Глава I. Основная идея «Антихристианина». Ее начала в «Так говорил Заратустра».

Пожалуй, основная книга Ницше, которая впитала квинтэссенцию его антирелигиозной мысли это «Антихристианин». Дело в том, что эта книга была написана одной из последних (работа над книгой началась в августе 1888 года, параллельно с написанием «Сумерек Идолов», уже в январе 1889 его настигло безумие), Ницше не планировал, что она будет последней, но болезнь не дала ему завершить намеченное. Перевод названия книги на русский язык несколько затруднителен, по той причине, что немецкое “Antichrist” может переводиться и как «Антихрист», и как Антихристианин», однако, если принять во внимание основную мысль произведения, более предпочтительным кажется второй вариант.

Кратко, эту мысль данного произведения можно выразить словами Заратустры: «Свободный, от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?» . Даже предисловие начинается, фактически, так же как и «Заратустра»: книга для всех и ни для кого. Вот они его читатели те, кто имеет «новые уши», «новые глаза» и «новую совесть», «остальные - всего лишь человечество... Нужно превзойти человечество силой, высотой души - превзойти его презрением...» .

Здесь Ницше уже не нуждается в пророке своих мыслей, каким был Заратустра по словам М. Хайдеггера, одного из крупнейших комментаторов философии Ницше, хоть и не со всеми его комментариями можно согласиться, они бесспорно представляют интерес, хотя бы потому, что сложно было найти человека, который знал бы философскую систему Ницше лучше. Во всей книге имя Заратустры встречается лишь в начале, автор пишет «Антихристианина» целиком от себя, он углубляет то, что было создано, расширяя и объясняя в тоже время.

В основном, Ницше показывает несостоятельность христианства, просто открывая на него глаза, тем не менее, подходя к нему со всей серьезностью, даже серьезнее чем большинство современных христиан, пожалуй, здесь и дает знать о себе «родственность крови»: «Вот - священники; и хотя они также мои враги, но вы проходите мимо них молча, с опущенными мечами! Также и между ними есть герои; многие из них слишком страдали; поэтому они хотят заставить других страдать. Они - злые враги: нет ничего мстительнее смирения их. И легко оскверняется тот, кто нападает на них. Но моя кровь родственна их крови, и я хочу, чтобы моя кровь была почтена в их крови».

Наиболее вероятно, что в этом отрывке Ницше подразумевает то, что его отец был протестантским священником, возможно, этим объясняется и некоторая благосклонность, и, одновременно большая ненависть к протестантской церкви, по сравнению с католической, и некоторая жалость к этим священникам, которая видна далее по тексту: «Жаль мне этих священников. Они мне противны; но для меня они еще наименьшее зло, с тех пор как живу я среди людей. Я страдаю и страдал с ними: для меня они - пленники и клейменые. Тот, кого называют они избавителем, заковал их в оковы…» .

Он проводит границу между теми, кто закрепощает людей и теми, кто был закрепощен (косвенно об этом говорит наличие в «Так говорил Заратустра» разнообразных глав, описывающих «разных» христиан: «О сострадательных», «О священниках», «О тарантулах», «О проповедниках смерти», «О презирающих тело»). Создается впечатление, что его отношение к протестантству схоже с отношением к человеку (может быть своему отцу?): он и любит и ненавидит одновременно. С одной стороны, протестантство поколебало основы церкви, но с другой привело к заклеймению еще большего числа людей: «Вот определение протестантизма: односторонний паралич христианства — и разума...».

Фридрих Юнгер приводит ряд методов, использованных Ницше для раскрытия роли христианства церкви в истории человека и человечества, опираясь на его выводы, можно установить следующее: во-первых: он отделяет Христа от Евангелий, Павла, христианства и церквей. Он разводит христианство и Христа, уничтожая надуманную связь между тем, кто создавал и тем, что он, якобы, создал. Здесь им развивается учение об искажениях. Учение Христа было искажено, поскольку на место практики жизни были установлены догмы, формулы и ритуалы. Царство Божие, которое было для Христа Небесным Царством в сердцах, было воспринято в материалистическом смысле. Из жизни Христа было изъято все живое, она была персонализирована и выстроена в иерархию. Уже евангелисты, а затем и Павел исказили учение Христа. Христос устранил священников и богословов, а Павел ввел их опять. Павел - великий губитель и фальсификатор христианства. По сути своей, эта критика Павла очень схожа с критикой папства Лютером, сам способ – возвращение к текстам, только Ницше пошел еще дальше, в его случае - это возвращение от текстов к самому Христу.

