ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Межъязыковой перевод стал в последнее время предметом не только целого ряда специальных дисциплин, объединяемых в рамках так называемого переводоведения, но и философской рефлексии. Философии включение в круг ее интересов перевода позволяет по-новому взглянуть на некоторые традиционно философские проблемы, относящиеся к области языка, понимания, коммуникации, диалога, познания. Переводоведение же выигрывает от этого интереса в том плане, что возникает новая, более обобщенная перспектива рассмотрения перевода и с нею – возможность для преодоления раздробленности частнонаучных подходов к переводу. Открывается, наряду с этим, и возможность конвергенции философского и научного подходов к переводу. Важно также и то, что перевод и сам по себе, как определенная практика, предполагает необходимость исходить из определенного решения некоторых вопросов, имеющих несомненное философское измерение.

В данной работе и была предпринята попытка рассмотреть ряд подобных вопросов, опираясь на опыт как философского осмысления перевода, так и его специально-научного изучения. Эти вопросы связаны с феноменом межъязыковой переводимости, которая трактуется здесь как частный случай вопроса о соизмеримости. Перевод имеет дело не столько с языками, сколько с дискурсами и даже текстами. Имеет смысл поэтому рассматривать вопрос о переводимости не столько «сверху вниз», сколько «снизу вверх», избрав отправной точкой текст, а не язык. Такая перспектива неизбежно оказывается исторической, поскольку перевод текста – это, прежде всего, конкретное событие.

При этом и связь языков и культур носит не прямой характер, а опосредована дискурсивными практиками. Можно легко ориентироваться в соотносительных дискурсивных практиках, представленных в разных языках, но быть незнакомым с некоторыми другими дискурсами даже в рамках родного языка. Здесь, собственно, скорее следовало бы сказать, что одна и та же дискурсивная практика способна функционировать в нескольких языках и в этом смысле обладает «трансъязыковым» единством. В подобных случаях существует практически полная соизмеримость и возможность взаимного перевода между данными языками в области соответствующих дискурсов, что не предполагает, что переводимость охватывает эти языки в целом. В становлении же соотносительных дискурсивных практик перевод играет решающую роль, создавая соизмеримость там, где ее первоначально не было. Это также требует постановки вопроса о переводимости не столько в плане соотношения систем языков, рассматриваемых синхронно, сколько в исторической перспективе. Перевод – это не только коммуникативная практика, но и историческое свершение.

Рассмотрев переводимость как межъязыковую соизмеримость, Поль

193

Рикёр убедительно показывает, что именно практика перевода является условием возможности межъязыковой переводимости. Для того чтобы «построить» переводимость, надо переводить. При этом переводимость исподволь возникает в ходе историко-культурного процесса перевода одной культурой текстов другой. Внимание исследователей в этой связи должны привлечь конкретные исторические процессы и механизмы формирования соизмеримости языков и культур. Некоторые разработки последнего времени, даже сделанные совершенно независимо от Рикёра, неплохо вписываются в ту перспективу осмысления перевода, которую задает его проект философии перевода. Таково, как представляется, изучение рядом исследователей нередко недооцениваемого институционального аспекта переводческих практик, раскрывающее некоторые из важнейших механизмов создания соизмеримости. В ее создании особую роль играет «уподобляющий перевод» в смысле В.В. Бибихина, характеризуемый тем, что в нем семантические, синтаксические, морфологические, а иногда даже и фонематические структуры переводящего языка насильственно уподобляются соответствующим структурам языка оригинала. Поэтому при уподобляющем переводе и создается текст, часто крайне необычный для принимающей культуры и трудный для восприятия, который еще ничему в действительности не соответствует и лишь потенциально адекватен своему оригиналу. Поскольку же к уподобляющему переводу прибегают преимущественно в случае текстов, жизненно важных для переводящей культуры, то, благодаря усилиям соответствующих социальных институтов, их «потенциальная» адекватность первоисточнику постепенно превращается в актуальную, и функционирование таких текстов в принимающей культуре начинает подчиняться обычным принципам.

