книги2 / 10-2

строптивыми конями / И круто направлять бессильные бразды?» [Егорова, 2008].

60 См. о береге подробнее: Козубовская Г.П. Русская поэзия: миф и мифопоэтика. Монография. Барнаул: Изд-во БГПУ, 2006. С. 66-70.

61  Комментируя неизданные тексты Н. Львова, З. Артамонова предлагает письмо, адресованное жене, к которой и обращена баллада: «Гачино 30-е сентября 1797. М. Г. М. А. Вот, мой друг, как ты уехала, а государь меня послал достраивать земляной домик в чухонскую деревню; жил я там один одинехонек, в такой избе среди поля, в которой во весь мой короткой рост никогда прямо стать нельзя было. Притом погода адская, дождь, ветер, а ночью вой безумолкной от волков так расшевелили меланхолию, что мне и мальчики казалися; не мог ни одной ночи конца дождаться, а волки все воют; я представил, что они и девочку съели, да ну писать ей песнь надгробную: ничего бы этого не было, кабы ты не уехала, ночь бы себе, а мы себе. Вот как я приеду к тебе в Никольское, то и дам ноты волкам, пусть они поют, как умеют, а мне казаться будет Концертом Паезелловым» [Артамонова, 1933, с. 278]. Метатекстуальный характер письма очевиден. См. анализ баллады [Шумахер, 2015].

62  «...пустыня и хижина, являясь знаками разных миров, оказываются у Львова взаимообратимыми, и все определяется отсутствием или присутствием возлюбленной, то есть полнотой или крушением [Меднис, 2011, е. 47-48].

63 Пересечение границы, отделяющей миры, переход из мира мертвых в мир живых. Как показала А.Е. Шумахер, «”пограничное состояние” становится топикой балладного жанра в его классическом выражении» [Шумахер, 2015].

64 См. трактовку сна, воспоминания, воображения как ускользание от реальности: Сулемина О.В. Поэтические стратегии и универсальные структуры в лирике Пушкина. Дис. … канд. филол. наук. Воронеж, 2011.

65 См. у Львова: «Холод, ужас и уныние, / Дети люты одиночества, / Обвилися, как холодный змей, / И в объятиях мучительных / Держат грудь мою стесненную; / Ленно в жилах протекает кровь, / Бьется сердце, хочет выскочить, / Ищет, кажется, товарища, / С кем напасть бы разделить могло» [Львов, 1972, с. 242]. И далее: «Холод, ужас и уныние, / Вы теперь мне собеседники, / Незнакомые товарищи! / Ваши хладны узы грудь мою / Наполняют неким бедственным, / Смертоносным едким холодом...» [там же, с. 243].

66 Викторович В.А., Живолупова Н.В. Литературная судьба «Бесов» (Пушкин

иДостоевский) // Болдинские чтения-1977. Горький: Волго-Вятское изд-во, 1977. С. 119-135.

67 Бройтман С. Проблема диалога в русской лирике первой половины XIX века. Махачкала: Изд-во Дагестанского гос. ун-та, 1983.

68 Кондратьев Б.С., Суздальцева Н.В. Эпический контекст лирического сюжета («Бесы» Достоевского и «Бесы» Пушкина) // Кондратьев Б.С., Суздальцева Н.В. Пушкин и Достоевский. Миф. Сон. Традиция. Арзамас, 2002.

69  «Ужас» в “Бесах” С.Н. Пяткин связывает с национальный мифом, понимаемом в его эсхатологической специфике и с мотивами греховности человека

испасения души, эксплицированными в древнерусской литературе; именно этим и объясняется «поэтическая логика заключительного “надрывного” ак-

корда» [Пяткин, 2005, с. 66].

70  «Преодоление онтологического порога, разделяющего само бытие мира на две формы его существования жизнь и смерть» [Пяткин, 2005, с. 64]. С.Н. Пяткин возводит пушкинских «Бесов» к «эсхатологическому тексту» русской культуры [Пяткин, 2005, с. 68].

