!!Экзамен зачет 2023 год / Дювернуа_Н.Л._Чтения по гражданскому праву. Т. 1 _Учение_о_лице

указана самостоятельная в гражданском смысле, обособленная, как для лица sui juris, позиция этого дома, этой земли в гражданском обмене, принадлежность его к известной сфере правообладания, подчиненность усмотрению известного правоспособного субъекта, общества, города, компании. Этого указания, чье имущество, довольно, чтоб ведать его, распоряжать им, совершать любые юридические акты на его имя, искать, отвечать на суде. Словом, известна вся формальная сторона конструкции.

Неопределенной, неизвестной остается пока лишь внутренняя сторона этого построения. И этой внутренней стороны нет никакой нужды давать юридическую известность в тех случаях, когда собственник есть князь N. До известного предела, пока заинтересован только сам князь и никто более, все ведомство этой внутренней стороны условлено волей хозяина, его усмотрением. Она становится юридически любопытной только тогда, когда в том или другом способе пользования и управления имуществом окажутся заинтересованными третьи лица, положим, верители князя, имеющие залоговые юридические притязания к его дому, тут уже начинается некоторое раздвоение внешней, формальной и внутренней, материальной стороны правообладания. Хозяин может делать что хочет, но он обязан не забывать стоящих dahinter залоговерителей, арендаторов и проч.

Если в этом случае обладания раздвоение выступает только эвентуально, когда, допустим, у князя нет денег, то в случаях принадлежности имущества юридическому лицу такое раздвоение есть принципиальное, ибо внешняя и внутренняя сторона правообладания будет здесь нормально находиться в разных руках.

Если мы поставим себе целью коротко и просто выразить свойство римской корпорации, то нам надо будет именно отметить две черты: 1) принадлежность имущества формальному единству, союзу, и 2) скрытую за этой формальной стороной конструкции материальную сторону отношения, которую легко раскрыть под этой оболочкой правоотношения, рассчитанной собственно на определенность, "юридическую известность", удобство оборотных функций корпорации. В догматических построениях классиков, которые известны нам только в самых прецизных и кратких чертах, материальная сторона дела как бы вовсе поглощена. Но для того, чтоб правильно понять живую сторону явлений, нам нельзя останавливаться на этой логике конструкции. За формой скрыто содержание института. Форма никогда не есть сама себе цель.

Таким образом, в построениях классиков нам следует видеть только методу, способ, средство дать формальную известность и ясность правоотношениям, и если мы не можем раскрыть для каждого данного случая в старом праве материальной основы, повода, цели образования юридического лица, то это объясняется свойством источников (скудость) и отдаленностью явления от нас. Не может быть никакого сомнения, что в каждом данном случае лица, образовывавшие корпорации, хорошо знали, из каких ресурсов и для каких целей они выделяли, как особую, правоспособность корпорации и какие в материальном смысле результаты извлекал каждый из сочленов из этой операции. Из того, что эта сторона нам не видна, нельзя заключать, что ее не существовало на деле.

Натурально, там, где задача последующей критики будет только деструктивная, там разбор построения будут начинать именно с того момента, который вовсе не составляет ближайшей цели конструкции. В данном случае немецкая отрицательная критика римской конструкции юридического лица начинается с того, что из построения классиков вовсе де не видать, как же члены корпорации относятся к материальной стороне этого формального, отвлеченно-личного преобладания. Рядом с деструктивными задачами шли, к сожалению, одни не удачнее другой, попытки своих построений. Частью мы уже имели случай указать их выше.

Для тех опытов построения, которые имеют целью в особенности разработку внутреннего строения корпораций, ее юридических отношений в особенности, место именно здесь, во 2-й главе Гирке.

Вместо латинского фантома автор обещает нам живой, говорящий немецкому слуху и удовлетворяющий зрению немца образ коллективного лица.

Вот он. Если римлянин толкует юридическое лицо как абстрактно-известную и отдельную от сочленов правоспособность, то, по мнению германистов, тут нет достаточной осязательности для немецкой мысли. Строение корпорации немецкого права рознится от латинского тем, что в корпорации необходимо должна быть выражена не отрешенность ее от членов, а прямо обратно, тесная и неразрывная связь множественности с единством.

