Глава III. Политика аристократии

Мы видели, что аристократический элемент составляет существенную принадлежность всякого общества. Над количеством естественно возвышается качество, которое, занимая в обществе подобающее ему место, входит в состав самой государственной жизни. Высшее качество дает и высшую политическую способность, а это именно то, что требуется для государства. Одна из важнейших его задач состоит в выделении способности и в доставлении ее во главе управления.

В Учении об Обществе были обозначены и различные виды аристократии: родовая, которая есть вместе поземельная, умственная и денежная. Из них умственная аристократия, при всем своем высоком общественном значения, менее всех имеет влияния на ход государственных дел, ибо задача ее иная, не практическая, а теоретическая. Денежная же аристократия, вследствие подвижности своей материальной основы, становится естественным вожатаем средних классов; но и в ней промышленное призвание в значительной степени заслоняет политическую роль. Истинно политическим сословием является аристократия родовая, опирающаяся на крупную поземельную собственность, которая дает ей обеспеченное и прочное положение, переходящее из рода в род. Она составляет существенный, если не юридический, то фактический элемент всякого государственного порядка. И в родовом и в сословном строе она стоит во глав общества и пользуется наибольшим влиянием в политических делах.

Редко, однако, этот элемент достигает исключительного преобладания; обыкновенно он смешивается с другими началами, монархическим и демократическим. Это объясняется самыми его свойствами, которые одинаково обнаруживаются и в чистых формах, и в смешанных, вследствие чего, для общей характеристики аристократии, следует иметь ввиду и те и другие. Но когда она является в чистой форме, основные ее черты обозначаются с особенною резкостью.

По самому существу дела, в аристократическом правлении власть присваивается многим лицам, которые должны действовать заодно. Иначе единство правления невозможно. Это требование усиливается еще тем, что аристократия должна отстаивать свое привилегированное положение, вследствие чего все ее члены должны крепко держаться друг за друга. Поэтому правление аристократии возможно только тогда, когда в членах ее живет общий дух. Но этот дух неизбежно носит характер исключительный и корпоративный; он заключается в более или менее тесном кружке. Из этого основного свойства проистекают все выгоды и недостатки аристократии. Выгоды ее следующие.

Во-первых, корпорация, стоящая во главе управления, которой члены, обеспеченные в средствах существования, имеют возможность получить самое тщательное воспитание, смолоду привыкают к государственным делам и руководятся на политическом поприще своими отцами, опытными в политической жизни, заключает в себе все залоги значительной способности к управлению. Недостаток природных способностей у одних восполняетсядругими, которые естественно получают преобладающее значение в корпорации. Этой выгоды не имеют ни монархия, в которой гениальный человек может смениться совершенно неспособным, ни демократия, где владычествует масса, вовсе не приготовленная к участию в государственных делах и принужденная верить на слово тем, которые особенно удачно умеют играть на ее страстях. История показывает нам примеры высшей политической мудрости в правящих аристократиях. Такова была в древности аристократия римская, а в новое время - английская. Таким же государственным смыслом, хотя на менее широком поприще, обладали аристократия венецианская и бернская. Если одна из важнейших задач государства заключается в том, чтобы поставить высшую способность во главе управления, то подобный элемент, специально вырабатывающий политическую способность, составляет одну из первых основ государственной жизни.

Во-вторых, аристократия более всякого другого образа правления обеспечивает обдуманность решений. Этого далеко не всегда можно ожидать от отдельного лица, ибо у всякого человека взгляды необходимо носят личный характер; он часто смотрит на вещи с одной стороны и не усмотрит или не досмотрит всего. Если он окружает себя советниками, то от него зависит - слушать их или не слушать; он часто руководится ошибочным доверием; наконец, самые советники обыкновенно имеют свои личные виды и еще чаще стараются угодить предполагаемому желанно властителя. С другой стороны, масса заключает в себе слишком мало задатков обдуманного решения. Она видит только ближайшую цель и легко увлекается мимолетными впечатлениями и страстями; обыкновенно она подчиняется влиянию людей, которые умеют ей льстить. Представительное устройство в значительной степени умеряет этот недостаток, вручая решение дел собранию выборных лиц; но самый выбор определяется минутным настроением массы и различными господствующими в ней течениями, которые нелегко привести к соглашению. Слишком часто демократическое представительство, составленное из случайно сходящихся лиц, представляет хаотическую смесь колеблющихся мнений, в которых коалиции партий и борьба за власть приводят к совершенно случайным решениям, идущим наперекор самым существенным интересам страны. Владычествующая корпорация изъята от всех этих недостатков. Она неспособна увлекаться минутными впечатлениями; воспитанная на государственных делах, она имеет ввиду не временные только, а постоянные и отдаленные цели. Состоя из людей, близко знающих друг друга и связанных общими интересами, имея во главе способнейших лиц, она содержит в себе все элементы здравого суждения, и собственная ее выгода требует, чтобы решение было наилучшее, ибо опрометчивость может как раз привести ее к падению.

В-третьих, аристократия обладает большею твердостью и постоянством воли, нежели какой-либо другой образ правления. Воля одного лица всегда подвержена колебаниям, а смена лиц ведет к перемене направлений. Еще более непостоянна воля массы, которая легко переходит от увлечения к равнодушию, от чрезмерной уверенности к упадку нравственных сил. В ней владычествуют более порывы, нежели разумное самообладание, и эти свойства отражаются на собраниях ее представителей. Аристократия чужда этих недостатков; в ней шаткость отдельных членов находит поддержку в общем духе корпорации; привычка к управлению государством делает ее нечувствительною к случайным невзгодам и преходящим впечатлениям; высокое положение, гордость и понятие о чести не дозволяют падать духом даже при крупных неудачах; наконец, желание сохранить свое положение в глазах народа поддерживает постоянство решений. Из всех правительств в мире аристократия отличалась наибольшею непреклонностью воли. В этом отношении Древний Рим представляет неподражаемый образец для всех времен и народов.