30

71 См., например, у Таборисской [Таборисская, 1995, с. 80]. Вызывает возражения трактовка сюжета как победы путешественника над бесами в школьной практике: «Герой оказывается сильнее бесов, так как продолжает свой путь вопреки их “игре” и даже вопреки той силе, которой подчинены сами бесы. Оказавшись в своем движении сильнее стихии, он одерживает победу над ней». См.: Булия Л.Г. Дорожная лирика Пушкина. [Электронный ресурс]. URL: http://russkiy295.blogspot.com/2014/02/.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Анисимова, Е. Е. Эхо Жуковского и Н.В. Гоголя в прозе И. А. Бунина 1910-х гг.: Поэтика баллады и эстетика «страшного». Статья I / Е. Е. Анисимова, К.В. Анисимов // Вестник Томского гос. ун-та. Филология. 2015. - № 1. С. 88-113.

Артамонова, З. Неизданные стихи Н. Львова / З. Артамонова // Литературное наследство. Т. 9-10. Москва, 1933. С. 264-286.

Бахтин, М. М. Собрание сочинений: в 7 т. Т.5 / М.М. Бахтин. Москва: Русские словари. Языки русской культуры, 1997. 731 с.

Белоусов, А. Ф. Стихотворение А.С. Пушкина «Зимний вечер» / А.Ф. Белоусов // Русская классическая литература. Анализ лирического стихотворения. Таллин: Валгус, 1988. С. 14-34.

Болотникова, О. Н. «Дева у окна» и «стук у врат»: семантика мотивов окна и двери в русской литературе 1800-1830-х гг. / О.Н. Болотникова // Вестник Томского государственного университета. 2016. № 405. С. 5-15

Бройтман, С. Н. Тайная поэтика Пушкина / С.Н. Бройтман. Тверь: Издво Твер. гос. ун-та, 2002. 110 с.

Гинзбург, Л. Я. Литература в поисках реальности / Л.Я. Гинзбург. Ленинград: Советский писатель, 1987. 400 с.

Гостева, А. Г. Страх / ужас / А.Г. Гостева, О.В. Сулемина // Русские литературные универсалии (типология, семантика, динамика): коллективная монография. Воронеж: Издательско-полиграфический центр «Научная книга», 2011. С. 274-369.

Душина, Л. Н. М.Н. Муравьев и русская баллада / Л.Н. Душина // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. Ленинград, 1978. С. 39-49.

Егорова, Л. Н. «Ретив и смирен верный конь»: лошади в жизни и творчестве Пушкина / Л.Н. Егорова // Хозяева и гости усадьбы Вязёмы. Материалы XV Голицынских чтений. 26-27 января 2008 г. Большие Вязёмы: ГИЛМЗ А.С. Пушкина, 2008. URL: http://www.proza.ru/2008/10/31/16.

Кихней, Л. Г. Мотив езды на лошадях в творчестве Владимира Высоцкого и проблема жанровой памяти / Л.Г. Кихней, Т.В. Сафарова // Владимир Высоцкий: Взгляд из XXI века. Материалы третьей международной научной конференции. Москва, 2003. С. 345-363. URL: http://www.bards.ru/press/ press_show.php?id=1602.

Кошелев, В. А. «Бесы разны…» / В.А. Кошелев // Кошелев В.А. Пушкин: история и предания. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000. С. 195237.

Кошелев, В. А. Предложение выпить. «Зимний вечер» Пушкина / В.А. Кошелев // Литература. 2003. № 5. URL: http://lit.1september.ru/article. php?ID=200300505.

31

Магомедова, Д. М. К специфике сюжета романтической баллады / Д.К. Магомедова // Поэтика русской литературы. Москва: Изд-во РГГУ, 2001.С. 38-45.