Это и есть то, что составляет определяющее начало, отличительный признак немецкой Genossenschaft, das genossenschaftliche Princip; а так как в понятие Genossenschaft входят едва ли не все социальные формы, кроме чисто договорных и свободно разрешаемых, то этим принципом, в отличие от римского, и определяется собственно весь германский социальный срой, начиная от форм федерального государства, союза церковного, и до простой акционерной компании.

Итак, единство федеративного государства, единство церковной общины, старой германской марки, плотинного союза, горнозаводского дела, акционерной компании, не есть определяющий эти формы принцип. Чтоб определить их,

нужна organische Verbindung der vielheitlichen Sonderrechte der Glieder mit dem einheitlichen Gesammtrecht (Гирке. с. 307 и след.). Этих образований не определяет ни центростремительная, ни центробежная сила, а то, что автору угодно именовать чрезвычайной растяжимостью немецкого и вообще современного понятия корпорации (Гирке. с. 306).

Ученый германист Heusler (Андрей), автор Institutionen des deutschen Privatrechts, 1885 г., отвечающий требованиям национального самолюбия немцев иметь непременно свое право, иным путем*(299), чем Гирке, замечает своему собрату, что его organische Verbindung между Единством и Множественностью в немецкой корпорации не представляет достаточной простоты и что непрестанный возврат творца теории к формулировке то тем, то другим способом его понятий и определений производит впечатление, будто и сам автор не легко умеет найти подлинное выражение своим идеям. Гирке возражает, что нельзя найти простого выражения для явлений, которые сами отличаются сложностью*(300). Упрек Гейслера Гирке, однако, вполне основателен. Отсутствие простоты и вразумительности конструкции Гирке не подлежит

никакому сомнению, несмотря на то, что она именно рассчитана на осязательность и ищет заменить римский формализм материализмом, как это обыкновенно обозначают, немецких конструкций.

Делая с этим моментом множественности, введенным в конструкцию понятия, шаг приближения к материальной или экономической стороне понятия (имущество компании, в экономическом смысле, может и по римскому, и по германскому праву, конечно, вместе с тем быть и имуществом компаньонов), мы делаем вместе с тем крайне опасный шаг, удаляющий нас от формального различения понятий, имеющего решающее значение для права.

Такое расчленение своего и общего, публичного и частного, единого и разного, не составляет, конечно, достояния любой эпохи в истории права. В историческом прошлом любого народа возможно наблюдать явления большего или меньшего безразличия публичного и частного, общего и розного. Это первоначальная стадия нерасчлененности правоотношений, в которую и нельзя и не нужно вносить формальных критериев позднейшего происхождения*(301). Следы такого безразличия могут оставаться и в относительно позднюю эпоху культуры права как партикуляризмы, натурально. Такая organische Verbindung der Einheits und Vielheitsrechte может быть характерной для эпохи, когда еще нет настоящей Entbindung, и личность человека поглощена более или менее полно союзом. Но эта нерасчлененность отнюдь не может служить определяющим принципом тех союзных форм, римского ли, германского ли происхождения, которые принадлежат эпохе развитого личного обмена правоотношений.

В этом пункте учения, совершенно так, как в 1-м (возникновение союзов немецкого типа) и в 3-м, воле- и дееспособность союзов (о чем в дальнейшем), чувствуется несомненное родство конструкции Гирке с конструкцией Бартола (ср. выше. с. 395 и след.). Разница только в том, что конструкция Бартола выражала действительно принципиальное свойство союзных правоотношений того времени, стало быть, отвечала духу эпохи; тогда как конструкция Гирке является для нашего времени настоящим анахронизмом.

Гирке, однако, не думает одной чертой сочетания Единства и Множественности исчерпать весь отличительный характер нынешних немецких союзов. Подходя ближе к строению современных имущественных товариществ

(vermogensgenossenschaftliche Struktur. с. 318), Гирке ищет наполнить неясное представление принципа сплетения (Verflechtung) Единства и Множественности сколько-нибудь определенным юридическим содержанием. Но при этом пуще всех напастей, натурально, он избегает пользоваться для этой цели подлинными классическими понятиями или реактивами. С каким-то старообрядческим трепетом он ищет обойти даже такие понятия, как собственность, общая собственность, право на чужую вещь, и ставит, взамен всей этой латинской ереси, такое юридическое сложение, с коим никак не хотят мириться цивилисты.

