философия науки настаивала на независимости природы от общества, социология научного знания в наиболее радикальной интерпретации (как у Коллинза) – на вторичности мира природы, полностью производного от общества. Теория акторских сетей предлагает прекратить это разделение, утверждая, что миры Природы и Общества неразрывно переплетены друг с другом в акторских сетях, в которых Общество представлено людьми, а Природа – «не-людьми» или «артефактами», способными к деятельности. Помимо людей и артефактов, классификация актантов Каллона включает также предыдущее знание, которое может использоваться в обоснование своей точки зрения и укрепления сети, и деньги – необходимый ресурс, наличие которого повышает шансы любого предприятия. Эти четыре идеальных типа актантов могут смешиваться между собой и образовывать «гибриды», так же участвующие в сетях93.

Главный момент в перемене перспективы теории акторских сетей по сравнению с социологией научного знания – отказ от доминирования социального, что с предельной наглядностью проявилось в изменении подзаголовка «Лабораторной жизни» при ее переиздании в 1986 г.: вместо «Социальное конструирование научных фактов» - «Конструирование научных фактов». Два провозглашенных принципа – «универсальный агностицизм» - неприятие всех наукообразных объяснений, так как в их основе заведомо лежит ложное противопоставление Природы и Общества, и «универсальная симметрия» - использование единого подхода к объяснению как естественнонаучных, так и социальных явлений: смысл любого знания может быть раскрыт только путем исторической реконструкции его формирования, в котором неизбежно участвуют все виды актантов, в том числе и «не-люди».

«Эпистемические культуры» К. Кнорр-Сетины

Если Латур и его соратники по теории акторских сетей перешли от социологии к формированию новой философии науки, то дальнейшее развитие этнометодологического подхода, в духе которого была выдержана «Лабораторная жизнь», состоялось в работах немецкого социолога Карен Кнорр-Сетины. Она предложила наиболее детальный анализ науки из всех, проведенных этнометодологическим направлением. Ее работы также сыграли одну из определяющих ролей в пересмотре положений «сильной программы». Отталкиваясь от идей Барнса о руководящей роли интересов в формировании знания, она

вто же время указывала, что сильная программа не смогла дать описания «цепи событий,

врезультате которых появляется объект знания, соответствующий предопределившему

93 См. Callon M. Techno-economic Networks and Irreversibility // A Sociology of Monsters: Essays on Power, Technology and Domination, ed. Law J. N.Y.: Routledge, 1991. P. 132-61.

124

его социальному интересу»94. Этот недостаток связан с тем, что социологи не проработали переход от социальных интересов, приписываемых индивиду в силу его групповой принадлежности, происхождения и т.п., к собственным ценностям и убеждениям индивида, которые, в сущности, и определяют его поведение. Восполнить эту ошибку можно только путем обращения к микроуровню научной деятельности, к разбору работы ученого до мельчайших элементов. По мнению Кнорр-Сетины, индивидуальные убеждения ученых находят выражение в исследовательской деятельности буквально на каждом шагу. Они проявляются на всех стадиях создания научного результата. В исходной точке, в ходе некоторого измерения, которое признается ключевым процессом научной деятельности, выбор может проявляться в выборе технологии измерения, подхода к разделению между «шумом» и «сигналом», отборе «брака» - нерепрезентативных результатов и т.д. Учитывая сложность современных экспериментов, в науке практически нет измерений, которые протекают без вмешательств ученого. Далее, результат облекается в форму, в которой его предполагается представить сообществу. Он может быть скомбинирован с другими результатами, его значение может измениться под влиянием нового контекста, в конце концов, он может быть заменен более свежим или более подходящим результатом или вообще исключен из окончательного варианта публикации. Таким образом, лаборатории занимаются именно конструированием данных

– десятки, а то и сотни моментов вмешательства ученых в научный процесс, когда судьба данных ставится в зависимость от их выбора, предопределяет практически полное доминирование социального, выраженного в индивидуальном, над объективностью. Научные результаты – это «определяемые контекстом конструкции, которые несут отпечаток случайных обстоятельств и структуры интересов, определяющих течение процесса, результатом которого они являются»95.

