2 курс 2 сем Чернов С А aka / nachala_fil

человеческими страстями и пороками «богов» Гомера и Гесиода и идея о существовании одного, единого Бога:

Всё на богов возвели Гомер с Гесиодом, что только У людей позором считается считается или пороком:

Красть, прелюбы творить и друг друга обманывать…

Ксенофан много путешествовал и заметил, что представления о богах у разных народов существенно различаются. Он пришёл к выводу, что люди создают себе богов по своему образу и подобию и что

их рассказы о богах и чудесах – «вздорны». У эфиопов боги – чёрные и с приплюснутыми носами, у фракийцев – рыжие и голубоглазые. Более того, если бы животные имели способность говорить и рисовать, то их боги были бы похожи на животных:

Если бы руки имели быки и львы или кони, Чтоб рисовать руками, творить изваянья, как люди,

Кони б тогда на коней, а быки на быков бы похожих Образы рисовали богов и тела их ваяли,

Точно такими, каков у каждого собственный облик.

Бог, однако, нисколько не схож ни с животными, ни с человеком – ни обликом, ни разумом. Ксенофан, правда, по сообщению Аристотеля, «ничего не различил ясно», но, «воззревши на небо в его целости, заявил, что единое – вот что такое бог». Бог - везде, «богом наполнено всё», он видит и слышит не глазами и ушами, а - «всецело», непосредственно, он не имеет телесного облика, он – сознание, разум. Он вечен и неизменен. Цицерон писал, что согласно Ксенофану «всё есть одно», что ничто не рождается и ничто не умирает, но вечно остаётся неизменным.

Идея Ксенофана нашла дальнейшее развитие в учении Парменида

(ок. 540 – 470 гг. до Р.Х.) о Едином. Парменид написал поэму «О природе», которая состояла из двух частей: 1) о бытии согласно разуму; 2) о бытии согласно мнению (чувствам). Вторая часть содержит типичные натурфилософские взгляды, которые, однако, рассматриваются лишь в качестве «мнения». Суть учения Парменида

– в первой части. Истинное бытие, или Единое, познаётся одним лишь разумом и характеризуется атрибутами: невозникшее, непреходящее, неподвижное (неизменное), вневременное (вечное), единое (одно), простое (немножественное), не знающее недостатка (совершенное). Говоря о

совершенстве, «законченности», единстве бытия, Парменид сравнивает его метафорически с шаром, имея в виду, что как на поверхности шара все точки равноудалены от центра, и одна из них ничем не лучше и не хуже и ничем не отличается от любой другой, так и в бытии нет разнородных частей, так, чтобы в одном «месте» было то, чего нет в другом. Существование небытия (пустоты) Парменид отрицает, поэтому его первый главный тезис гласит: «Бытие есть, а

161

небытия нет». Этот тезис отличает Парменида и от атомистов, согласно которым «бытие есть, но небытие также есть», и от Гераклита, согласно которому «всё и есть и не есть». Парменид не принимает единство, неразрывность противоположностей и предлагает мыслить одно лишь бытие без всякого его отношения к

небытию. Небытия нет, и оно немыслимо. Мыслимо и познаваемо лишь бытие.

Можно ли из такого тезиса, который кажется совершенно тривиальным и пустым (масло масляное) что-то извлечь, сделать какие-то выводы? Парменид открыл, что вполне можно. О его рассуждениях известно мало, но вполне адекватное представление можно сотавить, видимо, по диалогу Платона «Парменид» – обязательном чтении для каждого, кто хотел бы понять, что такое подлинная метафизика. Я приведу в качестве примера упрощённую модель элейской метафизики.

Если бытие есть, а небытия нет, то бытие неподвижно и неизменно. В самом деле, допустим, что бытие может измениться. То, что изменяется, становится другим, не тем, чем оно было ранее. Другое по отношению к бытию – небытие. Но небытия нет, следовательно, бытие не может измениться. Бытие не может двигаться, так как бытие могло бы двигаться лишь в чём-то отличном от самого себя, но ничего отличного от бытия (не-бытия) нет, следовательно, бытие неподвижно. Если же мы допустим возможность не движения бытия в целом, а его «внутреннего» движения, то есть перемещения его частей относительно друг друга, то и это невозможно, ведь если небытия нет, то у бытия нет частей, поскольку части бытия могли бы разделяться лишь тем, что не есть бытие, то есть небытием, но небытия нет – поэтому у бытия нет частей, и никакого внутреннего движения в нём быть не может. Если у бытия нет частей, то оно не сложено из них, не есть нечто сложное, следовательно – просто, нераздельно, неделимо. Поэтому никакой множественности поистине не существует. Всякая множественность (вещей, явлений, событий) существует лишь «в мнении», в чувственном восприятии. Это «мнимое» чувственно воспринимаемое бытие действительно, как верно говорил Гераклит, и существует и не существует. Но Гераклит ещё не видел истинного бытия.