В случае уподобляющего перевода особенно легко заметить базовый социальный механизм создания соизмеримости: то, что изначально было переводческим решением, принятым для конкретного случая, но продемонстрировало свою состоятельность, инкорпорируется соответствующей дискурсивной практикой, а в отдельных случаях становится и достоянием нового языка в целом. Здесь мы фактически имеем дело с частным проявлением общей схемы распростанения мемов.

Следует также учитывать, что проблема переводимости применительно к языкам и применительно к текстам – это, скорее всего, просто разные вопросы. «Переводимость» текста есть некий минимум, достижение которого можно зафиксировать уже тогда, когда участники коммуникации приемлемым для себя образом достигли коммуникативных целей, связанных с этим текстом: ведь если акт опосредованной межъязыковой коммуникации состоялся, то приходится согласиться, что соответствующий текст так или иначе переведен. Может быть, он переведен хорошо, может быть, плохо – это другой вопрос, о котором, к тому же нередко можно спорить. Куда более ясно, что само событие перевода состоялось.

194

Поскольку же коммуникативных целей как таковых в ситуации опосредованного общения разноязычных коммуникантов иногда можно достичь даже и без перевода в сколько-нибудь строгом смысле слова, а, например, при помощи пересказа или разъяснения «общего смысла» сказанного, то приходится признать, что применительно к тексту чрезвычайно трудно четко отделить перевод от неперевода (где именно проходит граница между пересказом и «вольным переводом»?) и, соответственно, определить критерии переводимости и, так сказать, «нижний уровень» того, что уже можно считать переводом. На этом основании целесообразно просто развести вопросы о переводе и опосредованной двуязычной коммуникации. Поэтому же не стоит, по-видимому, говорить о переводимости текстов, о тексте можно уверенно сказать лишь то, что он переведен или не переведен. Перевод текста, а следовательно, перевод вообще – это событие, а не проявление «переводимости».

Поскольку же перевод – событие, основополагающим для него является историческое измерение. Он всегда укоренен в конкретной истори- ко-культурной ситуации. По мере того, как одна культура переводит всё новые и новые тексты другой, исподволь создается их соизмеримость, которая не предшествует переводу, но возникает в его ходе как историческое свершение. Переводимость языков – это, таким образом, не их внеисторическая взаимная семантическая скоординированность, а продукт универсализации целого множества переводческих решений, показавших свою приемлемость и имеющих каждое свою историю. Такие решения можно считать мемами, а группы взаимосвязанных решений – мемеплексами, что помогает понять механизм их культурно-языковой ассимиляции. Поскольку же человек переводит везде и всегда, перевод предстает не только как историческое свершение, но и как «антропологическая константа» (Н.С. Автономова). В этом отношении имеет смысл обратить пристальное внимание как раз на миметический характер перевода.

Этот характер проявляется весьма многообразно. Миметично, в смысле Р. Жерара, даже само желание видеть переведенными на свой язык тексты, которыми уже обладают другие. Идентификация того или иного текста как перевода также апеллирует к миметическим, по сути дела, критериям: чтобы утверждать, что данный текст является переводом другого, необходимо выяснить, обладают ли они достаточной степенью «нечувственного подобия» (В. Беньямин) друг другу. Конкретные критерии, позволяющие это сделать, конечно, отличаются в разных культурах и у разных теоретиков, но, по-видимому, никто не отрицает самое необходимость для перевода определяться через подобие оригиналу и тем отличаться от непереводных текстов. Здесь, впрочем, наиболее интересно то, что вполне миметический характер носит основной критерий, по которому, согласно сторонникам теории языкового посредничества, концептуализирующей многие важные особенности современных нам переводческих и ква-

195

зи-переводческих практик, можно отличить собственно перевод от различных форм адаптивного переложения, – критерий структурно-семантиче- ской аналогии переводного текста оригиналу.

