождает­ся фоновой активностью телодвижений. Пожалуй, нагляд­нее всего их тесная взаимосвязь выявляется при эпилепти­ческих припадках: застигнув больного в момент говорения, приступ судорог временно лишает его речи, а когда конвуль­сии отпускают тело, речь «возвращается» так же спонтан­но, как и «потерялась».

Речедвигательный анализатор занимает особое положе­ние в анализаторной системе человека. Имея сходное со все­ми анализаторами строение, он существенно отличается от остальных. Если те воспринимают раздражения, исходящие либо из внешней, либо из внутренней среды, и являются соответственно или внутренними, или внешними, то рече­двигательный анализатор является одновременно и тем и другим. По своей структуре он внутренний, так как боль­шинство его эффекторов расположено во внутренних полостях организма, но по направленности своей работы он внешний, поскольку обеспечивает воздействие одного че­ловека на другого.

Своеобразие речедвигательного анализатора также в том, что он не имеет собственного материального «имущества». У человека нет ничего, предназначенного специально для речи, и только для нее. Весь произносительный механизм представляет собой функциональную надстройку над анатомофизиологическим базисом. Он использует уже сло­жившиеся участки головного мозга, уже проторенные пути передачи нервных импульсов и уже занятые работой эффек­торы. Все без исключения органы, некогда приспособленные человеком для речи, в физиологическом плане не органы речи. Они работают в ней «по совместительству». Их пер­вичная функция заключается в поддержании жизнедеятель­ности организма. Они обслуживают такие важнейшие ви­тальные процессы, как дыхание, пищеварение, обоняние, защитные рефлексы типа кашля и чихания. Речевая же функ­ция - их вторичная нагрузка.

Произносительный механизм включает периферический и центральный аппараты, соединенные множественными центробежными (эфферентными) и центростремительны­ми (афферентными) связями.

Основными структурными подразделениями перифери­ческого аппарата являются три эффекторные системы: ге­нераторная, резонаторная и энергетическая. В первой вы­рабатываются звуки как физико-физиологическое явление, во второй они преобразуются в специфически речевые, а третья обеспечивает реализацию обоих процессов. Каждая из них, в свою очередь, состоит из двух звеньев: в генера­торную систему входят: а) гортань с голосовыми складками и б) щели и затворы, образуемые во рту движениями губ и языка; в резонаторную систему входят: а) ротовая полость со вспомогательной камерой носа и б) глотка; в энергети­ческую систему входят: а) диафрагма с межреберными мыш­цами и б) трахеобронхиальное дерево. Все звенья в паре про­тивостоят друг другу как антагонисты и в то же самое время дополняют друг друга как синергисты, за счет чего обеспе­чивается саморегуляция внутри каждой системы. Упорядо­ченное взаимодействие самих эффекторных систем дает конечный акустический результат.

С психологической точки зрения собственно речевой отдел периферического аппарата устной речи - это сдвоен­ный ротоглоточный резонатор, или надставная труба, спо­собная в довольно широких границах менять свои объем и форму. Дело в том, что продуцируемые генераторами звуки сами по себе, до прохождения через надставную трубу, очень слабые (даже интенсивный звук голосовых складок похож на писк) и совершенно бескрасочные. Они еще не облада­ют теми характерными признаками (речевыми форманта­ми), которые позволяют различать их на слух. Словом, у своего источника, в гортани звуки остаются пока доречевыми, ничуть не похожими на те, что мы слышим. Попадая из гортани в надставную трубу, звуки усиливаются и обогаща­ются обертонами, приобретая ту

специфическую окраску -разную для каждого отдельного звука, - по которой они рас­познаются во внешнем пространстве. Именно здесь звуки из физико -физиологического явления превращаются в яв­ление психологическое, т.е. становятся системными компо­нентами устной речи.

Обе части надставной трубы, рот и глотка, разделенные сужением, образуемым корнем языка и язычком мягкого неба, и через этот же проход сообщающиеся друг с другом, имеют каждая свои особенности и выполняют разные фун­кции. Рот, снабженный твердыми (зубно-челюстными и верхненебными) стенками, стабилизирует звуки, придавая им качественную определенность: на каждом звуке язык и губы, обладающие большой подвижностью, занимают оп­ределенную позицию и сохраняют ее до тех пор, пока этот звук произносится. Глотка же с ее мягкими эластичными стенками и двигательной инертностью, напротив, в извест­ной степени дестабилизирует звуки, выводит их из простран­ственно-временных границ. В отличие от прерывных дви­жений языка движения глотки непрерывны. Плавно моду­лируя в такт языку и губам, она заполняет все «пустоты» между звуками, так что каждый звук захватывает себе «хвост» предыдущего звука и «нос» последующего. В итоге произ­носимые звуки перетекают один в другой без реальных пе­рерывов, образуя неразрывную речедвигательную цепочку. Заодно глотка выравнивает звуки по силе. Взятые в отдель­ности, звуки речи разномощные. Глотка же, сужаясь при уве­личении ротового отверстия и расширяясь при его умень­шении, тем самым убавляет громкость одних звуков (напри­мер, звука «а») и прибавляет громкость другим (например, звуку «п»). В противном случае происходила бы «звуковая маскировка», т.е. самые громкие звуки заглушали бы собой самые тихие, и последние просто-напросто выпадали бы из звучания. Таким образом, глотка работает как «смеситель» звуков, сглаживающий акустические перепады, и поэтому все звуки слышатся со стороны одинаково отчетливо.

Глотка занимает центральное место в строении перифе­рического речевого аппарата: рот расположен наверху, гор­тань - внизу, а глотка - посередине. Она входит сразу во все три эффекторные системы, соединяясь с ними попарно и связывая их в один функциональный узел, вследствие чего генераторная, резонаторная и энергетическая системы включаются в произнесение не порознь и не поочередно, а все вместе и сразу.

