!!Экзамен зачет 2023 год / Дювернуа_Н.Л._Чтения по гражданскому праву. Т. 1 _Учение_о_лице
.pdfцехового быта*(287), частью открывающие пути неизвестному в экономической области в старое время сочетанию производительных сил для достижения одной цели (компании акционерные).
Итак, по историческому происхождению круг коллективных правообладателей может быть расчленен на две группы, старинных союзов людей, общин, корпораций, преобразовавшихся отчасти под влиянием новых государственных идей в простые органы управления с большей или меньшей долей автономии и гражданской правоспособности или прямо получивших характер установлений без корпоративных прав. Из этих старинных социальных групп постепенно выделялись, с помощью государства, широко правоспособное лицо физическое, личный образ человека, призванный государством к активной роли в современном праворазвитии.
Рядом с этим другую группу составят образованные вновь граждански правоспособным человеком новые союзные формы.
Между этими двумя категориями исторически различимых коллективных форм нельзя проводить различия только по целям их образования. И ныне, как в старину, могут возникать новые города, могут образовываться новые исповедные сочетания, новые университетские корпорации. Но это не будут, так сказать, первообразования таких союзов. Тип их определился в старых условиях быта. Новые образования будут или только снимками со старых, или, еще скорее, они будут иметь со старыми общего лишь наименования и цели, а не организацию, которой самородный и своеобразный характер условливался в старину недостаточным развитием государственной идеи.
Черта новизны в союзах второго рода, свободных, определяется именно тем, что они возникают среди свободного, полноправного в гражданском смысле населения, в условиях ограждения этой свободы отдельного человека государством.
Они уже не условливают собой, как в старину, в смысле правоспособности, положения отдельного человека, а наоборот, сами условлены им и служат тем или другим его целям, не столько доминируют над ним, сколько ему подчиняются, служат ему средством.
Вот различие собственно историческое, существующее между разными союзными организмами, которых деятельность, наряду с деятельность отдельных людей, мы наблюдаем в сфере гражданских правоотношений.
В этом процессе нет ничего произвольного. Указанные здесь формы составляют необходимые результаты общего эволюционного процесса социальной жизни на Западе. Они образуются, трансформируются, вымирают, возникают вновь силой тех условий, которые переживают последовательно европейские общества вообще или в той или другой области в особенности.
Возможно ли различить те же явления в истории права русского и в современном его состоянии?
Вопрос об ассоциациях в истории нашего права далеко не имеет, в общем, такой блестящей обработки, какую он достигает, в последнее время в особенности, на Западе. Не менее того и в нашей литературе для разработки некоторых сторон дела положены прочные основы.
Нет сомнения, что у нас для изучения совсем другие размеры задачи. Если
на Западе возможно отметить известные формы патриархального быта, безразличия права частного и публичного, как отжившие и уступившие место другим, то у нас эти явления остаются и поныне все еще живыми, в особенности в инородческих группах населения, к коим закон допускает применение общих форм гражданского обмена лишь с большой осмотрительностью, все равно, являются ли они к незрелым для цивильного обмена как к детям.
Эта сторона дела для нас здесь мало поучительна.
Другое, противоположное явление представляют западные наши окраины, имеющие, несомненно, очень много точек соприкосновения с социальными условиями быта на Западе. Это, однако, для курса общего русского права явление тоже только локальное.
В каком же виде представляется вопрос в собственно русских центральных областях, т.е. какого рода коллективные единицы, соответствующие указанным выше группам на Западе, знает наша история и наше право в современном его состоянии?