Одну из любимых фигур, к которой очень охотно обращаются германисты, составляет понятие korporatives Gesammteigenthum. Передать это понятие по-русски не легко. Суть дела в том, что собственность, которая для того и мыслится, чтоб обособить сферу обладания одного от другого, должна быть в одно и то же время розной для сочленов и единой для корпорации. Покойный русский ученый И.И. Дитятин употреблял для этого явления наименование

единорозного имущества. В очень ограниченном применении название Gesammteigenthum встречается из нынешних кодексов, напр., в Цюрихском гражданском уложении*(302). Если нет настоятельной надобности точно установлять вопроса принадлежности (чье именно право собственности?), тогда совокупная собственность и единорозное имущество, натурально, не угрожают никакой никому бедой. Но раз дело именно в этой точности, и нам необходимо установить, чье именно данное имущество, как ответ - это есть имущество общее и особенное, единорозное, с тенденцией к центру и от центра, составляет скорее насмешку, чем юридическую конструкцию. Для освещения вопроса Гирке не считает излишним указывать, между прочим, такие примеры прав сочленов союза на имущество союза, как Kirchenstuhlrecht (право иметь свое кресло в храме) и право на место для погребения на кладбище. Право на могилу в кладбищенской ограде, конечно, мало пригодно для освещения институтов имущественного обладания в смысле оборотном; a Kirchenstuhlrecht составляет вовсе не исключительное явление германского права (в еврейских синагогах есть то же самое) и, конечно, представляет собой скорее хорошо придуманный способ обложения прихожан, чем настоящую цивилистическую конструкцию немецкого типа.

Желая, очевидно, дать возможно широкий ход неясному и крайне интимного, так сказать, характера понятию единорозной собственности, Гирке предлагает ряд попыток точнее его установить. Метода его, однако, есть такая. В праве индивидуальном, говорит он, нет подходящей схемы понятия (Begriffsschema), которой подчинялась бы немецкая корпоративная единорозная собственность. Такой схемы надо искать в праве социальном. Но что такое это социальное право, какое его строение, где граница его, об этом нигде ничего сколько-либо прецизного... Итак, Gesammteigenthum не есть ни Alleineigenthum,

ни Miteigenthum... Это, правда, только одно отрицание, за коим тотчас и должна бы следовать положительная сторона конструкции. Но взамен этого мы получаем образные выражения, собственность совокупная есть осадок

(Niederschlag) союзного принципа (des genossenschaftlicheri Princips. с. 318), с

относительным, а не абсолютным обособлением прав единства и множественности, это осколки собственности (Eigenthumssplitter, с. 320), или мы имеем в этом построении вещные полномочия (sachenrechtliche Befugnisse) общественноправной окраски (von socialrechtlichen Farbung). Все подобные образы, при всей их выразительности, все же не заменяют юридической известности понятий собственности, собственности общей, на доли делимые, отвлеченные, прав на чужую вещь, ограниченной в пользу союза оборотности вещи, какими пользуются романисты для анализа правоотношений. Явно, дело идет о чем-то ином, отличном от обыденных имущественно-гражданских правоотношений, но что это такое именно - этого Гирке, да и никто иной, не может нам выразить коротко и просто.

Как же объяснить себе эту неудачу почтенного и, несомненно, весьма сведущего юрисконсульта? По-видимому, неудача условлена тем, что автор учения не хочет ограничить значение оригинальных сторон современных конструкций союзного правообладания теми пределами, которые указывает действительность, а ставит задачей национального самолюбия раскрывать

везде и во всем черты вполне самобытные, хотя бы это граничило с прямой несообразностью.

Эта предвзятость и дает свои печальные результаты.

