ГЛАВА 1. ПЕРЕВОД, НАУКА, ФИЛОСОФИЯ

1.1. РАЗНООБРАЗИЕ ПОДХОДОВ К ИЗУЧЕНИЮ ПЕРЕВОДА

Вполне привычный всем на практике феномен межъязыкового перевода характеризуется, при попытке осмыслить его теоретически, исключительной сложностью и многоаспектностью, которые, с одной стороны, открывают возможности его изучения под самыми разными углами зрения и с самыми разными целями, а с другой, – значительно затрудняют сведе́ние вырабатываемых концепций в некую единую и стройную дисциплину. При этом определенная терминологическая неупорядоченность, характерная для некоторых областей филологии1, касается даже названия дисциплины, изучающей перевод2.

Традиционно ее называли и часто до сих пор называют «теория перевода», но термин этот всегда был неоднозначен: так, нередко «теория перевода» противопоставляется «практике перевода», и в этом случае она охватывает любые концепции, касающиеся переводческой практики, ее истории, условий и способов ее осуществления, а также всего спектра влияющих на нее факторов. В этом широком понимании «теория перевода» равнозначна «переводоведению». В более узком смысле «теория перевода» включает только собственно теоретическую часть переводоведения и, таким образом, противопоставляется его прикладным аспектам3.

В английском языке область, связанная с изучением перевода, в наше время известна преимущественно под названием translation studies, имеющим существенно более широкое значение, чем «теория перевода» в отмеченном выше узком смысле, и выступающим поэтому скорее в качестве некоего аналога «переводоведения». При этом весьма показательно, что в современной англоязычной литературе всячески подчеркивается междисциплинарный характер translation studies. Так, в самом начале своего руководства по translation studies Джереми Мандей говорит, что это «новая академическая дисциплина, связанная с изучением теории и феноменов перевода». Она «по самой своей природе многоязычна и междисциплинарна, охватывает языки, лингвистику, коммуникативистику, философию и целый ряд культурологических дисциплин (a range of types of cultural studies)»4.

3Комиссаров В.Н. Теория перевода. М., 1990. С. 34.

4Munday J. Introducing Translation Studies. London, 2001. P. 1.

8

Собственно говоря, междисциплинарный характер translation studies был «намечен» уже в программной работе Джеймса Холмса (1972), которую многие считают основополагающим текстом современного англоязычного переводоведения1. В этой статье была предложена своего рода «разметка» поля исследований, касающихся феномена межъязыкового перевода, и намечены контуры дисциплин, которые должны изучать его различные аспекты либо рассматривать его с различных точек зрения. В результате получилась логичная и четкая, но, пожалуй, несколько громоздкая схема, графическое представление которой иногда не без оснований называют «картой» (map)2.

В специальной литературе представлены, однако, и попытки выделить во внушительном и постоянно увеличивающемся массиве переводоведческих исследований сравнительно небольшое число достаточно широких подходов, которые было бы естественно определить как основные парадигмы изучения перевода. Так, говоря о нынешнем состоянии изучения феномена перевода на Западе и опираясь при этом на весьма обширную и основательную литературу обобщающего характера, Сабина Лоренц приводит вполне компактное – троякое – деление наиболее влиятельных «направлений», представленных в этой области3. Заметим, что в этом отношении ее обобщающий, а не детализирующий подход во многом напоминает трактовку данного вопроса и у ряда отечественных авторов, в частности у В.С. Виноградова4, чья классификация подходов еще будет рассмотрена в данной работе.

Хотя сама С. Лоренц и не использует в цитируемой далее работе сколько-нибудь последовательным образом термин «парадигма»5, он представляется вполне уместным как определение статуса выделенных ею подходов. Действительно, каждое из трех «направлений» характеризуется достаточно своеобразной совокупностью ценностных ориентаций, предписаний и фундаментальных убеждений, предопределяющих трактовку им феномена перевода, а также обладает собственными методами и «образцами»

9

исследования, принимаемыми определенным ученым сообществом. Это, как хотелось бы надеяться, станет видно из предложенного ниже краткого обзора.