Из сказанного ясно, что и движения поистине нет. Поэтому истинное бытие, или единое, не имеет ни протяжения, ни длительности, иначе говоря, оно не существует в пространстве и времени, в нём нет ни «раньше», ни «позже» – одно вечное и простое «есть». Дело в том, что пространство и время – это принципы множественности, как бы «чистая множественность», общая форма

последовательности какого-то многообразия. Поэтому отрицание реальности (бытия) множественности – это отрицание реальности пространства и времени. Всякое движение, далее, также предполагает наличие пространства и времени, ведь движение – это изменения места в пространстве с течением времени. Движение – единство пространства и времени. Поэтому отрицание реальности движения есть одновременно и отрицание реальности пространства и времени.

Очевидное противоречие между своими тезисами и повседневным опытом Парменид устраняет тем, что объявляет чувственный опыт обманчивой видимостью. Он призывает того, кто хочет узнать истину,

отказаться от привычных мнений и от доверия чувствам.

Недоверие к чувственному восприятию высказывали и Гераклит,

иДемокрит, но Парменид идёт гораздо дальше: чувственное и рациональное, опыт и мышление (разум) не только строго разделяются

иразличаются, но противопоставляются друг другу. Истинное знание,

согласно Пармениду, дает один только разум, независимо от чувств и

даже вопреки их давлению на разум (ибо привычка и чувства вводят в

заблуждение и мешают). Истинное знание - это знание о невидимом,

сверхчувственном бытии.

Поэтому мышление и бытие - одно и то же; они в каком-то смысле совпадают: «Одно и то же есть мысль и бытие. Одно и то же есть мысль и то, о чём мысль существует, ибо ведь без бытия, в котором её выраженье, мысли тебе не найти». Это и есть знаменитый второй тезис Парменида о тождестве мышления и бытия. Чувственное

восприятие, опыт могут дать одни лишь субъективные «мнения». Оно не даёт истины и не показывает действительного бытия. Здесь все текуче, изменчиво, недостоверно. Чувственное – субъективно, индивидуально, неистинно, несущественно. Мышление же способно преодолеть чувственную, субъективную видимость и дать абсолютно достоверное, неопровержимое, бесспорное, объективное, истинное,

общеобязательное знание. Бытие есть то (и только то), что мыслит разум. В этом тезисе и можно найти первую формулировку и первое рождение европейского рационализма, согласно которому «всё

действительное разумно, всё разумное действительно» (Гегель). Соответственно, европейский иррационализм ведет свое начало с того момента (в XIX в.), когда в основу философии кладется прямо противоположный принцип: «то, что может быть мыслимо, наверняка есть фикция» (Ницше); «всё действительное - неразумно, все разумное - недействительно» (Кьеркегор); интеллект создает одни лишь «явления» (Шопенгауэр), подлинное бытие не мыслится, а «переживается» чувственно-интуитивно. Но до этого бунта «антиклассической» философии против «общего», «сущности», разума

163

и науки ещё далеко, вернёмся к истоку «классического» философствования.

Сфера вечного, неизменного, умопостигаемого, истинного «бытия» обособляется Парменидом от мира «мнимого», чувственно

воспринимаемого - мира становления, возникновения и уничтожения. Парменид ясно, резко высказал уже фактически подразумевавшееся Фалесом раздвоение мира, противопоставив друг другу два

диаметрально противоположных и не связанных друг с другом «мира» - мир чувственный и мир умопостигаемый (теория «двух миров», которую Ницше и называл «метафизикой»). Обыденное сознание видит лишь один мир, чувственный, и именно его считает реальным. Лишь подлинное познание - философское, научное, «феоретическое», т.е. созерцание сущности, «умное зрение», умо-зрение, видит подлинное бытие, и имеет дело лишь с ним. В школе элеатов намечается не просто различение мира чувственно-воспринимаемого и мира умопостигаемого, но их противопоставление. Здесь зарождается традиция умозрительной или спекулятивной философии, которая

склонна целиком отрицать значение чувственного восприятия и опыта для познания истины и признаёт мышление независимым от чувств и способным к самостоятельному познанию, т.е. познанию сугубо умозрительному, познанию, как говорили позднее, из чистого разума или чистого мышления, без всякой опоры на опыт – a priori.