Для обозрения старинных союзных форм собственно имущественного обладания, насколько они сохраняли еще более или менее значение для прошлого и текущего века, до наступления реформ 60-х годов, руководством и исходной точкой дальнейших изысканий может служить "История гражданских законов" Неволина, ч. 2-я. Неволин, собственно, трактует не о союзах лиц, а об имуществах разного рода и лицах, кои способны обладать тем или другим родом имущества. Такая постановка вопроса больше соответствует систематике X т., ч. 1, которой очень старался держаться покойный наш историк, хотя эта систематика вовсе не есть подлинная для русского права, а заимствованная из французского кодекса с разными видоизменениями. Отсюда, однако, возможно, без большого труда, прийти к заключению о тех кругах лиц или, выражаясь соответственно формулам О. Гирке, о тех союзах, между коими группировались в старое время права и обязанности смешанного, публично-приватного характера. Неволин различает круг лиц, способных владеть вотчинами (§ 266), разные разряды людей служилых (§ 268), людей тяглых (§ 212). Внутри каждой группы различаются еще теснейшие группы. Итак, владение поместное могло иметь своим источником жалованье светской власти; но были поместья, жалуемые от власти духовной, от архиереев, монастырей (§ 289). В этих кругах лиц, более обширных, как служилый класс вообще, было меньше солидарности и строго определенных союзных интересов, чем в соответствующих группах на Западе. Если эти круги были теснее, определялись родом службы, местным служебным назначением (напр., ярославские дети боярские*(288), смоленские рейтары, украинские полки), то натурально и связь лиц, и солидарность их имущественных интересов была более тесной.
Вообще же, кроме общих или особых служебных обязанностей в классе поместном, близость разрядов и связь членов того или другого разряда определялась ограничением оборотоспособности имуществ в пользу союза и его членов. Таких ограничений было множество. При Михаиле Федоровиче запрещен был оборот поместий между московскими и городовыми помещиками, между белозерцами и другими служилыми; по Уложению царя А. М. - между служащими по московскому списку и новгородцами и псковитянами, то же ограничение для
украинцев, казаков, русских и инородцев и проч. (Неволин. § 293). Распространение оборотоспособности имуществ и правоспособности обладания на широкие круги лиц одного класса было уже шагом к освобождению лица от теснейшего союза, в составе коего числились лица из рода в род, а вместе с тем и началом разрушения этих теснейших союзных форм. Лицо, однако, выходя из этих теснейших союзных форм, вступало вовсе не на полный простор приватной правоспособности, а лишь в более широкий союз сословия, и лица привилегированных видов службы в сословие дворянское; но и тут опять не тотчас в целом его составе, а нередко лишь в многочисленных группах местных, племенных, специально-служебных, как это держалось и отчасти держится в современном законодательстве (Т. IX. ст. 18 по изд. 1876 г., ныне исключенная, и мног. подобн. из следующих).
Рядом с этим процесс расширения правоспособности шел ступенями и в классе тяглых людей. И тут с расширением правоспособности лиц, принадлежащих к теснейшим союзам, разрушались эти теснейшие союзные формы, чаще всего входя, смотря по видам государства, в более широкие сочленения (Неволин. § 312; для истории городских классов, людей тяглых и нетяглых, дворов черных и белых, там же. § 314).
Процесс образования сословий, в том виде, как определился их состав в XVIII в. и в главных чертах удержался до реформ прошлого царствования, знаком вам из очерков истории права (Лекции и исследов. проф. В.И. Сергеевича. с. 659 и след.). До наступления этих реформ тип сословной нормы был, как известно, господствующим в нашем законодательстве и в тех его частях, которые составляют здесь предмет нашего изучения.
Таким образом, в России до последнего времени отдельный человек поставлен был в вопросе о его правоспособности не прямо в отношение к государству и его органам, а через посредство некоторой сословной организации, влиявшей на многие стороны жизни и на отправление правосудия в особенности. Лишь со времени реформ прошлого царствования правоспособность гражданская отдельно взятых людей поставлена в прямое отношение к закону государственному, обнимающему людей всякого чина, и вместе с этим сняты признаки сословной организации общих судов, получивших назначение ограждать права всех и каждого.
Этот процесс распадения старых союзных форм, высвобождения индивидуума из прежней условной и ограниченной правоспособности и, наконец, из частноправной зависимости, с могучим содействием государства, имеет, в этих главных чертах, в нашей истории много общего с историей развития западных обществ. Великая разница заключается в том, главнейшим образом, что сословная организация и муниципальные формы у нас никогда не достигали такой силы в своем развитии, какую они имели на Западе, и, подвергаясь частным преобразованиям, служили скорее покорным орудием государственных видов, чем обособленным в жизни общества, крепким и самобытным организмом.