Один «шаг», который успевает сделать произноситель­ный механизм за кратчайше возможное время (подсчитано, что оно равно 0,2 с), равен слогу. Основное, что образует слог, - это нарастание и падение речедвигательного напря­жения: приступ -> выдержка -> отступ. Акустическим эк­вивалентом слога является дуга громкости, чья вершина приходится на гласный звук. Слог и является минималь­ной произносительной единицей речи. (Вероятно, поэтому определить количество слогов в слове значительно легче, чем разложить слово на составляющие его звуки, что особенно заметно у детей-дошкольников.) Слог получается сам собой в силу особенностей биологического устройства периферического аппарата. Слог бывает либо простым, совпадающим с гласным звуком, либо сложным, т.е. состоящим из ком­бинации гласного с одним или несколькими согласными, а также открытым, если оканчивается гласным звуком (Г), и закрытым, если оканчивается согласным (С). Слоговые кон­струкции типа Г, ГС, СГ, ГСС, ССГ, СГС - универсальны, они присутствуют в речи на всех языках мира. В плане мо­торной реализации устная речь на любом национальном языке представляет собой последовательность разных сло­гов, системно употребляемых по правилам усвоенного язы­ка. На долю глотки при этом выпадает триединая нагрузка - слогообразование, слогоделение и слогослияние, без чего ус­тная речь физически невозможна. Количество модуляций глотки соответствует количеству произносимых слогов. Та­ким образом, рот обеспечивает статику устной речи, а глот­ка - ее динамику.

Процесс произнесения по-научному называется артику­ляцией. Фигурируя в специальной литературе, этот термин трактуется подчас чересчур упрощенно, поэтому остановим­ся на нем подробнее. Во-первых, артикуляция не сводится лишь к звукопроизводству, а охватывает и все промежуточ­ные переходы от звука к звуку, способствующие непрерыв­ности речевого потока. Во-вторых, артикуляция не исчер­пывается работой органов, расположенных в верхней части периферического конца речедвигательного анализатора, а вовлекает в себя многие другие эффекторы, казалось бы, напрямую не относящиеся к говорению (бронхи или меж­реберные мышцы). В-третьих, артикуляция есть не просто двигательная активность исполнительных органов, а пре­имущественно лишь те ее компоненты, которые и по свое­му происхождению, и по назначению специфически рече­вые, т.е. выработаны путем обучения языку и выступают как вторичные движения тех же самых органов, движения выс­шего порядка. Сущностный признак артикуляции - тончай­шая дифференцированность ее слагаемых. Ведь озвучено открывать и закрывать рот, вращать языком, шевелить гу­бами могут и животные, наделенные теми же, что и чело­век, органами; артикуляция же ни одному животному не доступна. Поясним сказанное на примере некоторых эффек­торов.

Одним из звуковых генераторов, как уже отмечалось, служит гортань. Природой ей отведена роль «ворот», отпи­рающих и запирающих воздухоносный и пищеварительный пути. Для этого у гортани имеется два вида движений: смыкание, или приведение голосовых складок, и их размыка­ние, или отведение. Эти движения, разумеется, имеют мес­то и при говорении. Однако ничего специфически речевого в них нет. Присущие гортани генетически, они ни в каком обучении не нуждаются; они рефлекторно срабатывают при кашле, рвоте, зевоте, непроизвольных выкриках при боли и тому подобных реакциях. Поэтому сказать, что во время речи голосовые складки сходятся и расходятся, - значит ровным счетом ничего не сказать об артикуляции гортани, кроме констатации того, что гортань - часть живого организма. Приведение голосовых складок - это лишь начальная фаза приспособления гортани к речи. Собственно же речевая ра­бота гортани выражается в совершенно особых движениях, а именно: в частых колебаниях краев голосовых складок в условиях уже сомкнутой голосовой щели. Вот эти – то вторичные колебания, или вибрации, наслаивающиеся на пер­вичное приведение, и есть собственно артикуляция горта­ни. Она присутствует только в речи - разговорной или во­кальной (каковою является пение) - и начисто отсутствует во всех прочих двигательных реакциях с участием гортани.

За последнюю четверть века, благодаря усовершенство­ванию исследовательской техники, получены новые данные о речевой работе гортани, заставившие пересмотреть пре­жние представления. Традиционно гортань считалась гене­ратором исключительно тоновых звуков, не имеющих яко­бы никакого отношения к шумовым безголосым звукам, из чего следовало, что по ходу произнесения гортань то вклю­чается в работу, то бездействует. Оказалось, что никаких про­стоев у нее не бывает, что она безостановочно работает как синтезатор любых звуков речи, будь то гласные, звонкие или глухие согласные. В речевом потоке идет закономерное че­редование разных звуков. И так же закономерно меняются речедвижения гортани. Акустическое противопоставление согласных по признаку звонкость - глухость обеспечивает­ся не попеременным включением и выключением гортани, а за счет тонкой дифференцированное внутригортанных речедвижений. Различия в образовании тона и шума заключаются, во-первых, в величине закрытия голосовой щели и, во-вторых, в интенсивности вибрации голосовых скла­док: если в первом случае голосовые складки сдвинуты по­чти до полного соприкосновения и их вибрация сильная, то во втором - голосовая щель слегка приоткрыта, просвет гор­тани шире и вибрация значительно слабее. Отсюда следует вывод, что гортань работает по принципу степеней: больше -меньше. Этим-то и объясняется разница в звучании парных звонких и глухих согласных (Б-П, К-Г, Т-Д) при совершен­но одинаковом артикуляционном укладе во рту.

Не обходится без гортани и шепотная речь. Будучи од­ной из возможных реализаций устной речи, шепотность так­же нуждается в непосредственном участии гортани. В этом случае двигательная активность голосовых складок анало­гична той, что имеет место при генерации глухих соглас­ных: при переходе на шепот происходит­ регулируемое ос­лабление натяжения голосовых складок, но они не разведе­ны, как при покое, а между ними остается небольшой за­зор. Звукопроизводство, следовательно, имеет целый ряд градаций в пределах разборчивой слышимости. На одном полюсе доступного слуху звучания - крик, на другом - ше­пот с энным количеством промежуточных вариантов. И все­гда вместе с остальными звеньями произносительного ме­ханизма задействована гортань. При таком толковании «ус­тное™» становится понятным тот долго не находивший удовлетворительного объяснения факт, что после хирурги­ческого удаления гортани в случае ее злокачественной опу­холи пропадает не только громкая речь, но и шепотная, хотя последняя, вроде бы, страдать не должна, поскольку в ротовой полости все движения сохраняются. Между тем, безгор­танным людям приходится заново учиться говорить и вслух, и шепотом, приспосабливая для звукогенерации пищевод (в норме он не принимает непосредственного участия в про­изнесении), который принимает на себя роль компенсато­ра гортани.