Обыденному знанию и физике – науке о природе - отдаётся знание телесного, чувственно воспринимаемого, следовательно – временного, бренного, текучего, неистинного, несущественного. Истинное и вечное бытие доступно одному лишь разуму. Эта мысль и кладёт начало как европейской традиции рационализма (в значении умозрительной философии), так и отделению метафизики от физики (хотя слово

«метафизика» возникает много позднее).

Один из самых выдающихся рационалистов всех времён и народов, крупнейший представитель спекулятивной философии Гегель видел значение философии Парменида в том, что в ней мышление впервые почувствовало свою свободу и началось «чистое движение мышления в понятиях», самодвижение всеобщих определений (категорий) мышления. Иначе говоря, в учении Парменида впервые в истории обнаруживается наличие собственной структуры самого мышления, его внутренняя

логика. Парменид пытается «двигаться» в ходе своих рассуждений в совершенно абстрактных, общих понятиях, не опираясь на опыт, а опираясь лишь на логическую связь самих этих понятий, внутреннюю связность мышления. Можно сказать, что он открыл возможность логической дедукции, вывода одних понятий и утверждений из других без всякого обращения к опыту, чувственному восприятию, более того – без всякой опоры вообще на какую бы то ни было образность, наглядность,

164

чисто дискурсивно. И эти общие абстрактнейшие определения мышления рассматриваются как само бытие, а не как просто «мои мысли». Можно сказать и так, что Парменид открыл реальность мышления, или то, что мышление – особая реальность, причём реальность более глубокая, существенная, истинная, чем то, что обычно таковой считается, чем так называемые «вещи», тела. Парменид совершил настоящую революцию в образе мыслей. Непосредственно чувственно воспринимаемое, вещи «здесь и теперь», которые обычно принимаются за реальность, рассматриваются им как субъективное и неистинное. А мысли, которые обычно рассматриваются как «мои», как нечто субъективное, напротив, отождествляются с самим бытием, выступают как нечто

самостоятельное, истинное, объективное. Именно в этом пункте и намечается переход от физики – к метафизике, от опыта – к умозрению, от материализма – к идеализму. Учение Парменида о первоначале как Едином (а не материи, стихии или элементах) начинает путь к Единому-Благу Платона и неоплатоников, к «божественному» Аристотеля, к средневековой естественной теологии и т.д.

§2. Апории Зенона: диалектика движения и множества,

непрерывного и дискретного.

Необычность, странность учения о Едином Парменида вызвала многочисленные возражения и даже насмешки современников. Его ученик Зенон (ок. 480 – 430 до Р.Х.) взял на себя систематическую защиту «тезиса Парменида». Он первым говорил об «апориях», т.е. «затруднениях», тупиках, безвыходных положениях, в которые мы попадаем, признавая реальность множества и движения. Зенон первым сумел показать необходимость появления противоречий в мышлении, но не поскольку мыслится бытие или истинное (сверхчувственное), а поскольку мы

принимаем видимость за истинное и пытаемся теоретически мыслить многое и подвижное, т.е. чувственно воспринимаемое в пространстве и времени, иначе говоря – телесное, физическое. За это Аристотель и назвал Зенона родоначальником диалектики как искусства выяснения истины путём обнаружения противоречий в мыслях противника. Мы уже встречались с диалектикой Гераклита, которую можно назвать положительной, поскольку согласно ей противоречие – истинная сущность мира. Диалектика Зенона, напротив, - отрицательная, поскольку возникновение противоречия для него – признак ложности, а истинное бытие, как и истинное мышление – непротиворечиво.