Итак, наряду с восходящей к Фридриху Шлейермахеру герменевтической теорией перевода, имеющей уже достаточно долгую – двухвековую, если считать с 1813 г.1, – историю, можно выделить еще два уже значительно более поздних по происхождению направления изучения перевода, получивших в последние десятиления ХХ в. широкое международное признание и распространение, а именно лингвистически-ориентированную теорию перевода и историко-дескриптивный подход.

Рассмотрим сначала лингвистически ориентированный подход, получивший в некоторой части западной литературы название «науки о переводе», а именно Übersetzungswissenschaft – в немецком языке и science of translation (другой вариант: translation science) в английском. При этом весьма любопытно, что и в отечественной традиции представление о «подлинно научном» изучении перевода связывается преимущественно с его лингвистической теорией.

Здесь следует сразу же оговориться, что название science of translation (или translation science) некоторые исследователи считают исключительно неудачным2, так как английское слово science обычно используется для обозначения естественных наук (в отличие, например, от немецкого Wissenschaft или русского наука), а исследования перевода в любом случае явно ориентированы на совершенно иные стандарты «научности», чем, скажем, физика или биология. Это неприятие не становится меньше даже оттого, что Юджин Найда назвал свою всемирно известную книгу о переводе Towards a Science of Translating (1964).

Лингвистически ориентированный подход, по характеристике С. Лоренц, стремится создать общую теорию перевода, которая исследовала бы межъязыковой перевод достаточно строгими методами, свойственными лингвистике, и дала бы его адекватное теоретическое описание. При этом в идеале она должна охватить перевод как литературно-художест-венных, так и специальных, т.е. информативных текстов, хотя часто признается также и то, что перевод последних легче поддается изучению собственно научными средствами. Для этой «науки» характерна устойчивая ориентация на реальную практику перевода как в отношении выработки научно обоснованных норм и правил переводческой деятельности, так и в плане создания надежной теоретической базы для систематического и эффективного обучения переводчиков, поскольку эта профессия стала в ХХ в. достаточно массовой3. Отечественные авторы в смысле, близком «науке о переводе», говорят, как правило, о лингвистической теории пере-

1 Год появления работы «О различных методах перевода».

10

вода, а также о лингвистических аспектах теории перевода или же просто о лингвистике перевода. К традиционно выделяемым основным направлениям отечественного переводоведения, впрочем, в данной работе еще будет случай вернуться несколько позже.

Остановимся на некоторых особенностях изучения перевода с точки зрения лингвистики. По словам Джона Катфорда, «перевод – это операция, производимая с языками, это процесс замены текста на одном языке текстом на другом языке. Ясно поэтому, что любая теория перевода должна опираться на теорию языка – общелингвистическую теорию»1. Несмотря на, казалось бы, полную и несомненную логичность этого умозаключения, следует отметить, что естественная принадлежность перевода к сфере интересов лингвистики, которая современному лингвисту, судя по примеру Катфорда, может показаться сама собою разумеющейся, была признана далеко не сразу, т.е. отнюдь не одновременно с возникновением лингвистики как науки в виде ее первой собственно научной парадигмы – сравнитель- но-исторической. В специальной литературе широко представлено мнение, что говорить о лингвистической теории перевода можно только с середины ХХ в.2

До этого времени перевод, воспринимаемый, прежде всего, в качестве особого искусства3, не включался в круг тем, подходящих для изучения в рамках лингвистики и ее специфическими методами. То, что языковые аспекты играют в переводческой деятельности немалую роль, конечно, все и всегда прекрасно понимали, но эти аспекты нередко считались периферийными по отношению к самому главному, что есть в переводе, то есть к творческой деятельности переводчика, – ведь языковая сторона дела при такой постановке вопроса не затрагивает сути перевода как искусства и поэтому может иметь, в конечном счете, только техническое значение.