В неизменной причастности гортани к шепотному про­изнесению можно убедиться и чисто эмпирически: попро­буйте внятно проартикулировать что-либо одними губами и языком, не включая голосовые складки, - никакого ше­пота не будет, а получится лишь шевелящаяся «мультипли­кационная зарисовка» ротового отверстия, неподдающаяся распознаванию на слух даже с ближайшего расстояния и, более того, не улавливаемая даже звукоусиливающими при­борами. Между тем, настоящий-то шепот слышится, как известно, на расстоянии нескольких метров, не говоря уже о полетности доведенного до профессионального мастерства шепота у хороших драматических актеров: такой шепот раз­носится во всех уголках зрительного зала, даже на галерке.

Весомый вклад в раскрытие природы вибрации голосо­вых складок внес видный французский исследователь в об­ласти фониатрии Рауль Юссон. В противовес миоэластичес-кой теории голосообразования, сформулированной еще в позапрошлом веке и не подвергавшейся ревизии, он вы­двинул

нейрохронаксическую (хронаксия – время возбуж­дения) гипотезу и блестяще доказал ее. В миоэластической теории голосовым связкам отводилась пассивная роль, а именно: они приходят в движение под напором струи вы­дыхаемого воздуха и частота колебаний определяется элас­тичными свойствами их ткани. По новой теории, голосо­вые складки вибрируют активно в результате центрального нервного импульса на их сокращение, задающего им «свою» частоту. Следовательно, не выдыхаемый воздух заставляет складки колебаться, а сами они своей вибрацией вынужда­ют выдыхаемый воздух проходить через гортань не равно­мерно, как это бывает вне речи, а разномерно, слоговыми «квантами».

Намного сложнее, чем описывается в учебниках, и речедвигательная активность диафрагмы. Устная речь не­возможна без энергии. Ее доставляет дыхательная система, одним из звеньев которой является диафрагма, расположенная под легкими и разделяющая грудную и брюшную полости. Потенциальная энергия для речи накапливается в легких в момент входа, при котором купол диафрагмы рефлекторно опускается, а с началом выхода поднимается. Од­нако в этих экскурсиях диафрагмы вниз – вверх, как в смы­кании - размыкании голосовых складок, тоже нет ничего специфически речевого. Свойственные диафрагме генети­чески, они присутствуют с самого момента появления че­ловеческого индивида на свет. Более того, дыхательные дви­жения появляются за несколько недель до рождения ребен­ка, когда у него еще нет и воздуха, которым можно дышать. Диафрагма производит дыхательные движения в первую очередь для газообмена - этой капитальной потребности человека как живого существа. Она «ведет себя» подобным образом не только независимо от того, разговаривает чело­век или молчит, но даже независимо от того, бодрствует он или спит. Поскольку речь происходит только на выдохе, вдох, а значит, и опускание диафрагмы вниз, можно вооб­ще не причислять к двигательным компонентам произне­сения. (Ведь нередко мы начинаем говорить, не набирая предварительно воздуха.) Специально для речи вырабаты­ваются диафрагмальные движения совершенно особого рода, а именно: диафрагма не только занимает позицию вы­сокого стояния, как ей и положено изначально, но одновре­менно с этим производит многократные мелкие выдыхатель­ные и вдыхательные движения, причем вторые делаются без реального физического вдоха (!), на фоне общего продол­жающегося выдоха. В этом состоит «парадокс» речевого дыхания. Вот эти – то вторичные микроэкскурсии диафраг­мы, наслаивающиеся на ее первичную макроэкскурсию, и есть артикуляция диафрагмы, наличествующая исключи­тельно в речи (пении) и ни в каких других двигательных ак­тах.

Энергозатраты в речи невелики. Но расход речевой энер­гии исключительно точен по отпускаемым порциям. Моду­лируя с определенной амплитудой на каждом звуке речи, диафрагма тем самым дублирует артикуляцию глотки, гортани, губ, языка и обеспечивает скорость воздушного пото­ка, его массу для генерации звуков, а кроме того, снижает подсвязочное давление на слогоразделах. Благодаря данной особенности энергетического обеспечения речи человек произносит на одном выдохе не одно отдельное слово, а сра­зу целую группу слов или даже несколько фраз.

Таким образом, на каждом из многочисленных участков периферического конца речедвигательного анализатора вырабатывается местная артикуляция, отличающаяся от артикуляции на других участках. Все эти субартикуляции образуют единый артикуляционный «оркестр», звучание которого начинается с выходом эффекторов из нейтраль­ного положения, занимаемого ими до речевого акта, и за­канчивается возвращением их к своим постоянным биоло­гическим функциям. Неоднородные по своим морфологи­ческим характеристикам, разные

по путям подходящей к ним иннервации и далеко отстоящие друг от друга, вне речи они относительно автономны (скажем, когда движется ди­афрагма, язык может совершенно неподвижно лежать на дне рта). Но как только эффекторы приступают к артикуляции, они мигом «расстаются» с функциональной «суверенно­стью», прилаживаясь друг к другу для выполнения речевой нагрузки. Будучи самым поздним по срокам формирования и над­строечным по структуре, произносительный механизм до­вольно хрупок и раним. Он «изнашивается» раньше тех био­логических механизмов, на которых «вырастает». Эти меха­низмы налажены с первого дня жизни человека, а потому намного прочнее. Отсюда - «поломка» артикуляции не обя­зательно затрагивает первичную двигательную активность исполнительных органов. Лишившись по той или иной при­чине возможности говорить, человек продолжает нормаль­но дышать, есть, пить, кашлять и т.п.

Функциональная хрупкость произносительного механиз­ма дает себя знать и в повседневной практике. «Встроен­ный» во внутреннюю среду организма, он не может не ис­пытывать на себе ее текущего состояния. А внутренняя сре­да стремится к устойчивому динамическому равновесию (гомеостазу), т.е. к поддержанию определенного уровня физиологических параметров, таких как кровяное давление, температура тела, пульс, колебание которых не должно выходить за допустимые пределы. Приспосабливаясь к изме­няющимся условиям внешней среды, организм переходит то на один режим жизнедеятельности, то на другой. И все перестройки внутренней среды, все физиологические сдви­ги в ней неизбежно отражаются на работе произноситель­ного механизма. Если складывается такая жизненная ситу­ация, где на передний план выдвигаются витальные нужды, удовлетворение которых обеспечивается занятыми в речи эффекторами, то в действие вступают защитные механиз­мы, перераспределяющие энергию. И произносительный механизм временно самоустраняется. Так, при быстром беге, когда резко возрастает потребность организма в кислороде,

происходит форсированная вентиляция легких, несовме­стимая с речевым, слоговым квантованием воздуха. Коли в этот момент человеку приспичит говорить, его речь либо ста­нет очень отрывистой, либо вовсе прекратится. То же самое происходит при больших физических нагрузках или силь­ных аффектах. Несовместима артикуляция и с жевательно-глотательными движениями, при которых голосовая щель закрывается надгортанником и проглатываемая пища сколь­зит поверх него в пищевод. Поэтому, разговаривая во время еды, можно

поперхнуться крошкой, попавшей в дыхатель­ное горло. В случае уж очень острой надобности и того и другого, делать это надо только попеременно: или кушать и молчать, или говорить и не есть, к чему как к гигиеничес­ким навыкам с раннего детства приучают малышей.