В-четвертых, аристократия отличается наибольшею привязанностью к преданиям и к историческим началам. Мы видели, что и монархия представляет постоянный порядок, господствующий над разрозненными общественными элементами; но здесь этот порядок вполне зависит от воли одного лица, подверженной колебаниям и переменам. Как скоро новый монарх вступает на престол, так во всем ходе государственного управления обнаруживается новое течение. Перелом может быть полный; самые глубокие и коренные преобразования в народной жизни совершались неограниченными монархами. С другой стороны, если масса народа, погруженная в первобытное состояние, дорожит преданиями, то народ, приобщенный к политической жизни, ставший верховным владыкою в государстве, скорее склонен увлекаться новизною. Между присвоенною ему верховною властью и его низменным материальным положением оказывается глубокое противоречие, которое он хочет устранить. Чем тяжелее ложилось на него прежнее владычество высших классов, тем более он старается свергнуть с себя всякие исторические наросты. Все старое представляется ему плодом невежества и угнетения; его взоры устремлены исключительно на будущее. Это направление приобретает тем большую силу, что по ограниченности взглядов он видит только минутное, а потому и решения его имеют характер минутный. Политических преданий у него нет и не может быть. Народная масса может служить поддержкою исторической власти, но лишь под тем условием, что она сама не приобщается к политической жизни. Еще менее дорожат историческими началами средние классы, которых существенная черта состоит в движении вперед, если только они не закоснели в несвойственных им привилегиях. Аристократия, напротив, является настоящею хранительницей государственных преданий. Они составляют естественное достояние тех, которые из рода в род посвящают себя государственным делам. Аристократия обновляется постепенно; новые члены, приобщаясь к правлению, проникаются общим корпоративным духом. Нет собрания людей, которое представляло бы такую непрерывность взглядов и направления при постоянном приспособлении к изменяющимся потребностям. Наконец, самое существование аристократии все основано на исторических преданиях; они связаны со всеми ее частными интересами, а потому она держится их крепко. Нет светских государств, которые представляли бы такое постоянство исторического порядка, как аристократические. Примерами могут служить Спарта и Венеция. В этом отношении превосходят их только государства теократические. Но последние основаны на неизменном религиозном начале, от которого нельзя отступить и с которым вместе они падают. Аристократическое же правление не исключает движения вперед; но когда, применяясь к новым жизненным условиям, аристократия идет на уступки, она делает их постепенно, насколько нужно, никогда не забегая вперед и не разрывая связи с прошедшим. Оттого везде, где господствует аристократия, история представляет мерный и правильный ход, без скачков, без переворотов, но и без реакции. Примерами могут служить в древности Рим, а в новое время Англия.

В-пятых, аристократия более всех других образов правления охраняет законность. В монархии усмотрение власти всегда имеет более значения, нежели закон, вполне зависящий от воли одного лица. Как бы подчиненные учреждения и добрые желания монарха ни содействовали утверждению законного порядка, господство личной воли может быть только ослаблено, а не уничтожено. С другой стороны, в демократии господствующее начало есть свобода. Последняя требует закона для своего ограждения; но здесь не свобода ставится в зависимость от закона, а закон от свободы. Свобода же не имеет в себе того постоянства, той преемственности воли, той привязанности к существующему порядку, которые необходимы для поддержания закона. Верховною властью облекается здесь воля массы, которая не знает сдержек и склонна изменять закон по своей прихоти, приспособляя его к тому, что ей нужно и чего ей хочется в настоящую минуту. Аристократии, напротив, свойственны, как уже сказано, то постоянство воли и та привязанность к существующему порядку, которые служат самою твердою охраной закона. Стремления к произволу встречают сдержку в тех опасениях, которые внушает подчиненная масса. Свое положение аристократия может сохранить, единственно внушая народу уважение к законному порядку, ибо, составляя часть народа, она не может, как монархия, опираться на божественное право. Монарху для поддержания его власти нужен один закон, тот, которым утверждается его право на престол. Права же сословия переплетаются с целым порядком жизни. Поэтому частный интерес аристократии связан с строгим охранением этого порядка. Действительно, история показывает, что наибольшею твердостью и постоянством закона отличались именно аристократические государства. Таковы были Спарта и Рим, а в новое время Англия.

В-шестых, аристократия в своей собственной среде находит надежные орудия власти, исполнителей велений правительства, лично заинтересованных в его поддержании. Монархическое начало представляет единство власти; но, находясь в центр государства, монарх может быть только верховною движущею пружиной государственного управления. Сам он не в состоянии за всем усмотреть, а потому должен всюду употреблять орудия, на которые нельзя положиться, ибо они всегда имеют свои личные интересы, отличные от интересов правительства. С другой стороны, демократия, везде присущая, может сама управлять местными делами, но и она нуждается в органах, а интерес этих органов состоит в том, чтобы добиться власти и воспользоваться ею для своих частных целей. И тут интересы власти и ее органов слишком часто расходятся. К тому же при таком раздроблении власти трудно сохранить требуемое единство управления; а если управление централизуется, то местные власти, назначаемые сверху, являются органами господствующей партии, которой направление может идти вразрез с требованиями населения. Во всех этих отношениях аристократия имеет весьма важные преимущества. Так же, как демократия, она везде присуща; члены ее, по самому своему положению, имеют власть и в центре и на местах. Но интересы их не расходятся с интересами правительства, а состоят именно в возможно прочном его поддержании. Как бы они ни расходились во взглядах, они держатся друг за друга; проникнутые общим духом, они сохраняют в управлении надлежащее единство, не прибегая к чрезмерной централизации. Корпоративная связь установляет не формальное только, а живое единение центра и областей, оставляя последним должную самостоятельность.

