Общий итог.

Общий итог. Эстетика отцов церкви заложила ос­новы средневековой музыкальной эстетики. Высказывания о музыке Иеронима, Иоанна Златоуста, Кли­мента, Василия получили каноническое значение. Их учения имели догматический характер. В то время как в античности каждая философская школа обла­дала в рамках общей системы античного мировос­приятия своей собственной эстетической теорией, отцы церкви стремились привести все разнообразие антич­ных и средневековых представлений о музыке к общему знаменателю. Если в античной эстетике раз­витие шло от общих эстетических положений к их дифференциации, борьбе мнений, столкновению школ и направлений, то патристика, напротив, соединяла различные и порою противоречивые эстетические кон­цепции в единую каноническую доктрину и освящала ее догматическим авторитетом святого писания.

Однако определенное развитие внутри музыкаль­ной эстетики отцов церкви было. По мере того как христианство становилось господствующей идеологи­ей, постепенно смягчались аскетизм и ригоризм, свой­ственные отцам церкви первых веков христианства. Ранние отцы церкви отводят музыке низшее положение в иерархии духовных и эстетических ценностей. По их мнению, она уступает даже ремесленным занятиям — таким, как домостроительство, плотничество, ткачест­во и т. д. Ведь в этих занятиях результат деятельности налицо: в столярном искусстве — скамья, в домострои­тельстве — дом, в кораблестроительстве — корабль и т. д. А в музыкальном искусстве с концом деятель­ности исчезает и само произведение; мелодия конча­ется с концом пения или игры. Поэтому музыка как искусство — занятие бесцельное. И если оно допуска­ется церковью, то только как потакание слабостям человеческого рода. Так рассуждают отцы церкви во II—IIIвеках н. э.

Постепенно музыка освобождается от вериг аске­тической морали и начинает признаваться как свободное искусство. У последнего отца церкви — Беды Достопочтенного (VIII век) — мы находим признание даже эстетического значения музыки и утверждение ее первенствующей роли среди всех остальных сво­бодных наук. «Польза музыки, — пишет Беда в своем сочинении, посвященном музыкальной теории, — ве­лика, и сама она, осмелившаяся войти во врата церк­ви, удивительна и весьма добродетельна. Никакое знание не осмелилось войти во врата церкви за ис­ключением музыки».

В эстетике отцов церкви с ее моральным догма­тизмом, подчинением искусства христианской морали, с бесконечными ссылками на святое писание мы на­ходим и отдельные высказывания, свидетельствующие о понимании эстетической функции музыки. Это очень ярко проявляется у Климента Александрийского, в частности, когда он высказывает убеждение в спо­собности искусства развивать чувства людей, расши­рять и углублять способности чувственного познания: «Уже и техническое отношение к искусствам отзы­вается на развитии некоторых внешних чувств пере­весом. У так называемых музыкантов оказывается особенно развитым чувство слуха, у скульпторов — осязание, у певцов — голос, у парфюмеров — обоня­ние, у резчиков печатей — зрение... у поэта особенно развивается чувство меры, у оратора — чувство стиля, у диалектика — способность рассуждения, у филосо­фов — умозрение. А благодаря постоянству упражне­ний способность к известного рода занятиям усугуб­ляется и расширяется» («Строматы», I, 4).

В развитии средневековой эстетической мысли отцы церкви были своего рода опосредствующим зве­ном между античностью и музыкальной эстетикой т. н. теоретиков музыки, которая начинает свое летоис­числение с Боэция. Историческая роль эстетики отцов церкви заключается, таким образом, в том, что, кри­тикуя античное наследие, она тем не менее усваивает и перерабатывает античную музыкальную теорию, приспосабливая ее к практике грегорианского пения и антифонной музыки первых веков христианства. Эстетика отцов церкви позволяет нам судить также о характере и специфических особенностях музыкаль­ного восприятия, свойственных музыкальной культуре раннего средневековья. Мы видели, что отцы церкви подвергают резкой критике инструментальную музы­ку. Это свидетельствует о стремлении музыкальной культуры к чистому вокализму, к такой музыке, в ко­торой господствовало бы хоровое начало, исключа­ющее всякое индивидуальное (проявление, будь то им­провизация, жестикуляция или танец. «Каждый вклю­чает свой голос в звучание согласно поющего хора, чтобы он не выделялся для бесстыдного показа на удовольствие людям»,— говорит епископ Никита («De laude et utilitate cantorum»).

Эстетические идеалы этого времени покоятся на принципах соборности, единения, строгого подчинения всего индивидуального целому. Как в средневековой общине индивидуальное подчинено общему, так в музыке все частное должно быть подчинено целому и в нем как бы раствориться. Поэтому музыка ран­него средневековья еще не знает многоголосия. Поли­фония, одновременное звучание противоположных и расходящихся голосов, их взаимное переплетение и противоборство чужды музыкальному сознанию это­го времени. Напротив, в качестве эстетического идеа­ла выступает одноголосное монодическое пение, пение всего хора в унисон, что как бы символизировало единство церкви и нерушимость веры. «Именем хо­ра,— говорит Просперий Аквитанский, — мы обозна­чаем согласие воссылающих хвалу богу; голоса хора, если бы не совпадали, не могли бы нравиться. Пра­вильно то пение, где в звуке выражается неруши­мость веры в любви, где отсутствует расхождение в образе жизни и исповедании»¹.

Таким образом, чистый вокализм, власть слова над мелосом, господство хорового начала — вот отли­чительные черты музыкально-эстетического сознания раннего средневековья. Если к этому прибавить склонность к систальтическим, печальным и торжественным ладам, то мы сможем представить себе об­щий облик музыкальной культуры этой эпохи.