В составе действующего права мы легко различаем коллективные единицы старого образования, которых функции в праве публичном и правоспособность гражданская определяются различными актами законодательной власти,
обращенными именно к сословиям, городам, установлениям. Эти акты суть частью старого, частью, в связи с реформами прошлого царствования, новейшего происхождения.
В категорию коллективной гражданской правоспособности общего (мы выделяем, как формы исключительного правообладания, казну, дворцовые управления и имущества членов Императорского дома - см. ст. 697 и 698. П. 1,2, 3) типа закон заносит следующие виды: а) дворянские, городские и сельские общества, а также земские учреждения, b) епархиальные начальства, монастыри и церкви, с) богоугодные заведения, d) учебные и ученые заведения, е) сословия лиц, как-то: товарищества, компании, конкурсы.
Оставляя в стороне конкурс, который не может стоять в одной категории с товариществами в смысле его правоспособности (см. выше), мы получаем значительное обилие коллективных форм правообладания, которые при этом далеко не покрывают действительного разнообразия этих явлений в жизни. К имущественному обладанию способны далеко не эти только союзы и установления.
Наша кодификация дает нам общие указания на место системы, где подробно разработаны пространство и свойство прав, могущих быть приобретаемыми этими субъектами (указ. ст., пр. 1). Такие общие указания дают, натурально, не много для облегчения справок, да и дать точные справки нелегко, ибо коллективное имущественное обладание у нас, как на Западе, связано нередко с совершенно специфическими целями, коих никак не перечислить до конца. Итак, некоторое почтенное лицо (г. Судиенко) пожертвовало капитал с коммеморативными патриотическими целями, на устройство памятника на поле Полтавской битвы, с храмом и школой при нем. Круг лиц, сибиряков по происхождению, собирает сумму денег и устраивает особый капитал на содержание учениц в Троицко-Савской женской гимназии. Жертвуется для устройства бесплатных, на 600 человек, обедов в Москве значительный капитал на помин души таких-то в такие-то дни. Если такие добровольные приношения на пользу общую организуются как самостоятельный правообладатель актом Высочайшей воли, что наш закон допускает только ввиду заслуживающей сего цели и значительности размеров пожертвования, то мы получаем настоящее установление с имущественной правоспособностью, ему присвоенной. Какая мера этой самостоятельности - это вопрос данного случая, но явления таких значительных жертв на благо общее, "на благое просвещения", в память такого-то события, весьма многочисленны и способны принимать самые разнообразные формы, для которых не всегда найдется готовая категория в Своде Законов.
Если мы всмотримся в перечисленные статьей 698 главные виды коллективного обладания имуществом, то некоторые расчленения получаются сами собой.
Это, с одной стороны, коллективные обладатели старинного типа, каковы епархиальные начальства, монастыри, церкви, сословные общества; с другой стороны - это местные учреждения нового типа, бессословного, каковы земские учреждения, установления кредитные и многочисленные виды товариществ и компаний. Особо от этих категорий идут богоугодные, учебные и ученые
заведения. Многие из таких форм, сохраняя старинное наименование, теряют прежний характер организации, и из корпоративного строения преобразовываются в простые установления или в установления с некоторыми остатками старого корпоративного строя. Проследить этот переход всего удобнее на истории установлений церковных. У нас эти переходы видны и в действующем законодательстве, особенно в уставах иностранных исповеданий, где для церкви римско-католической господствующим типом является тип установления, а для реформатской тип корпорации, или установления с признаком корпоративной организации для заведования имуществом. Подробностей здесь не место касаться, хотя они крайне любопытны и важны.
Средневековая доктрина именовала правообладателей со строем корпоративным - collegia personalia, а правообладателей с характером комплекса имуществ, куда назначаются заведующие сверху, - collegia realia. Натурально, для средних форм следует различить еще категорию - collegia mixta. В кругу тех же правообладателей можно сделать по другому признаку, по способу их возникновения, еще иные группировки. Итак, есть группы, возникающие независимо от воли лиц, в них входящих. Таковы в особенности группы старинного образования, исповедные (не одинаковые, ибо есть исповедания, принадлежность к коим определяется рождением, но из коих выход свободен, есть такие, из коих невозможен и выход), частью сословные. Но есть и такие, которые образуются и в состав коих входит лицо свободно. Это преимущественно союзы новообразованные. В средневековой терминологии это различие обозначалось названиями collegia necessaria и voluntaria.