§ 28. Юридические отношения корпорации (продолжение). - Пригодны ли новые союзные типы для замены латинских? - Отдельные типические формы нового времени. - Территориальная община и ее разложение. - Неполное обособление отдельных участков. - Обилие подобных форм в средние века. - Характерные черты переходных образований. - Сопоставление этих форм латинской societas с "немецкой корпорацией" и с понятием universitas. - Отступление от латинского строения корпорации. - Традиция построений Бартола. - Отрицательные результаты. - Эмпирически знакомые формы. - Общие положительные черты строения новых союзных форм

Оригинальные свойства не только немецких, но и повсюду, у новых народов, повторяющихся, в известных бытовых условиях, юридических построений вовсе не дают той полной обособленности всех юридических понятий, которую хотел бы иметь в своем распоряжении почтенный германист, чтобы произвести настоящую Ausstossung реципированного римского права*(303) и замену его своими построениями. Попытки Гирке установить общие схемы для этих новых отношений и их изменений дают такие осложнения (см. их обозрение у Гервагена. с. 369-373), в которых разобраться возможно только тогда, когда мы вовсе забывает общие отвлеченные преобразовательные задачи Гирке и спускаемся с этой высоты к отдельным конкретным явлениям современного права, конечно, далеко не всегда соответствующим классическим латинским формулам. Что же касается той общей картины, которую рисует Гирке для своих Genossenschaften в целом, то она настолько туманна, что читатели, весьма умелые, каков, напр., Otto Wendt*(304), усматривают в ней буквально все те же черты, какие видны и в римской universitas.

В дальнейшем наша задача будет заключаться в том, чтобы выделить и обособить такие отношения членов союза к союзному организму, которые не находят себе соответствующих в реципированном праве.

Нет сомнения, что исконную союзную форму, наиболее общую и наиболее упорно удерживающую свое значение для последующего праворазвития как в Германии, так и у нас, составляет патриархальная община, весьма часто связанная с поземельным обладанием, стало быть, с общностью территориальной. То, что в этом отношении дают нам и говорят западные ученые, подтверждают, для права славянского и русского, наши историки.

На процессе разложения немецкой территориальной общины, Markgenossenschaft, немецкие историки следят за историей развития новых союзных и вместе с этим новых индивидуальных форм правоотношений. Процесс этот не везде одинаков, но он повторяется повсюду, с известными модификациями, при многих сходных чертах, и в немецкой, и в нашей культуре права.

Для историка права любопытны и важны все эти черты, какой бы области права они ни касались, - права государственного, отдельных его отраслей, суда, управления, финансов, - ибо отсюда, из этих первоначальных элементов образовались последующие учреждения более развитого публичного быта.

Перемены, происходившие в судьбах первоначальных общинных форм, могли быть весьма разнообразными. В основе изменений могли лежать насильственные действия со стороны соседей, завоевания. Могла и независимо от таких внешних событий развиваться особность прав общины, публичных, для одних кругов лиц, и только приватных, для иных кругов лиц. Далеко не все эти любопытные и важные для истории права явления одинаково важны и характерны и для процесса развития гражданских правоотношений в особенности.

Здесь нам прежде всего надо иметь в виду те черты, общие для нашего и для германского права, которые ясно отличают наши понятия от системы понятий кодифицированного римского права, хотя не всегда, вместе с этим, и от прежних судеб права римского.

Западная культура права сохраняет особенно долго и весьма отчетливо явления постепенности разложения старых форм общности и образования взамен их особого рода союзов между старыми членами таких общин. У нас эти явления видны также ясно, хотя, конечно, менее тщательная разработка нашей истории права дает себя чувствовать и в этом деле, как и в других научных проблемах.