Зенон подкрепил учение Парменида рядом апорий, аргументов, которые стали знаменитыми уже в древности и вызывают споры до сих пор. Согласно некоторым источникам, этих апорий было сорок. Сохранились свидетельства, однако, лишь о содержании четырёх

165

аргументов «против множества» и четырёх - «против движения». Их полное изучение – задача историков философии. Нам важно лишь их общее (в том числе и современное) философское значение, их идея (проблема) поэтому мы рассмотрим лишь некоторые примеры, вполне поясняющие мысль Зенона.

Сначала – об общей форме или общем методе всех его

доказательств. Зенон впервые применил тот метод рассуждения и доказательства, который впоследствии получил широкое распространение в математике под названием апагогического -

доказательства «от противного». Допустим, что множество реально и движение действительно существует; покажем, посредством логического рассуждения, что из этого допущения необходимо вытекает противоречие, абсурд; следовательно, исходное допущение ложно; следовательно, истинно противоположное этому допущению – т.е. множество и движение реально не существуют.

Начнём с апорий множества. Зенон возражал тем, кто высмеивал

тезис Парменида о том, что «всё есть одно». Он утверждал, что противоположный тезис «есть множество» или «множество реально» (Анаксагора или Демокрита) приводит к ещё более смешным и нелепым выводам. Допустим, рассуждает Зенон, что есть множество. Если есть «множество», то есть и то, из чего оно состоит – некоторые элементы или единицы. Хотелось бы знать, каковы эти «единицы», составляющие множество. Обычно, желая доказать реальное существование множества, говорят: вот, смотри, в мире есть много вещей – камни, растения, животные, люди. Но если они составляют множество, то эти вещи есть «единицы». Но разве эти вещи можно назвать «единицами»? Сократ, например, которого вы считаете «единицей», составляющей множество людей вместе с другими единицами, не только «Сократ», но ещё и «философ», и «пузатый» и «курносый». Он не «единица», а напротив, сам представляет собой некоторое «множество». Нельзя быть одновременно и единицей, и множеством, следовательно, Сократ – вовсе не единица. То же самое можно сказать и о любой другой вещи – все они вовсе не представляют собой «единицу». Но если нет единиц, то нет и множества. Иначе говоря, то, что состоит из этих вещей, не есть множество, так как эти вещи не есть единицы. Если же сущее либо едино, либо множественно, а множества нет, то сущее едино или одно.

Зенон открыл действительную трудность (апорию), неизбежно возникающую при при всякой попытке найти то «простое» (единицу), из которого состоит всё «сложное». Мир действительно предстаёт как множество вещей и событий, но в то же время как нечто одно, как единое целое (говоря «мир», мы уже подразумеваем это единство). Такова и всякая «вещь» в мире – она есть некоторое единство

166

различного, единство во множестве своих частей, свойств и отношений. Но всё «сложное» - это «сложенное». Из чего же сложена в конечном счёте любая вещь в мире, а тем самым и мир как одно целое?

Зенон и говорит о том, что мы нигде не можем найти истинную «единицу», т.е. что-то простое, из которого можно было бы сложить

каждую вещь и весь мир. Если уж мы признали мир, или бытие, множественным и начали его делить, то остановиться в этом делении невозможно, можно и нужно продолжать это деление до бесконечности.

Бесконечность – значит отсутствие «конца», т.е. в данном случае – отсутствие предела делению. Но это значит, что неделимого или простого (единиц) в мире нет. Но если нет простого, то нет и сложного

– ведь сложное есть то, что сложено из простого, и если мысленно устранить сам процесс сложения, соединения, то ничего не останется! Но если нет того, что складывается (простого), то нет ни процесса

сложения, ни «сложного». Если же мы допустим, что предел делению есть, что существует «простое», или «множество единиц», то получим не менее нелепые выводы. Зенон доказывал, что если такие элементы мира есть, то число этих элементов должно быть и конечным, и бесконечным, а по своей величине они должны быть одновременно и бесконечно малы и бесконечно велики. Действительно, истинная «единица» должна быть абсолютно простой, то есть не имеющей никакой величины. Но сколько ни складывай то, у чего нет величины, никакой величины не получится, как из суммы нулей невозможно получить нечто от нуля отличное. Следовательно, всякая вещь и мир в целом не будет иметь никакой величины, будет «бесконечно маленьким». С другой стороны, если вещи имеют некоторую величину, но состоят из единиц, не имеющих никакой величины, то во всякой вещи таких единиц должно быть бесконечно много – следовательно, любая конечная вещь бесконечно велика, ибо состоит из бесконечного множества элементов. Таким образом, если мир либо един, либо множествен, то мир – единица без всякой множественности.