Несмотря на вторичность своей закладки, периферичес­кий аппарат устной речи, как всякая высокоорганизован­ная функциональная система с рядом подсистем, обладает достаточной надежностью. Поэтому выход из строя какого – либо эффектора не влечет за собой полного разрушения дан­ной системы, т.е. не уничтожает артикуляции. (Кстати, прак­тической медициной в содружестве с другими науками со­зданы «запасные» части для «починки» органов, пришедших в негодность: искусственные зубы, искусственные челюс­ти, электронные протезы трахеи и гортани.) Но в силу той же самой системности – а в системе, как известно, каждый элемент проявляет себя как часть целого – неисправность в любом звене неизбежно отражается на всех остальных и ка­чество произношения портится. Так, если в речедвигательную цепочку не включаются голосовые складки, произно­шение становится безголосым (афония); если неподвижна небная занавеска, дозирующая прохождение воздушной струи через носовую полость, произношение будет гнуса­вым (ринофония); если смещен артикуляционный уклад языка – косноязычным (дислалия). Чем больше изъянов, тем соответственно грубее дефектность произношения, как это бывает при ринолалии (сочетание гнусавости и косноя­зычия вследствие врожденной расщелины неба).

Периферические нарушения устной речи могут быть обусловлены причинами биологического и социального порядка. Причем в первом случае не играет роли, на каком языке произносится речь, и ее дефектность имеет одинаковую выраженность у всех людей. Скажем, та же потеря го­лоса из – за болезни горла. Глупо искать разницу между «ту­рецким», «норвежским» или «корейским» безголосиями, ибо ее просто-напросто нет. Поэтому получить квалифицированную помощь можно у любого врача – фониатра или ла­ринголога вне зависимости от того, знает он язык своих па­циентов или не знает.

В другом же случае, допустим, при функциональном кос­ноязычии по подражанию (т.е. без каких-либо аномалий в строении артикуляционного аппарата) определяющее зна­чение имеет именно язык, на котором говорит человек, а точнее, особенности звукового строения данного языка. Ибо в каждой разговорной среде действуют социально отрабо­танные нормы звукопроизводства. В основу моторной клас­сификации звуков речи в рамках того или иного языка положен ряд критериев, главными из которых являются место образования (губные, губно-зубные, передне-, средне- или заднеязычные и др.) и способ образования (смычные, ще­левые, смычно-проходные, вибранты и др.). И любой рече­вой звук характеризуется своим артикуляционным профи­лем, отличающим его от всех прочих звуков. Искажение этого профиля денормализует звук, и он расценивается со сторо­ны как дефектный. Во многих языках есть фонема «Р» и соответствующий ей звук. Однако, образцовый по своему звучанию и всячески культивируемый в одной разговорной среде, в другой он считается дефектным и подлежит кор­рекции, потому что в каждом языке своя артикуляционная база (например, русский «р» отличается и от немецкого, и от английского, и от французского). Поэтому исправлять не­достатки звукопроизношения у носителей какого-либо язы­ка должен специалист-логопед, в совершенстве владеющий данным языком.

Если имеют место оба фактора (и биологический, и со­циальный) и если требуется комплексная медико – педагоги­ческая помощь, то оказать ее может бригада разноязычных профессионалов. Допустим, у пациента испорчена дикция после черепно – лицевой травмы типа порванной губы и вы­битых зубов. Зашить рану и вставить зубы можно в любой клинике мира, и неважно, на каком языке говорят ее со­трудники, лишь бы они были мастерами своего дела, но вот «подчистить» затем дикцию - для этого, конечно, нужны специалисты, хорошо знающие язык пострадавшего...

Центральный аппарат произносительного механизма рас­положен в головном мозге. Его средоточием является зад­няя треть нижней лобной извилины, или зона Брока - дви­гательный центр речи. (Сразу же подчеркнем, что название «двигательный центр» не следует понимать слишком бук­вально, как геометрически очерченное место скопления нервных клеток, прилегающих друг к другу и обслуживаю­щих исключительно данную функцию. Речь нельзя приурочить к какому – то ограниченному участку головного мозга. Мозговая локализация речи не точечная, а структурно-ди­намическая с широким вовлечением различных частей цен­тральной нервной системы.)

Центральный аппарат формируется путем выработки нужных условно -рефлекторных нервных связей, совокуп­ность которых образует единое функциональное целое. Он имеет сложную организацию, включающую разные «ярусы» головного мозга. Вершиной неврологической иерархии яв­ляется кора больших полушарий. Это, однако, не означает, что управление речью есть исключительно ее прерогатива. Меняя назначение и удельный вес нижних уровней, кора отнюдь не подавляет их относительной самостоятельности, не сводит их роль в управлении на нет. Для управляемости речью необходимы все отделы головного мозга, и только их полная «укомплектованность» гарантирует ее полноцен­ность. Более того, работа самой коры в значительной мере зависит от работы остальных структур мозга, каждая из ко­торых вносит свою лепту в управление речью. (В частности, если повреждается мозжечок, речь теряет плавность, стано­вится толчкообразной, или, по научному, - атаксичной). Строго говоря, - речь есть высшая мозговая, а не корковая функция. Однако для удобства дальнейшего изложения все же позволим себе некоторую вольность, а именно: все не­врологические образования, лежащие ниже коры, обозна­чим подкоркой, постоянно имея в виду собирательность данного наименования.

Итак, центральный аппарат моторного механизма устной речи включает два уровня - кору и подкорку, связанные между собой многочисленными петлями внутримозговых связей. Роли и обязанности распределены между уровнями с учетом их эфферентационных и афферентационных воз­можностей, т.е. прямых и обратных связей.

