65176307

160 Научное знание и мифотворчество...

Конкретные исторические факты извлекаются профессиональ­ ным историком в первую очередь и главным образом из аутен­ тичных источников посредством специально разработанных в на­ уке методических правил и процедур. К категории таковых аутен­ тичных источников, или первоисточников, относятся разнообразные по видам письменные и вещественные памятники прошлого, кото­ рые были созданы непосредственно самими участниками, очевид­ цами либо компетентными современниками описываемых событий прошлого тогда, когда впечатления о них еще не потускнели и глубоко не трансформировались в исторической памяти людей того времени. В основном первоисточники по истории дореволюцион­ ного Казахстана представлены текущими официальными докумен­ тами российских пограничных, а позднее колониальных ведомств, аналогичными документальными материалами Цинской империи, а также разного рода историко-этнографическими сочинениями и хрониками российских и мусульманских среднеазиатских авторов X V I—X IX вв., сохранившимися до наших дней как в рукописном, так и печатном видах.

В течение последних трех веков Казахская степь находилась сначала в сфере влияния внешней политики России, а затем в со­ ставе многонациональной Российской империи, где со временем сложилось общее для многих славянских, тюркских и монголь­ ских народов геополитическое пространство. Данное обстоятель­ ство нашло соответствующее отражение как в определенной об­ щности исторических судеб этих народов, так и в их культурно­ исторических памятниках. Вполне закономерно, что среди огром­ ного массива исторических документов различных государств, посвященных казахскому народу и Казахстану, с давних времен наиболее видное место занимает комплекс письменных докумен­ тально-исторических материалов, созданных в разное время на территории Российского государства и отложившихся в архивных фондах бывшей Российской империи и СССР . В него вошли в основном русскоязычные источники, составителями которых были сами традиционные носители русского языка (летописи, государственно-правовые акты, дипломатические и текущие, де­ лопроизводственные материалы, статистика и проч.), а также многочисленные русские переводы различных восточных мате­ риалов вместе с их оригиналами, написанными на литературном

ском языках. К последней группе относятся официальные посла ния правителей и локальной элиты казахских, среднеазиатских, Джунгарского и Калмыцкого ханств царскому правительству, ро дословные списки и графические генеалогические схемы правящих династий этих восточных государств, отдельные географические карты, служебные отчеты и путевые дневники российских чипов ников-мусульман, двуязычные записи казахских народных пре даний и прочие материалы. Следует отметить в этой связи, что широко бытующее до сих пор среди казахстанских и зарубежных обществоведов, а также в массовом сознании определение всей вышеобозначенной совокупности российских документальных па мятников именно как «русских источников» не соответствует ре альной действительности и не отражает многих социокультурных и этнолингвистических различий в происхождении этих матерпа лов и их жанрово-видового разнообразия.

Немаловажное значение для изучения истории казахского па рода и Казахстана эпохи позднего средневековья и нового пре мени имеют также устные исторические, генеалогические и топо нимические предания казахов, повествующие о борьбе их предков с джунгарами, среднеазиатскими ханствами и царской колонн альной администрацией, а также о воинских подвигах казахских ханов, султанов и батыров того времени. Большинство из них бы ли собраны в казахских аулах еще в дореволюционный период и тогда же опубликованы в российских столичных и провинциалы ных газетах и журналах. Часть неопубликованных записей этих народных произведений сохранились в личных фондах иап(>о лее видных дореволюционных собирателей казахского фольк ло ра (в фонде Г Н. Потанина в Томском государственном ун-те, фондах А. А. Диваева и М -Ж . Копеева — в ЦНБ РК и др.) и только сравнительно недавно стали достоянием широкой иптгл лектуальной общественности Казахстана. Выше уже обращалось внимание на существенные видовые особенности и несамодоста точный характер фактической информации народного фольклора как исторического источника и его вспомогательное, дополняющее значение по отношению к аутентичным письменным источникам изучаемого времени. Но даже такую вспомогательную информа ционно-познавательную функцию данная категория исторических

источников может должным образом выполнять только в том случае, если, во-первых, точно доказана подлинность происхож­ дения фольклорного материала именно как устного произведения народной памяти, а не творческой фантазии какого-нибудь идейно ангажированного нашего современника, неплохо ориентирующегося на основе школьных и вузовских учебников по истории Казахстана

в«ключевых» событиях далекого прошлого. И, во-вторых, при ус­ ловии привлечения к исследовательской работе не одного-двух на­ родных преданий об определенном событии, которые происходят из одного только кланового подразделения казахского общества или одной единственной местности, а широкого круга таких источ­ ников, записанных собирателями устного народного творчества в самых разных историко-географических ареалах Казахской степи и

вразные исторические периоды времени.