Вот простое обозрение бытовых явлений социальной жизни прошлого и настоящего разных европейских обществ в их исторической смене и в самых общих характерных для тех или других групп очертаниях.
§ 24. Задача юридического построения союзных форм средневековой эпохи. - Пробужденное, под действием рецепции, сознательное отношение
ксвоим бытовым данным. - Иннокентий IV. - Воля коллегии? - Persona ficta
исовпадающие линии классической и новой конструкции. - Несоответствие теоретического построения мировоззрению эпохи. - Конструкция Бартола. - Вменение. - Есть ли в этой конструкции немецкая национальная основа?
Но, однако, что же представляют собой эти явления для юриспруденции? Все, что мы до сих пор могли отметить в этом эволюционном процессе, - это первообразный (относительно) характер одних союзных форм, из коих лишь постепенно выделяется отдельный, независимый от принадлежности к тому или другому союзу, правоспособный человек, и производный характер других союзных форм, которые сами возникают по соглашению таких приватно правоспособных людей и служат в гражданском обмене такими же активными деятелями, как и лицо физическое.
Этого, конечно, недостаточно, чтобы дать юридическую определенность показанному явлению в гражданском праве. Чтобы это явление коллективных правообладателей получило цивилистическую известность, ему надлежит дать
юридическую конструкцию. Нам надо знать не только, как исторически возникает это явление, но и как образуется, чем условливается, как прекращается, в чем состоит эта особая правоспособность или цивильная личность коллективных единиц, какая позиция таких лиц в гражданском общежитии, как осуществляют они свою правоспособность, как действуют в определенной сфере правоотношений, ищут, отвечают, какое отношение союзной личности к личностям в ней, в ее составе пребывающим и проч.
Возможно ли, однако, дать определенность, хотя бы в этом только условном, юридическом смысле, явлению до такой степени изменчивому, как эти союзные формы, хотя и не вполне нами исчерпанные, но все же настолько разные и в смысле времени их происхождения, и в отношении к месту, где они возникали, и, наконец, к типическим особенностям отдельных групп? Нет сомнения, что одна конструкция отнюдь не в состоянии будет и обнять все эти явления, и вместить в себе сколько-нибудь близко к жизненным функциям разнородные союзные формы.
Чтоб убедиться в трудности найти одну формулу для всех этих явлений, достаточно взять хотя бы только различные виды одновременно существующих союзных форм. Но мы еще легче убедимся в недостаточности одной формулы, если возьмем это разнообразие форм в их исторической смене. Если трудно сейчас сказать, что корпорация, установление, казна суть одинаковые формы коллективного обладания, только с разными видоизменениями в мелочах, то еще труднее подчинить одной конструкции средневековую автономную корпорацию с безразличием состава ее прав, публичных и приватных, с ее властным отношением к сочленам, с ее правом самозащиты против других подобных союзов, и нашу, напр., предпринимательскую акционерную компанию, каких бы мощных экономических размеров она ни достигла.
Ни на чем не испытывается и не доказывается так хорошо исторический характер основных понятий права, как на постепенном перерождении, внутреннем, полном, в условиях изменяющейся среды, таких явлений и форм, которые по наружным признакам все кажутся как будто теми же, что были прежде. Таковы понятия правоспособности, личности, собственности, обязательства и т.д. Таково в особенности понятие личности коллективной, правоспособности союзной.
Долгое время формы коллективного обладания были очень обильными и разнообразными, и в сознании людей они складывались, без всякой критики и сличения, также непосредственно и наивно, как в наше время понятие обладания отдельного, как понятие собственности и проч. Время изучения этих явлений, потребность подчинить их известным нормам, противопоставить их другим явлениям, есть дело последующих успехов сознания. В западной жизни этому переходу от непосредственного, наивного мировоззрения к разумению и различению социальных явлений и к сознанию их строения, наиболее содействовала рецепция чужого, римского права. Это возможно обнаружить на истории многих институтов публичного и частного права на Западе. Но едва ли в истории какого понятия этот процесс проходит на наших глазах так ясно, как на понятии юридического лица в особенности.