Маркович, В. М. Балладный мир Жуковского и русская фантастическая повесть эпохи романтизма / В.М. Маркович // Жуковский и русская культура. Москва: Наука, 1987. С. 138-168.

Меднис, Н. Е. Мотив пустыни в лирике Пушкина / Н.Е. Меднис // Меднис Н.Е. Поэтика и семиотика русской литературы. Москва: Языки славянской культуры, 2011. С. 46-52.

Медриш, Д. Н. Народно-поэтические мотивы в стихотворении Пушкина «Зимнее утро» / Д.Н. Медриш // Русская речь. 2002. № 1. С. 108-112.

Мерилай, А. Э. Вопросы теории баллады. Балладность / А.Э. Мерилай // Ученые записки Тартуского университета. Поэтика жанра и образа. Труды по метрике и поэтике. Вып. 879. 1990. С. 3-16.

Океанский, В. П. Культура нового времени: герменевтический обзор / В.П. Океанский. Шуя: центр кризисологических исследований ВПО, 2011. С. 44-53.

Пеньковский, А. Б. Нина: культурный миф золотого века в лингвистическом аспекте / А.Б. Пеньковский. Москва: Индрик, 1999. 640 с.

Петрунина, Н. Н. «Полководец» / Н.Н. Петрунина // Стихотворения Пушкина 1820-1830-х годов. Ленинград: Наука, 1974. С. 278-305.

Прозоров, Ю. М. «Ужасное» в эстетике и в поэзии В.А. Жуковского / Ю.М. Прозоров // Horror в литературе и искусстве. Сборник статей. Санкт-Пе- тербург, Тверь, 2015. С. 39-53.

Проскурин, О. А. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест / О.А. Проскурин. Москва: Новое литературное обозрение, 2001. 438 с.

Пушкин, А. С. Собрание сочинений: в 10 т. Москва: Изд-во АН СССР, 1956 -1958 / А.С.Пушкин. Т. II. 558 с.; Т. III. 558 с., Т. 5. 638 с.

Пяткин, С. Н. «Кони снова понеслися...»: о возможном мифомотиве в «Бесах» А. С. Пушкина / С.Н. Пяткин // Вестник Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. 2005. № 33. С. 62-69.

Сендерович, С. Я. Фигура сокрытия: избранные работы: в 2 т. Т. 1. О русской поэзии XIX и XX веков. Об истории русской художественной культуры / С.Я. Сендерович. Москва: Языки славянских культур, 2012. 600 с.

Сильман, Т. Заметки о лирике / Т. Сильман. Ленинград: Советский писатель, 1975. 223 с.

Сковорода, Е. В. Балладный «элемент» в структуре русской романтической повести первой трети XIX века: дис. канд. филол. наук / Е.В. Сковорода.Псков, 2001. 268 с.

Слесарев, А. Г. Мифическое начало жанра баллады: дис. канд. филол. наук / А.Г. Слесарев. Москва, 2003. 205 с.

Соколова, К. И. Элегия П.А. Вяземского «Первый снег» в творчестве А.С. Пушкина / К.И. Соколова // Проблемы пушкиноведения. Ленинград: Изд-во ЛГПИ им. А.И. Герцена, 1975. С. 67-86.

Смирнов, А. А. Черновики «Зимней дороги» Пушкина / А.А. Смирнов // Русская речь. 2008. № 1. С. 7-13. URL: http://naukarus.com/chernoviki- zimney-dorogi-a-s-pushkina.

Сурков, Е. А. Русская повесть в историко-литературном контексте XVIII

первой трети XIX века: автореферат дис. … д-ра филол. наук / Е.А. Сурков.

Кемерово, 2007. 41 с.

32

Таборисская, Е. М. Онтологическая лирика Пушкина 1826 1836 годов / Е.М. Таборисская // Пушкин: Исследования и материалы. Санкт-Петербург: Наука, 1995. Т. 15. С. 77-97. URL: http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/isf/ isf-076-.htm?cmd=2.

