Вопросы допустимости"удержания" права комиссионером.

Нельзя не признать, что фикция параграфа 392 П ГТУ все же несет в себе и ряд положительных черт. Имен­но потому, что требования по заключен­ным комиссионером сделкам рассматри­ваются как требования комитента, ста­новится ясным смысл параграфа 399 ГТУ: комиссионер может получить удовлетворение собственных требова­ний к комитенту, указанных в парагра­фе 397 ГТУ, за счет прав требования, ко­торые основаны на заключенных за счет комитента сделках с третьими лицами.

В России подобной нормы нет, и, сле­довательно, в ситуации, когда право на комиссионное вознаграждение воз­никло, но сделка еще не была исполнена третьим лицом, а комитент требует передать ему все права по этой сделке, комиссионер вынужден передать коми­тенту право в полном объеме и не имеет возможности обеспечить свой интерес в отношении комиссионного вознаграж­дения.

Включение в действующее законода­тельство норм, направленных на закреп­ление правомочия комиссионера задер­жать передачу комитенту соответствую­щих прав до исполнения комитентом встречных обязательств перед комисси­онером, было бы вполне оправданно, так как подобная мера заняла бы свое место наряду с удержанием вещей комитента (п. 2 ст. 996 ГК РФ) и зачетом денежных сумм, причитающихся комитенту (ст. 997 ГК РФ).

На первый взгляд необходимый эф­фект может быть достигнут конструиро­ванием в законе или на практике своеоб­разного права "удержания" комиссионе­ром прав, подлежащих уступке комитен­ту, до момента исполнения комитентом обязательств перед комиссионером. Но все же при применении в отношении имущественных прав юридической кон­струкции, созданной для вещей, должны использоваться, по меньшей мере, ос­новные признаки такой конструкции, как они сформулированы в законе и док­трине. А для права удержания одной из ключевых особенностей является воз­можность удерживать только чужую вещь⁸. Следовательно, удержание в сфе­ре имущественных прав смогло бы ре­ально работать только в случаях удержа­ния "чужого" права. Вместе с тем по за­ключаемым комиссионером сделкам только он становится носителем субъек­тивных гражданских прав. Это означа­ет, что ввиду невозможности удержания собственного объекта обеспечение инте­ресов комиссионера, когда комитент требует уступить ему соответствующее право требования к третьему лицу, долж­но происходить при помощи иных пра­вовых средств.

Таким образом, удержать свое соб­ственное право к третьему лицу комис­сионер не может. Но как тогда можно охарактеризовать действия комиссионе­ра по отказу совершить уступку права комитенту, на которые он с точки зре­ния de lege ferenda должен иметь право в случаях, когда комитент не исполняет свои обязательства перед ним?

Из известных российскому праву кон­струкций можно использовать, по-види­мому, только институт встречного ис­полнения обязательств (ст. 328 ГК РФ).

Однако необходимо учитывать, что согласно пункту 1 статьи 328 ГК РФ встречным признается исполнение обязательства одной из сторон, которое в соответствии с договором обуслов­лено исполнением своих обязательств другой стороной, и что обязанности сто­рон в комиссионном обязательстве уп­латить комиссионное вознаграждение и уступить право к третьему лицу не от­вечают признакам встречности при от­сутствии специального регулирования на этот счет в договоре комиссии. В этой связи, с одной стороны, можно рекомен­довать сторонам устанавливать в дого­воре комиссии встречный характер со­ответствующих обязанностей, а с другой стороны - действующий закон может быть дополнен нормой, разрешающей комиссионеру не производить уступку по требованию комитента, если он не получил от комитента того, что ему причиталось.

Это предложение способно в какой-то степени снизить остроту существующей проблемы, хотя у комиссионера по-прежнему не будет возможности, не на­рушая своих обязательств по договору комиссии, реализовать право требования к третьему лицу с целью получения удов­летворения по своим требованиям к комитенту из полученных денежных средств. Поэтому и такое право de lege ferenda следовало бы предоставить ко­миссионеру, но с одновременным соблю­дением интересов комитента, у которого должна быть возможность в разумный срок исполнить свои обязательства перед комиссионером и избежать утраты даже той экономической связи, которая суще­ствует между комитентом и интересую­щим его субъективным правом комисси­онера по сделке с третьим лицом.