Таковы весьма существенные выгоды аристократии; но рядом с ними стоят столь же крупные недостатки.

Во-первых, в аристократии власть разделена между многими. Единство ее охраняется корпоративным духом, составляющим главную силу владычествующего сословия; но этот дух далеко не всегда в состоянии обуздать личные стремления членов. Высокое положение в государстве, естественно, возбуждает честолюбие, а честолюбие ищет личной власти и личного почета; здесь же личные стремления должны приноситься в жертву сословному интересу. Нигде личность не имеет так мало значения, как в аристократии; но именно поэтому она старается пробивать себе дорогу. Для обуздания народа, которая заставляет вельмож теснее держаться друг за друга, или же чрезвычайные средства. Как скоро аристократия уверена в своем владычестве, так в ней, естественно, образуются партии с личным характером, то есть худшие из всех, ибо они основаны не на общих началах, а на частных интересах. В особенности когда аристократия, как обыкновенно бывает, распадается внутри себя на богатых и бедных, в ней, естественно, выдвигаются несколько знатных семейств, которые собирают вокруг себя толпы приверженцев и стараются вытеснить друг друга из власти. Тогда борьба за власть принимает личный характер, доходящий до междоусобий. Таково именно было положение Польши. При таких условиях исчезает корпоративный дух, которым держится правление. Польские вельможи нередко прибегали к иностранной помощи против своих собственных собратьев, чем главным образом и погубили государство. Устранить эти козни и раздоры можно только искусственными мерами, подавляющими всякое личное честолюбие, но вместе и всякую свободу, как было, например, в Венеции. Если же аристократии грозит опасность со стороны народа, то и в этом случае честолюбцы из ее среды стараются возвыситься с помощью массы. Отсюда явление демагогов из среды аристократов. Нередко они успевают захватить в свои руки самую верховную власть. Таковы были греческие тираны. Таков был и Цезарь. В Венеции тем же путем пытался идти Марино Фалиери. Таким образом, при личных честолюбивых стремлениях вельмож сохранение корпоративного духа, которым держится все правление, представляет значительные трудности, а личные раздоры между правителями действуют гибельно на государство.

Во-вторых, даже там, где корпоративный дух сохраняется во всей своей силе, в нем самом заключаются существенные недостатки. По самой своей природе, дух всякой более или менее замкнутой корпорации является узким, неподвижным и эгоистическим. Он имеет в себе все нужное для исполнения непосредственной практической задачи и еще более для неуклонного следования по раз проложенному пути, но далее этого он не идет: более широкие взгляды ему чужды; более обширные задачи ему не по силам. Римская аристократия пала, когда пришлось управлять обширными завоеванными областями. В особенности когда жизнь народная идет вперед, аристократия остается беспомощною. Она не содействует народному развитию, а только нехотя ему уступает. Она не в состояния произвести коренных перемен и преобразований; на это нужны другие элементы. В себе самой она не имеет инициативы; задача ее - уступать тому, что подготовлено другими, и умерять движение. Неподвижность составляет существенное свойство аристократии, как таковой. Где она владычествует одна, перемены становятся почти невозможными. Правительство коснеет в рутине, пока не падет наконец от внутреннего расслабления. Такова была история Спарты и Венеции. В тех же государствах, где есть движение, перемены совершаются под влиянием других сил. В римской истории инициатива преобразований принадлежала плебеям; патриции уступали им шаг за шагом. Это упорство связано и с корыстными побуждениями; исключительный дух, естественно, становится в высшей степени эгоистическим. Корпорация прежде всего дорожит своим собственным интересом и старается проводить его со всею свойственною ей энергией. Она не увлекается возвышенными идеями, как бывает иногда с народными массами; она не сдерживается и нравственным началом, как отдельное лицо, которое следует внушениям совести. В корпорации совесть заменяется корпоративным духом, нравственные обязанности - сословными. Жертвуя своими личными убеждениями интересам корпораций, лицо как будто уступает требованиям общего блага, и эти сделки с совестью освящаются поддержкою других. Если во внутреннем управлении этот эгоистический дух находит себе задержку в опасении возбудить общее неудовольствие, то во внешних делах он проявляется во всей своей силе. Нет внешней политики более корыстолюбивой, менее взирающей на требования правды и нравственности, как политика аристократических государств. Примерами могут служить Спарта, Рим, Венеция, Англия.

Но, в-третьих, и во внутреннем управлении эти эгоистические стремления не могут не отразиться пагубно на народную жизнь. Каковы бы ни были опасения неудовольствия, чисто нравственные сдержки всегда недостаточны, а в аристократическом правлении они менее действительны, нежели где-либо. По самой его природе в нем общий интерес государства теснейшим образом связан с частными интересами сословия; под личиною первого всегда неизбежно выдвигаются последние, а это может совершаться только в ущерб низшим классам. Великое преимущество монархического правления заключается в том, что монарх поставлен выше всяких частных интересов: он вовсе не частное лицо. Поэтому интересы всех частей народа для него одинаковы; масса, желающая единственно, чтобы ее не притесняли, для него даже менее опасна, нежели высшие классы, стремящиеся к преобладанию. С другой стороны, в демократии государственный интерес есть интерес всех и каждого. Народ хочет того, что он считает полезным для всех или, по крайней мере, для большей части граждан. Аристократия же составляет меньшинство народа, даже весьма незначительное. Для нее, рядом с общим государственным интересом, на первом плане стоит частный интерес сословия. При смешении обоих нередко первый приносится в жертву последнему. Аристократическое правление становится орудием эксплуатации большинства меньшинством.