Здесь, однако, стоит упомянуть о проблеме существования Христа, единственное, где описывается этот человек, это Евангелие, но Ницше же и говорит о том, что истинное христианство было искажено в Евангелиях. Скорее всего, здесь имеет место, своего рода подсознательное понимание личности Христа, не важно, имел ли место в истории этот человек или нет, гораздо важнее его сущность, которая слишком уж кристаллизована в Библии. Получается, что Ницше становиться «пятым евангелистом», проявляя подлинное учение Христа, разъединяя его с тем, что ранее скрывало эту подлинность. "Мы восстановили христианский идеал", - объясняет он.

Во-вторых, философ нападает на мораль христианства, нападает на христианство как на мораль. Это исходная точка его критики, сам по себе этот метод уже отработан автором ранее во многих работах, практически в каждом заметном своем произведении, он задевает моральность как таковую с той или иной стороны. «Разрушителем морали называют меня добрые и праведные: мой рассказ не морален» . Сама суть этого метода рождается из идеи имморализма природы и жизни. Это один из столпов философии Ницше, о котором, впрочем, будет рассказано подробнее.

В-третьих, идет то, что Ф. Юнгер назвал «принижением Христа», здесь подразумевается незрелость Христа как человека: «Поистине, слишком рано умер тот иудей, которого чтят проповедники медленной смерти; и для многих стало с тех пор роковым, что умер он слишком рано. Он знал только слезы и скорбь иудея, вместе с ненавистью добрых и праведных - этот иудей Иисус; тогда напала на него тоска по смерти. Зачем не остался он в пустыне и вдали от добрых и праведных! Быть может, он научился бы жить и научился бы любить землю - и вместе с тем смеяться. Верьте мне, братья мои! Он умер слишком рано; он сам отрекся бы от своего учения, если бы он достиг моего возраста! Достаточно благороден был он, чтобы отречься!».

Заратустре к этому времени минуло сорок лет, Христу не хватило всего лишь семи лет. Действительно, он захотел умереть рано, не потому ли, что боялся ошибиться в своем учении, доказав тем самым его неправоту: «Знаками крови писали они на пути, по которому они шли, и их безумие учило, что кровью свидетельствуется истина. Но кровь - самый худший свидетель истины; кровь отравляет самое чистое учение до степени безумия и ненависти сердец». Отрицание правоты Христа подразумевает и отрицание правоты его последователей, тех, чьими именами пользуется церковь, ставя в пример пастве, как идеальных носителей христианской идеи – мучеников. «Что мученичество доказывает истинность чего-либо - это столь ложно, что мне не хотелось бы, чтобы мученики когда-либо якшались с истиной». В этой цитате мы видим своего рода объяснение «Заратустры», вообще, философия Ницше после написания «Так говорил Заратустра» во многом сводится к объяснению приведенных там символов и идей в этих символах выраженных, так и здесь явно видна связь с кровью, которая «самый худший свидетель истины». Несмотря на сказанное, подчеркивается благородность самого Христа по сравнению с тем «отребьем», которое называет и называло себя «христианами», «в сущности, был только один христианин, и он умер на кресте». Без комментариев, понятно, что христианство стало религией отребья и тех, кто, в сущности хочет на нем наживаться, тех, у кого в сердце нет и не может быть ни божьего, ни какого другого царствия.