Чумаков, Ю. Н. Стихотворная поэтика Пушкина / Ю.Н. Чумаков.

Санкт-Петербург: Государственный Пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге, 1999. 432 с.

Шаймухаметова, Л. Н. Семантический анализ музыкального текста: [О разработках проблемной научно-исследовательской лаборатории музыкальной семантики] / Л.Н. Шаймухаметова // Проблемы музыкальной науки.

2007. № 1. С. 31-43.

Шалыгина, С. Г. Понятие «мотив» и его интерпретация в теории литературы и музыке / С.Г. Шалыгина // Социально-экономические явления и процессы. 2012. № 1. С. 250-254.

Шумахер, А. Е. Русская литературная баллада конца XVIII начала XIX века: сюжетно-мотивный репертуар и жанровые границы: дис. канд. филол. наук / А.Е. Шумахер. Новосибирск, 2015. 170 с.

Шумахер, А. Е. О жанровом своеобразии стихотворения Н. Львова «Ночь в чухонской избе» / А.Е. Шумахер // Сибирский филологический журнал. 2015. № 4. С. 29-38.

REFERENCES

Anisimova, E. E. Ekho Zhukovskogo i N. V. Gogolya v proze I. A. Bunina 1910-h gg.: Poetika ballady i estetika «strashnogo». Stat’ya I / E. E. Anisimova, K.V. Anisimov // Vestnik Tomskogo gos. un-ta. Filologiya. 2015. № 1. S. 88113.

Artamonova, Z. Neizdannye stihi N. L’vova / Z. Artamonova // Literaturnoe nasledstvo. T. 9-10. Moskva, 1933. S. 264-286.

Bahtin, M. M. Sobranie sochinenij: v 7 t. T.5 / M.M. Bahtin. Moskva: Russkie slovari. Yazyki russkoj kul’tury, 1997. 731 s.

Belousov, A. F. Stihotvorenie A. S. Pushkina «Zimnij vecher» / A.F. Belousov // Russkaya klassicheskaya literatura. Analiz liricheskogo stihotvoreniya. Tallin: Valgus, 1988. S. 14-34.

Bolotnikova, O. N. «Deva u okna» i «stuk u vrat»: semantika motivov okna i dveri v russkoj literature 1800-1830-h gg. / O.N. Bolotnikova // Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. 2016. № 405. S. 5-15

Brojtman, S. N. Tajnaya poetika Pushkina / S.N. Brojtman. Tver’: Izd-vo Tver. gos. un-ta, 2002. 110 s.

Chumakov, Yu. N. Stihotvornaya poetika Pushkina / Yu.N. Chumakov. Sankt-Peterburg: Gosudarstvennyj Pushkinskij teatral’nyj centr v Sankt-Peterburge, 1999. 432 s.

Dushina, L. N. M.N. Murav’ev i russkaya ballada / L.N. Dushina // Problemy izucheniya russkoj literatury XVIII veka. Leningrad, 1978. S. 39-49.

Egorova, L. N. «Retiv i smiren vernyj kon’»: loshadi v zhizni i tvorchestve Pushkina / L.N. Egorova // Hozyaeva i gosti usad’by Vyazyomy. Materialy XV Golicynskih chtenij. 26-27 yanvarya 2008 g. Bol’shie Vyazyomy: GILMZ A.S. Pushkina, 2008. URL: http://www.proza.ru/2008/10/31/16.

Ginzburg, L. Ya. Literatura v poiskah real’nosti / L.Ya. Ginzburg. Leningrad: Sovetskij pisatel’, 1987. 400 s.

33

Gosteva, A. G. Strah / uzhas / A.G. Gosteva, O.V. Sulemina // Russkie literaturnye universalii (tipologiya, semantika, dinamika): kollektivnaya monografiya. Voronezh: Izdatel’sko-poligraficheskij centr «Nauchnaya kniga», 2011. S. 274-369.