Миметическое отношение к оригиналу является общим моментом самых разных видов перевода, от информативного до поэтического, различия же здесь касаются того, какие именно аспекты оригинала оказываются в них предметом миметического воспроизведения: денотативное содержание, художественный эффект, в том числе юмористический, определенные ритмические или фонетические характеристики исходного текста и т.д. Всецело миметичен и устный перевод: современная практика ориентирует устного переводчика на принятие установки, аналогичной роли т.н. «миметического рассказчика», говорящего от лица другого человека, и неодобрительно оценивает позицию, подобную рассказчику «диегетическому», говорящему от своего собственного лица, что связано и с более общим требованием, чтобы переводчик был как «прозрачное стекло».

Миметические механизмы играют весьма важную, даже ключевую роль и в историческом становлении переводческих практик: соизмеримость дискурсов и языков создается во многом именно миметически. В этом смысле показателен уже сам отсылающий к идее мимесиса термин «уподобляющий перевод», которым В.В. Бибихин обозначил тот особый тип перевода, который на определенном этапе истории той или иной культуры (становление или реформа литературного языка) наиболее типичным образом используется для «построения» ее соизмеримости с другой, значимой для нее в это время культурой. Здесь, как уже было сказано, решающую роль играют механизмы распространения мемов, хотя они, строго говоря, действуют не только при перестройке языка в результате уподобляющего перевода, но и вообще в любых процессах усвоения принимающей культурой языковых новаций, возникающих в порядке перевода. Строго говоря, здесь перевод просто подключается к универсальному культурному механизму. Когда же переводческая деятельность, ориентрованная на единый «источник», одновременно или последовательно разворачивается в нескольких разноязычных культурах, постепенно складывается относительное единство культуры в условиях разноязычия, как это не раз происходило в истории Европы, обеспечив, в конечном счете, современную взаимопереводимость ее языков и культур.

Такая взаимопереводимость, возникшая исторически, нередко воспринималось и даже до сих пор воспринимается как сущностная характеристика языка, из чего и выводится идея всеобщей переводимости. Этот взгляд, однако, чрезмерно оптимистичен. Ведь существуют языки, которые вообще никогда не контактировали друг с другом и между котороми невозможно представить прямой перевод уже хотя бы по той причине, что во всем мире просто не существует ни одного потенциального переводчика, т.е. человека, знающего и тот, и другой язык. Существование таких пар

196

языков с полной очевидностью показывает, что межъязыковая переводимость не может возникнуть раньше, чем появится практика перевода. Ведь вполне очевидно, что минимальной необходимой предпосылкой возможности прямого перевода между языками является наличие индивидов, в лингвистическом опыте которых представлены оба соответствующих языка.

Если в отношении переводимости и стоит что-то считать сущностно принадлежащим самому языку, то это как раз его миметическую способность, позволяющую модифицировать один язык сообразно другому, а не соизмеримость отдельных языков, создаваемую целым комплексом исторических факторов, варьирующих от генетического родства языков до продолжительности и интенсивности контактов их носителей. Чтобы переводчики могли «строить» соизмеримость, и в них самих, и в языке должно быть нечто позволяющее им это делать, и это, скорее всего, способность как человека, так и его языка к миметическому воссозданию собственными средствами того, что ранее было создано кем-то другим и «чужими» средствами.

Миметическая трактовка перевода, будучи связана скорее с его философской, чем частнонаучной тематизацией, позволяет, однако, рассматривать самые разные его аспекты – от мотивации к переводу иноязычных и инокультурных текстов до конкретных механизмов передачи единиц другого языка – в единой перспективе. Идея, что перевод есть межъязыковой мимесис, позволяет увидеть нечто существенно общее как в различных переводческих практиках, так и в различных теоретических подходах к переводу.

197