Вследствие этого, в-четвертых, аристократия для сохранения своего владычества старается держать народ на низкой степени умственного развития. Не только масса намеренно оставляется в состоянии грубого невежества, но по возможности задерживается образование средних классов, которые являются для аристократии наиболее опасными соперниками. Широкое образование, возбуждая мысль, выводит ее из тесных границ господствующих понятий и привычек и открывает ей новые горизонты. Оно всего более содействует развитию средних классов, которые, непрестанно увеличивая свой умственный и материальный капитал, прорывают наконец положенные им преграды и выбивают аристократию из владычествующего ее положения. Но именно поэтому просвещение для аристократии опасно.

В-пятых, по той же причине аристократия старается не давать хода наиболее способным людям. Мы видели, что главное ее значение состоит в том, что она во главе государства ставит высшую способность. Но это способность корпоративная, подчиняющаяся общему направлению, а не личная, идущая своеобразными путями. Последней аристократия не терпит и в своей среде; возвышение одного лица в ущерб другим, в особенности же вразрез с общим направлением, было бы для нее слишком опасно. Еще менее может она допустить возвышение способных людей из низших классов; это прямо ведет к усиленно народного элемента. Возвышение способностей совершается против ее воли. Если этому нельзя противодействовать, умная аристократия принимает их в свою среду и тем сама себя подкрепляет и обновляет. Но, во всяком случае, это составляет исключение; да и не всякая способность согласится войти в тесные рамки сословных интересов. Чем она выше, тем более она требует себе простора; именно это и служит главною пружиной движения и развития. Личный гений или талант всегда выше корпоративного духа, а ему нет места в аристократии. Там же, где нет движения вперед и обновления свежими силами, аристократия неизбежно коснеет и приходит к нравственному и умственному упадку. Вырождение составляет общую участь замкнутых сословий.

В-шестых, аристократия для сохранения своей власти должна не только понижать умственный уровень народа, но и присваивать себе значительную часть материального богатства. Находясь в ее руках, оно служит поддержкою ее положения, а в чужих руках оно является орудием, против нее обращенным. Чем более в низших и средних классах умножается богатство, тем более растут их притязания и тем более аристократия встречает опасных соперников. Отсюда законы, которые способствуют сосредоточению богатства в руках знати. Таковы были в Риме законы об общественных полях и о кабале должников; таковы же в Англии законы, препятствующие свободному передвижению поземельной собственности.

В-седьмых, хотя аристократия, понимающая истинные свои интересы, старается не возбуждать неудовольствия в народе, однако и самые высоко стоящие сословия не умеют воздерживаться от притеснений, если воля их не встречает юридических преград. Римские патриции служат тому разительным примером. При неограниченной власти поползновение употреблять ее во зло представляет слишком большой соблазн, а при многочисленности сословия достигнуть общего воздержания почти невозможно. Аристократы смотрят на себя как на людей высшей породы; в них развиваются надменность, презрение к низшим и произвол. Они считают себе все позволенным, а корпорация поддерживает своих членов, чтобы не выдать их низшим классам и не унизить себя в глазах последних. Притеснения особенно невыносимы, когда они исходят от множества мелких тиранов. Деспотизм одного лица никогда не может быть так ужасен, ибо он действует издалека. Тут один человек ищет удовлетворения своих страстей, тогда как там к этому стремятся множество лиц, притом близко стоящих к народу. Достаточно вспомнить то, что происходило в Польше. Даже и в том случае, когда аристократия умеет воздерживаться от притеснений, разделение народа на две породы, высшую и низшую, действует унизительно на граждан. Здесь не только возбуждается чувство зависти, но оскорбляются и более благородные свойства человеческой души. Уважение к высокому положению является и политическим и нравственным требованием, когда это положение дается высокими качествами, образованием, заслугами; когда же люди разделяются на высшую и низшую породу единственно по физическому происхождению, то против этого возмущается человеческое достоинство, равное во всех. Если же внутреннее содержание находится в резком противоречии с внешним почетом, если чванство и могущество прикрывают полную внутреннюю пустоту, невежество и неспособность, то преимущества и почести, воздаваемые знатным лицам, не могут не возбуждать негодования во всякой благородной душе, дорожащей общим благом и нравственным характером общественных отношений. Напыщенная и лишенная внутреннего содержания аристократия составляет одно из самых противных явлений общественного быта. Монархия не имеет этих невыгод. Монарх, каков бы он ни был, стоит один на вершине здания, как представитель идеи. Он вовсе не частный человек; между ним и подданными нет никакого приравнения. В аристократиях же самый народ разделяется на две породы; неравенство встречается на каждом шагу, в частной жизни, стесняя граждан во всех их не только общественных, но и домашних отношениях. Отсюда глубокая внутренняя рознь и ненависть низших классов к высшим, которая растет с развитием первых.