Между тем в подавляющем большинстве новейших публика­ ций по истории казахско-джунгарских отношений первой поло­ вины XVIII в. и тесно связанной с ней тематике фольклорные материалы выступают в качестве основных, а то и единственных источников необходимой исторической информации, избиратель­ но используемых для реконструкции отдельных сражений между двумя кочевыми народами и общественно-политических событий современного им прошлого. Причем авторы этих работ за редким исключением нигде не указывают ни имена своих информаторов, ни время письменной фиксации изученных фольклорных памят­ ников, что резко отличает подобный некорректный стиль приоб­ ретения нужных фактических знаний об интересующих аспектах национальной истории от общепринятых в науке методов работы с историческими источниками. Наиболее наглядно данная тенден­ ция отразилась в серии новейших статей и специальных разде­ лах обобщающих изданий, посвященных Булантинской (1727 г.), Аныракайской (1730 г.) и некоторым другим сраженям казахс­ ко-джунгарской войны 1723—1730 гг., в описании которых явно доминирует мифологическое восприятие достоточно сложной для научного познания и трудно поддающейся реставрации реальной исторической картины этих событий [29].

Следует особо отметить, что источниковедческое изучение и научно-практическое использование фольклорного жанра истори­ ческой информации до сих пор носит в историографии Казахстана

(несистемный и малопродуктивный характер, и в этом отноше­ нии работы современных профессиональных историков мало чем отличаются от исторических сочинений дилетанствующих писакмифотворцев. Большинство авторов различных исследований по истории Казахстана XVIII — середины X IX в. практически не владеют методикой компаративного системно-структурного анали­ за народных преданий, полностью заимствуют приведенные в них исторические версии без всякой внешней и внутренней критики их содержания и установления степени достоверности содержащихся

вних фактических сведений на основе сопоставления последних со свидетельствами аутентичных документальных источников и данных так называемого «внеисточникового знания» (т. е. эмпи­ рических фактов из смежных и естественных наук). В то же время

вказахстанской историографии почти отсутствуют подготовленные на современном научном уровне с необходимым информацион­ но-справочным аппаратом археографические издания фольклорно­ исторических памятников. В результате всего этого практическое использование фольклорных источников в ходе интеллектуальной реконструкции различных аспектов военной и социально-поли­ тической истории казахского общества осуществляется большей частью не на профессиональном, а на дилетантском уровне, что косвенно способствует формированию к этой группе источников неоправданно пренебрежительного отношения со стороны многих профессиональных казахстанских и зарубежных историков.

Пытаясь наполнить конкретным историческим содержанием априорно сконструированную микроидеологическую схему прошло­ го и сделать ее максимально убедительной для интеллектуальной общественности своего времени, творцы исторической мифологии во всех странах Старого и Нового света с давних пор неизбежно сталкивались с проблемой дефицита необходимых фактов и источ­ ников, которые бы не противоречили их концепции. Поэтому они обычно были вынуждены прибегать не только к определенным манипуляциям с историческими фактами, но и к созданию либо практическому использованию уже созданных своими единомыш­ ленниками подложных источников.