Следует, к тому же, отметить, что даже в наше время было бы, повидимому, всё еще слишком поспешным утверждать, что это традиционное представление о переводе как искусстве par excellence окончательно стало достоянием прошлого. То, что оно в некоторой степени сохраняет свою былую популярность, иногда можно наблюдать даже на примере са-

3Lorenz S. Übersetzungstheorie, Übersetzungswissenschaft, Übersetzungsforschung

//Grundzüge der Literaturwissenschaft / Hrsg. von H.L. Arnold, H. Detering. München, 2001. S. 555.

1 Катфорд Дж. Лингвистическая теория перевода. Об одном аспекте прикладной лингвистики. М., 2009. С. 11.

2См., в частности: Комиссаров В.Н. Теория перевода. М., 1990. С. 12–17.

3 В этом, разумеется, находит отражение и то обстоятельство, что нередко интерес исследователей сосредоточивался на художественном переводе, в то время как информативный перевод не привлекал серьезного внимания. Пренебрежительное отношение к информативному переводу вообще характерно для многих теоретиков перевода XIX – начала ХХ вв., не исключая даже столь проницательных, как Ф. Шлейермахер, о чем еще пойдет речь далее в данной работе.

11

мых авторитетных источников.

Так, в частности, Роберт Г. Робинс, автор помещенной в «Новой Британской энциклопедии» (издание 1994 года) основательной и весьма объемной статьи «Язык» (Vol. 22, Р. 548–571), где суммируются основные достижения лингвистики в осмыслении феномена языка в целом, и при этом достаточно подробно для текста такого рода рассматриваются также и проблемы перевода, прямо заявляет: «В целом, перевод – это искусство,

ане наука»1. В данной связи он поясняет, что, хотя перевод можно изучать,

аего основным принципам будущих переводчиков можно обучить, в конкретной ситуации перевода успех или неуспех в решающей степени зависит не от того, насколько хорошо усвоены эти принципы, а от во многом интуитивного по своей природе чувства языка и от личного искусства отдельного переводчика2.

Не менее показательно в этом отношении также и то обстоятельство, что даже последовательно ориентированные на лингвистику концепции в современной теории перевода часто признают особый статус художественного перевода как искусства по преимуществу и заявляют о бесперспективности его изучения теми же способами и – самое главное – исходя из тех же предпосылок, на которые опирается исследование перевода специальных текстов, т.е. информативного перевода3.

Кроме того, возвращаясь к истории языкознания, следует отметить, что некоторые из наиболее влиятельных лингвистов XIX в. просто не считали перевод по-настоящему интересным объектом исследования, так как видели в нем лишь заведомо несовершенную попытку решить задачу, принципиально неразрешимую как раз по лингвистическим причинам, а именно: достигнуть полноценного воспроизведения на одном языке текста, созданного на другом.

Такого рода скептическое отношение к возможностям перевода иногда высказывал, как отмечают некоторые исследователи, уже и сам основоположник теоретического языкознания как самостоятельной научной дисциплины Вильгельм фон Гумбольдт. В этой связи нередко цитируют его письмо к Августу Шлегелю: «Всякий перевод представляется мне безусловно попыткой разрешить невыполнимую задачу. Ибо каждый переводчик неизбежно должен разбиться об один из двух подводных камней, слишком точно придерживаясь либо своего подлинника за счет вкуса и языка собственного народа, либо своеобразия собственного народа за счет

2Ibidem.

12

своего подлинника»1.

В контексте его широко известных взглядов на природу отношений языка и культуры скептицизм в отношении перевода кажется, разумеется, вполне понятным. Причину препятствий, стоящих на пути переводчика, В. фон Гумбольдт видит в отсутствии подлинной эквивалентности между словами разных языков, за исключением только тех, которые «обозначают чисто физические объекты». Сравнение даже лучших переводов с оригиналами, на его взгляд, убеждает в том, что существуют поразительные расхождения даже там, где переводчик всего лишь стремился к точности соответствий. Это, однако, не должно, как считает Гумбольдт, удерживать нас от перевода: перевод, и, в особенности, перевод поэзии, есть одна из важнейших задач литературы, отчасти потому, что он знакомит не владеющих языком оригинала читателей с формами искусства и жизни, которые иначе остались бы им неизвестны, но, прежде всего, потому, что перевод увеличивает «значение и выразительность» того языка, на который он выполнен2. Уже из этого рассуждения становится понятно, что взгляды Гумбольдта на перевод значительно шире того скептического замечания из письма Шлегелю, которое нередко цитируется как едва ли не его концепция перевода in nuce.