Все эти выгодные и невыгодные свойства принадлежат всякой аристократии; но они могут проявляться в большей или меньшей степени. От преобладания той или другой окраски зависит та польза, которую аристократия может приносить государству. Она может быть либо цветом, либо отребьем общества, либо руководителем его в государственной и общественной жизни, либо пеной, всплывающей наверх по своему легковесно. Вообще, чем выше и краше начало, тем противнее его извращение. Это вполне прилагается к аристократии. Но преобладание в ней тех или других качеств зависит не от произвола, а главным образом от того, как она сложилась исторически. Свойства монарха определяются рождением и воспитанием; свойства аристократии вырабатываются историей. Из всех политических форм это наиболее историческая. Не только нельзя произвольно сообщить ей те или другие свойства, но невозможно ее создать. Это - самородная сила, которая, обладая избытком материальных и нравственных средств, сама собою становится во главе общества. Такого рода силы не создаются и не уничтожаются по произволу. Они возникают из известного порядка вещей; они держатся естественною необходимостью, историческим преданием и уважением к ним народа. Когда же они рушились вследствие внутреннего разложения или неспособности совладать с новыми жизненными задачами, их нельзя восстановить. Все попытки создать или воссоздать аристократию совершенно несостоятельны. Можно создать только титулы и внешний почет, которые лишены всякого внутреннего содержания и уносятся при первом толчке.

Первоначально аристократия образуется из родового или из сословного порядка; но обыкновенно она утверждается завоеванием. Это и ставит ее во главе государственного строя. Если одно племя покоряет другое, то первое становится в привилегированное положение относительно второго. Так произошла большая часть древних аристократий. Способ покорения может быть, впрочем, разный. Пришедшие извне завоеватели могут поселиться среди побежденных, как в Спарте; или же победители остаются на своих местах и селят около себя побежденных, как было в Риме. Если же завоевателем является не целое племя, а дружина, то она становится аристократией, а вожди ее получают первенствующее общественное положение. Но аристократия может образоваться и мирным путем. Из племени выделяются старшие роды, или к старым поселенцам примыкают новые, которые получают меньшие права. Наконец, естественное превосходство богатства, знатности и общественного положения может перейти в юридическое через то, что знатные роды присваивают себе исключительное обладание властью. Так было при переходе средневековых вольных общин в государственные формы нового времени.

Становясь во главе государства, аристократия вступает в двоякого рода отношения: к монарху, где он есть, и к народной масс. Как общее явление, борьба с монархом составляет первую эпоху в развитии аристократии. Эти два элемента стоят во главе государства, а потому между ними естественно возникает соперничество. Вопрос состоит в том, который из них получит перевес. Это зависит главным образом от внутренней крепости и силы аристократического элемента. В этом отношении родовая аристократия имеет весьма значительные преимущества перед сословною. Мы видели, что родовой порядок, основанный на естественных, упроченных временем отношениях, на внутреннем расчленении племени, заключает в себе все условия силы и единства. Отсюда внутренняя связь и крепость образующейся из него аристократии. Монархическая власть не в состоянии с нею соперничать. Отсюда падение монархии во всех древних государствах, как Греции, так и Италии. Но затем наступает вторая эпоха - борьба аристократии с подвластным населением, которое, в свою очередь, стремится к уравнению в политических правах. Нужна необыкновенная внутренняя дисциплина среди владычествующего сословия для того, чтобы оно могло в течение долгого времени сохранить неизменным свое положение. Пример тому представляет, может быть, только одна Спарта. Обыкновенно же аристократия или падает в борьбе, или идет на уступки. Первое имело место во всех почти греческих республиках. Такой исход означает, что аристократия не умела справиться с своею задачей: в ней частные интересы преобладали над общими; исключительность и своекорыстие получили перевес над политическим смыслом. Это и ведет ее к падению. В Риме, напротив, внутренняя дисциплина соединялась с достаточною гибкостью, чтобы применяться к новым условиям; римская аристократия, как уже замечено, явила себя образцом политического смысла, вследствие чего она не только сохранила руководящее положение внутри, но и покорила весь мир.

Совершенно иной характер имела аристократия сословная при своем вступлении на историческое поприще. Она возникла из средневековой дружины, основанной на свободном договоре вольных людей с предводителем. Внутренней, прочной связи в ней не было; все держалось частными отношениями, которые, с основанием вотчинных и феодальных княжеств, получили более или менее постоянный характер. Когда эти княжества стали превращаться в настоящие государства, монарх явился в них представителем общественного единства, в противоположность дробным средневековым силам, во главе которых выступала аристократия. И тут между обоими элементами неизбежно должна была произойти борьба, в которой, однако, монарх, как носитель нового, высшего начала, в конце концов должен был остаться победителем. Там, где аристократия восторжествовала, государство разложилось. Такова была судьба Германской империи, где, однако же, каждое отдельное владение образовало маленькое абсолютное государство с князем во главе. Если же государство сохранило свою цельность, торжество аристократии повело к анархическому порядку и окончательному внутреннему разложению, как было в Польше. Только в небольших общинах, где городовая аристократия утвердилась благодаря своей внутренней связи, она долга могла держаться во главе правления, с устранением всякого монархического элемента, пока наконец демократическое развитие новейшего времени не унесло окончательно этих остатков средневековых формаций.

Но и торжество монархии не везде сопровождалось одинакими последствиями. Там, где оно было полное и где, вследствие этого, аристократия потеряла все свое политическое могущество, она столпилась около двора, стараясь заменить утрату прав упорным сохранением привилегий. Но именно через это она перестала быть руководительницею общества и потеряла свое политическое и историческое значение. Она явилась не существенным элементом общественной жизни, а помехою развитию. Своекорыстные цели заслонили в ней стремление к общему благу. В таком положении получили перевес именно худшие стороны аристократии. Такова была в особенности аристократия французская, которая может служить типом вельмож, обратившихся в придворных. При блестящих наружных качествах она утратила всякий политический смысл, а потому и всякое право на политическое существование. Цепляясь за свои привилегии, свободная от податей, пользуясь милостями правительства, которое выколачиваемые из народа деньги расточало праздным царедворцам, она возбуждала против себя низшие классы. Окружая монарха раболепством и лестью, она затягивала его в свои частные интересы и тем влекла самую монархию к падению. Во времена революции она покинула отечество и сражалась против него в рядах неприятеля; когда же наступила Реставрация, она своими безумными стремлениями и отсутствием всякого понимания истинного положения вещей вовлекла монархию во вторичную гибель. Одним словом, противоречие между притязаниями и способностью обнаружилось тут вполне.