Произносимые слова с точки зрения их реализации в мозгу представляют собой речевые стереотипы. Речевой сте­реотип - это выученная и прочно зафиксированная в цент­ральной нервной системе последовательность всех двигательных элементов слова, отражающая его звуковой состав. Достаточно запустить первый элемент данной последова­тельности, чтобы сработали и все остальные. Иначе говоря, слово запускается целиком, а не звук за звуком. «Записи» речевых стереотипов в виде условно-рефлекторных нервных связей хранятся в коре, которая и распоряжается их выда­чей вовне. Но кора не имеет прямых контактов со всей раз­ветвленной периферией речедвигательного анализатора и не получает афферентации от внутренних органов, заня­тых в произнесении. Следовательно, осуществлять непос­редственный контроль за их работой она не в состоянии.

Подкорка, в чьем ведении и под чьим надзором находят­ся эти органы и их нервно – мышечный тонус, служит энер­гетическим источником активации коры. Однако энергия подкорки неспецифична. Она поддерживает фоновую ак­тивность всех моторных действий человека, будь то уборка квартиры, игра в хоккей, музицирование или вождение ав­томобиля, приспосабливаясь каждый раз к их особеннос­тям. Человеческим движениям надлежит быть умными, т.е. адекватными поступающей в мозг информации. А вот со­ставить двигательную программу - этого-то подкорка не может. Она «не знает» ни куда двигаться, ни как двигаться, ни зачем двигаться. Ее конкретное поведение не определе­но окончательно до тех пор, пока не решена задача на верх­нем уровне. Для того чтобы включиться именно в артику­ляционную работу с ее особой спецификой, подкорка нуж­дается в санкции коры.

Таким образом, отношения между уровнями централь­ного аппарата субординационные: подкорка подчиняется коре. Кора возглавляет общее руководство речью - приня­тие решения и выработку программы. На долю же подкор­ки выпадает регуляция произнесения – распределение по­лученного сверху приказа по точным «адресам» (т.е. мышеч­ным группам), реализующим способ решения двигательной задачи, и бесперебойное слежение за рабочим состоянием эффекторов, «подгонка» их под требования корковой про­граммы. С коры по единому нервному импульсу и запуска­ется нужный в данный момент речевой стереотип: корко­вое ядро речедвигательного анализатора выдает серию ко­манд периферическому концу в строгом соответствии со звуковым составом слова.

Этот общий импульс сразу же расчленяется, расходясь по двум проводящим путям - пирамидному и экстрапира­мидному. Пирамидный путь (филогенетически самая моло­дая двигательная система мозга) - специфический. Он от­ходит от моторной зоны коры и направляется прямо к орга­нам, расположенным во рту, в обход древних путей, отвечая за наиболее тонкие и быстрые речедвижения. Экстрапира­мидный путь (древнейшая двигательная система мозга) не­специфичен и отвечает за более грубые и медленные дви­жения. Начинаясь от премоторной зоны коры, он сперва спускается в подкорку, которая «перешифровывает» полученную сверху команду на «свои» сигналы. Здесь общий импульс дробится на множество нервных потоков, устрем­ляющихся к внутренним органам (бронхам, трахее, горта­ни, мягкому небу). Пирамидная и экстрапирамидная системы оказывают противоположное воздействие на эффек­торы. Если первая повышает их активность, то вторая – снижает, и таким образом происходит взаимоуравновеши­вание данных систем. Вызывая натяжение одних мышц с

одновременным расслаблением других, все нервные пото­ки согласуются друг с другом, обеспечивая тем самым весь комплекс необходимых речедвижений, соответствующих звуковому составу произносимого слова. Единораздельность проводящих путей мозга придает речедвижениям минимум хаотичности, раздробленности и максимум соразмерности и слитности.

Поскольку двигательный приказ из центра дается один, а путей, по каким он прибывает к месту назначения, два и пути эти разные, постольку существуют и два отличных друг от друга вида речедвижений - произвольно управляемые и непроизвольно управляемые (авторегулируемые). Произ­вольные речедвижения - это те компоненты произнесения, которые задаются намеченной программой и ею же изме­няются. Проще говоря, это то, что человек может выпол­нить по собственному желанию или по чьей-то словесной инструкции и сознательно проконтролировать. Таковым объектом является внешняя, ротовая артикуляция. Человек может вытянуть губы или поднять к небу язык, может и пе­рестроить ту или иную артикуляционную позицию данных органов с таким расчетом, чтобы она совпадала с заданным образцом. Непроизвольные речедвижения - это те компо­ненты произнесения, которые не планируются заранее и сознательному контролю не поддаются. Таковою является внутренняя артикуляция эффекторов, «спрятанных» внутри тела. Расширить или сузить глотку, оттянуть назад мягкое небо, наклонить надгортанник, приподнять хрящи горта­ни, натянуть края голосовых складок - этого человек сде­лать не в состоянии. (Правда, известна феноменальная и пока неразгаданная способность отдельных лиц к так называемому чревовещанию, когда произнесение осуществ­ляется без видимой артикуляции, и со стороны создается впечатление, будто говорит кто-то другой. Однако чревове­щание - редчайшее исключение из общего правила, недо­ступное абсолютному большинству людей.)

Произвольные и непроизвольные речедвижения по от­дельности, в отрыве друг от друга, физиологически невоз­можны. Двойная регуляция эффекторов вынуждает их быть теснейшим образом взаимозависимыми (рассмотрим как пример такой, на первый взгляд, самостоятельный орган, как язык: его передняя наиболее активная часть - кон­чик - управляется произвольно, а задняя, наиболее пас­сивная - корень - непроизвольно, но в произнесение-то вовлекается весь язык). На то они и компоненты артикуля­ции, но не сама артикуляция. Отсюда вытекает следующий вывод касательно конечного акустического эффекта, кото­рый произволен от артикуляции: человек волен задавать же­лаемую высоту, громкость и скорость звучания сразу всему слову как двигательному стереотипу, но не отдельным зву­кам, входящим в его состав. Точно так же он волен изме­нять глубину и частоту вдохов и выдохов (внешнее речевое дыхание), но это происходит на фоне авторегулируемого ды­хательного биоритма (внутреннее дыхание), не поддающе­гося волевым усилиям.