Дореволюционное регулирование

Своеобразных взглядов на проблему прав по заключенным комиссионер ром сделкам придерживался дореволю­ционный российский законодатель. Согласно статье 54" Закона о догово­рах торговой комиссии от 14 апреля 1910 г. "препоручитель вправе требовать уступки ему требований комиссионера к третьим лицам по заключенным за счет препоручителя сделкам, по которым препоручитель еще не получил того, что ему причитается. В случае объявления комиссионера несостоятельным долж­ником, препоручитель сохраняет озна­ченное право и, сверх того, ему переда­ются платежи третьих лиц по упомянутым сделкам, поступающие после объяв­ления несостоятельности в конкурсную массу, причем удерживаются следую­щие комиссионеру с препоручителя сум­мы, указанные в ст. 54^2!".

На основе этой нормы доктрина дела­ла вывод, что комиссионер обязан пере­уступить комитенту требования к тре­тьему лицу, вытекающие из сделки, за­ключенной по поручению и за счет комитента. В случае же отказа комисси­онера переуступить такие требования они могли быть признаны переуступленными на основании постановления суда и без согласия комиссионера⁹. Вместе с тем признавалось, что право комитен­та требовать принудительной уступки ему этих требований может существо­вать при наличии двух условий. Во-пер­вых, необходимо, чтобы эти требования были еще и требованиями комиссионе­ра, то есть чтобы он также являлся и кре­дитором по этим требованиям. Бели ко­миссионер уступил уже эти требования третьему лицу, комитент лишается пра­ва требовать переуступки их от этого третьего лица, хотя бы последнее и зна­ло в момент уступки* что требования, ус­тупаемые ему комиссионером, вытекают из сделок, заключенных последним за счет комитента¹⁰.

На основе этих рассуждений можно сделать вывод, что еще до революции российская доктрина не восприняла по­стулаты германской науки и не рассматривала сделки уступки, совершенные са­мим комиссионером с третьими лицами, как необязательные для комитента.

В качестве второй предпосылки вы­ступало условие, что комитент не полу­чил еще по сделкам, из которых эти тре­бования вытекают, того, что ему причи­тается". Например, если за третье лицо комиссионер уплатил комитенту соб­ственные средства, то не существовало сомнений, что комитент лишался права предъявить иск 66 уступке ему требова­ний комиссионера по сделке с указан­ным третьим лицом.

Это положение полностью сохраняет свое значение и для современных усло­вий: комиссионер, исполнивший обяза­тельство третьего лица, например, вви­ду принятого на себя ручательства перед комитентом (делькредере), не обязан передавать комитенту право требования к неисправному контрагенту. С точки зрения природы комиссионных отноше­ний такой подход очевиден, но при от­сутствии специального регулирования на этот счет в законе практика может столкнуться со случаями, когда не совсем добросовестный комитент будет толко­вать пункт 2 статьи 993 ГК РФ не систем­но, а буквально и требовать от суда пе­редачи ему прав комиссионера незави­симо от полученного имущества¹².

Те же соображения позволяют утверж­дать, что и правило абзаца шестого ста­тьи 1002 ГК РФ должно толковаться в том смысле, что при банкротстве ко­миссионера его права требования к тре­тьим лицам по сделкам, заключенным во исполнение указаний комитента, пе­реходят к последнему лишь в том слу­чае, если комитент не получил по соот­ветствующим сделкам того имущества, которое ему причиталось. Основанием для подобного толкования действующе­го закона служит природа комиссион­ных отношений и идея эквивалентности, существующая в гражданском праве. Иной подход приводит к обогащению комитента, которое не имеет под собой никаких оснований.

Возвращаясь к истории, заметим, что в дореволюционном Законе о договорах торговой комиссии существенное зна­чение имела статья 54²⁰: "Комиссионер освобождается от тех обязательств пе­ред препоручителем, по которым по­следний примет от него требования на третьих лиц". Она представляла со­бой как бы обратный случай и вместе со статьей 54¹⁹ охватывала все отноше­ния, которые могут сложиться между ко­митентом и комиссионером при неис­полнении третьим лицом сделки: пере­дача прав комитенту влекла прекраще­ние обязанностей самого комиссионера по передаче имущества (актуально для случаев ответственности комиссио­нера за неисполнение сделки третьим лицом, поскольку в обычной ситуации комиссионер не имеет перед комитен­том соответствующих обязанностей), а передача имущества комитенту лиша­ла его права требовать уступки прав.