ВРоссии историографическая традиция сознательного созда­ ния фальсифицированных источников берет начало, по мнению специалистов, приблизительно с конца XV II века [30]. В доре­

волюционный период она была представлена такими общеизвест­ ными подлогами, как три «Завещания» Петра I, «Завещание» Екатерины II, «Соборное деяние на мниха Мартына Арменина», «Требник» митрополита Феогноста и некоторые другие руко­ писные материалы, которые уже хорошо изучены в специальных научных исследованиях [31]. В X X в. список российских под­ ложных источников, имеющих преимущественно политическую направленность, пополнился «Протоколами сионских мудрецов», «Дневником Вырубовой», «Письмом Зиновьева и прочими фаль­ сификациями, получившими почти сенсационную известность как внутри страны, так и далеко за ее пределами [32]. В последнее десятилетие в России и некоторых других странах СНГ большую популярность приобрели также отдельные подложные материалы этноцентристского характера, среди которых наиболее известными у русских и украинцев являются «Влесова книга», «Песнь Бояну» А. И. Сулакадзева, а у поволжских татар — «Джагфар тарихы» [33]. Они с интересом воспринимаются у этницистски настро­ енных обывателей и кое-где уже внедряются в систему школьного образования.

Как плод «искусственного конструирования источников» под­ ложные исторические сочинения внешне выгодно отличаются от подлинных источников и исторических трудов тем, что скупые и осторожные гипотезы последних заменяют образными и яркими, но вымышленными доказательствами. По этой причине многие из них обладают большой силой магического притяжения для обыва­ телей и служат благодатной питательной почвой для создания раз­ ного рода мифологических реконструкций исторического прошлого. По верному определению известного российского специалиста в области подложных источников X V III—X IX вв. В. П. Козлова, «подлоги исторических источников — одна из форм существо­ вания исторических источников вообще и историографических в частности. В них в наиболее концентрированном виде отражаются определенные исторические представления, в которых мифы пере­ плетаются с домыслами, гипотезы — с фантазиями и откровенным жульничеством. Подлоги, взаимодействуя с общественной жиз­ нью времени их создания и последующего бытования, своеобразно отражают эту жизнь, являясь одним из оригинальных источников ее изучения» [34].

Тенденция создания и бытования подложных источников по­ дучила в последнее время широкое распространение во всех стра­ нах постсоветского пространства, в том числе и в Казахстане, где появились свои псевдоисточники по истории казахского на­ рода первой половины XVIII века. К ним можно отнести наряду с различными литературными подделками под народные фоль­ клорные материалы такие письменные подложные источники, как «Шежире Шапырашты Казыбек-бека Тауасарулы» («О т дальних предков до меня самого»), опубликованное прямым потомком са- мородка-генеолога Б. Кыдырбекулы [35] и «Отрывок из дастана Елим-ай», автором которого издателем и «историографами» этого сочинения назван знатный батыр племени керей Среднего жуза Кожаберген-жырау Толыбайсыншынулы (1683—1786), являвший­ ся современником первого историографа (Казыбек-бек Тауасарулы жил В 1692-1776 ГГ .) [36].

В центре исторического повествования обоих произведений на­ ходятся события казахско-ойратской войны 1723—1730 гг. с той незначительной разницей, что в первом сочинении они выступают большей частью в роли исторического фона для описания подви­ гов батыров одного племени казахов, мужественно защищавших свою большую и малую родину от джунгарских завоевателей, а во второй — дана более широкая панорама военных и обществен­ но-политических событий в казахских землях, связанных с траги­ ческими последствиями «Актабан шубырынды» («Годы великих бедствий» — 1723—1725 гг.) для казахского народа. Здесь крат­ ко рассматривается и резко критикуется недальновидная политика казахских ханов, султанов и кожа по отношению к своему народу в годы казахско-джунгарских войн и подчеркивается их органичес­ кая неспособность организовать всеобщее объединение воинских сил казахов на отпор главному врагу, а также настойчиво прово­ дится тезис о многолетней военной поддержке Россией и Китаем Джунгарского ханства с целью уничтожения всех мусульман.

Оба исторических сочинения появились на свет в самом начале становления суверенной Республики Казахстан — в 1992—1993 гг., когда стали предприниматься конкретные шаги по формирова­ нию идеологии независимого национально-государственного стро­ ительства и в казахстанской прессе на первый план выдвинулись актуальные вопросы истории освободительной борьбы казахского