В основе староземельного общинного обладания лежала, несомненно, экономическая и бытовая необходимость общей обработки поля, общего хозяйства на риск и в прибыль всей общины (auf gemeinsamen Gedeih und Verderb), все равно, связанной кровной близостью ее членов или иной союзной основой. Процесс разложения этой общности определяется потребностью и способностью отдельных сочленений этой общины (семей) вести хозяйство на свой страх и себе на прибыль (auf privaten Gedeih u. Verderb), т.е. в известной степени особо от союза. Отсюда следует считать ступени образования и определять возраст поземельной собственности на Западе. Рядом с обособлением усадьбы и полевого надела удерживается, для выделенного члена общины, старинная общность пользования угодьями*(305). Но и самый надел вовсе еще не образует разом свободной собственности владельца. Хотя бы вся старая общность распалась на такие дворы с особым полевым наделом и хозяйством, старая связь членов союза с этим вместе не разрывается окончательно. Следы ее удерживаются в массе явлений юридического характера. Начать с того, что самый выдел отнюдь не есть непременно бесповоротный, хотя бы он был и реальным. При выделе практикуется весьма часто соглашение о неотчуждении участка в третьи руки без соучастия членов старого союза. Сверх того, мы встречаем постоянно удерживаемое притязание то самой общины на возврат, то соседей на прирост выделенного участка к их долям в тех случаях, когда после умершего владельца не останется налицо преемника его прав, более или менее близко связанного с ним. Соседи призываются к этому праву приращения в разных условиях, то при отсутствии мужского преемства, то, сверх того, при отсутствии дочерей, братьев, сестер

умершего (см. указан, брошюру Sohm'a, а также статью Gierke О. в Zeitschr. f. Rechtsgeschichte. Bd. 12).

Таким образом, самые наделы, несмотря на их реальное обособление, имеют известную подвижность, способность приращаться. Эта черта или эта особенность очень характерна для юридической природы этого явления, и она именно удерживается в некоторых позднейших современных нам союзных формах, хотя бы далеко не в своем первоначальном, чистом виде.

В течение всей средневековой эпохи мы видим обильные признаки такой собины или собственности, ограниченной притязаниями то всей общины, то ближайшего соседа на эвентуальные приращения на счет выбывшего сочлена союза. Старинная связь членов, некогда поглощавшая их личность и собственность, продолжает долгое время сказываться в ослабленном виде, в союзе совладельцев по материально-раздельным частям, достаточно крепком, однако, и настойчиво выраженном то в тех, то в других юридических консеквенциях.

Ввиду этих явлений мы и задаем себе вопрос, что же, собственно, представляет собой в юридическом смысле такая союзная форма, которая составляет явно остаток старой общности и какую-то переходную форму к не наступившему еще совершенному обособлению владений?

Но именно таким образом постановленный вопрос и составляет проблему, над решением коей много работает современная юриспруденция, особливо немецкая.

Эта задача невымышленная, а выработанная прямо историческим процессом, интерес разрешения которой притом не ограничивается вовсе только прошлым, а близко подходит и к некоторым нынешним союзным формам.

Какие же характерные особенности видны в этой конструкции?

Мы отмечаем следующие: а) каждый сочлен союза имеет свою реально-обособленную часть, из совокупности коих образуется целое, b) интересы сочленства, однако, не ограничиваются только таким розным обладанием, а допускают увеличение частей, эвентуальное, насчет других сочленов, с) сам союз не имеет особого, ему, отдельно от членов, принадлежащего имущества, d) не менее того, отдельные члены не могут совершать некоторых действий (напр., отчуждение своих частей с известным окончательным эффектом) иначе как с содействием союзных органов (т.е. просто сочленов или особых представителей союза), е) существование союза не связано необходимо с наличностью известного состава лиц, в него входящих, и допускает, в некоторых пределах, изменение своего состава, f) сочлены, ввиду эвентуальных интересов принадлежности к союзу (b), могут подлежать и ответственности по обязательствам союза, g) наконец, союзу принадлежит, в тех или других пределах, отдельная от сочленов дееспособность (напр., право ограждать интересы союза на суде).

Вот ряд признаков, способных, как увидим, к значительным видоизменениям, которыми определяются некоторые, частью старинные, частью современные союзные формы.

Что ж они собой представляют? В историческом смысле это, несомненно, переходные формы от общности к индивидуализму. Этих одних генетических

определений, однако, для нас вовсе не достаточно, чтоб разгадать особую юридическую природу подобных явлений. Мы спрашиваем себя, представляют ли эти формы что-либо соответствующее знакомым нам римским категориям? В смысле юстиниановского кодифицированного и реципированного римского права, несомненно, нет. Но и тут, конечно, вопрос, чьи эти формы, в смысле национальном, не решает ничего для их юридической природы. Вся суть дела в том, как следует юридически конструировать это явление, в какую формулу облечь, как определить юридические отношения союза к сочленам и обратно, сочленов одного к другому и проч., чтобы дать им необходимую для права известность и прецизность.