К сожалению, действующий россий­ский закон не позволяет отнести к числу своих достоинств столь же всеобъемлю­щее регулирование этого аспекта в ко­миссионных отношениях. Из закона не следует, какие последствия влечет за собой уступка прав комитенту или пе­редача ему причитающейся денежной суммы (иного имущества). Поэтому боль­шое значение имеет правильное и сооб­разное природе комиссионных отноше­ний системное толкование главы 51 ГК РФ в правоприменительной практике. Интерес вызывает сопоставление двух норм — дореволюционной и современ­ной, — посвященных праву комитента на передачу ему прав требования к тре­тьему пилу. В пункте 2 статьи 993 ГК РФ сказано, что право требовать от комис­сионера передачи прав по такой сделке возникает у комитента в случае неис­полнения третьим лицом сделки, заключенной с ним комиссионером.

В статье 54" цитировавшегося выше до­революционного российского закона та­кое право предоставлялось комитенту безотносительно к факту неисполне­ния сделки третьим лицом и было по­ставлено в зависимость только от того, получил ли комитент причитающееся ему имущество по соответствующей сделке.

Довольно близкое регулирование, как может показаться на первый взгляд, по­скольку неполучение комитентом при­читающегося ему, как правило, связано с неисполнением сделки третьим лицом. И действительно, в большинстве случа­ев применение и той и другой нормы способно привести к тождественному результату, но несколько примеров спо­собны показать, что дореволюционная формулировка нормы была более емкой. Так, до революции комитент вправе был требовать уступки ему права по сделке, в которой третьему лицу комиссионером была предоставлена отсрочка платежа, буквальный же текст действующего за­кона не предоставляет аналогичного права комитенту. И наоборот, передача комиссионером собственного имуще­ства комитенту при отсутствии исполне­ния со стороны третьего лица по дей­ствующему законодательству формаль­но никак не затрагивает правомочия ко­митента получить право требования к третьему лицу. Этот пример подробно рассматривался выше.

Все это позволяет сделать вывод, с одной стороны, о более удачном харак­тере дореволюционной нормы, и с дру­гой - о необходимости определенной корректировки действующего закона со стороны правоприменительной прак­тики в направлении сформулированно­го ранее правила.

Но толкование должно происходить в комплексе с обеспечением прав комис­сионера, поскольку, передав комитенту право требования (пример с отсрочкой оплаты), комиссионер может утратить механизмы, обеспечивающие его право на комиссионное вознаграждение (удержание вещей, зачет денежных средств). По-видимому, совместить противопо­ложные интересы в случае с такими ненаступившими правами требования можно, предложив комитенту предоста­вить комиссионеру обеспечение причи­тающихся ему сумм в качестве предпо­сылки для получения права требования к третьему лицу.

Подводя итог краткому теоретическо­му обзору двух подходов к правам ко­миссионера по заключенным с третьим лицом сделкам, следует отметить, что и германский, и российский подходы имеют свои плюсы и минусы. В этой свя­зи сложно утверждать, что какой-либо из этих отличных друг от друга подхо­дов лучше, каждый хорош в той право­вой системе, где он работает. Но само по себе знание о существовании других способов решения возникающих на практике вопросов способствует оп­тимизации правового регулирования.

Практический аспект

Любая теоретическая проблема рано или поздно проявляется на практи­ке, - этот тезис можно считать практи­чески бесспорным, а его наглядной иллюстрацией способно служить одно из дел, рассмотренных в Арбитражном суде города Москвы.

Кратко опишем фабулу этого дела. В 1998 году через банк-агент со счета Минсельхоза России были перечислены средства спецфонда льготного кредито­вания на счета заемщиков — организаций агропромышленного комплекса России. Перечисление производилось на основа­нии трехстороннего договора, заключен­ного между Минсельхозом России, Мин­фином России и банком-агентом, а так­же в соответствии с договорами займа, которые банк-агент заключил с конкрет­ными заемщиками.

Давая оценку правовой природе воз­никших отношений, можно утверждать, что государство в лице своего органа (и распорядителя соответствующей частью бюджетных средств) заключило до­говор комиссии с коммерческим банком, который принял на себя обязательство от собственного имени, но за счет и в ин­тересах комитента (государства в лице Минсельхоза России) совершить несколько договоров займа, выступая в качестве заимодавца.

Заемщики по истечении сроков пользо­вания средствами спецфонда обязаны были их возвратить через банк-агент в федеральный бюджет.

В дальнейшем банк-агент был при­знан банкротом, и в отношении него в 1999 году было открыто конкурсное производство. В декабре 2000 года кон­курсный управляющий банка-агента за­ключил с другим банком (далее — банк-цессионарий) договоры уступки прав требований, которые банк-агент имел к заемщикам - организациям сельскохо­зяйственного комплекса. В настоящее время банк-цессионарий предъявляет иски в арбитражные суды субъектов Российской Федерации по месту нахож­дения заемщиков, направленные на реа­лизацию прав требований, которые ус­тупил ему банк-агент.