В первое время рецепции освоение глоссаторами латинских текстов по
этому вопросу еще настолько зависимое, условное и - можно сказать - школьное, что ожидать тут же умелого и целесообразного применения римских формул к явлениям средневековой жизни было бы преждевременным. Так проходит первая пора ознакомления юристов-книжников с латинскими текстами и с лежащей в основе всей римской цивильной системы идеей личного обладания. Эта идея личного обладания еще до крайности бедно освещает в их руках своеобразные формы обладания коллективного, которые, несомненно, господствуют в жизни. Таково первое время господства глоссаторов. Но уже во втором поколении учеников болонской школы постоянное общение с миром классической юриспруденции производит изумительное действие...
Вопрос, подавший повод к разбору юридического строения коллективных правообладателей, был чисто практического свойства. Дело входило в круг папской юрисдикции. Надо было определенным образом ответить на вопрос о вменении, коему подлежала коллегия...
Итак, способна ли universitas personaram к вменимому действию, независимо от вопроса о виновности отдельных ее членов?
Здесь суть дела, sedes materiae!
Ответ должен дать папа.
Апостольский престол занимал в эту пору Иннокентий IV (Sinibaldus Fliscus), ученик болонской школы глоссаторов и канонистов, торжествующий соперник императора Фридриха II Гогенштауфена, славный ученый и политик. На первом соборе в Лионе, в 1245 году, Иннокентий IV не только дает решающий ответ поставленного выше вопроса, но вместе с этим, почти неожиданно, полагает основу целому учению о юридическом лице, проливая на это явление такой яркий свет, что, шесть веков спустя, гениальному юристу нашего времени, Ф.К. фон Савиньи, не остается ничего, как только повторить конструкцию папы Иннокентия во всех основных ее чертах.
Интерес этого учения, очевидно, близок нам по существу, хотя очень далек по времени и по условиям, в коих определилась конструкция. Тем более поразительна сила этой концепции!
В чем же основа этого учения? с вопросом об экскоммуникации коллегии, о виновности, вменении и наказании самой коллегии папа обращается к источникам классического права и на основании I. 15. § 1. D. de dolo malo (4, 3)
заключает: impossibile est quod universitas delinquat. Да, но этот текст (Ульпиана)
известен был давно, и, быть может, решение соответствовало совершенно понятию юридического лица у классиков и вовсе не способно было послужить основой для правосознания XIII века? На эти сомнения именно папа Иннокентий IV и отвечает нам целым построением своего учения об этом явлении...
Если классики на вопрос о вменении юридическому лицу отвечали отрицательно, то это не только вполне понятно, но ясна также и причина или основа такого их воззрения. В том мире вопрос о личности, о правоспособности гражданской был, условиями римской цивилизации, поставлен настолько обособленно от всяких других квалификаций лица, физических и общественных, от вопроса о возрасте, здоровье, общественном положении, принадлежности к тому или другому союзу, что цивильно-правоспособным мог быть всякий, хотя бы вовсе невменяемый. Посему с правоспособностью гражданской вовсе там не
совпадал и не совмещался необходимо и вопрос о воле вообще, о злой воле в особенности. Итак, у римлян, совершенно естественно, муниципия, коллегия, корпорация способны иметь права, должны нести ответственность имущественную, ибо это такие же граждански-правоспособные личности, как и люди; но у них нет воли, нет злой воли, которая вся целиком должна быть поставлена на счет членов коллегии, и поэтому нет преступных действий, нет наказаний, которые и могут постигать только людей, подлежащих вменению.
При этом надлежит заметить, что наши классические источники далеко не содержат в себе какого-либо законченного учения о юридическом лице, в котором выработана единая основа и на ней выполнено и довершено вполне определившееся построение. Ничего подобного нет. И мы сами вынуждены раскрывать эту внутреннюю основу и довершать построение классиков*(289).