Вопрос принятия результатов в общий фонд знания также решается, исходя из социальных критериев: «Стандарты, которым должны соответствовать идеи, возникшие в лаборатории, также не связаны с миром теоретических объяснений. Они определяются миром научного оборудования и научного сотрудничества, шансами на издание и вложенными в проект средствами»96. Основанием для принятия результата является вовсе не убежденность большинства, что данные результаты «истинны», а их целесообразность

94Knorr-Cetina K. Ethnographic Study of Scientific Work: Towards a Constructivist Interpretation // Knorr-Cetina K., Mulkay M. (eds.) Science Observed: Perspectives on the Social Study of Science. London: Sage, 1983. P. 116.

95Knorr-Cetina K. Fabrication of Facts: Toward a Microsociology of Scientific Knowledge // Stehr N., Meja V. (eds.) Society and Knowledge: Contemporary Perspectives in the Sociology of Knowledge. New Brunswik: Transaction, 1984. P. 227.

96Knorr-Cetina K. The Scientist as an Analogical Reasoner: A Critique of the Metaphor Theory of Innovation // Knorr-Cetina K., Krohn R., Whitney R. (eds.) Social Process of Scientific Investigation. Sociology of the Sciences Yearbook 4. Dordrecht: Reidel 1981. P. 43.

125

для дальнейшей исследовательской деятельности. Особенно важным здесь является вопрос обеспечения стабильного поступления ресурсов, необходимых для работы, и именно от того, насколько публикация сможет поспособствовать обеспечению притока средств, чаще всего зависят решения об опубликовании результатов.

Такое «растворение» науки в социальном процессе остро поставило вопрос о ее уникальности. В своей более поздней работе «Эпистемические культуры» Кнорр-Сетина фактически лишает науку особого статуса. В первую очередь, она оспаривает правомерность утверждения о существовании некоторой единой «науки» на основе присущего всем ее дисциплинам особого научного метода. По ее мнению, социология науки показала колоссальные различия между методиками различных дисциплин, лишающие смысла разговоры об общем методе. Что же касается того, что объединяет все науки, – стремления к достоверности, устойчивости результатов и опоры на здравый смысл – то эти принципы не могут служить основанием для обособления, так как с таким же успехом характеризуют большинство современных профессиональных, «экспертных» культур. Именно доминирование этих культур в обществе превращает его в «общество знаний». Дистанция же, которая отделяет в этом обществе научные дисциплины от других типов «эпистемических культур», не больше, чем дистанция между самими этими дисциплинами.

Хотя все науки и заняты производством знания, их «производственные механизмы» в корне отличаются друг от друга. Более того, дисциплины используют принципиально разные критерии определения того, что собственно может считаться знанием – правила экспериментирования, представления о подлинности, соотношение теории и практики определяются исключительно внутридисциплинарными стандартами, колоссальные отличия между которыми исключают существование универсальных научных норм. Научные сообщества любой специализации заняты получением истинного знания, но, подобно национальным культурам, они характеризуются принципиально отличающимися символическими системами и практиками.

Так же, как и у других конструктивистов, главным полем научной деятельности у Кнорр-Сетины признается лаборатория. Однако ее анализ «лабораторной жизни» идет дальше, чем это было у Латура и Вулгара. В лаборатории ученые не просто общаются с «запредельным», они занимаются созданием реконструкций реальности. Кнорр-Сетина выделяет три различных подхода, которые используют экспериментаторы, принадлежащие к различным «культурам». Первый, характерный для социальных наук, это буквальное воспроизведение реальности, как это происходит, в частности, в юридической социологии: исследователи пытаются максимально приблизить

126

экспериментальную ситуацию к настоящему судебному заседанию. Второй, используемый в биологических науках, - предполагает вычленение отдельных процессов, которые в естественных условиях невозможно наблюдать отдельно от сопутствующих явлений. Для этой цели выделяются или создаются особые материалы, которые не встречаются в природе, и эксперимент заключается в манипуляциях с ними. Этот подход отличается от первого тем, что ему присуща принципиально иная степень вмешательства в эксперимент: вместо моделирования и наблюдения здесь имеет место постоянное воздействие на наблюдаемый объект. И, наконец, третий вариант – экспериментирование с некоторыми следами явлений, само существование которых лишь предполагается. Так, эксперименты в области физики высоких энергий заключаются в считывании сигналов, которым с определенной долей вероятности сопутствуют теоретически предполагаемые события.