Kihnej, L. G. Motiv ezdy na loshadyah v tvorchestve Vladimira Vysockogo i problema zhanrovoj pamyati / L.G. Kihnej, T.V. Safarova // Vladimir Vysockij: Vzglyad iz XXI veka. Materialy tret’ej mezhdunarodnoj nauchnoj konferencii.

Moskva, 2003. S. 345-363. URL: http://www.bards.ru/press/press_show. php?id=1602.

Koshelev, V. A. «Besy razny…» / V.A. Koshelev // Koshelev V.A. Pushkin: istoriya i predaniya. Sankt-Peterburg: Akademicheskij proekt, 2000. S. 195-237.

Koshelev, V. A. Predlozhenie vypit’. «Zimnij vecher» Pushkina / V.A. Koshelev // Literatura. 2003. № 5. URL: http://lit.1september.ru/article. php?ID=200300505.

Magomedova, D. M. K specifike syuzheta romanticheskoj ballady / D.K. Magomedova // Poetika russkoj literatury. Moskva: Izd-vo RGGU, 2001. S. 3845.

Markovich, V. M. Balladnyj mir Zhukovskogo i russkaya fantasticheskaya povest’ epohi romantizma / V.M. Markovich // Zhukovskij i russkaya kul’tura. Moskva: Nauka, 1987. S. 138-168.

Mednis, N. E. Motiv pustyni v lirike Pushkina / N.E. Mednis // Mednis N.E. Poetika i semiotika russkoj literatury. Moskva: Yazyki slavyanskoj kul’tury, 2011.

S. 46-52.

Medrish, D. N. Narodno-poeticheskie motivy v stihotvorenii Pushkina «Zimnee utro» / D.N. Medrish // Russkaya rech’. 2002. № 1. S. 108-112.

Merilaj, A. E. Voprosy teorii ballady. Balladnost’ / A.E. Merilaj // Uchenye zapiski Tartuskogo universiteta. Poetika zhanra i obraza. Trudy po metrike i poetike. Vyp. 879. 1990. S. 3-16.

Okeanskij, V. P. Kul’tura novogo vremeni: germenevticheskij obzor / V.P. Okeanskij. Shuya: centr krizisologicheskih issledovanij VPO, 2011. S. 44-53.

Pen’kovskij, A. B. Nina: kul’turnyj mif zolotogo veka v lingvisticheskom aspekte / A.B. Pen’kovskij. Moskva: Indrik, 1999. 640 s.

Petrunina, N. N. «Polkovodec» / N.N. Petrunina // Stihotvoreniya Pushkina 1820-1830-h godov. Leningrad: Nauka, 1974. S. 278-305.

Prozorov, Yu. M. «Uzhasnoe» v estetike i v poezii V.A. Zhukovskogo / Yu.M. Prozorov // Horror v literature i iskusstve. Sbornik statej. Sankt-Peterburg, Tver’, 2015. S. 39-53.

Proskurin, O. A. Poeziya Pushkina, ili Podvizhnyj palimpsest / O.A. Proskurin.Moskva: Novoe literaturnoe obozrenie, 2001. 438 s.

Pushkin, A. S. Sobranie sochinenij: v 10 t. Moskva: Izd-vo AN SSSR, 1956 -1958 / A.S.Pushkin. T. II. 558 s.; T. III. 558 s., T. 5. 638 s.

Pyatkin, S. N. «Koni snova poneslisya...»: o vozmozhnom mifomotive v «Besah» A.S. Pushkina / S.N. Pyatkin // Vestnik Novgorodskogo gosudarstvennogo universiteta im. Yaroslava Mudrogo. 33. S. 62-69.

Senderovich, S. Ya. Figura sokrytiya: izbrannye raboty: v 2 t. T. 1. O russkoj poezii XIX XX vekov. Ob istorii russkoj hudozhestvennoj kul’tury / S.Ya. Senderovich. Moskva: Yazyki slavyanskih kul’tur, 2012. 600 s.