Данная ситуация вызвала немалое бес­покойство Минсельхоза России, кото­рый даже не привлекается к участию в таких делах.

Ранее, когда иски о взыскании задол­женности с заемщиков предъявлялись самим конкурсным управляющим, го­сударство в лице своих органов привле­калось к участию в процессе в качестве третьего лица, и нередко суды выноси­ли решения о взыскании долга непо­средственно в доход федерального бюд­жета (в лице Минфина России по ста­тье 165 Бюджетного кодекса Российской Федерации). Этот подход вызывает серьезные сомнения в своей обоснован­ности, как с процессуальной, так и с ма­териально-правовой точки Зрения, но об-, суждение этих вопросов способно увес­ти от главной идеи предпринятого иссле­дования, и поэтому мы их оставляем. . в стороне. Если же теперь иски банка-цессиона­рия будут удовлетворяться, можно про­гнозировать ущерб для федерального бюджета и связанное с этим нарушение публичных интересов, хотя и косвенное - государство не утратит возможности повторного обращения к заемщикам, но произвести повторный возврат кре­дита для ряда заемщиков может стать невозможным с экономической точки зрения.

Установить, какие правовые нормы обосновывают наличие права требова­ния государства к заемщикам, не пред­ставляет большого труда, Основная из этих норм легла в основу данной ста­тьи и была озвучена нами уже в самом начале - это абзац шестой статьи 1002 ГК РФ: комитент (Российская Федера­ция) получил права по заключенным сделкам займа (эти договоры односто­ронне обязывающие, у комиссионера нет обязанностей, и поэтому вопрос о них не затрагивается) в тот момент, ког­да комиссионер (банк-агент) был признан несостоятельным (банкротом), а переход состоялся в силу закона без каких-либо дополнительных волеизъявлений.

Итак, рассмотрим, что произойдет в случае, если суды, начнут взыскивать долги с заемщиков в пользу банка-цес­сионария, а потом к ним же иски станет предъявлять и Российская Федерация. Второй иск будет иском с тем же пред­метом (возврат задолженности), но с не­сколько иным основанием (вместо сдел­ки уступки будет фигурировать факти­ческий состав, приведший к переходу прав в силу закона) и новым составом сторон, следовательно, отказ в принятии такого иска будет необоснован. Суд обя­зан рассмотреть данный иск и взыскать сумму задолженности повторно, несмот­ря на то, что тем же самым судом ранее было вынесено решение о взыскании за­долженности в пользу банка-цессиона­рия, то есть допущена судебная ошибка. Заметим здесь, что в определенных слу­чаях суд может и не знать о факте ко­миссионных отношений и особом положении банка-агента как юридического носителя экономически чужих прав, то есть объективную ошибку будет сложно поставить в вину суду. Поэтому и может иметь существенное значение практика федеральных арбитражных су­дов округов и Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. Именно эти судебные инстанции должны сфор­мировать однозначную практику отка­зов в исках банку-цессионарию и удов­летворения исков государства к заём­щикам.

Более того, инициатива в обжаловании неправомерных судебных актов должна исходить от самих заемщиков. Именно ввиду того обстоятельства, что сумма задолженности может быть взыскана с них повторно, они должны приложить максимум усилий для отмены судебно­го акта, вынесенного в пользу банка-цес­сионария. Позиция "все равно кому пла­тить, раз платить надо" может обернуть­ся для них большими проблемами. Напомним, срок обжалования в касса­ционную инстанцию истекает через ме­сяц после вынесения судебного реше­ния или постановления апелляционной инстанции (ст. 164 АПК РФ). Следую­щий иск к заемщику может быть предъяв­лен существенно позже, а значит, изна­чально неверно оценивший доводы банка-цессионария и не ставший оспа­ривать вынесенное решение (постанов­ление) заемщик останется с единствен­ной возможностью защитить свои нару­шенные права путем обращения в Выс­ший Арбитражный Суд Российской Федерации с заявлением о принесении протеста на состоявшиеся судебные акты. Излишне говорить, что далеко не все проигравшие стороны прибега­ют к этой возможности.

Никакие иски к банку-цессионарию о возврате неосновательно полученного, возможный при добровольном платеже ему суммы займа, после вынесения су­дебного акта не должны признаваться допустимыми, поскольку фактически ОНИ были бы направлены на пересмотр уже вынесенного судебного акта вне ус­тановленного для этого порядка.