Кроме того, не следует упускать из виду и то обстоятельство, что отнюдь не все высказывания В. фон Гумбольдта о возможностях перевода и о расхождениях между языками одинаково категоричны. Так, в частности, в докладе «О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития» (1820) он замечает, что «опыт перевода с весьма различных языков […] показывает, что, пусть даже с различной степенью удачи, каждая идея может быть выражена в любом языке»3. Пожалуй, трудно оспаривать то, что эти слова было бы вполне естественно понимать не столько как утверждение принципиальной неразрешимости задачи перевода, сколько как вполне трезвую и достаточно взвешенную констатацию существенной ограниченности его возможностей. Конечно, на сказанное здесь можно возразить, что такая позиция тоже не свободна от некоторой скептичности, но всё же она не представляется особенно радикальной.

Примерно так же В. фон Гумбольдт высказывался и четырьмя годами ранее в уже цитированном предисловии к переводу Эсхилова «Ага-

1Цит. по: Комиссаров В.Н. Теория перевода. М., 1990. С. 17. Та же цитата приведена

ив другой широко известной работе: Федоров А.В. Основы общей теории перевода. М., 1983. С. 31.

13

мемнона»: не будет слишком смелым утверждением сказать, что всё – самое возвышенное и самое глубокое, самое мощное и самое нежное – можно выразить на любом языке, даже на языках малоизвестных нам «примитивных» народов; дело не в том, что тот или иной язык хуже или лучше другого, – просто в некоторых случаях «звуки дремлют», как в инструменте, на котором никто не играет, пока народ не научится их извлекать1. Любопытно, что эта мысль по-своему перекликается с ключевой идеей Поля Рикёра, согласно которой межъязыковые соизмеримости не предшествуют переводу, а создаются в ходе переводческой практики.

Вцелом, однако, лингвистика, как бы парадоксально это теперь ни звучало, всё же внесла свой немалый вклад в обоснование так называемой «теории непереводимости», иногда приобретавшей определенную популярность (например, в Германии второй половины XIX в., причем этот случай, конечно, далеко не единственный)2 и до некоторой степени проникшей даже в бытовое сознание западного человека, хотя бы уже в виде широко известного итальянского изречения «traduttore – traditore», в неизменном виде вошедшего едва ли не во все европейские языки3.

К середине ХХ в., однако, отношение лингвистики к переводу весьма существенно изменилось, – и он стал, наконец, общепризнанным объектом лингвистических исследований4. Этот поворот связывают, в первую очередь, с небывало глубокими, даже радикальными изменениями в самом характере переводческой практики: к этому времени небывало резко возрос объем переводов технической, юридической и прочей документации, а также всевозможных научных и коммерческих материалов – именно они, а не художественная литература (в переводе которой так легко виделось – и видится до сих пор – искусство по преимуществу) составляли отныне большую часть переводимых текстов и, если можно так выразиться, стали определять лицо переводческой деятельности.

Вделовой прозе с ее обычно весьма многочисленными клише и подчеркнутой обезличенностью стиля особенности авторской манеры почти не ощущаются, и это обстоятельство позволило с полной ясностью осознать, в сколь значительной степени весь характер переводческого процес-

1 Humboldt W.V. Extract from the Preface to his Translation of Aeschylus’ Agamemnon (1816) // Lefevere A. (Ed.). Translation / History / Culture. A Sourcebook. London; New York, 1992. P. 137.

2 См., в частности: Курелла А. Теория и практика перевода // Перевод – средство взаимного сближения народов / Сост. А.А. Клышко. М., 1987. С. 111.

4Lorenz S. Übersetzungstheorie, Übersetzungswissenschaft, Übersetzungsforschung

//Grun-dzüge der Literaturwissenschaft / Hrsg. von H.L. Arnold, H. Detering. München, 2001.

