Учение о ладах.

Учение о ладах. Центральным звеном музыкаль­но-теоретических трактатов средневековья является учение о ладах. Это учение возникло на основе античной музыкальной теории. Отсюда были заимствованы наименования восьми «церковных» ладов. Однако «церковные» лады не соответствуют одноименным древнегреческим ладам ни по строению, ни по значе­нию. Первоначально музыкальная теория довольст­вовалась четырьмя ладами: дорийским, фригийским, лидийским и миксолидийским. Они назывались ав­тентическими. Впоследствии были введены четыре до­полнительных плагальных лада. Наименования плагальных ладов были образованы добавлением при­ставки «гипо»: гиподорийский, гипофригийский, гипо­лидийский и гипомиксолидийский лады. В XVI веке к этим восьми ладам Глареан добавил еще два — эо­лийский и ионийский¹.

Для истории эстетики особый интерес представляет учение теоретиков об эстетическом значении ладов. Как и античная эстетика, теоретики признавали за каждым ладом строго определенное значение.

Первый лад оценивался чаще всего как серьезный, подвижный. «Заметь, — говорит Эгидий из Заморы,— что первый лад — подвижный, ловкий и пригодный для всякого чувства» (Gerbert, II, 387). Относительно второго лада говорится следующее: «У второго лада — глухая торжественность» (Коттоний,— Gerbert, II, 251). «Второй лад серьезен и плачевен; он более всего пригоден для печальных и несчастных», — гово­рит тот же Эгидий из Заморы (Gerbert, II, 387). Тре­тий лад также получает специфическую оценку. «У третьего лада, — говорит Коттоний, — строгое и как бы негодующее движение» (Gerbert, II, 258). По мне­нию Адама из Фульда, «третий лад — гневный». «Тре­тий лад суров и побуждает к гневу и борьбе; поэтому он хорошо прилаживается к тому содержанию, в котором выражается что-нибудь касающееся храбро­сти или властности» (Картузианский монах) ². «Заме­тить надо, — говорит Эгидий из Заморы, — что третийский»,— говорит Адам из Фульда (Gеrbert, III, 356). «Седьмым ладом выражается блаженство, но еще отя­гощенное плотью» (Соussemaker, II, 107).

Наконец, и восьмой лад получает у теоретиков специфическую оценку — как лад возвышенный и раз­меренный. «Восьмой лад приятен вследствие меньше­го количества скачков и оборотов его, которые к то­му же величавы» (Энгельберт из Адмонта,— Gеrbеrt, III, 340). «Последний лад — лад мудрецов», — говорит Адам из Фульда. «Восьмой лад — приятный и вели­чавый — лад старцев» (Картузианский монах, — Coussemaker, II, 448).

Приведенные выше оценки свидетельствуют о ши­роком эмоциональном значении музыки, которое при­знается в эстетике теоретиков. Если отцы церкви при­знают только одно-единственное эмоциональное зна­чение музыки — «пронзение сердца», то в понимании теоретиков эмоциональная палитра музыки более бо­гата. Различное этическое значение ладов обусловли­вается многообразием воздействия музыки на челове­ческую природу. Это понимание мы часто встречаем у теоретиков, начиная с Гвидо из Ареццо.

«Разнообразие ладов, — говорится у Гвидо, — дол­жно соответствовать разным требованиям духа; од­ному нравятся скачки третьего лада, другому — лас­ковость шестого, третьему — болтливость седьмого, четвертый высказывается за прелесть восьмого лада; то же можно сказать и об остальных ладах. Не удивительно, что слух находит удовольствие в разных звуках, так же как и зрение находит удовольствие в разных красках...»

Здесь, как и в учении о моральном значении му­зыки, эстетика теоретиков выступает как прямая наследница античной эстетики. Это наследство усваи­вается, перерабатывается, приспосабливается к хри­стианскому мировоззрению.