Что же мы находим у Иннокентия IV? В его время, как мы еще яснее убедимся позже, далеко не было налицо тех более или менее выразившихся основ конструкции, какие мы раскрываем у классиков. И вот, папа сам указывает нам эти основы, не римские, а свои, притом такие, которые делают возможным для него удержать в силе почти всю ту конструкцию, какую он находил у классиков.
В чем же дело?
Прием различения понятий у папы вполне соответствует классическому.
Понятие universitas противополагается понятию societas*(290). Societas non est collegium per se. Итак, силой простого договора не составляется universitas, и singuli, вступившие в договор товарищества, не образуют отдельной от себя правоспособности союза, nisi aliter constituatur per principem, vel senatusconsultum, vel alio modo. Уходя из состава договорного товарищества, каждый socius разрушает социетет, и, совершенно иначе, выходящий из корпорации член, актом своей воли, смертью, отнюдь не прекращает ее существования (Гирке.
с. 285. Ср.: Гай. 1. 1 рr. § 1. D. III. 4 quod cujuscunque).
Что же такое коллегия? Папа на этой именно союзной форме, не на других, не на установлениях и piae causae, развивает основы своего учения, как и классики. В коллегии, как и у римлян, резко очерчена идея единства лиц, в нее входящих. Это universitas в отличие от diversitas в социетете. Это universitas personarum. Но какому же определению эта universitas подлежит в юридическом смысле? Папа продолжает совершенно в римском смысле: это лицо, это persona... До этих пор все римское.
Но, однако, далее? Что же такое лицо в эту пору, в XIII веке, в жизни, в действительности? Разве это та же абстрактно-цивильная правоспособность, которую безразлично можно присваивать и отдельному человеку и коллегии, как
вРиме, или это нечто иное?
Ивот с этой минуты идеи юрисконсульта XIII века совсем расходятся с конструкцией классиков.
Это лицо есть у папы и в дальнейшей канонической экзегезе только nomen intellectuale et res incorporalis.
Решающий вопрос, необходимый в духе времени и совершенно чуждый римской мысли, где ж душа этой особи? и ответ - это res inanimata, над коей невозможно таинство крещения, это не есть лицо в том смысле, в коем личны
одаренные душой люди, стало быть - это persona representata, persona ficta.
Вот где, откуда, как и на какой основе возникла идея и конструкция фиктивных лиц.
Это вовсе не римская идея. Фикция вовсе не нужна римлянам, которые пришли к обособлению права приватного, правоспособности частной и личности путем историческим, без всяких фикций. Фикция нужна была юрисконсультам XIII в., чтобы найти примирение этой обособленной гражданской личности классического мира со своей действительностью.
Такова основа канонического построения личности в праве, вполне отличная от римской практической и их культурной основы для понятия цивильной личности. Но за этим различием исходных точек, все дальнейшие консеквенции в учении Иннокентия вполне сходятся с классическими. Qvia universitas, sicut est capitulum, populus, gens et hujusmodi, nomina sunt juris et non personarum, ideo non cadit in eos excommunicatio. Qvia capitulum, qvid est nomen intellectuale et res incorporalis, nihil facere potest nisi per membra sua.
В дальнейших моментах анализа правоспособности юридического лица у Иннокентия и его последователей находим тот же прием сближения с правоспособностью отдельных людей, как у классиков. Если Юлий Павел говорит: municipes per se nihil possidere possunt, и Ульпиан прибавляет: sed hoc jure utimur ut et possidere et usucapere municipes possunt, idqve iis per servum etper libram personam acqviratur, то не выражена ли mutatis mutandis та же основа в словах канонического текста qvid si civitas per ministros suos possidet sic et ecclesia possidet per canonicos (Гирке. 291).
Противоположение имущественной сферы коллегии и членов, в смысле активном и пассивном, есть тоже вполне выраженное и оконченное, как и в праве римском: qvod est universitatis non est singulorum (Marcianus. I. 6. § 1. D. de rer. div.). - si qvid universitati debetur singulis non debetur et v. v. (Ulpianus. I. 7. § 2 qvod cujuscunqve). - Натурально в тех случаях, где сочлен коллегии притязал бы на известное пользование имуществом коллегии, как отдельный каноник к имуществу известного церковного установления, там этот singulus притязал бы к нему non jure singulari, sed jure collegii (Гирке. 292, 298).
