Лекция 8. Русская идея в истории и современности
Чтобы понять и определить положение России в современном мире и в современной цивилизации, важно понимать, что исходной здесь является идея. Идея России. Отражаясь в действительности или теряясь в ней, русская идея, которую формулировали на протяжении веков, создала духовную действительность, на которую успешно или неудачно опирались строители будущего страны.
Сразу отметим, что русскую идею всегда характеризовали мессианство, с одной стороны, и особенность ее, с другой. Вспомним, например, знаменитое высказывание монаха Филофея: «Москва — третий Рим». Спустя несколько веков в духовном диалоге-противостоянии Владимир Соловьев скажет: «И третий мир лежит во прахе, а четвертому не бывать». Первой довольно подробно выстроенной моделью России стала модель православного государства с воплощенной благотворностью Духа Святого.
Второй наиболее важной попыткой сформулировать приемлемую для всего общества русскую идею стала знаменитая триада графа Уварова «Православие, самодержавие, народность». Любопытно, что эта формула включает фундаментальное религиозное мировоззрение, государственное устройство и, наконец, светскую соборность общества, понимаемую как народность. В этой триаде наиболее важно то, что веками крепило такую состоящую из разнородных частей конструкцию как Российская империя – самодержавие. Верность и государственная преданность самодержцу («белому царю», как говорили на Востоке) объединяла самые разные этнические, конфессиональные, культурные элиты.
Особенность русской идеи и выстроенной на этой основе модели страны российские мыслители зачастую искали в особенном положении нации, ее прошлом и будущем. Панслависты видели будущее в соединении славянских народов, противостоящих другим, в частности германскому миру. Основой самоидентификации в этом случае выступала не столько идея православия, сколько идея суперэтноса — единства славянства. Но стоит вспомнить желчное высказывание Федора Достоевского по этому поводу: «Не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только Россия их освободит, а Европа согласится признать их освобожденными!».
Дожившая до сегодняшнего дня, эта ставшая по сути маргинальной идея все время сталкивается с тем обстоятельством, что Россия была и сейчас является поликонфессиональной и многонациональной страной, не укладывающейся в прокрустово ложе панславизма.
Но преобладающей среди значительной части российских мыслителей является идея абсолютной самобытности России, с одной стороны, и в то же время ее всемирной значимости. Это отразилось в размышлениях славянофилов и почвенников в середине XIX в. Иван Киреевский мечтал о православном обновлении европейского просвещения, Алексей Хомяков предвидел державно-культурное доминирование России в мире: «Нам стыдно было бы не перегнать Европу». Впрочем, не надо забывать, что особое значение русского мира понималось не только оптимистически, но и пессимистически. Вспомним Петра Чаадаева: «Провидение исключило нас из своего благодетельного действия на человеческий разум».
Русская идея, испытывавшая, естественно, влияние мирового духовного пространства, постепенно стала включать социальные и экономические элементы. Но они всегда были связаны с исходными элементами русской идеи. Так, народничество предполагало в составе русской идеи общинность, артельность, неформальное народное право и строительство на этой основе общества справедливости. В уже довольно развитой идеологии народничества мы сталкиваемся с такими противоречивыми элементами, как романтизация отсталости, социальный изоляционизм, духовный и политический экстремизм.
Любопытно, что даже прагматичный большевизм в своем варианте марксизма не только усвоил присущие данному мировоззрению утопизм, мессианство, социальный романтизм (как писал один из предшественников русского коммунизма Петр Ткачев, цель заключается в том, чтобы перестроить жизнь в соответствии с «идеалом наилучшего и наисправедливейшего общежития»), но и усилил их — еще Ленин в своих трудах обратился к идее избранничества России (на этот раз звучавшей примерно так: неразвитость страны — в смысле развития капитализма — есть благо, поскольку позволяет осуществить коммунизм в стране и затем в мире), — сделал их предметом массового сознания.
Умирание идеологии в социально-классовом ее смысле в мире, неспособность элиты советского общества выйти в изменяющемся мире за пределы постулатов прошлого привели, с одной стороны, к реальной деидеологизации советского общества 80-х годов, а с другой, к тому, что конец советской эпохи и во многом начало эпохи российской привели к оживлению, казалось бы забытых идеологем старой России. Которые сохранились во многом в архаичной форме: славянофилы, западники, евразийцы, монархисты и пр. и обновлены были лишь современной риторикой.
Это было бы не очень важно, если бы оставалось предметом увлечения группы интеллектуалов. Однако именно для времени переломов в жизни общества особо актуально звучит давнее выражение, что нет ничего практичнее хорошей теории. К сожалению, на практике трансформация общества в последние 10–15 лет или обходилась без всяких идей, или использовала кальки мировоззрения, не прошедшего проверку русским опытом, или сопровождалась бессмысленным и примитивным повторением исчерпавших себя идей.
Конечно, можно сказать, что это соответствует современному состоянию развитых стран мира, которым не хватает глобальных идей, способных организовать нацию. Но это явно не соответствует современному состоянию России, которая, самоопределяясь в нынешнем своем состоянии, ищет новую русскую идею. Причем новую по сути, то есть лишенную утопизма, погубившего в свое время СССР, мессианства и одновременно ограниченности. Но должную, на наш взгляд, сохранить представление об особенном пути страны. Не в смысле ее изолированности, а в том смысле, который сегодня присутствует во всех развитых странах, сохранивших национальную идентичность и силу. Только в последние годы мы можем наблюдать (пока что на уровне лозунгов) попытку соединить на современном уровне представление о сильной стране с представлением о благополучном и обладающем правами и возможностями их осуществления российском обществе и человеке.
К сожалению, все последние попытки сформулировать национальную идею были обречены на неудачу. И дело не только в смехотворности желания Бориса Ельцина собрать кучку интеллектуалов где-нибудь в Архангельском и придумать некий слоган. Опыт (к примеру, и лозунги удвоения ВВП, достижения конкурентоспособности страны) показывает, что национальная идея возникает не на рациональном уровне, не на материальном, а возникает как некое объединяющее людей чувство, как некая ведущая их сила. Но тут важно учитывать и другое обстоятельство. Национальная идея есть путь нации в будущее. Но для того, чтобы в это будущее двигаться, необходимо самоопределиться, понять, кто мы есть, для чего живем, для чего будем претерпевать беды и чего будем добиваться. Ответы на эти вопросы крайне необходимы России, поскольку она не Швейцария и не Зимбабве. Поэтому-то поиск новой национальной идеи для России столь сложен и столь необходим.