S. 559; Тюленев С.В. Теория перевода. М., 2004. С. 25.

14

са обусловлен сходствами и расхождениями в структурах и особенностях функционирования вовлеченных в этот процесс языков. В скором времени, соответственно, возобладало мнение, что и сама первооснова этого процесса носит языковой характер (в виде некоего объективного соотношения языков).

Роль конкретных языковых единиц и их соответствий стала предметом пристального внимания также и в связи с ростом требований к точности перевода, обусловленным самой спецификой указанных жанров. Возникли предпосылки рассматривать перевод не только и даже не столько как результат творческих усилий переводчика, сколько как особый вид речевой деятельности, при осуществлении которого языковые единицы оригинального текста замещаются единицами языка перевода в соответствии с определенными закономерностями. Это, естественно, значило, что перевод может и должен изучаться лингвистикой в плане устанавливаемого в его процессе соотношения единиц разных языков. Таким образом, теория перевода стала в конечном счете преимущественно лингвистической. Прежние подходы к переводу всё чаще казались недостаточно строгими и в этом смысле также и недостаточно научными. Многие исследователи, причем не одни только лингвисты, начали воспринимать лингвистический подход к переводу как единственно возможную научную теорию перевода1.

В целом, как отмечает Гунилла Андерман, отношения между переводом и лингвистикой могут принимать двоякий характер. Во-первых, могут предприниматься попытки построить лингвистическую теорию перевода в собственном смысле, как это пытались сделать Юджин Найда и Джон Катфорд. Во-вторых, эти отношения могут, не предполагая столь амбициозных проектов, как у Найды и Катфорда, выражаться в постоянном взаимодействии между лингвистами и исследователями перевода, в ходе которого каждая сторона время от времени привлекает по мере необходимости для своих целей результаты, полученные другой стороной. Для лингвистов такое взаимодействие может состоять, в частности, в использовании перевода как формы контрастивного анализа, примером чего могут служить исследования ряда лингвистов, развивающих традиции Пражской школы. С другой стороны, теоретики перевода извлекли немалую пользу для себя из результатов лингвистических исследований, касавшихся языковых уровней, более высоких, чем слово и предложение2.

Лингвистически ориентированной теории перевода, или «науке о переводе», противостоит историко-дескриптивный подход к его изучению, имеющий корни, главным образом, в традиционной филологии и компара-

1 Комиссаров В.Н. Теория перевода. М., 1990. С. 17–20.

2Anderman G. Linguistics and Translation // A Companion to Translation Studies /

Ed. by

P. Kuhiwczak and K. Littau. Clevedon, 2007. P. 54.

15

тивистике.

Как указывает в этой связи С. Лоренц, обычно он называется «исследованиями перевода»: по-немецки Übersetzungsforschung, по-английски же translation studies. Здесь необходимо, однако, подчеркнуть, что, как уже было отмечено ранее, приведенный английский термин теперь нередко употребляется и в гораздо более широком смысле, достаточно близком русскому названию «переводоведение». Впрочем, разграничение терминов, проведенное С. Лоренц, оправданно, по-видимому, в том смысле, что историко-дескриптивные исследования перевода никогда не называли science of translation (или translation science).

В отечественной литературе, касающейся феномена перевода, исто- рико-дескриптивному подходу, как представляется, до некоторой степени будут соответствовать исследования, выполненные вне рамок собственно лингвистики перевода, – например, исследования перевода в литературоведческом ключе, изучение истории перевода, его культурологических аспектов и так далее. При этом они, впрочем, не объединяются у нас, как правило, под какой-то особой единой рубрикой.

Для этого направления характерен преимущественный интерес к вопросам рецепции литературных текстов в ходе переводческой практики, а также к истории художественного перевода и переводоведческих концепций1. Как замечает Сабина Лоренц, акцентируя, соответственно, нормативный и дескриптивный аспекты, если попытаться свести фундаментальное различие этих направлений к простой формуле, то можно сказать, что первое (лингвистическое) стремится ответить на вопрос: «Как надо переводить?», а второе (историко-дескриптивное) – на вопрос: «Как переводили на самом деле?»2.