Чтобы ответить на этот вопрос, нам надо будет искать черты сходства и различия этого явления с понятиями, которые нам знакомы из прежнего.

Мы начинаем с предположения, не представляет ли собой эта форма того типа, который выработан классической системой в простом договорном товариществе, с несущественными, быть может, модификациями? Итак, не есть ли это латинская societas, в коей субъектами правоотношений являются отдельно взятые товарищи, а не сам союз, и где, в силу этого, выход одного товарища разрушает всю договорную связь?

Некоторые черты сходства с договорным товариществом тут, несомненно, будут. Это именно и в особенности принадлежность имущества, на которое существует эвентуальное притязание сочленов, не союзу, а сочленам товарищества. Но, во-первых, и тут нет полного сходства, ибо эта принадлежность не прямо индивидуальная, а несколько модифицированная. Во-вторых, здесь есть черты, совершенно чуждые именно римской societas, ибо там договорная связь разрушается через перемену лиц, его образующих; здесь выход членов и изменение личного состава вовсе не имеет этого разрушающего союз действия. Итак, этот союз не представляет той меры индивидуализма и не есть в той мере личный, как римское договорное товарищество. Он определяется не столько волей лиц, сколько свойством и составом самого имущества. Из двух категорий союзов, которые французы называют societes de personnes и societes de capitaux (о чем позже), рассматриваемая форма ближе к последней категории, тогда как римская societas есть именно societe de personnes. Здесь больше выражено сочетание имуществ (biens), чем лиц. Этих черт сходства и различия с индивидуалистской формой римского товарищества для нас пока достаточно.

Возьмем другое предположение.

Если это не есть простая договорная товарищеская связь, а некоторый союз, определяемый менее изменчивыми, чем субъективное усмотрение или личная воля, более постоянными имущественными критериями, то не подходит ли сюда конструкция "немецкой корпорации", где именно то же имущество, которое принадлежит мне, члену корпорации, должно принадлежать одновременно и союзу? Не есть ли это в самом деле Gesammteigenthum, мое и наше, имущество союзное и розное в одно и то же время?

Некоторые черты двойственности в конструкции правоотношений разбираемой формы и родства со старыми началами общности, о коей говорят германисты, тут, несомненно, есть. Но, однако, независимо от того, что

сближения какой угодно схемы с туманными очертаниями этих конструкций не могут дать никакой определенности явлению, мы выше указывали, что исторически разбираемая нами форма составляет результат разложения прежней общности. Тут только генетическая связь, а вовсе не то безразличие моего и союзного, о коем толкуют германисты. Особое тут вовсе не поглощено общим, нет тоже и двух прав собственности на одну вещь. Характер двойственности в определении юридических отношений союза и членов, в противоположность простому договорному товариществу, выражен здесь только

втом, что право собственности на реально раздельную часть может принадлежать не иначе, как члену союза. Но затем союз сам совсем не имеет права собственности на ту же вещь, какая принадлежит членам. Если у союза есть какие-либо имущественные притязания, то именно на чужую вещь, как бы мы ни назвали такое притязание. Такие права могут принадлежать союзу или отдельным его членам, но в них совсем нельзя видеть столкновения двух прав, приблизительно равносильных, как в двух правах собственности на ту же вещь.

Итак, тут нет ни первичных форм общности с одновременными притязаниями союза и его членов к имущественному обладанию (Gesammteigenthum, единорозная собственность), ни договорного товарищества

вримском смысле и свойственного ему вещного правоотношения, собственности общей, condominium.

Нам остается еще гипотеза. Не представляют ли рассматриваемые союзы того самого явления, которое классики определяли понятием universitas, corpus, и что мы именуем юридическим лицом?

