3. Почему мы живем?

Прежде всего из-за очевидного влечения к жизни. Даже если мы предположили, что вся трансценденция нас покинула, что объективно все сделалось бессмысленным, мы живем нашей витальностью, может быть, презирая сами себя, день за днем пребывая в тяжелой неясности. Поскольку фактически мы проводим большие периоды нашей жизни именно в таком витальном существовании, мы испытываем почтение к тому, кто совершает самоубийство, поскольку он из своей свободы побеждает абсолютность витального существования. Испытывая из-за нашей витальности ужас перед самоубийством, мы обычно говорим: таким мыслям и душевным движениям следовать опасно, нужно придерживаться здорового и нормального. Но пытаться прогнать от себя эти мысли означает только скрывать их, избегая того, чтобы поставить под вопрос саму эту слепую витальность. Мы охотно избежали бы любых пограничных ситуаций, но, передав жизнь витальности, которая в один прекрасный день нас покинет, мы не достигнем успокоения.

В ином случае, мы живем не только витальным образом, но и экзистируя. Наше существование имеет свой символический характер через самоудостоверенность актов нашей свободы. Нас держит в жизни не какой-то определенный мирской смысл как последняя цель, а присутствие трансценденции в наполняющих нас жизненных целях. Эта воля к жизни – концентрация на чем-то действительном. Бесконечность возможного и абсолютные масштабы общего характера привели бы к отрицанию существования, если бы они уничтожили сознание историчности. Если в серьезной ситуации кризиса, стоя лицом к лицу с возможностью самоубийства, понимать жизнь не только витально, но и как экзистирование, тогда этот жизненный выбор – это одновременно ограничение в самом себе. Поскольку это ограничение означает исключение возможностей, отрицание, вместо того, чтобы распространяться на существование, принимается в существование. Отказывать себе в чем-то, соглашаться с отсутствием возможностей, терпеть крушения, переносить мгновения сокрушительных пограничных ситуаций – все это позволяет существованию стать другим. Оно теряет абсолютность, которая основана на витальности. Если бы все ограничивалось только миром, тогда экзистенциально оставалось бы только самоубийство. Только символический характер существования позволяет, не обманываясь гармонией, сказать: «Жизнь хороша, какая бы она ни была». Хотя по-настоящему эти слова могут быть верными только относительно прошлого, их возможности достаточно, чтобы избрать жизнь.

На вопрос: почему мы живем? – в конце концов следует ответить: решение жить – это сущностное отрицание решения совершить самоубийство. В то время как самоубийство, как активное действие, относится ко всей жизни, всякая активность в жизни является частным, продолжение жизни в свете возможности самоубийства – это прекращение. Поскольку я не сам дал себе жизнь, я решаю позволить быть тому, что есть. Есть действие, которым я отнимаю у себя жизнь, но ему не соответствует никакого общего действия, в котором я давал бы себе жизнь. Поэтому существует особенный страх перед самоубийством, которое проникает через ту границу, через которую не проникает никакое знание.