Несмотря на определенные точки соприкосновения, указанные подходы существенно различаются в отношении применяемых ими методов, а также общей ориентацией и определением своей предметной области, то есть фактически – самим пониманием того, что в качестве «перевода» принадлежит к области их исследований. Иначе говоря, они могли бы просто дать разные определения перевода.

При этом «научная», или лингвистическая, теория перевода (Übersetzungswissenschaft по-немецки), исходя из языковых и коммуникативных предпосылок, определяет перевод нормативно, причем центральным для нее является понятие эквивалентности, выступающее важнейшим конститутивным признаком перевода. В противоположность этому подходу, литературоведчески и культурологически ориентированная теория перевода (то есть Übersetzungsforschung в немецком варианте) исходит из

1Lorenz S. Übersetzungstheorie, Übersetzungswissenschaft, Übersetzungsforschung

// Grundzüge der Literaturwissenschaft / Hrsg. von H.L. Arnold, H. Detering. München, 2001. S. 555–556.

2 Ibidem. S. 556.

16

исторического факта перевода, описывает разнообразные исторические «случаи» (Übersetzungsfälle), или, пожалуй, точнее, разновидности перевода, не пытаясь дать последнему строгое или нормативное общее определение1.

Вконтексте историко-дескриптивного подхода внимание исследователя могут привлечь и те сочинения, которые лингвистика перевода, как правило, игнорирует или даже принципиально исключает из рассмотрения, например, переводы, выполненные по каким-то причинам не с оригинала непосредственно, а с другого перевода2, и даже так называемые «псевдопереводы» вроде знаменитого «Оссиана» Дж. Макферсона. Единственно важный критерий здесь – культурно-историческое значение переводного или даже просто принимаемого за таковой текста3.

Вэтой связи следует отметить, что традиционное невнимание лингвистики перевода к подобным явлениям, хотя оно легко объяснимо и посвоему совершенно логично, по-видимому, всё же чревато и некоторыми упущениями в том смысле, что при таком подходе из ее поля зрения оказываются заведомо исключены многие образцы переводческой и квазипереводческой деятельности, в свое время сыгравшие заметную роль в мировой культуре и, несомненно, оказавшие известное влияние и на переводящие языки.

Это, конечно, в первую очередь относится к «непрямым» переводам: достаточно вспомнить хотя бы то широко известное обстоятельство, что средневековый Запад поначалу нередко знакомился с текстами Аристотеля

влатинском переводе с арабских переводов, а не с греческих оригиналов, долго остававшихся недоступными. Так, Жан-Луи Кордоннье, ссылаясь на исследования Ж. Верне, приводит следующие данные о латинских переводах из Аристотеля, имевших хождение на Западе в XII в.: «Физика» и «О душе» были переведены с греческого, в то время как «О небе», «О возникновении и уничтожении», «Вторая аналитика» имелись в переводе с арабского, причем последняя была сначала переведена на сирийский, а уже потом на арабский4.

Кстати сказать, для самой классической арабской культуры ситуация

17

«непрямого перевода» была вполне привычна: так, в VIII в. на арабский язык был переведен целый ряд текстов со среднеперсидского (пехлеви), причем не только написанных на этом языке в оригинале, но и переведенных на него с санскрита. В IX в. великий переводчик Хунайн ибн Исхак (809–873), который был известен даже средневековой Европе под именем Johannitius, вообще имел обыкновение сначала переводить греческие сочинения на сирийский и уже с сирийского – на арабский1.

Разумеется, такой «двухступенчатый» перевод применялся не только к философским текстам. На этот счет можно привести следующее высказывание французского ориенталиста Д. Сурделя: «Светские науки, появившиеся в арабском мире одновременно с философией, прошли примерно тем же путем: перевод греческих произведений на арабский через сирийский язык, в Багдаде благодаря христианину Хунайну, а в Харране (Месопотамия) благодаря сабию Сабиту ибн Курре […] Вначале философия была одной из этих светских наук, которую греки сделали известной, а Гиппократа и Галена, Птолемея и Евклида переводили с тем же усердием, что и Аристотеля и Плотина»2.