Из такого разнообразия экспериментальных подходов уже следует, что разным наукам свойственны разные эпистемологии. Условия состоятельности эксперимента и критерии приемлемых данных практически несопоставимы в социологических, биологических и физических экспериментах. Однако разница этим не ограничивается. Основной смысл лабораторной работы заключается в создании новых уникальных условий, отличающих данный эксперимент от естественной среды, от экспериментальных условий в других дисциплинах (это собственно служит основанием для создания новых дисциплин), от ранее проведенных экспериментов и от конкурирующих лабораторий, работающих в той же области. Основанием для создания новой лаборатории фактически является утверждение нового способа получения истины, и чем дальше лаборатории отстоят друг от друга во времени и в дисциплинарной сетке, тем сильнее отличия между ними.

Кнорр-Сетина приводит действительно несопоставимые примеры лабораторий – Европейский центр ядерных исследований (ЦЕРН), в котором в рамках одного эксперимента работают сотни физиков, и биохимическая лаборатория в Гейдельберге, где семь биологов могут одновременно заниматься каждый своей работой. Естественно, что различия идут гораздо дальше. Физики и биологи совершенно по-разному понимают свои задачи. Значительная часть физики высоких энергий направлена на разработку так называемого порогового знания – пределов, далее которых невозможно заглянуть. Эти пределы определяются, во-первых, с помощью теорий, предлагающие свои картины явлений микромира, во-вторых, возможностями оборудования, и большая часть усилий физиков направлена именно на теоретическую проработку исследуемых явлений и конструирование необходимых приборов. Фантастическая тщательность, с которой

127

коллективы, работающие в ЦЕРН, относятся к этим вопросам, не встречается в условиях других экспериментов, где инициативность и риск могут приветствоваться и цениться выше, чем скрупулезность. Объясняется это тем, что в ЦЕРН экспериментаторы имеют дело с уникальным оборудованием, стоимость которого измеряется в десятках миллионов. Единственным способом проверить полученные данные является их сверка с теоретическими прогнозами, постройка нового коллайдера для контрольного эксперимента исключена. Именно вследствие этого необходимо с максимальной точностью определять, где находится граница познания, которую предполагается перешагнуть, и что может ждать за этой границей.

Организация экспериментов, осуществляемых на коллайдерах, аналогична процессу восприятия, определяемого высшей нервной деятельностью человека. Сигналы, получаемые из внешнего мира, сводятся к различным энергетическим воздействиям на сенсорные системы, конструирование же внешнего мира в том виде, в котором он доступен человеку, осуществляется за счет уже имеющегося в наличии знания. Интерпретация сигнала полностью определяется внутренними процессами мозга. Точно так же значение сигналов, производимых измерительными системами коллайдера, полностью зависит от теорий, которые определяют конфигурацию экспериментов, – вне этих теорий эти сигналы не имеют никакого значения. Таким образом, коллайдеры – это не приборы, позволяющие заглянуть вглубь реальности, а теоретические конструкции, которые служат насыщению теории информацией, имеющей значение только в ее рамках.

Задачи биологических лабораторий выглядят совершенно иначе. Молекулярная биология дает некоторые общие представления о генетических процессах, но большая часть того, как эти процессы протекают в каждом конкретном эксперименте, остается за гранью внимания экспериментатора. Биологи не совершают теоретическую реконструкцию всего экспериментального процесса, они вмешиваются в естественный ход вещей (например, провоцируют мутацию в эмбрионе подопытного животного) и наблюдают развитие событий. Весь путь от точки вмешательства до итогового результата не отслеживается как в силу ограниченности знаний о генетических процессах, так и возможностей ими манипулировать. В случае если результат не соответствует ожиданиям, это очень редко рассматривается как основание для пересмотра теоретических предположений. Экспериментаторы, потерпевшие неудачу, скорее всего, переходят к подгонке эксперимента «вслепую» - путем варьирования самых разных экспериментальных параметров – критериев подбора экспериментальных животных, температуры, дозы химикатов и т.д. и т.п. В конструировании этих «полуслепых

128

вариаций»97 экспериментатор руководствуется преимущественно своей интуицией и чаще всего не испытывает необходимости подробно обосновывать внесенные изменения. Первая реакция физика на неясный результат будет исследование проблемы – проверка оборудования, пересмотр перечня значимых переменных и т.п. Первая реакция биолога – преодоление этой проблемы – использование другого образца, изменение температуры эксперимента – все, что ему подсказывает интуиция. Естественно, что интуиция играет свою роль и в действиях физика, но здесь движение от интуитивной догадки до практических изменений должно пройти через рационально упорядоченное выражение догадки в символьной (математической) системе. В биологических экспериментах связь между интуицией и действиями – прямая.