Называя себя «философом Диониса», Ницше показывает свою альтернативу христианству, причем, понять это можно двояко: с одной стороны, он предлагает религию, с другой, скорее философию, соединив все вместе, мы получим мировоззрение, основанное на понятиях, совершенно отличных от христианских. Здесь же и становиться понятно, что Ницше выступает не против христианства как целого, но против морали как «слишком человеческого» явления, против внесения морали в область божественного. Ницше не всегда удается разделить область религии и морали так четко, как в одной заметке из наследия: "То, что делается из любви, является не моральным, а религиозным". Однако это различение определяет полемику. Не любящие, а моралисты становятся объектом нападения, не христианство как религия любви, а мораль. Здесь уместно разобрать, что же философ понимает под моралью. В основе своей, его понятие морали – классическое, то есть под моралью (однако следует заметить, что немецкое «Moral» переводиться также и как «нравственность») подразумевается вообще система норм, определяющих деятельность человека; в этих нормах предъявляются известные требования к человеческим чувствам, отношениям и поступкам, и ценность последних обусловливается выполнением этих требований. Добровольное согласие с такими нормами, в мысли, настроении и деле, составляет нравственность в субъективном смысле (нем. «Moralitat»). Можно согласиться с В.П. Преображенским, чей очерк «Фридрих Ницше, критика морали альтруизма» положил начало дискуссии о философии Ницше: «…возникает вопрос: в чем состоит различие содержания и чем определяется сравнительное достоинство нравственных норм и идеалов? Различия содержания нравственности заключаются в различии высших целей, которые сознательно или безотчетно ставятся для человека в таких нравственных системах, а относительная ценность последних определяется ценностью как высших целей этих систем, так и действительных их тенденций». Вопрос о «высшей, абсолютной морали» решается Ницше в сторону отсутствия таковой. Разные системы моральных ценностей потому и нельзя мерить нравственными категориями, ввиду отсутствия абсолютной шкалы моральных ценностей. Выход – мерить эти системы с точки зрения пользы (или вреда), наносимого ими человеку и человечеству. Тогда и христианство предстает не как религия непротивления, а скорее как религия подчинения (хотя это две стороны медали: паства подчиняется, высшее духовенство повелевает).

Сквозь всю мысль Ницше проходит борьба против морализации идеи Бога, против превращения религии в этику, против внесения моральной понятийности в божественное. Если мы вернемся к Дионису, то станет понятно, что другой альтернативы и быть не может, становиться понятным, что это, на самом деле, два полюса: мораль с ее четким регламентом и Дионис, как абсолютный хаос, прославление жизни в лучших ее проявлениях: «Преизбыточествующий жизнью дионисический бог и человек может позволить себе не только созерцание страшного и проблематичного, но даже и страшное деяние и всякую роскошь разрушения, разложения, отрицания; у него злое, бессмысленное и безобразное предстает как бы дозволенным, вследствие избытка порождающих, оплодотворяющих сил, который может создать из всякой пустыни цветущий плодоносный край. Напротив, самому страждущему, самому бедному жизнью больше всего понадобилась бы кротость, миролюбие и доброта, как в мыслях, так и в поступках, - понадобился бы, по возможности, Бог, который был бы исключительно Богом для больных, "спасителем"…» Именно в этом пункте, по-моему мнению, происходит личное столкновение Ницше и Христа, здесь Христос определяется как бог исключительно для тех, в ком уже умерла всякая жизнь, всякая воля к превосходству, к власти. Это одна из немногих областей, в которых предъявляться претензии к Христу лично, а не к воплощению его учения церковью.

Отношение Ницше к «больной» жизни, ярко проявляется в его интерпретации аскетизма: «Больными и умирающими были те, кто презирали тело и землю и изобрели небо и искупительные капли крови; но даже и эти сладкие и мрачные яды брали они у тела и земли!» По сути, Ницше ставит знак равенства между аскезой и враждебностью жизни, подразумевая ее как одну из самых жестких форм такой враждебности. «Ваше Само хочет погибнуть, и потому вы стали презирающими тело! Ибо вы уже больше не в силах созидать дальше себя». Высказанное, таким образом, мысль опровергает христианский идеал аскета, как высшего человека, напротив, автор говорит нам о том, что аскетизм – путь, ведущий в тупик, к стагнации, не к развитию. Аскетизм, является сопротивлением, причем вполне осознанным, плодородию, сопротивлением самому Дионису, Пану, что Ницше никак не может обойти стороной. Окончательный вывод делается в «Антихристианине»: «Христианство нуждается в болезни - примерно так, как греки нуждались в преизбытке здоровья: задняя мысль всей системы спасения - сделать человека больным».