Как отмечает в этой связи Жан-Луи Кордоннье, сирийский язык был особенно важным звеном в процессе трансляции знаний, накопленных греческой культурой, в арабский мир. Дело в том, что множество греческих сочинений уже имелись в сирийском переводе к тому времени, когда у арабов возникла потребность читать их на своем языке, и тогда родственный арабскому сирийский язык (первоначально одно из арамейских наречий, на котором говорили в Эдессе и которое стало языком христиан-несториан, оказавшихся на перекрестке культур Запада и Востока), сыграл в этой ситуации роль моста между культурами греков и арабов3.

Перевод вообще был чрезвычайно важным элементом сирийской культуры. С.С. Аверинцев даже называет сирийцев «народом толмачей» и эту их роль иллюстрирует, кстати, уже упоминавшимся выше примером переводов из Аристотеля: «из их рук Восток получил Аристотеля, которому предстояло кружным путем, через арабов, вернуться на Запад в эпоху схоластов»4. При этом, помимо упомянутой роли источника для арабских

18

переводов из вторых рук, ценность сирийских переводов, как указывает другой отечественный исследователь, Л.Х. Вильскер, «заключается не только в том, что они дали возможность самим сирийцам познать культуру других народов, но и в том, что эти переводы во многих случаях сохранили литературные памятники или варианты, не дошедшие на языке оригинала, как, например, «Книга о народах и областях» Андроника»1.

Следует отметить, что непрямой перевод сыграл известную роль и в истории отечественной словесности. Так, в XVI–XVII вв. в Московской Руси имели хождение тексты «Хроники» Гваньини, переведенные с польского перевода, а не с латинского оригинала. При этом имеются сообщения о том, что «переводы с польского для Московской Руси делали и в Польше»2.

Иногда, разумеется, «перевод из вторых рук» не имел столь судьбоносного значения, как в случае средневековых латинских переводов из Аристотеля, но играл всё же достаточно существенную роль в определенной историко-культурной ситуации. Так, У. Эко пишет, что было бы интересно изучить влияние, которое оказали на итальянскую культуру опубликованные в начале ХХ в. издательством «Барион» переводы русских романов. «Их переводили с французского аристократки с двойными фамилиями, ставившие во всех русских фамилиях окончание -ine»3 (курсив мой. –

А.К.).

Впрочем, ситуации, напоминающие в переводческом отношении средневековую западноевропейскую рецепцию Аристотеля, встречались и намного позднее. Несомненное, хотя, конечно, и опосредованное, влияние на всю европейскую культуру оказал французский переводчик «из вторых рук» А. Дюперрон: «Он перевел на латынь «Упнекхат», персидское переложение пятидесяти Упанишад, созданное в XVII в. индийскими знатоками Вед по приказу могольского царевича Дара Шукуха. Работа Анкетиля Дюперрона вышла в свет в 1801–1802 гг. и открыла для европейской философии новые горизонты. Немецкий философ А. Шопенгауэр, в частности, был настолько увлечен этим переводом, что сделал его своей настольной книгой»4 (курсив мой. – А.К.).

Представляется, что ситуации такого рода способны вызывать не только историко-культурный, но и собственно лингвистический интерес, поэтому удаление исследований такого материала на периферию лингвистики перевода, а тем более выведение их за ее пределы, о чем, как уже отмечалось, упоминает Сабина Лоренц, вряд ли можно считать вполне

19

оправданным.

Рассмотрим вкратце также и наиболее влиятельные подходы к осмыслению феномена перевода, представленные в отечественной традиции. Удобная – компактная и точная – сводка такого рода имеется в работе В.С. Виноградова1, который выделяет три основных направления отечественного переводоведения. Первое из них, разумеется, – лингвистическое, и его характеристика В.С. Виноградовым в целом аналогична той, которую дает «науке о переводе» С. Лоренц; отметим только, что применительно к отечественной лингвистике перевода, пожалуй, с особой настоятельностью подчеркивается ее установка на выявление межъязыковых соответствий и раскрытие «переводоведческих закономерностей». Второе направление – литературоведческое. Здесь отмечается стремление «оценить перевод с точки зрения его эстетической эквивалентности оригиналу и соответствия нравственным потребностям эпохи»2, а также внимание к роли переводов в развитии культуры и связь с критикой перевода. Третье направление – машинное, или инженерное (прикладное), которое стремится разработать эффективные модели машинного перевода и даже занимается составлением соответствующих компьютерных программ.