Речевая стереотипия складывается в раннем детстве вме­сте с усвоением языка и укореняется в человеке на всю жизнь. Хотя исполнительные органы как часть человече­ского организма имеют принципиально одинаковое строе­ние у всех людей, разноязычные люди говорят по-разному. Ибо устная речь регламентируется достаточно строгими правилами, предъявляемыми к ней со стороны языка, на котором она произносится. В каждом языке, как уже отмечалось, существует своя узаконенная произносительная нор­ма. Прежде всего она касается звуков как основных двига­тельных элементов произносимого материала. Поскольку качественная характеристика звуков обеспечивается преимущественно наружной, прозвольной артикуляцией, по­стольку исправление неправильного звукопроизношения (т.е. переделка сложившегося стереотипа) весьма эффективно, особенно в раннем возрасте, пока речевая стереотипия еще не «закостенела».

Нормативность предусматривает не только звукопрозвод-ство и им не исчерпывается. Речь на том или ином нацио­нальном языке обладает еще и особым, лишь ей свойственным музыкальным колоритом, или мелодикой. Будучи орга­ническим слагаемым произносительной привычки, мелоди­ка входит в общую характеристику опознаваемости речи по национальной принадлежности языка говорящего Скажем, звучание речи на китайском языке заметно отличается от речи на шведском или испанском, и эта непохожесть без труда улавливается на слух. По мелодике можно с большей или меньшей вероятностью определить, на каком языке произносится речь, даже при абсолютном незнании слов данного языка. Сюда же относится и темпоритмическая канва устной речи, тоже разная у носителей разных язы­ков. Скажем, бразильцы говорят очень быстро, а финны -медленно; чехи всегда делают ударение на первом слоге сло­ва, а португальцы - на предпоследнем, французы - на пос­леднем.

Человек может владеть не одним, а двумя и более языка­ми. При этом мелодика речи на родном языке, воспитанная буквально с молоком матери, дает себя знать в речи на лю­бом другом языке, особенно, если другой язык усвоен значительно позже первого, допустим уже в период школьного обучения. (Чистое двуязычие встречается, как правило, у детей, рожденных в смешанных браках, когда ребенок раз­вивается в естественной двуязычной среде и родительские языки усваивает практически одновременно, постоянно пользуясь ими в своей речевой практике. Для такого ребен­ка оба языка родные.).

Самопроизвольное перенесение фонетических особенно­стей речи на родном языке в иноязычную речь (интерфе­ренцию), что обычно называется акцентом, - типичный психолигвистический феномен. Например, русская речь в устах иноязычных лиц звучит как-то «не по-русски», при­чем у носителей разных языков это «не по-русски» выраже­но каждый раз по-другому, в зависимости от мелодического своеобразия их родного языка. Это характерно не только для «настоящих» иностранцев, но и для тех, кто еще совсем не­давно были гражданами одной страны (СССР) с государ­ственным русским языком: литовец говорил по-русски ина­че, чем узбек; грузин - иначе, ­ чем молдаванин; таджик -иначе, чем украинец и т.д. Даже если при этом нет никаких замен русских звуков на звуки родного языка, если очень правильно выговариваются слова - все равно привносимая в русскую речь несвойственная ей мелодика «режет» слух тому, для кого русский язык родной изначально.

В отличие от звуков как статистических компонентов устной речи мелодика как ее динамический компонент не зависит непосредственно от внешней артикуляции, а про­извол на от внутренней артикуляции, в первую очередь от модуляции глотки. И хотя внутренняя артикуляция «раб­ски» прикована к внешней, во всем вторя ей, тем не менее она входит в систему непроизвольного управления. Вот по­чему редко удается полностью убрать «свой» акцент в иноязычной речи. С этим сплошь и рядом сталкиваются препо­даватели иностранного языка, прежде всего фонетисты. Ни для кого не секрет, что усвоить лексику и грамматику чужо­го языка, научиться писать, читать и понимать речь на нем намного легче, чем овладеть его фонетическим строем и сво­бодно изъясняться на данном языке. Даже после несколь­ких лет усердного изучения этого языка, более того, дли­тельного проживания в стране изучаемого языка - даже в этом случае по речи, как правило, угадывается иностранец, невольно «разоблачающий» себя именно акцентом. Триви­альные наблюдения свидетельствуют о том, что мало кому удается освоить другой язык настолько «чисто», т.е. до кон­ца освободиться от «своего» акцента и говорить так, чтобы его не приняли за иностранца.

Деление управления устной речи на две разные сферы влияния, как видим, не только представляет теоретический интерес, но и имеет немалое прикладное значение. Это об­стоятельство необходимо учитывать при решении целого ряда важных практических задач: обучение иностранному языку, оказание логопедической помощи при некоторых расстройствах речи, постановка сценической речи и голоса.

Никакое говорение невозможно, если заранее не были ассоциированы управляющие пути. Когда человек уже на­ учился говорить, этот многократно повторяемый двигатель­ный навык, как и всякий прочно заученный навык, полностью автоматизируется. Весь сложный артикуляционный комплекс многочисленных мышц, все элементы, на кото­рые до мельчайших подробностей расчленен речевой сте­реотип, невозможно ни представить, ни проследить. Да в этом и нет никакой необходимости, поскольку автоматизи­рованное действие осуществляется без контроля на уровне сознания. Человек произносит слово, сливая звуки в слоги, разделяя и соединяя слоги как нечто само собой получающееся, не задумываясь над тем, как он это делает и что про­исходит в этот момент внутри его организма. Сознательное вмешательство в биомеханику речи не просто бесполезно – оно вредно, ибо является насилием над управлением речью и лишь препятствует ее естественному течению. (Отметим, что это положение, принципиально важное и в методоло­гическом, и в методическом отношениях, упорно отстаивал основатель русской физиологической школы Иван Сече­нов.) Автоматизированность как усовершенствованная (с точки зрения использования и функциональной экономии) двигательная активность чрезвычайно выгодна для речи. Ибо она разгружает и охраняет кору головного мозга от тру­доемких и «неинтересных» забот типа проверки натяжения и расслабления мышц и сухожилий или смещения суставов и хрящей. Ведь собственно артикуляция - не созидатель­ная деятельность. Это рутинная, инертная сила. Если бы человек следил за каждой деталью произносительного ме­ханизма, его речь не была бы творческой функцией, како­вою она является на самом деле. Освободившись от этих «зоопсихологических» нагрузок и «перепоручив» их подкор­ке, кора взяла на себя самую что ни на есть сложную и тяже­лую ношу - генерировать мысли, заниматься содержанием речи, что и положено человеку по его сапиенсному рангу.