Данная цитата служит и подтверждением того, что именно античная философия служит отправной точкой для философии Ницше, этот идеал античности был пронесен философом через всю жизнь. Тем не менее, он был в замешательстве относительно аскетизма, в том плане, что и сам был, некоторого рода, аскетом. По словам Юнгера, из черновиков Ницше становиться ясно, что он возвращался к фигуре аскета всю свою жизнь, он колеблется относительно того, отвергать ли аскетику с самого начала или встраивать ее в свое учение. Собственно аскетизм все же проявляется в «Так говорил Заратустра», как некое самоограничение, самодисциплина. Тем не менее, это не аскетизм, отвергающий жизнь, это скорее дополнительный барьер между высшим человеком и «маленьким человеком», который не в состоянии произвести что-либо, в отличии от Заратустры, как примера высшего, если не самого сверхчеловека. «Маленький человек» и сегодня и тогда мыслил себя центром мира и конечной целью своего существования, Заратустра же говорит совершенно о другой цели – о сверхчеловеке, заявляя, что «человек есть то, что нужно превзойти». Именно здесь и возникает противоречие: с одной стороны дионисический человек ставит Жизнь в центр всего, но он должен отвергать свою жизнь как нечто еще не достаточно высоко. Однако, если постараться понять смысл фигуры Диониса полнее, противоречие сглаживается, в том отношении, что хаос это всегда движение, «маленькие люди» всего лишь еще один тип человека, стоящего на «мосту» неподвижно, и, на самом деле, еще не далеко ушедшего от обезьяны. Противоречие рождается скорее из не совсем классической интерпретации Диониса: применяя разделение на аполлоническое и дионисическое, Дионис выступает скорее разрушителем, а Аполлон напротив, покровителем созидающих, здесь появляется некая недосказанность, как писал Хайдеггер , у Ницше вместо «Incipit comedia» следует читать «Incipit tragoedia». Понимание трагического у Ницше не обычно, «оно глубже Трагическое, по Ницше, не имеет ничего общего с мрачностью саморазрушительного пессимизма, но также и со слепой восторженностью погрязшего в пустых желаниях оптимизма». Вместо слов «трагедия» и «комедия», в этом отношении, правильнее говорить «Заратустра». Потому что «Заратустра» и представляет собой синтез двух начал в едином образе, Ницше отказывается разделять свое учение, определяя его даже не как среднее, а как единое.

Однако, говоря именно об антихристианстве Ницше, М. Хайдеггер сообщает в своих лекциях: «Атеизм Ницше - дело особое, его никак нельзя отнести к сомнительному обществу поверхностных атеистов, отвергающих Бога на том основании, что его не удается обнаружить в пробирке, и вместо отвергнутого превращающих в «Бога» свой «прогресс». Недопустимо путать Ницше с теми «безбожниками», которые никак не могли стать без-божными (букв.: "освободившимися, отступившими от Бога"), поскольку никогда не искали, да и не в состоянии искать никакого Бога. Ницше, безусловно, не был "атеистом" в обычном понимании, однако нельзя представлять его и сентиментальным, романтическим, полухристианским богоискателем». Как мне кажется, это весьма спорный вопрос, что именно подразумевал Ницше под словами «Бог умер», имелась ли ввиду смерть «морального Бога», то есть «выход за пределы добра и зла», освобождение от всех навязанных моральных догм или абсолютный отказ от бога, как сущности. Хайдеггер трактует Ницше как пантеиста, ставящего знак равенства между миром и богом, что на мой взгляд не совсем верно: по приведенным в лекции ссылкам на «По ту сторону добра и зла», нельзя судить абсолютно точно: вопрос о боге как мире не ставиться в других произведениях, что весьма не характерно. Если рассматривать другие мысли, то они, как правило, повторяться в нескольких произведениях в слегка измененной форме. Конкретно в «Антихристианине» он всегда рассматривает слово «бог», как «мораль». В этом случае, бог будет всегда христианским, как самым «моральным». На то и направлена критика христианства, как учения, оскорбившего понятие о боге, по сравнению, скажем, с античной философией, где сама мудрость – София, восстанавливалась в ранг божества.