Организационные условия молекулярной биологии также обладают принципиальными отличиями. Если в физике высоких энергий гигантские эксперименты, проведенные международными объединениями ученых, могут быть продолжены лишь при условии создания новых еще более крупных объединений, то в молекулярной биологии прогресс достигается в основном за счет работы одиночек и небольших исследовательских групп. Любопытно, что результаты крупнейших проектов в этой области, в первую очередь, проект по расшифровке генома человека, имеют конечной целью упрощение работы индивидуальных исследователей – итогом таких предприятий становятся доступные всем специалистам базы данных, которые позволяют избавиться от части технической, рутинной работы.

Существенные различия присутствуют также в оценке специалистов. В экспериментальной физике главным для успешной работы являются знания – теоретические и технические, касающиеся работы оборудования. В молекулярной биологии исследователь должен обладать определенными навыками, подобными плаванию или езде на велосипеде. Работа с живыми организмами, опасными химикатами и радиоактивными материалами является, по сути, формой искусства, которому нельзя научиться теоретически. Эксперименты далеко не всегда удается осуществить, следуя инструкции, для этого необходимы способности, которые обычно характеризуются словами «хватка» или «сноровка». Среди биологов распространены рассказы о подающих надежды молодых ученых, которые вынуждены были отказаться от карьеры, потому что им «не давалась» лабораторная работа. Конечно, нельзя сказать, что биологи принимают такое положение дел как должное – много усилий уходит на стандартизацию экспериментальных операций и они приносят результаты. Однако в этой эпистемической

97 Knorr Cetina K. Epistemic cultures: how the sciences make knowledge. Cambridge: Harvard University Press, 1999. P. 110.

129

культуре высокую ценность имеют тонкие, плохо уловимые навыки, позволяющие успешно проводить эксперименты там, где другие губят подопытных животных, растрачивают реактивы и портят образцы. Вследствие этого практические работы в лаборатории составляют важную часть подготовки специалистов.

Разница в оценке специалистов проявляется также и в подходах к публикациям. В физике высоких энергий фактически теряет значение индивидуальный результат – это особенно заметно в статьях, сообщающих результаты проведенных экспериментов: списки авторов занимают несколько страниц и расположены строго в алфавитном порядке. Оценка индивидуального вклада определяется внутри сообщества экспериментаторов – ключевую роль играют репутация и рекомендации, которые резко теряют в цене в случае выхода за пределы «клуба». Правда, следует заметить, что сам факт участия в экспериментах ЦЕРН уже может являться серьезным подспорьем в индивидуальной карьере, но в рамках эксперимента индивид имеет ценность лишь как часть коллектива и именно оценка коллектив определяет его значимость. В биологии, напротив, престиж лаборатории складывается из значимости работающих в ней экспериментаторов. Характерно, что количество авторов публикации редко превышает три-четыре фамилии, при этом порядок определяется в зависимости от степени вклада, а на последнее место часто попадает руководитель лаборатории – это своего рода дань за проводимую им организационную работу.

Можно отметить, что концепция эпистемических культур двигается в том же направлении, что и рассуждения Латура, предлагающего отказаться от представлений о Науке – с большой буквы – и перейти к ее исследованию как рода деятельности, вплетенной в сеть социальной активности. Этнометодология наиболее последовательно следует идее отказа от представлений о специфике научного знания. Если традиционная точка зрения, все также разделяемая большинством ученых, заключается в том, что получение нового истинного результата – главная ценность науки, то этнометодология вообще элиминирует эту ценность. С одной стороны, можно отметить, что такой подход является отражением тенденций все большего сращивания науки с государственными, а теперь и с экономическими институтами общества, неизбежным следствием которого является размывание специфических норм науки (научного этоса). С другой – критики этого направления справедливо указывают на то, что такой подход фактически лишает этнометодологов науки предмета рассмотрения. Если нормы научной деятельности лишены специфики и сама научная деятельность подчиняется тем же законам, которые действуют в области экономических и политических общественных процессов, то

130