Словом, высший уровень управления опирается на авто­матизмы, осуществляемые низшим уровнем. Сведение речи лишь к сознательным операциям не в состоянии объяснить свободу выбора...

В процессе произнесения происходит троекратное пре­образование видов энергии: нервная энергия трансформи­руется в мышечную, которая на выходе речедвигательного анализатора переходит в звуковую. Соответственно трижды меняется и материальная структура сигналов, несущих ин­формацию: нервные импульсы -> речедвижения -> звуки. При этом все три ряда эквивалентны друг другу, благодаря чему передаваемая ими информация сохраняется. Иными словами, при произнесении действует кодовый принцип. Кодирование сигналов идет по всему речевому циклу, про­текающему как замкнутое кольцо, по которому в одном на­правлении передаются импульсы от центра к периферии (прямая связь), в другом - от периферии к центру (обрат­ная связь).

Обратных связей в устной речи две: двигательная, или кинестетическая, и слуховая. Первая - внутренняя. Она идет от исполнительных органов и является непрерывной. (Попутно отметим, что речевые кинестезии имеют психологический аспект, так как они ощущаются, хотя и не осознают­ся.) Вторая - внешняя. Она идет от конечного акустического эффекта и является дискретной. Обе связи взаимодополняют друг друга. К ним присовокупляются кинестезии, идущие от множества «посторонних» мышц. Они непосредственно в произнесении не заняты, но неизменно сопутствуют ему, в частности с помощью мимических мышц, группирующих­ся вокруг отверстий лицевой стороны черепа: ротовой по­лости, носа и глазниц.

Роль обратных связей очень важна, так как они все вре­мя «докладывают» центру о ходе выполнения приказа. По­стоянная осведомленность о положении дел на периферии позволяет центру производить все необходимые расчеты (скорость подачи энергии, воздушное давление, кодирова­ние слышимой высоты на частоту колебания голосовых складок и прочее, и прочее). В случае рассогласования между заданной программой и ее фактическим выполнением центр вносит необходимые коррективы в управление. Слушая себя, человек осознает и оценивает лишь два крайних звена - на­чальное (задуманное) и конечное (достигнутое), не имея ни малейшего представления о промежуточном.

Значение петель обратной связи как регулятора выпол­нения двигательной речевой задачи выявляется в тот мо­мент, когда они нарушаются. Результат временной поте­ри кинестетических ощущений хорошо знаком, наверное, всем, кому доводилось посещать стоматологический ка­бинет. После анестезирующего укола для обезболивания большей части ротовой полости мы испытываем явные за­труднения артикуляции: губы, и особенно язык, как будто деревенеют и не слушаются нас. Что же касается неполно­ценной слуховой связи, то, если, например, уши заложе­ны ватой, мы говорим либо слишком громко, либо слишком тихо, так как не можем контролировать силу своего голоса. Еще убедительнее значение слуховой связи выяв­ляется в эксперименте с так называемым эхо-эффектом: если испытуемый слышит собственную речь через науш­ники с некоторым запозданием, то начинает спотыкаться на отдельных слогах, по несколько раз повторять одни и те же слоги или слова, сбивается с темпа и ритма, делает вы­нужденные паузы.

Хроническое расстройство слуха тормозит согласован­ность движений рта и глотки (даже при верной позиции язы­ка и губ модуляции глотки очень слабые), вызывает стой­кую дефектность устной речи. Причем денормализуются все ее фонетические компоненты, и статические, и динамичес­кие: грубо искажаются звуки, как гласные, так и согласные; одни звуки часто заменяются другими; голос лишается ес­тественной модуляции, становится хриплым, фальцетным или сдавленным; смещаются силовые ударения в словах, заметно обедняется мелодико-интонационный рисунок речи. Подобная картина наблюдается при тугоухости. Сте­пень выраженности перечисленных недостатков напрямую зависит от степени и срока снижения слуха. Чем раньше это произошло и чем больший процент потери слуха, тем силь­нее дефектность речи. Разборчивость речи при ранней ту­гоухости средней тяжести не превышает 35-40%. Падение слуха в более позднем возрасте отражается на речи значи­тельно меньше.

Фундаментальным психологическим механизмом, уча­ствующим в речи, является внимание. Этот «форпост» ак­тивности головного мозга, аккумулирующий психическую энергию, позволяет человеку реагировать на окружающий мир избирательно. Рождаясь в коре головного мозга как господствующий очаг возбуждения, притягивающий к себе и подчиняющий остальные отделы центральной нервной си­стемы, внимание перестраивает текущие состояния челове­ка и его анализаторные системы, направляя их на решение актуальных задач, встающих перед человеком на данный момент. Когда человек что-либо говорит, все его внимание фокусируется на содержательной стороне речи. Он прини­мает решение сказать что-либо и сознательно выбирает сло­ва. Звуковой же состав отобранных слов не планируется за­ранее, поскольку он уже предопределен системой усвоен­ного языка. «Позаботьтесь о смысле - звуки позаботятся о себе сами» - эта крылатая фраза замечательного английс­кого писателя Льюиса Кэрролла из его сказки «Алиса в стра­не чудес» как нельзя лучше передает психологическую суть процесса выдачи устной речи.

Таким образом, речь, будучи интегративной функцией всего головного мозга, одновременно и произвольно управ­ляемая, и авторегулируемая. Ни одной коре, ни одной под­корке не справиться с задачей, стоящей перед управляющим аппаратом в целом. Для полноценности речи равно необхо­димы и субординация (подчинение), и координация (согла­сованность). Ее осуществление зависит как от работы каж­дого уровня в отдельности, так и от их совместных усилий. Отсюда любые поломки в самом управляющем аппарате неминуемо нарушают управляемость речи. Если поврежден корковый уровень, т.е. «горизонтальные» нервные связи, - страдает смысловая сторона речи (афазия); если поврежден подкорковый уровень, т.е. «вертикальные» проводниковые связи, - страдает двигательная сторона речи (дизартрия), крайним выражением которой является полная невозможность членораздельности (анартрия); если повреждены сразу оба уровня - тяжесть логопатии соответственно «удваивается» (симбиоз афазии и дизартрии).