Создавая контраст, выявляя христианство, как единственную в своем роде религию всецело основанную на морали, Ницше проводит сравнение с буддизмом: «Осудив христианство, я не хотел бы совершить несправедливость в отношении родственной религии, превосходящей его числом приверженцев,- это буддизм ". Обе нигилистические религии, обе религии decadence'а и близки, и самым замечательным образом разделены». Однако, осуждения не получается, напротив, буддизм проявляется как более древняя и потому более мудрая религия, более мирская. Там и правда отсутствует такие всеобъемлющее христианские (или, еще раньше, иудейские) понятия как «бог» и «грех». Эта религия ставит в центре «страдание», но отказывается от «сострадания», если следовать за ходом мысли автора, это религия эгоизма. И все же, это религия «decadence», мне кажется, он относит ее к упадку по той причине, что, попытки избежать страдания носят сверхпассивный характер: в буддизме есть выражение «если долго сидеть на берегу реки, то увидишь как по ней плывут трупы твоих врагов», по Ницше, скорее стоит самим сбросить врагов в реку. Decadence потому так и определен, что ведет к упадку воли к власти, к умерщвлению воли к жизни, в то время как учение Ницше ею наполнено.

Рассмотрим теперь сострадание, почему его наличие считается автором как признаком упадка. Фактически, сострадание приравнивается им к низкопробному эгоизму: «Исполняя дело сострадания, мы избавляемся только от того страдания, которое испытывается исключительно нами. Однако не один только этот мотив руководит нами: мы стараемся избавиться от страдания, и в то же время мы ищем удовольствия - того удовольствия, которое ощущается нами при виде противоположности нашего положения…» Можно провести здесь параллель с тем, что позднее высказывал Фрейд, что нами всегда руководит эгоизм, часто завуалированный как альтруизм. И плох здесь не эгоизм как таковой, он-то как раз вполне приемлем, а самообман, как, фактически, и религиозный самообман. Сострадание презирает страдающего во всех отношениях, проблема в том, что сострадание не постоянно, оно судит только в конкретный момент, в тот момент, когда человек испытывает страдание, а сострадающий, соответственно, испытывает страдание от возникшего в нем отвращения. Честный к себе человек, постарается избежать такого чувства хотя бы из своей честности. Помимо этого, «Сострадание, если оно, действительно, порождает страдание (пусть эта точка зрения будет у нас единственной), есть слабость, оно увеличивает страдание в мире» . Далее проводиться весьма неожиданная параллель с буддизмом, что его последователи пользуются состраданием как способом против страдания, познавая страдание в прошлом, они через сострадание испытывают превосходство, некоторого рода возвышенность, победу над страданием. Тем не менее, остается вопрос о пользе такого рода чувства. Не есть ли это пресловутый самообман, ведь практически всегда можно обнаружить, как в прошлом страдали больше, но реально, такое обнаружение лишь мысленно освободит от страдания, не выводя из самой ситуации, в которой приходиться страдать. «Сострадание презирается и считается недостойным сильной и грозной души». Если оценивать контекст этого выражения, то можно сказать «богоподобной души». Милость, но не сострадание, вот тезис Ницше. Вероятно, здесь и берет начало мысль, через два года воплощенная в «Заратустре»: «Так говорил однажды мне дьявол: «Даже у Бога есть свой ад - это любовь его к людям». И недавно я слышал, как говорил он такие слова: «Бог мертв; из-за сострадания своего к людям умер Бог». Умереть от сострадания? Но не относиться ли это так же ко всем, кто сострадает… Это так же показывает, что путь сострадания, каким его полагает Ницше ведет в тупик. Здесь следует вернуться к христианству, которое мыслиться, помимо всего прочего, и как религия сострадания: «Только сострадательный может быть хорошим человеком; следовательно, надобно быть постоянно сострадательным" - вот что говорит теперь мораль! Откуда ведет свое начало это учение морали? - Только тот человек может быть назван и чувствоваться моральным, чьи поступки лишены личного интереса и направлены на общую пользу, - этот переворот в умах был произведен в Европе христианством». Как предшествующая христианской рассматривается античная философия, в которой было совершенно другое, более материалистическое, более практическое отношение к состраданию. Именно, что упадок античности наступил с приходом христианства, то есть, с приходом морали сострадания, ранее было процитирована мысль, что сострадание не уважает страдающего, по-моему мнению отношения между людьми в античное время были такими, что человеку предоставлялась возможность самостоятельно преодолеть свое страдание, без просьбы о помощи, которая выглядела неблагородно в глазах окружающих. Можно сказать, что та эпоха была жестче, с точки зрения христианства, как и философия Ницше (а точнее, этот ее аспект). На самом же деле, здесь речь идет не о жестокости, а о справедливости по отношению к страдающему, и в какой-то степени об ответственности за содеянное, если страдание стало результатом проступка. Примером может служить христианская пропаганда в тюрьмах и забота о заключенных, как же пошло это выглядит, когда сострадают людям, которые знали, что результатом их действий будут те условия, в которых они оказались.