Напротив, там, где аристократия имела достаточно внутренней крепости, чтобы не дать себя раздавить, и достаточно политического смысла, чтобы не поддаться обольщениям двора и сохранить связь с народом, она успела удержать свое высокое общественное положение. В Англии она вступила в союз с средними классами против стремлений королей к абсолютизму. Этим союзом двух первенствующих общественных сил монархия была окончательно побеждена; аристократия стала во главе государственного управления. Она отказалась от всяких гражданских привилегий, от крепостного права, от свободы от податей для сохранения своего политического могущества. Младшие сыновья лордов были уравнены с простолюдинами. Когда же затем наступила новая эпоха демократического развития, она своевременными уступками умела удержать свое положение Доселе она остается частью руководительницею, частью умерительницею политического движения. После римской аристократии английская всех более отличается политическим смыслом. За нею следует аристократия венгерская, благодаря которой небольшое государство, стесненное между могучими соседями, с разноплеменным составом, под иностранною династией, играет видную роль в политическом мире.

Таким образом, свойства аристократии вырабатываются из тех отношений, в которые она исторически поставлена, и в свою очередь содействуют созданию этих отношений. Можно сказать, что высокие качества аристократии проявляются только там, где она становится действительною политическою силой и защитницею народных прав. Только при этом условии она имеет крепкие корни в народной жизни и пользуется заслуженным почетом. Напротив, в придворной аристократии выказываются худшие ее свойства. Выше было приведено суждение Монтескье, основанное на всемирном опыте.

Однако и политическое могущество аристократии далеко не всегда служит ко благу народа. Лучшие ее качества развиваются лишь там, где она встречает сдержки, как в монархии, так и в других классах общества. Сдержки приучают людей умеренно пользоваться властью, оказывать должное внимание чужим интересам, иметь ввиду не свою только, а общую пользу. В аристократии, не знающей сдержек, развиваются опять худшие ее свойства. Примером может служить польская знать. Она имела перед собою монарха, лишенного почти всяких прав, и порабощенную, безмолвную массу; среднее сословие почти совершенно отсутствовало. Вследствие этого она предавалась необузданному своеволию, которое привело, наконец, государство к полному разложению.

Важное влияние имеют при этом и естественные условия страны. Необходимое для аристократии единство корпоративного духа, очевидно, труднее вырабатывается в большом государстве, нежели в малом. Дальность расстояний и разнообразие условий влекут ее врозь. Рождаются различия интересов и взглядов при трудности взаимных сношений. Каждый могучий вельможа стремится только к тому, чтобы быть властителем у себя дома, не заботясь об остальных. При таком духе, преобладание аристократии ведет к разложению государства, как в Германии, или же оно объединяется силою монархии, как во Франции, и тогда аристократия теряет свое политическое значение. Созданию общего корпоративного духа сильно содействует островное положение страны: отделяя народ от других, оно дает ему внутреннюю связь. Это было одною из причин крепости аристократического элемента в Англии. Но, вообще, чистые аристократии установляются только в малых государствах, где центром служит небольшая община. Таковы были Спарта, Рим, Венеция, Берн. При таком условии члены высшего сословия могут всегда сойтись, сговориться, принять общие меры, создать постоянные учреждения, иметь бдительный надзор и за самими членами высшего сословия, и за народом. В малом государстве нужно и меньше средств; не приходится, в случае нужды, прибегать к помощи народной массы, что неизбежно возбуждает в последней стремление к приобретению прав. В небольшой общине аристократия, обладающая политическим смыслом, может долго сохранять свое владычество.

Из сказанного ясно, какие для этого следует принимать меры и какие должны употребляться орудия и способы действия.

В аристократии важно, прежде всего, внутреннее взаимное отношение членов. Здесь нет естественного единства, как в монархии; нужно соглашение воль, а для этого требуется общее их направление. В этих видах надобно устранить всякие постоянные причины раздоров, а таковою является неравенство прав. Галлер, который сам был бернский патриций и хорошо знал все выгодные и темные стороны аристократического правления, настаивает на том, что равенство прав в среде владычествующего сословия составляет первое и необходимое условие его долговечности. Юридическому делению аристократии на высшую и низшую он противополагает то, что он называет естественным патрициатом, то есть возвышение родов, отличающихся знатностью, богатством, заслугами. Не пользуясь особыми правами, они должны признаваться всеми за естественных руководителей корпорации. Иначе неизбежны внутренние раздоры, которые ведут аристократию к падению*(69). Фактическое же неравенство установляется силою вещей, вследствие законов, обеспечивающих материальное благосостояние членов владычествующего сословия. Для того чтобы аристократия могла держаться, необходимо, чтобы богатство знатных родов сохранялось непоколебимо, переходя от поколения к поколению. Средством для этого служат гражданские законы, ограждающие аристократическое достояние от произвольного отчуждения и сохраняющие его в одних руках. Таковы право первородства, фидеикоммиссы, субституции. Но все это дает преимущество старшим членам семьи; младшие же обделяются, а потому беднеют. Между тем владычествующая аристократия не может приравнять их к простолюдинам. Это возможно только при смешанном устройстве, в котором и низшие классы пользуются значительными политическими правами. В чистой же аристократии такое уравнение порождает массу недовольных, которые своим происхождением принадлежат к владычествующему сословию, а между тем лишены всяких прав, следовательно находятся в ложном положении, из которого они необходимо стремятся выйти. Этим подрывается самое начало аристократии, которая, будучи основана на наследственности положения, не может выкидывать собственных собратий из своей среды. Только сохранение за младшими сыновьями высших прав может сколько-нибудь вознаградить их за потерю состояния. Но раз они остаются членами сословия, а между тем материальное их благосостояние умаляется, неизбежно установляется различие богатых и бедных. С тем вместе приходится изыскивать средства для поддержания последних. Всего выгоднее для аристократии приобретение подвластных земель и колоний, которые дают доходные места обделенным членам. Этим в широких размерах пользовалась Венеция. Этим в значительной степени поддерживаются и младшие отрасли аристократических родов в Англии. Колонии дают исход и всем недовольным. Отсюда широкое развитие колониальной политики в аристократических государствах, понимающих потребности своего положения.