народа с иностранными завоевателями и царскими колонизато­ рами. Авторами этих фольклорных источников первооткрыватели «Шежире» и «Отрывка дастана Елим-ай» назвали вполне ре­ альных исторических деятелей, которые действительно жили на территории Казахской степи и, почти вероятно, так же активно, как и многие другие их этнические сородичи, участвовали в геро­ ических сражениях с воинственными джунгарами во время самой тяжелой и долгой казахско-ойратской войны, положенной в основу сюжетной фабулы того и другого произведения. Не исключена также возможность того, что одним из авторов знаменитой казах­ ской народной песни «Елим-ай» («Родина моя») действительно был батыр кереев и жырау Кожаберген Толыбайсыншынулы, пос­ кольку упоминание об этом факте встречается в устной народной генеалогии рода кошебе племени керей уже в середине прошлого века, письменно зафиксированной в Северном Казахстане в ходе специальных полевых исследований авторитетным казахстанским ученым-этнографом М. С. Мукановым [37]. Правда, эта лако­ ничная информация вовсе не свидетельствует о том, что некогда прославленный в кругу своих соплеменников полководец и поэт имел прямое или косвенное отношение к тому рукописному тексту под названием «Елим-ай», который был .публично обнародован в Казахстане более двухсот лет спустя после того, как Кожабергенжырау навсегда покинул этот свет. По существу, она означает только то, что этот человек, возможно, причастен к некой расхо­ жей в свое время в народе текстовой версии песни «Елим-ай», но

ккакой именно — неизвестно.

Всвязи с вопросом об авторстве одной из наиболее люби­ мых казахским народом исторических песен, посвященной траги­ ческим последствиям массовых вторжений джунгарских войск в 1723-1725 гг. на территорию южных казахских земель, необхо­ димо уточнить, что самая первая письменная фиксация этой песни была осуществлена в начале 70-х гг. X IX в. в Присырдарьинском районе (кочевья родов Младшего и Старшего жузов) видными казахскими собирателями народного фольклора и исследователями истории и культуры своего народа султанами Тлеумухаммедом Сейдалиным и Сеитханом Жантуриным, которые опубликовали

еетекст в 1875 г. на казахском (арабская графика и кириллица) и русском языках в одном из изданий Оренбургского отдела РГО

под названием «Каратау» («Черная гора»). Автор этого фоль­ клорного произведения издателями не был указан [38].

В 1911 г. один из вариантов этой песни был воспроизведен в тексте «Родословной тюрков, казахов, киргизов» Шакарима Кудайбердыулы, который высказал предположение, что ее со­ чинили некие казахские батыры, находившиеся во время войны с джунгарами в карауле. Двадцать лет спустя текст и мелодия той же песни, упоминавшейся к тому времени в литературе уже под на­ званием «Елим-ай», были записаны в разных вариантах известным собирателем казахских народных песен А. В. Затаевичем и иссле­ дователем истории казахов М. Тынышпаевым [39], а несколько позже крупными музыковедами своего времени А. К. Жубановым и Б. Г Ерзаковичем [40]. Все перечисленные казахстанские ис­ следователи выявляли и собирали устные варианты песни «Елимай» в самых разных районах Казахстана путем детального опро­ са наиболее информированных о народном фольклоре казахских старожилов тех мест. Но весьма примечательно, что никто из их многочисленных компетентных информаторов не упомянул имя Кожаберген-жырау как реального или даже потенциального авто­ ра этого знаменитого литературно-музыкального произведения.

На вышеупомянутых единичных совпадениях содержания «Шежире» Казыбек-бека Тауасарулы и «Отрывка дастана Елимай» Кожаберген-жырау с реальными историческими фактами жиз­ ни и деятельности их «авторов» все аргументы в пользу идеи о достоверности происхождения обоих опубликованных сочинений, приписываемых этим личностям, можно считать пока исчерпан­ ными. Большинство других прямых и косвенных показателей под­ линности либо, напротив, подложности письменного источника, касающихся как конкретных исторических обстоятельств его появ­ ления на свет, так и внутреннего содержания текста произведения, указывают главным образом на подложный, фальсифицирован­ ный, характер обоих рассматриваемых материалов как историчес­ ких источников первой половины XVIII века.

В настоящее время в исторической науке разработана типо­ логия подлогов как культурно-исторического явления по общим показателям их происхождения, бытования и публичной легализа­ ции в социальной практике. Исходя из данных критериев, можно установить принадлежность «Шежире» и «Отрывка дастана» к

168 Научное знание и мифотворчество...