Однако, оказывается парадоксом мысль, что «страдание облагораживает», хотя, на деле никакого парадокса нет, известно, что Ницше мучили ужасные хронические головные боли, а к ним примешивалась и эмоциональная чувствительность философа, таким образом, часть своих произведений он писал в периоды болезни, другую часть в периоды выздоровления. Этот жизненный контраст и переноситься на страницы книг, сама идея благородного страдания в том и заключается, чтобы преодолеть его самому, без чьей-либо помощи и взглянуть на мир по-новому, и так снова и снова, очищать свой взгляд на мир, обучаясь его независимой оценке, которая только и возможна на столкновении болезни и выздоровление. И все же, большую цену имеет как раз выздоровление, которое, в свою очередь не возможно без страдания, являющегося, фактически, средством для выздоровления. Ярче всего эта мысль заметна в «Веселой науке»: «Наконец, чтобы не умолчать о самом существенном: из таких пропастей, из такой тяжкой хвори, также из хвори тяжкого подозрения, возвращаешься новорожденным, со сброшенной кожей, более чувствительным к щекотке, более злобным, с более истонченным вкусом к радости, с более нежным языком для всех хороших вещей, с более веселыми чувствами, со второй, более опасной невинностью в радости, одновременно более ребячливым и во сто крат более рафинированным, чем был когда-нибудь до этого».

Такого рода дуализм часто встречается у Ницше, когда разные трактовки одного и того же события или действия могут оказать положительное или отрицательное воздействие на личность, действительно, понимая это, по-новому начинаешь оценивать все, что однажды уже было оценено. Этого он и хотел – переоценки ценностей, в соответствии с новым мировоззрением. Не слишком ли много проблем у людей как раз из-за их консерватизма… который порой просто излишен. Не желание, а иногда и не возможность переоценить этот мир рождают зависть к тем, кто уже освободился от морального гнета веков.