Но для устранения недовольных и для предупреждения козней необходимы еще иные средства. Они заключаются в постоянных учреждениях, охраняющих единство сословия и пресекающих всякие злоупотребления власти. В Общем Государственном Праве были изложены учреждения, свойственные аристократическому правлению. Главный центр тяжести лежит здесь в Малом совете, или Сенате. Большой совет, составленный если не из всех, то из значительной части членов сословия, слишком многочислен для руководства делами; в него входят разнообразные элементы, и высшие и низшие. Малый же совет содержит в себе цвет сословия, выдающихся людей, стоящих в его главе. Обыкновенно его члены пожизненены, ибо этим обеспечивается постоянство политики. Высшим образцом такого рода учреждений может служить римский сенат, состоявший из бывших сановников, приобретших опытность в государственных делах. Его неуклонной энергии и прозорливости Рим обязан своим величием. От Малого совета состоит в зависимости исполнительная власть, которой существенные признаки суть разделение власти и ее кратковременность; иначе она может сделаться опасною для владычествующего сословия, предоставляя слишком большой простор личному честолюбию. Но из всех учреждений, свойственных аристократии, важнейшую ее особенность составляет, как мы видели, власть надзирающая, которой сверяется строгое наблюдение за членами сословия и в особенности за носителями власти. Таковы были в Риме цензоры, в Спарте эфоры, в Венеции Трибунал десяти и государственные инквизиторы. Такого рода учреждения, особенно когда они составляют постоянную коллегию, имеют, однако, весьма существенные невыгоды. Если даже многое из того, что писалось о венецианском Трибунале десяти, значительно преувеличено, то нет сомнения, что орудием его деятельности была широкоразветвленная система шпионства, охватывавшая всю частную жизнь граждан. А, с другой стороны, такой тайный, безответственный трибунал, облеченной самою широкою властью, имеет естественное поползновение вмешиваться во все государственные дела и все забирать в свои руки. Рим не имел нужды давать своим цензорам такие широкие полномочия, ибо там республика была смешанная и борьба происходила явно. В случае опасности, внутренней или внешней, выбирался диктатор, который облекался чрезвычайными правами. Однако и это учреждение представляет такие опасности, что чисто аристократические правления стараются к нему не прибегать. Нужно было необыкновенное величие духа римской аристократии для того, чтобы выдвинутый ею член сословия, совершив свое дело, сложил с себя полномочия и мирно возвратился к своему плугу. Обыкновенно человеческая природа не мирится с такими переменами положения.

Значительные затруднения представляют для аристократии те орудия, которые она принуждена употреблять, в особенности войско. Это составляет самое больное место аристократического правления. Редко владычествующее сословие достаточно многочисленно, чтобы довольствоваться войском, составленным единственно из своих членов. Спартанцы были собственно оседлою дружиной; но и они принуждены были вооружать лакедемонян, а иногда даже илотов. При постоянных войнах волею или неволею приходится призывать к оружию подвластных, а это ведет к тому, что последние требуют себе прав. Это и было главною причиной развития демократии как в Греции, так и в Риме. В последнем народные собрания по центуриям, представлявшие организованное войско, мало-помалу вытеснили собрания по куриям, составленных из одних патрициев. Если же аристократия не доверяет народу, остается прибегать к наемному войску, а это еще опаснее, ибо оно ничем не связано с государством, кроме частной выгоды, которая может побудить его обратиться против самих нанимателей. Это испытал Карфаген. При постоянных войнах войско, вербованное даже из граждан, вследствие привязанности к победоносному вождю, может сделаться опасным для государства. Римская республика пала, когда она, вследствие обширных завоеваний, принуждена была держать постоянные армии, которые в течение целого ряда лет оставались под начальством одного и того же вождя. Честолюбие полководцев привело сперва к беспрерывным междоусобиям, а затем к установлению единовластия. Аристократии, желающие сохранить свое положение, должны поэтому воздерживаться, по возможности, от войн; но и это имеет свои невыгодные стороны: погруженные в мирную рутину или предаваясь ничем не сдержанному своеволию, недостаточно огражденные от внешних опасностей, они внутренне слабеют и, наконец, делаются жертвою соседей. Так пали Польша и Венеция.