Обходя менее характерные пункты учения, мы остановимся на построении дееспособности коллегии. Известно, что эта сторона конструкции не принадлежит к числу наилучше разработанных в пандектах, и что в местах, трактующих этот вопрос, имеются в виду в особенности корпорации публичного характера (Qvod major pars curiae efficit, pro eo habetur, ac si omnes egerint. Scaevola. I. 19. D. ad municipalem 50. 1; общее у Ulp. 1. 160. § 1. D. de R. L). На этих основах Иннокентий и его последователи строят, опять для корпораций в особенности, целое учение. Сам папа отчетливо формулирует положение, что корпорация, как nomen intellectuale, не может ничего хотеть, ибо неспособна ни к актам воли, ни к деяниям. Зато здесь возможно представительство с прямым влиянием действия представителя на правоотношения юридического лица. Каноническое право принимает прямо за regulae juris положения - potest qvis per alium qvod potest facere per se ipsum, также qvi facit per alium est perinde ac si faciat per se ipsum, а отсюда выводит, что universitas действует сама, если она действует через другого.
Кто ж эти заступители корпораций? Ее члены, ее органы. Итак, не останавливаясь на менее выраженных явлениях заместительства, укажем на вполне выразительную для канонической системы тезу: jurante syndico nomine universitatis vel collegii ipsa univesitas jurare videtur. Затем, во всех случаях, где коллегия имеет действовать collegialiter или capitulariter, там решает консенз сочленов, а если такового нет, то, в условиях самого точного выполнения всего ритуала созыва членов, открытия собрания и проч., решает большинство, ибо major pars есть не только numerosior, но и pars sanior.
Вот в самых выпуклых чертах понтификальное учение XIII века о юридическом лице. Оно, несомненно, во всех деталях составляет воспроизведение и развитие воззрений римских. Но если классическая юриспруденция находила для этих воззрений подлинную основу в живой действительности своего времени, если там на самом деле, для любых субъектов, индивидуальных и коллективных, правоспособность гражданская, личность, являлась вполне обособленной сферой отношений, и для этой сферы отношений определились и выработались все условия и вся техника юридических оборотных операций, то возможно ли удержать в той же силе и особенно на той же основе это обособление личности в исторических условиях средневековой жизни?
Несомненно, нет.
И поэтому для Иннокентия IV такая обособленная личность, для коей основу составляет совокупность людей, должна была быть не действительностью, а фикцией. Собственно фикцией, делом мысли, операцией условной, была в эту пору и вся система обособленных гражданских правоотношений, все римское право... Что такое самый процесс рецепции, как не операция мысли, как не фикция длящейся империи цезаря, воображаемого мира? Что это, как не задача, поставленная отрешенно от тогдашних условий существования, от данных той эпохи, именно идеально? И на этом общем фоне средневекового сознания фигура созданного гением Иннокентия IV коллективно правоспособного субъекта, тоже лишь мыслимого, бестелесного, невменяемого, даже безысповедного, и не менее того правоспособного, что это могло быть для средневековой жизни, не для старого Рима, конечно, как не фикция?...
Интерес конструкции коллективного правообладания и правоспособности, так же как и всей рецепции, далек, однако, от того, чтобы быть только теоретическим. Что же, на самом деле, представляет собой юридическое лицо? Неужели и в эту пору, как в Риме, возможно противополагать членов, образующих коллегию, и самую коллегию как две раздельные сферы правообладания? Неужели в средневековой действительности явления были все такие же, того же неизменного характера и содержания, как те, от коих исходили юристы-классики в своих построениях? Если в Риме был живой имущественный обмен, где необходимо было каждую минуту знать, о чьих, в личном смысле, правах идет речь, индивидуальных или членских, или самой корпорации, то неужели и в средние века обмен был таким же живым, отдельно поставленные люди так же правоспособны, как союзы, для союзов необходима такая же приватная правоспособность, как для людей? Неужели для корпораций замкнутых, самозаконных, не только подчинявших, но поглощавших вполне