Противопоставление «божественного» и «мирского» так же занимает существенно место в критике христианства, причем это противопоставления впервые применено самими христианами. «Религия типа христианской, ни в одной точке не соприкасающаяся с действительностью и немедленно гибнущая, как только мы признаем правоту действительности хотя бы в одной точке, такая религия не может не враждовать с "мудростью мира сего", сиречь с наукой…». Без этого разделения сам факт религиозности просто не имел бы смысла, как уже не имеет смысла понятие «бога», скажем, в протестантстве, где он оказывается лишь никому не нужным наследием, которое, впрочем, несут только по привычке. «Божественное» и вправду не стоит смешивать с «мирским», так как на деле оно оказывается слишком лживым, чтобы быть «от мира сего». «То, что хорошо для жрецов, хорошо и для бога» этот принцип использовался с незапамятных времен, так что иудаизм не принес здесь ничего нового, и христианство, приняв этот принцип «по наследству» прекрасно использует его. «Понят ли, собственно говоря, знаменитый рассказ начала Библии - рассказ о боге, который испытывает адский страх перед знанием?.. Нет, не понят» . Наука разрушительна для бога: «Там где наука делает шаг вперед, бог делает шаг назад». Знание оставляет во вселенной меньше места для бога, отсюда и страх – фактически, жречество кормилось богом (и всем, что с ним связано), нет бога – нет жречества. Это было еще одной причиной упадка средневековья, по сравнению с античностью, правда церковь поступила несколько хитрее, предоставив суррогат науки - теологию, которая вместе с инквизицией весьма успешно боролись с инакомыслием: первая в верхах, отвлекая их от реальной науки, вторая – в низах, внушая страх перед богом и церковью. Сам крах античной науки (а нам известно, что «львиная доля» современной науки, особенно математики и, практически вся, логика выросла как раз на том, что дошло до нас из античности) воспринимается Ницше как глубочайшая трагедия: «Весь труд античного мира - все напрасно: не нахожу слов, чтобы выразить чувство ужаса, какое охватывает меня... А ведь то была лишь предварительная работа, гранитным самосознанием был заложен лишь самый фундамент для труда тысячелетий,- и весь смысл античного мира напрасен?!.. Для чего жили греки! Для чего жили римляне?.. Уже были созданы все предпосылки ученой культуры, все научные методы, уже сложилось великое, несравненное искусство хорошего чтения, - без этого немыслима традиция культуры, единство науки; естествознание в союзе с математикой и механикой развивались наилучшим образом; чувство факта, самое главное и ценное из чувств, создало целые школы и имело за собой века традиции!» Действительно, стоит проявиться где-либо античной культуре как начинается «Возрождение», но и оно подавляется христианством, видоизмененным, но все же христианством, на протяжении истории человечества сложно найти другую систему взглядов, основанную на письменном источнике, которая менялась бы так часто как христианство. Первоначально оно было всего лишь «Царствием Божьим внутри», затем, стало организацией людей, хотя, по-моему убеждению, когда носители такого рода идей начинают собираться в группы, идея начинает умирать, упрощаться, так как сами трактовки для каждого уникальна, хотя они и объединены общим источником. Собравшись в группу, неизбежно появляется основная трактовка (как и происходило в христианстве, начиная со времен Константина Великого: бесконечные споры вокруг не принципиальных вопросов – споры ради споров, а вследствие этого борьба между самими же христианами), которая навязывается всем остальным. После установления авторитета единой церкви (этот факт, по сути своей является следствием уничтожения оппозиционных учений в христианстве, крупнейшими из которых были арианство, несторианство и гностицизм ), начинается эпоха диктатуры одной точки зрения на Христа (которая, однако, могла меняться в ходе бесчисленных соборов), переросшая в стагнацию средневековья. С приходом Нового времени религия, как вера в бога, отодвигается на второй план, и христиане вынуждены подстраиваться под изменчивый мир, чтобы не потерять своих позиций – теряется стержень в вероучении, церковь слишком начинает прежде всего заботиться о материальной выгоде, ставя на второе место духовные проблемы, таким и застал христианство Ницше.

Из сказанного следует, что Ницше фактически являл собой наследника греческой философии, какой он ее понимал, а именно глубокой, вдумчивой, никуда не спешащей, как отмечено в приведенной выше цитате: у греков были века для развития, для медленного, но основательного развития. «Прежде всего, будем говорить медленно... С такой книгой, с такой проблемой нет надобности торопиться; кроме того, мы оба - я и моя книга - друзья медлительности. Не напрасно мы были филологами, не напрасно мы были учителями медленного чтения, - наконец, мы и пишем тоже медленно» . Научив человека медленному чтению, а следовательно и искусству глубоко мыслить, греки как никто до них поспособствовали интеллектуальному развитию человека. А что же христианство – оно не просто ничему не научило людей, но напротив заставило их разучиться думать. Причем, если становиться на позицию Ницше, реформация, как событие, принесла мало положительного, так как проводилась она для тех, кто по своему уровню был гораздо ниже, пусть и поглощенного коррупцией и пороками, духовенства, в то время, как сам Лютер был невинен, «ибо не ведал, что творил»: «Лютеровская Реформация во всем ее размахе была возмущением самой ограниченности против чего-то "многогранного", говоря осторожно, грубым, обывательским непониманием, которому многое надо простить, - не понимали знамения торжествующей церкви и видели только коррупцию, превратно толковали аристократический скепсис, ту роскошь скепсиса и терпимости, которую позволяет себе всякая торжествующая, самоуверенная власть...» . Однако, помимо того, что христианство «заморозило» греческие достижения, оно еще и опошлило их: существует множество примеров этому, скажем «логос», введенный Гераклитом, и расширенный неоплатониками до понятия «идеи», совершенно по-другому трактуется христианами, первоначальный смысл намеренно забывается, несмотря на то, что нигде у языческих авторов «логос» не связывается с «единым богом», и в Библии вовсе нет явной связи «слова» с богом-сыном (единственное, что могло послужить причиной такой трактовки, на мой взгляд – несколько не точный перевод, то есть тот факт, что греческое «;;;;;» может означать и «слово» в бытовом смысле и «логос» в философском). Аналогичный пример – «ассимиляция» отцами церкви Софии – богини мудрости, низведение ее до мудрости конкретного иудео-христианского бога. Кроме античных авторов, христиане «позаимствовали» саму концепцию монотеизма в зороастризме и часть мифов у народов Междуречья. Таким образом, иудаизм, а за ним и христианство на деле являются не самобытными религиями, но весьма неумелым синтезом более древних и терпимых друг к другу языческих учений, однако, они отказываются от язычества, как вздорные дети делают все наперекор родителям. Именно, что отличает классические языческие мировоззрения, это отсутствие фанатизма (исключая отдельные культы) и ортодоксии. В языческих пантеонах, боги могли переходить от одного народа к другому, сохраняя свое «звание», в этом смысле язычество является реально единой религией, в отличие от современных монотеистических религий, так как общее число одних только христианских течений и сект достигает тысячи. Читая Ницше создается ощущение, что чем ближе мировоззрение к языческому, тем лучше он к этому мировоззрению относится (как в рассмотренном ранее пример с буддизмом) «"Немцы" (die "Deuttschen"): первоначально это означало "язычники (die "Heiden") <…> Можно было бы все еще допустить, что немцы задним числом сделают себе из своей оскорбительной клички почетное имя, став первым нехристианским народом Европы…»