Вывод Зенона трудно принять, но отмахнуться от него нельзя: он открыл и начал теоретически разрабатывать вполне реальную проблему, одну из важнейших и труднейших в философии и науке. Великий Лейбниц, создатель математического анализа, признавался, что именно «лабиринт континуума» привёл его к отрицанию реального существования пространства и времени: если они непрерывны и делимы до бесконечности (что предполагает математика), то они – лишь «явления». Одна из антиномий в «Критике чистого разума» Канта также связана именно с этой проблемой. Кант показывает, что оба утверждения – «в мире есть нечто простое, неделимое» и «в мире нет ничего простого, но всё сложно и делимо до бесконечности» – имеют совершенно равную силу и оба могут быть

167

доказаны. Это противоречие, согласно Канту, не может быть разрешено до тех пор, пока мы остаёмся в пределах чисто умозрительной, спекулятивной, рационалистической и «догматической» философии, т.е. признаём тела и их движение в пространстве и времени – истинной реальностью! Разрешение этой антиномии, по Канту, возможно лишь в том случае, если мы признаем «идеальность» пространства и времени и всей эмпирической множественности чувствнно воспринимаемых явлений. Вспомним, наконец, что кризис математики на рубеже XIX-XX вв. также был связан с внутренним противоречием в понятии «множества» (парадокс Рассела). Интуитивно совершенно ясное понятие множества оказывается весьма «коварным».

Перейдём теперь к аргументам «против движения». Апория

«дихотомия» (деление надвое) доказывает невозможность движения, исходя из понятия непрерывности движения, пространства и времени. Допустим, что тело (точка) движется вдоль данной конечной прямой. Прежде, чем оно пройдёт всю эту прямую, оно должно пройти её половину, затем – половину оставшейся половины, затем – половину оставшейся четверти, затем – половину оставшейся восьмой части и т.д. до бесконечности, так как непрерывное делимо до бесконечности. Любой оставшийся отрезок можно будет разделить пополам, причём

обе его части будут отрезками – следовательно, деление отрезка невозможно завершить. Следовательно, для того, чтобы пройти конечный отрезок, надо пройти бесконечное число содержащихся в нём

отрезков, что невозможно, так как бесконечное деление нельзя завершить, ведь «бесконечное» - значит «не имеющее конца», и бесконечное число отрезков невозможно пройти за конечное время. Другими словами, если даже движение началось, оно не может завершиться. Но если обернуть это рассуждение, то можно доказать, что движение не может и начаться. Аргументы Зенона затрагивают и трудную проблему перехода от покоя к движению или наоборот: как

можно говорить о «начале» движения или «остановке», если и пространство, и время непрерывны, делимы до бесконечности, и, следовательно, никакого «мгновения» не существует. Следовательно, нет и никакой точной «границы» между движением и покоем. Если тело «начало» двигаться, то скорость отлична от нуля, то есть имеет конечную величину, но для достижения любой конечной скорости необходимо пройти весь бесконечный ряд промежуточных степеней

(скоростей), но бесконечность пройти невозможно. Да и что такое «начало» движения или «остановка»? Это переход от покоя к движению или наоборот, но между покоем или движением нет ничего среднего: тело либо покоится, либо движется, как же можно «переходить» из одного состояния в другое? Наконец, что такое само

168

«движение»? Говорят, что тело движется, если в один момент времени оно находится в одном месте, а в другой момент – в другом. Но сказав это, мы помыслили два состояния покоя, а не движения. Если так

мыслить движение, то получится, что в каждый момент времени летящая стрела занимает равное себе место, то есть она всё время покоится. Движение оказывается лишь суммой состояний покоя, что

невозможно, так как движение и покой – противоположности, тело либо движется, либо покоится. Для того, чтобы выразить в мысли действительное движение, мы должны сказать так: тело движется,

если оно проходит всякое место, то есть и находится, и не находится в

нём, но это – противоречие. Движущееся тело, строго говоря, нигде не находится, но тела, которого нигде нет, просто нет.

