Критика светской музыки.

Критика светской музыки. С позиций морально-дидактического понимания искусства отцы церкви выступили с резким осуждением светской музыки. Ес­ли, по их мнению, духовная музыка способна влиять на нравы людей, то светская музыка, напротив, из­вращает нравы, открывает дорогу демонам. Она повинна в разложении нравов; она обольщает слу­шателей, расслабляет их ум, их души, пробуждает страсти, размягчает души, возбуждает сладострастие. Напротив, духовная музыка устраняет боль, населяет пустыню, основывает монастыри, учит скромности, укрепляет государственный порядок, очищает страсти, улучшает нравы, изгоняет злых духов и т. д.

Критику светской музыки мы встречаем почти у всех отцов церкви. Это свидетельствует о широком распространении народного искусства, которого пат­ристика боялась и в котором она видела главную опасность для торжества церковной музыки и хри­стианской морали. Вот как сетует по этому поводу Иоанн Златоуст: «Ныне наши дети любят сатанинские песни и пляску, подражая поварам, пекарям, танцов­щикам; псалма же никто ни одного не знает, — ныне такое знание кажется неприличным, унизительным и смешным. В этом-то и все зло; на какой земле стоит растение, такой приносит и плод...»

Отрицание светской музыки сочеталось у отцов церкви с критикой инструментальной музыки, этого наиболее характерного элемента музыкальной куль­туры эпохи разложения античности. Они признают один вид музыки — вокальную, различая в этой по­следней два типа исполнения — гимн и псалм, псал­модию и гимнодию. Эти два вида пения получают различное значение в патристической эстетике. Псалм как пение, сопровождающееся игрой на музыкальных инструментах, признается более несовершенной фор­мой музыкального искусства, чем гимн, который представлял собою хоровое пение без инструменталь­ного аккомпанемента. «Псалм несомненно относится к телу, песня — к мысли», — говорит Иероним. Поэто­му и в постижении музыки нужно идти от низшего к высшему, от псалма к гимну. «Если ты научишься петь псалмы, — говорит Иоанн Златоуст, — тогда сумеешь петь и гимны. Л это дело более божествен­ное. Именно псалмам свойственно все человеческое, а гимны, напротив, не заключают в себе ничего чело­веческого. Гимны, а не псалмы воспеваются горними силами» («Собеседование о псалмах», II).

Таким образом, инструментальная музыка при­знается только как приправа к духовному пению. Чи­сто инструментальная музыка, составляющая предмет самостоятельного эстетического удовольствия, рас­сматривается как нравственно неполноценное искус­ство. Показательны в этом отношении высказывания Киприана: «Непозволительно верным христианам, со­вершенно непозволительно ни присутствовать на зре­лищах, ни быть вместе с теми, которых Греция посы­лает всюду для увеселения слуха, научив их разным пустым искусствам. Вот один из них подражает гру­бому шуму трубы; другой, дуя во флейту, извлекает из нее печальные звуки; а тот, с усилием захватив в легкие дыхание, перебирает отверстия органа и, то сдерживая дыхание, то втягивая его внутрь, выпуская в воздух через известные щели инструментов и затем прерывая звук на известном колене — неблагодарный художнику, который дал ему язык, — пытается гово­рить пальцами».

Киприану вторит Климент Александрийский: «Кто часто отдается слушанию игры на флейтах, на струн­ных инструментах, кто принимает участие в хорово­дах, плясках, египетском битии в ладоши и тому подобном неприличном и легкомысленном препровож­дении времени, тот скоро доходит до больших непри­личий и разнузданности, переходит к шуму тимпа­нов, начинает неистовствовать на инструментах меч­тательного культа. Весьма легко подобное пиршество переходит в пьяный спектакль. Предоставим посему флейты пастухам, людям суеверным, поспешающим на богослужение идольское; желаем мы скорейшего изгнания этих инструментов с наших трезвых обще­ственных пиршеств; они приличны более скотам, чем людям; пусть пользуются ими люди глупые...» («Пе­дагог», II, 4).

Особенное негодование вызывает у отцов церкви виртуозная игра на музыкальных инструментах. Они ополчаются против хроматики, как такого музыкаль­ного рода, на котором основывалась импровизация. Если античная эстетика оценивала хроматический строй как «изящный» и «обладающий нежной преле­стью», то эстетика отцов церкви воспринимает хрома­тику не иначе, как «разнузданную и безобразную» музыку. Критику хроматики мы встречаем также и у Амвросия, который говорит: «Хроматическое театраль­ных деятелей пение размягчает дух и помыслы ведет к плотской любви, пение же в церкви и народный глас во хвалу бога благочестивые желания питают» («Неxameron»).

«Искусство, выражающееся в переливах голоса по разным коленам, — говорит Климент, — есть лживое искусство; влияет оно на развитие склонности к жиз­ни бездеятельной и беспорядочной. Мелодиями же строгими и серьезными бесстыдство и дикое пьянство, напротив, предупреждаются в самом зародыше. Раз­неживающие звуки хроматической музыки поэтому мы предоставим людям, устраивающим грязные ку­тежи, и гетерам...» («Педагог», II, 4).

Не приемлют в музыке отцы и всякий элемент драматического искусства — жест, движение, танец, т. е. то, что в античную эпоху воспринималось как органическая часть музыкального искусства. Харак­терны в этом отношении рассуждения о жесте в музыке Иоанна Златоуста: «Среди нас есть такие люди, которые, презирая бога и обращаясь с изрече­ниями святого духа как с самыми обыкновенными словами, издают нестройные звуки и ведут себя ни­сколько не лучше бесноватых: они сотрясаются и двигаются всем телом, творя обычаи, чуждые духов­ной сосредоточенности. Жалкий и несчастный! Тебе следовало с благоговейным трепетом возглашать ан­гельское славословие, а ты переносишь сюда обычаи мимов и танцоров, непристойным образом вытягивая руки, притоптывая ногами и выворачиваясь всем телом... Помогут ли сколько-нибудь молитве беспрестан­ное воздевание и движение рук и вопль громкий и натужный, но лишенный смысла?»