Подводя итог всему сказанному в этой части моей работы нужно заметить, что здесь были рассмотрены только основные аспекты антирелигиозной философии Ницше, такие как фигура Христа, рассмотренная с позиции человеческой, но не религиозной; мораль и религиозность, а именно их связь в христианстве через бога, являющего собой персонификацию всех заветов, бога как надсмотрщика; аскетизм как деградация и аскетизм как, своего рода, дисциплина духа, полезная для мыслителя; противопоставление античности и христианства (а также Диониса и Христа), в вопросах морали и религии; язычество как альтернатива христианству; сострадание и страдание, связанные с аскетизмом, как также имеющие положительные и отрицательные трактовки. Конечно, такая книга как «Антихристианин» сама по себе полемическая, но в ней достаточно убедительно и, что самое главное, логично (в отличие от христианских сочинений, где логика зачастую отсутствует) доказывается, что такая религия как христианство фактически ведет в тупик на всех уровнях общества. Ницше в основном рассматривает личностный уровень, но, как будет показано далее, применение христианства в качестве государственной идеологии также не несет ничего хорошего для данного государства.

В качестве второго рассматриваемого источника было взято произведение «Так говорил Заратустра», взято потому, что оно фактически являет собой квинтэссенцию философии Ницше, это, своего рода, узел в котором переплетаются большая часть рассмотренных им проблем, граница, на которой встречаются то что было «до Заратустры» и после него. Из «Заратустры» можно проследить многое, что было впоследствии разобрано философом. В «Ecce Homo» написано (вообще, писать выводы по философии Ницше несколько затруднительно без его мнения о самом себе, которое прекрасно, хотя и несколько обрывисто, выражено в этом произведении) «Среди моих сочинений мой Заратустра занимает особое место. Им сделал я человечеству величайший дар из всех сделанных ему до сих пор. Эта книга с голосом, звучащим над тысячелетиями, есть не только самая высокая книга, которая когда-либо существовала, настоящая книга горного воздуха - самый факт человека лежит в чудовищной дали ниже её - она также книга самая глубокая, рождённая из самых сокровенных недр истины, неисчерпаемый колодец, откуда всякое погрузившееся ведро возвращается на поверхность полным золота и доброты» .

Конечно, представленная точка зрения далеко не единственная (взять хотя бы точку зрения христиан на самих себя), может быть, она не самая верная или не верна вовсе, тем не менее, как писал Фрейд в отношении христиан в «Будущем одной иллюзии»: «Вы обязаны всеми своими силами защищать религиозную иллюзию; когда она обесценится, - а ей поистине достаточно многое угрожает, - то ваш мир рухнет, Вам ничего не останется, как усомниться во всем, в культуре и в будущем человечества. От этой крепостной зависимости я, все наши свободны». Фактически, критика христианства идет с самого его зарождения, но, на мой взгляд, никто до Ницше не собирал ее воедино, не добавлял к ней столько нового, когда уже казалось, что добавить к сказанному нечего.