Основной способ защиты государства в создавшейся ситуации, видимо, состо­ит в предъявлении иска к заемщику. Рос­сийская Федерация не может обратиться к банку-цессионарию ни с каким иском, основанным на договоре, так как не име­ет с этим банком соответствующих от­ношений. Возможность удовлетворения иска, основанного на деликте, по наше­му мнению, в изложенной ситуации так­же отсутствует. У Российской Федера­ции не было бы иска к банку-цессиона­рию и в том случае, если бы сделка цессии состоялась до признания банка-агента несостоятельным (банкротом), хотя в последнем случае банк-цессиона­рий приобрел бы, по-видимому, полно­ценное право требования к заемщику. Единственное недоговорное основание иска, о котором здесь можно было бы рассуждать, - неосновательное обогаще­ние, но в правомерности такого основа­ния у нас есть сомнения.

Изложенную выше проблему никак нельзя назвать надуманной. Свидетель­ство тому -решение Арбитражного суда города Москвы. По этому делу иск к за­емщику был заявлен банком-агентом (его конкурсным управляющим). Опре­делением суда в качестве третьих лиц, заявляющих самостоятельные требова­ния на предмет спора, были привлечены Минфин России (основание требований - статья 165 Бюджетного кодекса Рос­сийской Федерации, так как кредит вы­давался из бюджетных средств) и Минсельхоз России (основание требований— переход всех прав по договору с заем­щиком к комитенту с момента призна­ния банка-агента несостоятельным в силу статьи 1002 ГК РФ).

Суд сделал следующие выводы.

1. Признание банка-агента банкротом влечет в силу статьи 1002 ГК РФ пре­кращение договора комиссии. Прекра­щение же договора лишает комитента его прав.

Здесь спорен не столько вывод, сколько распространение его на права и обя­занности, уже возникшие в рамках ко­миссионного обязательства до прекра­щения договора, в частности на право комитента получить права по сделке, за­ключенной комиссионером во исполне­ние комиссионного поручения.

Нельзя понимать положение закона о прекращении договора комиссии при объявлении комиссионера несостоя­тельным в том смысле, что прекращают­ся всё: обязанности комиссионера, на­пример обязанность передать комитен­ту все полученное по уже заключенным для него сделкам, и др. Договор прекра­щается лишь в том смысле, что комис­сионер не обязан осуществлять свою ос­новную обязанность в виде заключения сделок для комитента, в остальном же правоотношение между сторонами со­храняется вплоть до исполнения каждой из сторон своих обязательств.

2. Минсельхоз России в своем письме в декабре 2000 года предложил банку-агенту уступить права по договору с за­емщиком, что признано судом отменой поручения на обслуживание бюджетных средств, не противоречащей статье 1003 ПС РФ.

Комментируя такой вывод суда, мож­но оценить его достаточно критично, поскольку логической последовательно­сти вывода мы здесь не наблюдаем. С другой стороны, можно привести этот случай в пример участникам отечествен­ного оборота: вот до каких курьезов мо­жет довести непонимание природы ка­ких-либо правовых явлений (здесь - пе­рехода прав в силу закона) и желание все зафиксировать сделкой! Государство в лице Минсельхоза, уже став в 1999 го­ду ввиду признания банка-агента банк­ротом носителем права требования к за­емщику, предложило своему бывшему комиссионеру оформить переход права еще и сделкой и поплатилось (пусть и необоснованно) за это весьма неожи­данным образом.

3. Договор уступки Прав требования по кредиту был признан судом недействительным в части передачи прав тре­бования основного долга, поскольку та­ких требований у банка-агента просто не существовало. Этот вывод представ­ляется нам правильным, хотя суд при­шел к нему в первую очередь потому, что у банка-агента была отозвана лицен­зия на осуществление банковских опера­ций, а не потому, что эти требования пе­решли в силу закона к принципалу (ко­митенту) банка-агента.

4. Долг был взыскан в доход федераль­ного бюджета, причем в пользу государ­ства не в лице Минсельхоза России (являвшегося комитентом), а в лице Минфина России на основе статьи 165 Бюджетного кодекса Российской Феде­рации.

По-нашему мнению, в абзаце шестом статьи 1002 ПС РФ суду давалось пол­ное право вынести решение в пользу го­сударства, а применение правил Бюд­жетного кодекса Российской Федерации в ущерб гражданско-правовым конст­рукциям не может приветствоваться: кредиты заемщикам предоставлял ком­мерческий банк, а не государство, и дей­ствовал при этом от своего имени, а зна­чит, право требовать возврата этого кредита имел только банк-агент либо его правопреемник (в том числе сингу­лярный), но не финансовый орган госу­дарства.