определенным типам подложных источников, характеризующим основные закономерности существования этого феномена в совре­ менной историографии и социально-культурной жизни постсовет­ ского общества.

Так, по мотивам создания оба произведения являются ангаж и­ рованными подлогам и, т. е. созданными по конъюнктурным сообра­ жениям, совпадающим с субъективными настроениями и мотива­ ми их реальных создателей. В качестве таковых в первом случае выступает отчетливое стремление возвеличить свой собственный генеалогический клан, многие представители которого в настоящее время широко представлены в национальном бизнесе, с целью ис­ торической легитимации его более высокого неформального статуса в современном казахстанском обществе. Во втором же произведе­ нии недвусмысленно прослеживается внутренняя логическая связь его содержания с идеей этнической мобилизации и консолидации казахского населения республики на основе собирательного образа его общего внешнего врага. В числе основных исторических врагов казахов здесь фигурируют наряду с давно исчезнувшими с этногеографической карты евразийского мира ойратами, или джунга­ рами, русские, китайцы, уйгуры и среднеазиатские народы. Автор произведения, мобилизуя свой народ на борьбу с персонифициро­ ванным злом, апеллирует к трагическому и героическому образам предков, чтобы наделить их потомков необходимой энергией для достижения каких-либо этноцентристских целей и формирования ксенофобской идеологии по отношению как к своей традиционной наследственной аристократии (торе, кожа), так и соседним стра­ нам и народам Центральной Азии.

По формам презент ации эти материалы характеризуются как информационные п одл оги , когда имеет место создание только са­ мого псевдоидентичного текста произведения, но не сходного по внешним признакам с историческими реалиями XVIII в. носите­ ля информации — хлопчатой бумаги, письменного литературного языка (чагатайский тюрки) и типичного для письма образованных казахов того времени арабографического почерка насталик.

По — как фальсификации, изготовленные по принципу аналогии их внешних и

отдельных внутренних особенностей (наиболее типичной народной стилистики, широко распространенной в устной казахской повеет-

вовательной традиции дореволюционного периода; экзоэтнонимов и топонимов, а также конкретных знаний о некоторых общеиз­ вестных исторических фактах и др.) с реальными историческими источниками и вкрапления подлинных исторических текстов (на­ пример, одного из ранее опубликованных текстуальных вариантов либо синтезированной на их основе общей литературной версии песни «Елим-ай») в современные авторские тексты близкого по тематике исторического содержания.

По способу камуфлирования фальсификации эти произведения

можно считать легендированными подлогам и, т. е. содержащими краткие сведения об истории их бытования до момента публичной легализации обоих текстов в печати. Так, в шежире Казыбек-бека говорится о том, что из всех написанных им четырех-пяти книг со­ хранилось лишь это рукописное сочинение, которое существовало при жизни автора в двух вариантах, но только один из них дошел до нашего времени в многократно переписанном (представителя­ ми нескольких поколений потомков Казыбек-бека) виде, так как каждый очередной список хранился в земле и за время своего пребывания в непригодных условиях приходил в ветхое состояние. Сходная по содержанию легенда о существовании многих списков дастана «Елим-ай», переходящих от одного поколения потомков Кожаберген-жырау к другому на протяжении двух веков, приво­ дится и в публикациях современных биографов этого поэта, пос­ вященных его литературному творчеству. Но несмотря на то, что такая источниковедческая информация о его произведении носит довольно подробный характер, упомянутые разновременные спи­ ски дастана до сих пор так и не были представлены их «перво­ открывателями» специалистам-историкам для текстологической экспертизы и на публичное обозрение.

В этой связи по 'Способу легализации оба исторических сочине­ ния являются т екст овы м и подлогам и, т. к. публично воспроизво­ дится только содержание письменных материалов в виде опубли­ кованных текстов, но не внешние атрибуты (характер графичес­ кого письма, чернила, почерки и т. п.) их рукописных вариантов, свидетельствующие о подлинности, либо, напротив, подложности этих источников.

Специальное изучение опубликованных текстов «Шежире Шапырашты Казыбек-бека» и «Отрывка из дастана Елим-ай