Sil’man, T. Zametki o lirike / T. Sil’man. Leningrad: Sovetskij pisatel’, 1975.223 s.

34

Skovoroda, E. V. Balladnyj «element» v strukture russkoj romanticheskoj povesti pervoj treti XIX veka: dis. kand. filol. nauk / E.V. Skovoroda. Pskov, 2001. 268 s.

Sokolova, K. I. Elegiya P.A. Vyazemskogo «Pervyj sneg» v tvorchestve A.S. Pushkina / K.I. Sokolova // Problemy pushkinovedeniya. Leningrad: Izd-vo LGPI im. A.I. Gercena, 1975. S. 67-86.

Smirnov, A. A. Chernoviki «Zimnej dorogi» Pushkina / A.A. Smirnov // Russkaya rech’. 2008. № 1. S. 7-13. URL: http://naukarus.com/chernoviki- zimney-dorogi-a-s-pushkina.

Surkov, E. A. Russkaya povest’ v istoriko-literaturnom kontekste XVIII pervoj treti XIX veka: avtoreferat dis. … d-ra filol. nauk / E.A. Surkov. Kemerovo, 2007. 41 s.

Shajmuhametova, L. N. Semanticheskij analiz muzykal’nogo teksta: [O razrabotkah problemnoj nauchno-issledovatel’skoj laboratorii muzykal’noj semantiki] / L.N. Shajmuhametova // Problemy muzykal’noj nauki. 2007. № 1.S. 31-43.

Shalygina, S. G. Ponyatie «motiv» i ego interpretaciya v teorii literatury i muzyke / S.G. Shalygina // Social’no-ekonomicheskie yavleniya i processy. 2012.№ 1. S. 250-254.

Shumaher, A. E. Russkaya literaturnaya ballada konca XVIII nachala XIX veka: syuzhetno-motivnyj repertuar i zhanrovye granicy: dis. kand. filol. nauk / A.E. Shumaher. Novosibirsk, 2015. 170 s.

Shumaher, A. E. O zhanrovom svoeobrazii stihotvoreniya N. L’vova «Noch’ v chuhonskoj izbe» / A.E. Shumaher // Sibirskij filologicheskij zhurnal. 2015. № 4. S. 29-38.

Taborisskaya, E. M. Ontologicheskaya lirika Pushkina 1826 1836 godov / E.M. Taborisskaya // Pushkin: Issledovaniya i materialy. Sankt-Peterburg: Nauka, 1995. T. 15. S. 77-97. URL: http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/isf/isf-076-. htm?cmd=2.

35

Г.П. Козубовская

«ТАМАНЬ» М.Ю. ЛЕРМОНТОВА И БАЛЛАДА1

В статье рассматриваются принципы встраивания в повесть «Тамань» жанровой модели баллады. Анализ некоторых мотивов (мотив тайны, слепоты, глухоты), персоносферы (двойное измерение персонажей, связь с инфернальным, безымянность и наличие имени и т.д.), двоемирия обнаруживает «мерцание смыслов», ведущее к трансформации традиционного, как и развернутый в сюжете фразеологизм о черте. Нарратологические лакуны (эпизоды погружения в воспоминания – своеобразное выпадение из настоящего), а также формы «снижения высокого», близкие к пародии (лунный пейзаж, комичное поведение Ундины, искушающей Печорина), обнажают некоторые закономерности развития прозы Лермонтова, аналогичные развитию его лирики.

Ключевые слова: баллада, мерцание смысла, мифологемы, мотив, нарратологические лакуны, пейзаж

О многожанровой природе новелл-повестей, входящих в роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени», уже шла речь в литературоведении: «Тамань» связывали с авантюрной повестью, с готической и лирической новеллой2 и т.д. Вопрос о жанровых архетипах (в частности, о балладе как жанровой модели, встроенной в «Тамань») почти не изучался3.