Несравненно меньшие затруднения представляют орудия гражданского управления. Как сказано выше, аристократия имеет в себе самой неисчерпаемый источник правительственных преданий и правящих лиц. Главная задача состоит в том, чтобы сдерживать последних в должных границах. Самовластный правитель может сделаться опасным для государства. Это касается в особенности управления областей. Цезарь, утвердившись в Галлии, обратился против самого Рима. С другой стороны, необузданное самовластие, порождая невыносимые притеснения, ведет к восстаниям, которые особенно опасны при отсутствии постоянного войска или при недоверии к военным силам. И тут счастливый полководец может сделаться властителем государства. Чем оно обширнее, тем опасность больше и тем труднее с нею справиться. В Риме, в последние времена Республики, неограниченная власть проконсулов была источником самых неслыханных вымогательств, а вместе признаком внутреннего бессилия правительства. Лучшая система для аристократии, желающей сохранить свое владычество, состоит в том, чтобы предоставить подчиненным широкое самоуправление, поставляя от себя только высшие правящие лица и соблюдая над ними строгий контроль. Галлер особенно настаивает на необходимости уважения к правам и привилегиям подвластных общин и корпораций, ибо это одно обеспечивает охранение законного порядка и самых прав владычествующего сословия*(70).

Вообще, умеренность в отношении к народу должна быть главным руководящим началом разумного аристократического правления. Силу власти следует обращать против всяких тайных козней и явных попыток к возмущению, но в обыкновенном порядке умеренность в пользовании правами составляет первое условие долговечности для аристократии, более, нежели для какого либо другого образа правления. Это одно делает владычество привилегированного сословия сносным для подданных и привязывает их к порядку, ограждающему их частные права и их интересы. Так поступали Венеция и Берн. Римляне возводили подвластные племена, сохранявшие к ним верность, на степень союзников и даже римских граждан. Только отдаленный и дряхлый Восток отдавался ограблению. Польская знать, напротив, никогда не помышляла о соблюдении умеренности: подвластные подвергались беспощадному притеснению, но это и привело ее к падению.

Умеренность должна проявляться не только в способах управления, но и в личном обхождении с людьми. И в этом отношении бернский патриций дает самые мудрые советы своим собратьям*(71). Ничто так не возбуждает неприязни, как высокомерие и чванство, особенно когда требования внешнего почета находятся в явном противоречии с внутренним содержанием. Притязания и замашки аристократии, гордой своим происхождением и смотрящей свысока на людей, несравненно выше ее стоящих по уму, знаниям, заслугам и нравственному достоинству, могут восстановить против нее все, что есть образованного, даровитого и независимого в народе. Только гуманным личным обхождением она может заставить независимых людей примириться с ее привилегиями. Аристократия столь же, если не более, нежели монархия, должна стараться привязать к себе сердца подвластных. Истинный вельможа познается учтивым и ласковым обхождением с людьми, даже стоящими гораздо ниже его. Только этим приобретается клиентела, а с тем вместе и нравственная опора в низших классах. Галлер советует даже избегать всяких внешних знаков пышности и роскоши, чтобы не подавать повода к зависти и нареканиям.

При всем том он признается, что нет возможности избегать неприязненных чувств именно высших слоев народа, тех, которые образованием и богатством стоят ближе всего к аристократии, а потому являются естественными ее соперниками. И чем более развивается масса, тем это соперничество становится опаснее. Против этого есть только одно средство: принятие способнейших людей из народа в свою среду. Этим открывается законное поприще честолюбиям, которые иначе примыкают к недовольным и начинают строить козни, тем более опасные, чем способнее лица. С другой стороны, этим укрепляется и самая аристократия, которая в способнейших людях приобретает новые силы. Однако это возведение в высший сан не должно доставаться слишком легко; оно должно быть увенчанием поприща, посвященного пользе отечества. Аристократия сохраняет свое высокое положение единственно тогда, когда приобщение к ней считается высшею наградой для подвластных. Если же средние классы достигли такого развития, что приобщение более или менее значительной части их к политической жизни составляет насущную потребность, то лучше прямо перейти к смешанному устройству. Таков и есть обыкновенный исход аристократического правления, если оно не падает вследствие внешнего толчка.

Этот исход может быть ускорен политикою, противоположною той, которая указана выше. Аристократия падает: 1) вследствие внутренних раздоров, которые ведут либо к переворотам, либо к вмешательству иностранных держав; 2) вследствие слабости сил или даже вырождения владычествующего сословия, что делает его жертвою могучих соседей; 3) вследствие притеснений, вызывающих восстания, которые могут вести к низвержению правительства; 4) вследствие войн, которые, требуя усиленного содействия низших классов, побуждают последних предъявлять притязания на соответствующие их заслугам политические права; 5) вследствие естественного роста особенно средних классов, которые, умножая свое умственное и материальное достояние, стремятся к занятию подобающего им положения в государстве. А так как последняя причина составляет результат всего исторического развития человечества, то рано или поздно чисто аристократическое правление обречено на падение. Аристократия должна сделаться не исключительно господствующим, а одним из существенных элементов государственной жизни. В этом состоит истинное ее историческое призвание. Мы видели, что лучшие ее качества развиваются не там, где она владычествует безгранично, а там, где она встречает сдержки со стороны других. И в свою очередь, как независимый политический элемент, она служит самою сильною сдержкой как монархии, стремящейся к неограниченной власти, так и демократии, все подчиняющей воле большинства. В системе смешанных правлений аристократия находит настоящее свое место и значение не как преходящая только форма, а как прочный элемент политического здания. Но для того чтобы занять такое место, она должна быть подготовлена предшествующим историческим развитием; она должна выработать в себе те качества, которые делают ее способною стоять во главе народа с пользою для государства. В мире не много есть аристократий, достойных такого положения.