Нетрудно видеть, что единственное практически полное совпадение с классификацией подходов, данной С. Лоренц, касается выделения лингвистики перевода, что, впрочем, не удивительно, учитывая ведущую роль этого направления исследований со второй половины ХХ в. Как уже отмечалось, можно усматривать некоторые сходства между историко-дескрип- тивным подходом, выделенным немецкой исследовательницей, и отечественным литературоведческим, хотя последний, по очевидным причинам, не может не быть намного уже первого, как по своему объекту, так и по применяемым в нем методам.

Весьма любопытно выделение в качестве самостоятельного подхода исследований машинного перевода. С одной стороны, оно представляется вполне оправданным: казалось бы, не вызывает сомнения, что полностью автоматизированный перевод, предполагающий устранение человека, выполняющего функцию посредничества между языками и культурами, должен обладать глубочайшей спецификой, вполне «заслуживающей» самостоятельной дисциплины. С другой стороны, однако, можно заметить, что сама, так сказать, «идеология» машинного перевода, в некотором смысле, вырастает из крайней радикализации тех тенденций к формализации описания процесса перевода, которые вполне явственно присутствуют в лингвистической парадигме его изучения в целом. Кроме того, оценка значимости изучения машинного перевода, как представляется, не может не зависеть от «оптимистической» или «пессимистической» оценки перспектив практического использования самого машинного перевода. В наше время,

20

как можно заметить, безоглядный оптимизм первых десятилетий его разработки сменяется более взвешенной оценкой, не предсказывающей скорое исчезновение за ненадобностью профессии переводчика, но и не отметающей машинный перевод с порога как утопический проект, порожденный непониманием сложности переводческого процесса. Применение переводящих программ уже показало как их, по-видимому, неизбежную ограниченность, так и вполне реальные возможности при их разумном использовании сэкономить время и усилия переводчика. Преимущества же разработанных в рамках того же проекта электронных словарей вряд ли у коголибо вызывают сомнения.

Весьма тонкую и проницательную оценку принципиальной несамостоятельности машинного перевода дает В.В. Бибихин. Пожалуй, лучше всего в этой связи просто привести несколько достаточно пространных цитат из его статьи «К определению сущности перевода», где эта оценка высказана: «Поскольку в traductio1 мы имеем дело с внешним устройством оригинала, которое легко фиксировать, возникает заманчивая перспектива установить прямые соответствия между элементами этого устройства и элементами получаемого перевода без обращения к смыслу. Когда эти соответствия закрепляются, возникает автоматический перевод. Он не обязательно должен выполняться машинами. Автоматический перевод это всякая подстановка одних элементов плана выражения другими (курсив мой. – А.К.). Современные переводчики часто и даже широко пользуются автоматическим переводом. Об этом свидетельствует, например, следующий факт. Зная два иностранных языка, мы обычно легко переводим с каждого из этих языков на родной и наоборот, но нам очень трудно, если мы никогда не делали этого раньше, сразу начать переводить с одного иностранного на другой. Причина здесь в том, что в процессе обучения ассоциации между речевыми блоками родного и иностранного у нас автоматизированы, а между двумя иностранными языками – нет».

Таким образом, машинный перевод – это всего лишь «автоматический» перевод, выполняемый машиной, а не человеком, и, в этом смысле, по-видимому, не обладающий какой-либо самостоятельной природой: «Ясно, что механизация уже имеющегося автоматического перевода – чисто техническая задача. В принципе она давно решена, например, в переводческой машине Троянского2. Но невозможно и неэтично механизировать творческий перевод, поскольку он раскрывает одну из сторон человеческой сущности. Это также и бессмысленно. Ведь воплотив в себе творче-

21