Нет сомнения, что указанный нами в рассматриваемой союзной форме признак существования того же союза, несмотря на смену образующих его людей, составляет одну из надежных основ для построения понятия корпорации, особой от образующих ее членов. Есть налицо в подобных союзах и другой важный признак корпорации, это - независимая от согласия членов, организованная, так или иначе, дееспособность союза в его интересах. Организоваться, таким образом, союз может вовсе не в приватных, а в публичных целях. Мы здесь имеем в виду не это явление, а именно корпорацию приватного типа, союзное единство для целей гражданского права. И вот мы спрашиваем, достаточно ли двух указанных признаков единства, чтоб определить здесь, хотя бы других признаков единства и не было, форму настоящей universitas, настоящей правоспособной цивильной личности?

Чтоб ответить на этот вопрос, нам надо принять во внимание следующие соображения. Понятие корпорации для права приватного, взятое вообще, далеко не есть настолько установившееся, чтоб можно было раз навсегда перечислить все признаки, которые для нее существенны и без коих она не существует. Для приближения к точности здесь полезно брать признаки этого понятия в той или другой системе частного права. Итак, в системе кодифицированного и реципированного римского права указанных признаков вовсе не достаточно, чтобы определить существо universitas, corpus, collegium, ибо классики, определяя юридическую природу этого явления, отличают не только изменчивость лиц, входящих в коллегию, большинство голосов, но настаивают именно на этих известных тезах, quod est universitatis non est singulorum, si quid

unversitati debetu singulis non debetur и пр. (см. выше. с. 391). То же буквально повторяют Иннокентий IV, новые учители, в нашем веке Савиньи и бесчисленные его последователи.

Но рядом с этим видно другое движение в развитии того же понятия. Что оно собой представляет? Одно ли только расширенное применение римского понятия корпорации к явлениям, в коих всех этих признаков нет, или нечто в самом деле новое?

По отношению к кодифицированному римскому праву это явление, несомненно, вовсе не зависимое от рецепции и в этом смысле, конечно, новое.

Начиная с Бартола, через всю традицию учений о союзах и товариществах, до самого последнего времени, идут такие отступления от конструкций классиков, что было бы ошибкой рассматривать их только как уклонение от римской догмы. Они возникли самобытно, в иных условиях, чем римские формы.

Но нет, однако, сомнений, что эти явления вовсе не могут иметь назначения вытеснить римское учение. Быть может, когда-либо знакомые и римской жизни, эти явления не получили выражения, свойственной им юридической формулы, в кодифицированном праве. Бартол прямо ставит вопрос, an universitas sit aliud quam homines universitatis, и в его конструкции, хотя выделяются для единства все признаки корпоративного строя, но в то же время он вовсе не склонен видеть в имуществе союзном нечто совсем особое от принадлежности сочленам, в обязательствах союза нечто, не касающееся сочленов*(306). Совсем наоборот, хотя при этом Бартол везде ищет сочетать свои построения с римскими, как это ни трудно, но в результате у него, совершенно вопреки классической традиции, целое в корпорации realiter вовсе не противополагается частям.

Здесь именно лежит зародыш тех конструкций, которые позже и особенно в наше время в лагере германистов стараются поставить как совершенно самостоятельные, вполне независимые от римских основ (формализм) союзные типы нового рода (материализм).

Туда собственно, в те исторические условия, и следует отнести исторические явления, в коих явно разлагались медленно старые формы общности и на место их становились корпорации неримского типа, для коих юристы той эпохи безуспешно искали классических основ.

Мы имеем покуда, однако, только отрицательные результаты наших сопоставлений этой неримской формы с известными нам иными союзными формами. Это не societas, и возникающие отсюда отношения не составляют типа общей собственности. Это не есть немецкая двойственная собственность, как бы мы ее ни называли. Это, наконец, не латинская корпорация.

Но что же это за явление, в положительном смысле, именно со стороны конструкции?

Отдельные признаки явления были даны выше.

Как же рассматривается это явление в новое время, у современных писателей, в новых кодексах?

Пока союзные формы, хотя непохожие на римские, носили характер старинных форм, эмпирически знакомых заинтересованным, явление не волновало особенно юристов, не представляло собой капитальной задачи