Обозначая типологическое сходство баллады и повести, В.М. Маркович подчеркнул, что тайна – их жанровая доминанта [Марко-

вич, 1987].

Балладный код в сюжете первой повести, открывающей «Журнал Печорина», – в обозначении конструктивного признака баллады: это встреча двух миров [Магомедова, 2006], или, встреча, имеющая роковые последствия [Сильман, 1977, с. 123]. Начало «Тамани» – обобщающая фраза, в которой спрессованы воспоминания о случившихся событиях: «Тамань – самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голоду, да еще вдобавок меня хотели утопить» [Лермонтов, 2002, т. VI, с. 262]4. В неприятных воспоминаниях варьируется тема возможной смерти, поданная в ироническом ключе: «прозаическая» смерть (от голода, от неумения плавать5 и т.д.) отсылает к пушкинским «Дорожным жалобам» («Не в наследственной берлоге,/ Не средь отческих могил / На большой мне, знать, дороге / Умереть господь сулил…» [Пушкин, 1957, Т. III,

36

с. 125]). Так, пунктирно прочерчены роковые последствия встречи, определяющие жанровый архетип. Правда, персонажи – представители потустороннего мира – замещены обычными контрабандистами.

«Балладное» в лермонтовской повести трансформируется. Тайна в «Тамани», в первую очередь, связана со структурой со-

знания Печорина. Склонность Печорина к предубеждениям, в чем он сам признается («Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч.», с. 263), вовлекает его в круговорот тайны. Как подчеркивает С.В. Савинков, «это подозрение и станет той первоначальной завязкой, которая приведет в действие “механизм” печоринской активно-

сти» [Савинков, 2004, с. 232].

«Слепота» оказалась в центре внимания лермонтоведов. О способности сверхзрения слепого мальчика пишет С.В. Савинков [Савинков, 2004]. Ему вторит М. Вайскопф, включая повесть Лермонтова в широкий романтический контекст: «…всяческие лакуны и провалы в романтизме имеют, в сущности, магическое значение, ибо сквозь них веет сверхъестественное начало – не только дьявольское, но и сакральное… Та же слепота – это культурная универсалия, которая может интерпретироватъся и в самом позитивном смысле: как знак пророческого дара, скрытых возможностей и т.п.» [Вайскопф, 2012, с. 440]. При этом М. Вайскопф оговаривает: «Намек – но всего лишь намек – на такое толкование, в данном случае клонящееся к демонизму, содержится и в “Тамани”, подозрительный герой сперва даже сомневается в слепоте мальчика, а потом удивляется ловкости его безошибочных движений, наутро казак по-своему подтверждает сомнения Печорина: “Здесь нечисто <...> Да и в самом деле, что это за слепой! ходит везде один”» (с. 267).

Нарастание тайны – в основе сюжетной динамики. Появление каждого нового персонажа ничего не проясняет, и напряжением невыясненного «держится» сюжет.

Мифопоэтический пласт, свойственный балладе, формируется в «Тамани» мифологемами – берега, воды и т.д.

«Тайна» предопределена антропонимом – названием местности: согласно одной из гипотез, «Тамань» имеет «мифологическую биографию»: это и есть «Тмутаракань», ассоциирующаяся с очень да-

37

леким местом «у черта на куличках», с краем света, с Богом забытой глубинкой6.

Всловаре В. Даля берег «(беречь, оберегать?) взаимные пределы земли и воды; смежный с водою край, полоса земли, суши; как противное воде, морю, реке, берег знач. суша, земля, материк» [Даль, 1978, т.1, с. 82]. В архаичных формах мышления «водное пространство» ассоциируется с потусторонним миром, а путешествие по воде осмыслено как путь в небытие.

В«Тамани» «нечистая хата» стоит на самом берегу моря, в маргинальном пространстве; эта пограничность усилена присутствием водной стихии. Берег – пространство, плавно переходящее в другое (земля и вода); союз и борьба двух стихий, как правило, является местом встречи представителей двух миров – здешнего и потустороннего. В фольклорно-мифологической традиции встречи, происходящие на берегу, имеют судьбоносный характер. В «Тамани» на берегу произошли встречи, несущие смысловую нагрузку.