Важно понять, что именно хочет сказать Зенон. Ведь мы видим, что тела двигаются и проходят расстояние. Это простой и очевидный факт опыта – но это движение невозможно мыслить без противоречия. А

противоречие разрушает мышление. Противоречие – критерий ложности, неистинности. Истинное мышление непротиворечиво. Но бытие – то, что мыслит разум. Поэтому движение – неистинно, оно не существует для мышления, следовательно, - поистине. Обычный

человек доверяет больше чувствам, опыту, фактам. Философ, учёный, теоретик тем и отличается от «нормального» человека, что больше доверяет мышлению. Если теория противоречит фактам – тем хуже для фактов! Кто же не видит, что Солнце движется по небу? Только

учёный осмелился утверждать, что это мы сами движемся вокруг Солнца, и видимое движение – лишь кажущееся. Только философ осмелился утверждать, что Солнце, которое кажется совсем небольшим, на самом деле во много раз больше Земли.

Апории Зенона, в силу их противоречия чувственной очевидности, обычно вызывают желание найти скрытую в них «ошибку». Но мы имеем дело здесь не с софизмами, интеллектуальными фокусами и т.п. Зенон впервые открыл те действительные затруднения, которые связаны с попытками построения теории пространства, времени и движения. Например, те трудности и противоречия, которые получили название диалектики непрерывности и дискретности.

Мы не можем теоретически мыслить движение, пространство и время, не вводя понятия «момента» времени или «точки» пространства, и не предполагая их в то же время непрерывными. Но исходя из понятия непрерывности, совершенно невозможно понять, что такое «точка» или «мгновение». Эти понятия оказываются загадочными. Пространство представляется как непрерывная величина, но для того, чтобы начать определение пространства, сказать о нём хоть что-то осмысленное, мы должны «поставить» в нём точку. Мы и представляем себе пространство как непрерывное, но в то

169

же время как состоящее из точек, ведь кроме точек в пространстве как таковом ничего и нет. Движение точки даёт нам, далее, линию, движение линии – плоскость, движение плоскости – объём. Мы может строить теорию пространства, геометрию. Но вся проблема в том, что

из точек невозможно сложить пространство, ведь точка не имеет

никакой величины, поэтому присоединяя к точке точку мы никогда не

получим отрезок, подобно тому как складывая нули, невозможно получить единицу. Отрезок не может состоять из точек, но кроме точек, в нём ничего и не мыслится! Точка не может «находиться в пространстве», так как пространство не может состоять из точек. Точка не может быть частью пространства, так как любая часть

пространства есть пространство, то есть имеет некоторое протяжение, а точка не имеет никакого протяжения. Точка – не часть пространства, а его противоположность, отрицание пространства (=

протяжённости).

Пространство оказывается, следовательно, противоречивым единством непрерывности и дискретности. Оно состоит и не состоит из

точек. Оно непрерывно и дискретно, хотя дискретно именно то, что не непрерывно и наоборот.

Точно так же обстоит дело и со временем. Невозможно мыслить время без понятия «мгновения». Исходя их «настоящего момента», мы отличаем прошлое от будущего. Настоящее мыслится как граница «между прошлым и будущим». Но прошлого уже нет, а будущего ещё нет. Что же есть, существует реально? Настоящее. Но что такое настоящее, то есть существующее «теперь», «в этот момент», в это самое «мгновение»? настоящее – лишь «миг», у которого, как мгновения, как «точки» во времени, не может быть никакой длительности. Если у него есть длительность, то хотелось бы знать, сколько именно времени оно длится? Но если оно длится хоть сколько-

нибудь времени, то оно есть время, а не мгновение, и в нём, следовательно, также есть прошлое и будущее. Поэтому строго говоря, мгновение не имеет длительности. Но ведь во времени и нет ничего, кроме мгновений, кроме «настоящего». Но сложить из мгновений длительность (время) так же невозможно, как сложить пространство из точек. Если время состоит из непротяжённых «мигов», то оно не имеет длительности, то есть времени вообще нет. Есть лишь вечное «теперь», то есть не время, а вечность. А если в нём нет мгновений и всякая его часть, сколь угодно малая, имеет длительность, то нет никаких «мгновений», никакого «настоящего» в точном смысле слова. Но настоящее - граница между прошлым и будущим, и если нет «настоящего», или «теперь», то нет ни прошлого, ни будущего. Итак, время внутренне противоречиво, мыслить его невозможно – следовательно, в истинном бытии его нет.

170