Вопрос об уведомлении должника о состоявшемся переходе прав

Переход к комитенту в силу закона прав и обязанностей комиссионера при банкротстве последнего обозначает еще одну проблему толкования и приме­нения действующего закона.

Речь идет о пункте 3 статьи 382 ПС РФ: если должник не был письменно уведом­лен о состоявшемся переходе прав кре­дитора к другому лицу, новый кредитор несет риск вызванных этим для него не­благоприятных последствий. В этом слу­чае исполнение обязательства первона­чальному кредитору признается исполнением надлежащему кредитору".

Сразу же надо определиться, какой ответ на вопрос о применимости данной нормы к случаям перехода права на ос­новании закона, а не в силу сделки дает буквальное толкование этой нормы и связанных с ней норм.

Согласно пункту 1 статьи 382 ГК РФ право (требование), принадлежащее кре­дитору на основании обязательства, мо­жет быть передано им другому лицу по сделке (уступка требования) или пе­рейти к другому лицу на основании за­кона. И далее: правила о переходе прав кредитора к другому лицу не применя­ются к регрессным требованиям.

Таким образом, закон употребляет два термина - "передача права" и "переход права", которые с точки зрения логики соотносятся как подчиненное и подчи­няющее понятия, то есть объем первого понятия полностью поглощается объе­мом второго: передача права одновре­менно означает его переход, но не вся­кий переход равнозначен передаче, поскольку существует переход в силу закона.

В передаче проявляются две юриди­чески значимые воли, одна на отдачу, другая на принятие какого-либо объек­та, в данном случае г- имущественного права. Переход же не содержит в каче­стве обязательного признака наличие воли сторон, хотя и не исключает ее. Следовательно, поскольку в пункте 3 статьи 382 ПС РФ идет речь о "переходе права", то имеются в виду оба случая -как переход на основании сделки, так и переход в силу закона. Если так, то о пе­реходе права в силу закона должник дол­жен быть уведомлен на тех же началах, что и при переходе права в силу сделки. В качестве общего правила такое ре­гулирование заслуживает одобрения, и отношения по договору комиссии слу­жат этому убедительным доказатель­ством. Действительно, третьи лица пред­полагают, как правило, в своем контр­агенте обыкновенного субъекта, а не лицо, действующее от своего име­ни, но за чужой счет (комиссионера). Следовательно, в результате ставшего им известным банкротства такого субъек­та, выступающего одновременно их кре­дитором, они не обязаны предполагать, что право требования к ним ему больше не принадлежит, а перешло какому-то третьему лицу (комитенту этого субъек­та) в силу закона.

Из этого можно сделать вывод, что платеж должника в адрес комиссионера (бывшего носителя права), произошед­ший до извещения должника о состояв­шемся переходе прав к комитенту, пога­шает обязанность должника исполнени­ем (п. 3 ст. 382 ГС РФ).

Впрочем, аналогичная ситуация скла­дывается и для перехода прав в резуль­тате сделки: должник освобождается от своего обязательства, даже если он заплатил лицу, не являющемуся более его кредитором, при отсутствии пись­менного его уведомления цедентом или цессионарием.

Вместе с тем правило пункта 3 ста­тьи 382 ГК РФ рассчитано лишь на от­ношения между должником и первона­чальным кредитором и, согласно буквальному его тексту, не затрагивает отношения между должником и каким-либо новым кредитором, действующим в силу сделки цессии с первоначальным кредитором. Возникает закономерный, как нам представляется, вопрос: являет­ся ли исполнение обязательства должни­ком цессионарию (кажущемуся новому носителю права) исполнением надлежа­щему кредитору, если должник не был извещен о состоявшемся до совершения цессии переходе прав к третьему лицу в силу закона, но был извещен о перехо­де права в силу цессии, которая сама по себе является недействительной, так как цедент не обладает тем правом, которое он передает цессионарию, но должник об этом не знает и не может знать?

Именно в этом можно усматривать один из аспектов цивилистического со­держания проблемы из того примера, который разбирался выше: права требо­вания банка-агента к должникам пере­шли к государству, но должники об этом не были извещены (мы предполагаем, что не знали и не должны были знать, хотя в этом примере как раз все с точно­стью до наоборот), а, напротив, получи­ли извещение о переходе прав к третье­му лицу в результате их уступки этому лицу банком-агентом (его конкурсным управляющим). Можно ли только в силу отсутствия в законе регулирования дан­ной ситуации утверждать, что исполне­ние в пользу таких цессионариев будет ненадлежащим независимо от добросо­вестности в действиях должника?