Мифологема берега в «Тамани» приобретает семантику, сходную

стой, которую содержит пушкинская лирика: «…”берег”, в силу маргинальности, сопрягает любовь, смерть, творчество» [Козубовская, 2006, с. 66-70].

Водное пространство – граница между «этим» и «тем» светом, путь в загробное царство, место обитания душ умерших и нечистой силы. Символика воды связана с представлениями о воде как опасном «чужом» пространстве, принадлежащем потусторонним силам [Виноградова, 1995]7. Именно в море происходит роковая встреча Печорина с Ундиной, иронично обозначенная им как «сентиментальная прогулка». Вхождение Печорина в другой мир происходит как будто неосознанно: очарованный, он следует за спутницей, но при этом вроде бы не теряет рассудка. Водная стихия придает силы Ундине: она превосходит Печорина в ловкости, приобретая в воде сверхъестественные силы для борьбы с противником.

У персонажей «Тамани» – двойное измерение. С одной стороны, они опоэтизированы сознанием Печорина, устремленного навстречу разгадке. Персонажи существуют в слиянии с культурным архетипом. С другой стороны, они прозаичны в восприятии «отрезвевшего» Печорина и в авторском сознании поверх печоринского взгляда. В конечном счете, все они оказываются просто несчастными людьми.

38

Продолжая наблюдения Ж. Силади8, отметим следующее: имя Печорина, не названное в дневниковом тексте «Тамани», анаграммируется, «растворяясь» в семантике других персонажей, и это, на наш взгляд, знак, с одной стороны, невозможности для Печорина контакта с другими людьми, с другой – его демиургической власти над миром, созданным его воображением, над сотворяемым им миром-текстом.

Персоносфера повести вполне укладывается в архетип баллады: на всех печать инфернальности. В персонажах – хозяевах «нечистой» квартиры – обыгрываются архетипы слепоты, глухоты, имеющие неоднозначный смысл, реализуя мотив «кривизны», убогости.

«Белизна» глаз слепого неприятна для Печорина. «Белый цвет есть цвет существ, потерявших телесность» – отмечает В.Я. Пропп [Пропп, 1986, с. 175]. Ж. Силади отмечает, что амбивалентный белый цвет стягивает мир и персонажей в единый узел («белые стены моего нового жилища», «белая фигура», лодка с белым парусом) [Силади, 1994, с. 25]. Так, на наш взгляд, в «белом» обозначается семантика «призрачности» и недосягаемости.

Преследуя слепого, Печорин замечает, что тот легко ориентировался в пространстве: очевидно, маргинальное пространство придавало ему силы9.

Странная улыбка слепого («…она произвела на меня самое не-

приятное впечатление», с. 264) сближает его с демоническими персонажами: Так, созерцая слепого, Печорин наделяет его инфернальными признаками.

Слепой, став для Печорина источником тайны, сам того не желая, превращается в поводыря, или вожатого, чуть не приведя его к гибели10. При этом, в сущности, он оказывается несчастным, брошенным всеми человеком: «Долго при свете месяца мелькал белый парус между темных волн; слепой всё сидел на берегу, и вот мне послышалось что-то похожее на рыдание: слепой мальчик точно плакал, и долго,

долго» (с. 273). Слепой мальчик причислен к маргинальным персонажам: его слепота обретает онтологический смысл. На это указал С.В. Савинков: «Его назначение нейтрализует в нем противопоставление моря и суши, этого и того (не зря он пользуется разными языками: говорил со мной малороссийским наречием, а теперь изъяснялся чисто по-русски) и потому наделяет (для Печорина недостижимой) всевидящей полнотой внутреннего знания» [Савинков, 2004, с. 239].

39