В силу того что кора и подкорка всегда работают сообща и взаимозависимо друг от друга, устная речь крайне чув­ствительна к индукционным отношениям между ними. По­этому даже если ни в коре, ни в подкорке никаких органи­ческих повреждений нет, но межуровневые отношения по какой-либо причине разлаживаются, это тоже неизбежно сказывается на речи. Так, функциональный «конфликт» между корой и подкоркой, когда вторая выходит из пови­новения первой, т.е. происходит разрыв между произволь­ным и непроизвольным управлением, - ставит под угрозу работу произносительного механизма. В этом случае он дает сбои в виде временной «блокады» речи: запуск уже готового к выдаче словесного стереотипа застопоривается (заикание). Перечисленные расстройства речи представляют собой ло­гопатические универсалии. Они и единопричинно возника­ют, и единообразно проявляются в коммуникативном пове­дении всех людей, на каком бы языке они не говорили¹...

Слово как комплекс речедвижений не есть некое зас­тывшее образование. Уже само понятие «динамический словесный стереотип» говорит о глубокой диалектичнос-ти, заложенной в нем. Здесь кроются две противоположные тенденции: «стереотип» - значит штамп, клише, трафарет, а «динамический» - значит подвижный, меняющийся. Это противоречие отнюдь не случайно. Напротив, оно вполне закономерно, так как отражает различие между собственно языковой и собственно речевой системами. Следует разли­чать произношение и произнесение. Хотя одно коренится в другом, они представляют собой разные явления.

Произношение - это нейтральное, «нулевое» в плане экспрессии устное воспроизведение слова, отвечающее санк­ционированному и контролируемому языком эталону (ор­фоэпии). Оно едино для всех носителей данного языка и, будучи унифицированным, зафиксировано в орфоэпичес­ком словаре того или иного языка. Главным оценочным критерием произношения является правильность-непра­вильность. Те, кто говорит на данном языке, обязаны неукоснительно придерживаться эталона. Так уж повелось, что эталонным для каждого языка принято считать произноше­ние коренных жителей того района, который исторически является столицей экономической, политической и культурной жизни нации. Отступление от заданного образца счи­тается неприличным в глазах общественности и осуждается ею. (Скажем, произношение: гуманизъм, бессеребреник, мар-малад, заголовок, слезоточивый, шинэль, слякость - вместо: гуманизм, бессребреник, мармелад, заголовок, слезоточивый, слякоть - ставит русскоязычно говорящего в незавидное положение.)

Произнесение же - это практическое использование язы­кового эталона каждым конкретным человеком в каждой конкретной ситуации. Человеку несвойственно говорить что бы то ни было индифферентно, безразлично. Это противо­естественно его натуре. Мы всегда говорим заинтересован­но. Отсюда в произнесении неизбежно появляется то, чего в произношении как таковом нет, а именно: указание на личное отношение говорящего к действительности. Попа­дая из языка в живую разговорную речь, словесный стерео­тип переиначивает способ своей моторной реализации, мо­ментально определяемый сиюминутными обстоятельства­ми. Складываясь в своем двигательном составе из разных слогов, слово каждый раз приобретает какие-то новые при­знаки, утрачивая некоторую долю стандартности. Оно го­ворится то на твердой атаке, то на мягкой, то с придыхани­ем; то энергично, то вяло; то отрывисто, то нараспев, то скандировано, то с нарочитым педалированием на какой-то слог, то с «отставкой» какого-то слога от соседних - ко­роче, темпоритмическая расстановка слогов внутри слова, его высота и громкость то и дело меняются. Критерий пра­вильность - неправильность к произнесению не подходит.

Все наблюдаемые в актах устной речи оттенки и нюансы несут смысловую нагрузку. В произнесении так или иначе находит свое выражение наличное состояние человека, его самочувствие, эмоциональный настрой, преднамеренные и непреднамеренные побуждения. Все перестройки внутрен­ней среды человека в момент говорения «вылезают», а то и «выплескиваются» наружу. И тогда в голосе звучит задор, исступленность, эйфория, горечь, желчь, изумление, исто­ма, упрек, неистовство, брюзжание, кичливость, кротость, агрессивность, злорадство, возмущение, упоение, веселость -ничего подобного в произношении нет.

Если произношение налаживается раз и навсегда, если оно одинаково и в мужском исполнении и в женском, и в гром­кой и в тихой речи, и в шепоте и в крике, и в разговорной речи, и в певческой, и в декламации - то произнесение, напротив, имеет нескончаемое множество разнообразий. Ведь слово как лингвистический знак лишено эмоционального градуса. Оно не может визжать, нежно литься, задыхаться, клокотать, дрожать, надсаживаться, стонать, запинаться, хри­петь, всхлипывать, обрываться, а живое слово - только так и произносится. Таким образом, произношение во всех случа­ях одно и то же, а произнесение в каждом случае - разное.

В силу закономерного расхождения между произноше­нием и произнесением (а это расхождение всегда содержа­тельно) устная речь не только членораздельна, но еще и выразительна. Обычно под выразительностью подразумева­ется особый, художественный способ произнесения, ассо­циирующийся чаще всего с артистическим исполнением. Но это не совсем так, вернее, совсем не так. С психологической точки зрения всякая, даже самая нудная монотонная речь выразительна, ибо она отражает внутренний мир говоряще­го. В противоположность произношению, несущему на себе явный отпечаток своеобразия звукового строя того или ино­го языка, произнесение «размывает» национальную окрас­ку и в известной мере наднационально: не бывает русско-, германо-, франко- и прочеязычного радостного, взволно­ванного, напористого, хныкающего или усталого звучания. Это - звучание всякого человеческого голоса как такового.

Итак, постоянство звукового строя в рамках конкретно­го языка, с одной стороны, и многообразная изменчивость звуковой оболочки слов при их реализации, с другой, дела­ют принципиально осуществимым коммуникативное назна­чение речи. Благодаря наличию двух разных систем нервной регуляции в управляющем аппарате (произвольной и непро­извольной) и двух разных резонаторов (обеспечивающих один - статику, другой - динамику) в исполнительном ап­парате, человеческая речь обладает двумя важнейшими психологическими качествами: членораздельностью и вырази­тельностью. Действуя внутри целостной структуры, они не­сут разные, но равнозначимые нагрузки: первая гарантирует узнаваемость речи со стороны и понятность ее для другого; вторая «заражает» собою другого и тем самым оптимизиру­ет его увлечение речью. Сливаясь воедино в речевом пото­ке, они перестают существовать как противоположности, а вместе создают новое уникальное содержание - смысл, ко­торый служит верным залогом взаимопонимания. К этому и стремятся все люди, общаясь друг с другом.