Есть основания полагать, что целью законодателя, включившего пункт 3 ста­тьи 382 ГК РФ в разряд действующих норм, была защита интересов должника и потребность в этом основывалась на добросовестности должника, поскольку он не мог знать о состоявшем­ся переходе права. В этом случае нет причин с точки зрения доктрины и реко­мендаций для правоприменительной практики признавать должника испол­нившим обязательство ненадлежащему кредитору, если он уплатил не первона­чальному кредитору, а его мнимому пра­вопреемнику (цессионарию), находясь в неведении о действительном субъекте права требования. Строго говоря, отличае этой ситуации от урегулированной пунктом 3 статьи 382 ПС РФ заключает­ся только в отсутствии регулирования. Однако практически во всех правовых нормах, как властных предписаниях го­сударства, можно усмотреть общее стремление, правовую идею, которой ру­ководствовался законодатель. Такой идеей и является, на наш взгляд, потреб­ность в защите интересов добросовест­ного должника.

И если взглянуть на интересующую нас ситуацию именно под углом зрения интересов должника, то различие впол­не можно нивелировать, не придавая ему ключевого значения: факт последовав­шей уступки, которой должник, будучи в неведении о переходе прав в силу за­кона, придал подобающее значение, не должен de lege ferenda иметь негатив­ное значение для должника. Иначе нельзя объяснить, почему в случае с со­стоявшимся переходом прав (п. 3 ст. 3 82 ПС РФ) закон не возлагает на должника риск исполнения ненадлежащему креди­тору, выстраивая правовую фикцию, а в случае с уступкой после перехода прав в силу закона должник нес бы этот риск в полном объеме. Напротив, как в том, так и в другом случае есть основа­ния для того, чтобы возложить риск на нового действительного субъекта пра­ва требования, который не совершил не­обходимых действий для извещения долж­ника о состоявшемся переходе права.

Такой подход стимулировал бы участников оборота, к которым пере­шли права требования (в силу закона или по сделке), немедленно извещать об этом своих должников. Поэтому с практической точки зрения следует на­стоятельно рекомендовать всем коми­тентам незамедлительно извещать долж­ников своих комиссионеров о состояв­шемся на основании закона переходе к комитентам прав комиссионеров, при­знанных несостоятельными.

Безусловно, может найти обоснование и другой подход: закон сделал исключе­ние из принципа признания надлежащим только исполнения обязательства в ад­рес надлежащего лица для случая, ука­занного в пункте 3 статьи 382 ПС РФ. Все иные случаи не получили поддерж­ки у законодателя и не должны прини­маться во внимание. Но все же этот ва­риант не столь гибкий и справедливый, а также излишне связан буквой закона. Следуя этому формализму, исполнение обязательства не сингулярному, а уни­версальному правопреемнику (напри­мер, наследнику) кредитора уже таит в себе риск, что оно окажется ненадле­жащим, если до момента открытия на­следства кредитором была совершена сделка цессии в отношении соответству­ющего права требования, но должник не был о ней извещен.

Основание для признания платежа или другого исполнения надлежащим в та­ких случаях - видимость перехода пра­ва (тому же наследнику), когда должник не может знать о действительном поло­жении дел (что произошла уступка до открытия наследства). ,

Фактически наша позиция сводится к тому, чтобы толковать два предложе­ния из пункта 3 статьи 382 ГК РФ как не имеющие неразрывной связи между собой. В первом предложении сказано, что, если должник не был письменно уведомлен о состоявшемся переходе прав кредитора к другому лицу, новый кредитор несет риск вызванных этим для него неблагоприятных послед­ствий. Частное проявление этих небла­гоприятных последствий состоит в том, о чем сказано во втором предложении данного пункта: в этом случае исполне­ние обязательства первоначальному кре­дитору признается исполнением надле­жащему кредитору.

Первое предложение устанавливает общее правило (риск несет тот, о ком не уведомлен должник), а второе описы­вает лишь частный случай (новый кредитор несет риск, что не извещенный о цессии должник заплатит первоначаль­ному кредитору). И, следовательно, если должник до извещения о переходе права

исполнит обязательство не старому кре­дитору, а какому-либо его правопреем­нику (универсальному, например, или даже сингулярному, о котором должника уведомят), новый кредитор (цессионарий, о котором не уведомили должника) в той же степени должен нес­ти риск неблагоприятных последствий собственной задержки с направлением извещения должнику'⁴.

Тот же вопрос может возникнуть в других случаях перехода прав в силу закона, например при суброгации стра­ховщику прав кредитора к должнику, от­ветственному за наступление страхово­го случая (абз. пятый ст. 387 ГК РФ). Если какой-либо потерпевший уступит свое право требования возмещения убытков к лицу, причинившему вред имуществу потерпевшего, которое было застраховано, и произойдет это после выплаты страхового возмещения и свя­занной с такой выплатой суброгации (ст. 965 ПС РФ), исполнение обязатель­ства цессионарию, а не страховой орга­низации при добросовестности должни­ка (причинителя вреда) должно осво­бождать его от необходимости произво­дить повторное исполнение.

Отход от формализма "письменных уведомлений"

Возвращаясь к переходу прав в силу закона в комиссионных отношени­ях, можно выдвинуть еще один тезис, применимый, впрочем, для любого пе­рехода права, включая передачу послед­него. Речь идет о том, что правоприме­нительная практика должна бороться с недобросовестным поведением отдель­ных участников оборота, а значит, тол­ковать норму пункта 3 статьи 382 ПС РФ в соответствии с заложенным в нее смыслом. Так, если должнику известно о состоявшемся переходе права от пер­воначального кредитора другому лицу, то даже при отсутствии письменного уведомления должника, о котором го­ворится в пункте 3 статьи 382 ПС РФ, должник не вправе производить испол­нение первоначальному кредитору. Приведенный выше пример арбит­ражного дела служит тому наглядным доказательством-должМки, выступа­ющие получателями бюджетных креди­тов от комиссионера, были, безусловно, осведомлены о деятельности банка-агента за чужой счет (счет Минсельхоза России и стоящего за ним государ­ства). А значит, после открытия кон­курсного производства в отношении банка-агента (кредитора) должники, признаваемые осведомленными как о факте открытия конкурсного произ­водства ввиду публикации информации об этом, так и о действующем законо­дательстве, не вправе производить ис­полнение банку-агенту. И точно так же они не вправе возвращать займы новым кредиторам, основывающим свои пра­ва на отношениях с банком-агентом, ус­тановившихся после открытия конкурс­ного производства.

Разумеется, обязанность доказать ос­ведомленность должника о неправомер­ности производимого исполнения быв­шему кредитору должна лежать на коми­тенте, но в каких-то случаях эта осве­домленность настолько очевидна, что от заинтересованного лица не требуется никаких особенных доказательств.. Пример рассмотренного дела весьма ха­рактерен в этом отношении.

Вопрос, по сути, касается достоверно­сти полученных должником сведений о состоявшемся переходе прав. В одних случаях он знает об этом с полной дос­товерностью. Так, если должник уча­ствовал в заключении сделки цессии пу­тем дачи своего согласия и тому подоб­ных действий, налицо его информиро­ванность о состоявшемся переходе прав, которая не нуждается в доказывании¹³. И.напротив, если должник был извещен о состоявшемся переходе права не це­дентом, а цессионарием или третьим ли­цом, без приложения надлежащих дока­зательств и т.п., должник не во всех слу­чаях обязан руководствоваться получен-ной информацией. Вопрос о том, насколько обоснованно было недоверие должника к полученной им информации о переходе права, должен решаться в каждом конкретном случае судом ис учетом всех обстоятельств дела, по­скольку это общий вопрос добросовест­ности участника гражданского оборота. Мы же можем рекомендовать должни­кам производить исполнение в депозит нотариуса (подл. 3 п. 1 ст. 327 ПС РФ), предварительно направив запросы в ад рее всех лиц, которых, по имеющейся у него информации, включая данные, в которых он имеет право сомневаться, должник может считать своими креди­торами. Содержание таких запросов оче­видно: считают ли эти лица себя креди­торами по соответствующему обязатель­ству и, если считают, по какому основа­нию? Если хотя бы два из них заявят о своих претензиях в отношении долга, налицо основания для применения на­званной нормы, указывающей на "оче-видное отсутствие определенности по поводу того, кто является кредитором по обязательству, в частности в связи со спором по этому поводу между кре­дитором и другими лицами", но не наде­ляющей должника правом вносить ис­полнение в депозит при появлении ка­ких-то незначительных сомнений в том, кто является надлежащим кредитором.

А.В. ЕГОРОВ,

магистр частного права,

главный консультант

Управления анализа и обобщения

судебной практики

Высшего Арбитражного Суда

Российской Федерации