Глава 7. Имперские поползновения хрущевского ревизионизма

Тезисы ХХ съезда КПСС и “секретный” доклад Никиты Хрущева воодушевили ревизионистские силы в странах народной демократии и в капиталистических странах. По примеру реабилитации врагов социализма в Советском Союзе стали пересматриваться дела подобных преступников и в странах народной демократии. В результате вновь “выплыли” из архивов уголовные дела Райка, Костова, Гомулки, Сланского и других.

Хрущевские ревизионисты упорно распространяли свое влияние за пределы СССР. На первых порах внешнеполитические цели в этом отношении со стороны хрущевцев сводились — к закреплению своего господства в партиях и странах народной демократии, уже поставленных под их контроль; к задаче сломить упорство и зажать в кулак те партии и страны, которые еще не подчинились диктату хрущевцев; к полной постановке себе на службу коммунистических и рабочих партий капиталистических стран; к завоеванию доверия со стороны американского и международного капитала через целеустремленный и демонстративный подрыв устоев социализма под маской “творческого марксизма” и под прикрытием оппортунистического словоблудия.

Хрущев рассчитывал клеветой на Сталина расположить к себе и умиротворить мировую реакцию, завоевать господство в ревизионистских кругах, сблизиться с Тито, чтобы под маской дружбы убрать конкурента и подчинить югославских ревизионистов своему влиянию, а затем войти в лагерь капитализма и империализма влиятельной силой. Поэтому Хрущев исподволь, но навязчиво внедрял в сознание мировых буржуазных кругов: “Мы уже не являемся коммунистами времен Ленина и Сталина и нечего, мол, нас опасаться. Мы — против мировой революции. Мы — за вечное мирное сосуществование. Мы реабилитировали врагов пролетарской революции — Тухачевского, Примакова и других. Мы можем пойти еще дальше — реабилитировать Троцкого. Мы выпустили на волю всех солженицыных и создали им условия для выпуска антисоциалистической литературы. Мы даже не побоялись убрать из Мавзолея Сталина…” и тому подобное.

Клевета Хрущева на Сталина не была частным фактом, касающимся исключительно авторитета великого пролетарского революционера, марксиста-ленинца. По сути это была клевета на всю социалистическую систему, на марксизм-ленинизм в целом. Это — хитрый прием буржуазии, рассчитанный на обывательские массы, которые низводят суть до уровня частностей, а обратную связь воспринять не могут. Это рассчитано на людей, которые не имеют понятия о диалектическом и историческом материализме.

Решение убрать из Мавзолея тело Сталина хрущевцы объявили на XXII съезде КПСС (17-31 октября 1961 года). На этом же съезде Хрущев внес предложение воздвигнуть в Москве памятник контрреволюционерам, чтобы, как он заявил, “увековечить память товарищей, ставших жертвами произвола Сталина”.

Однако для практической реализации далеко идущих ревизионистских планов Хрущеву потребовалось прежде всего убрать своих противников и конкурентов непосредственно в Советском Союзе и в странах народной демократии, вплоть до насильственного умерщвления некоторых. Грязные планы Хрущева провалились только в отношении Албании.

Добиваясь сближения с американскими империалистами, хрущевцы стремились войти в этот альянс равноправными подельниками, а не бесправными вассалами. Для этого надо было иметь развитые промышленность и сельское хозяйство, не уступающие США, и свою неоколониальную империю, которую они рассчитывали начать создавать на базе стран “социалистического” лагеря. Эту деятельность хрущевцы начали еще раньше. Теперь они намеревались практически закрепить достигнутые результаты. Но не во всех странах их дела шли гладко. Некоторые страны противились имперским поползновениям хрущевцев. В отношении Албании их планы и вовсе провалились.

За Болгарию хрущевцы были спокойны. После смерти Димитрова и Сталина, которые пользовались среди болгарского народа высочайшим и неоспоримым авторитетом, трудно было найти равноценный авторитет. Вылко Червенков таким авторитетом явно не пользовался. Это помогло хрущевцам с незначительными усилиями и без лишнего шума убрать его со своей дороги.

Сразу же после ХХ съезда КПСС Хрущев всерьез взялся за дискредитацию Вылко Червенкова, бывшего тогда премьер-министром. Ему нагло навесили ярлык “культа личности”, обвинили в несуществующих “ошибках” и обрушили на него шквал всяческой лжи. Обвинять Червенкова в “культе” было просто смешно! При всем желании кого бы то ни было это обвинение “лепилось” к нему с невероятным трудом, поскольку он не только не имел абсолютно никаких поползновений к этому, но и по складу своего характера и воспитания не способен был носить этот “ореол”. Однако лепили!

Еще раз подчеркну, что после Димитрова трудно было кому-либо завоевать подобный авторитет в массах и затмить заслуженную славу Димитрова.

Однако хрущевцы аварийно приклеили Червенкову этот ярлык и “под шумок” расчистили дорогу для банды Костова. Червенков тихо “сполз” с политической арены, так как не обладал в достаточной мере бойцовскими качествами революционера и политической прозорливостью.

Антон Югов, после отставки Червенкова, занял пост премьер-министра. Он также недолго продержался на этом посту.

При Димитрове Антон Югов был министром внутренних дел, а после смерти Димитрова стал заместителем премьера. Во время войны Югов боролся в подполье. Он был очень деятельным борцом в военных условиях, особенно во время восстания, которое увенчалось победой 9 сентября 1944 года. Во время моей первой поездки в Болгарию я заметил, что Димитров относится к Югову с особым уважением и с откровенным доверием. На мой взгляд, после смерти Димитрова среди болгарских руководителей Югов был наиболее грамотным, последовательным в своих взглядах и целях, смелым и к тому же — хорошим организатором. Я неоднократно встречался с Юговым в Болгарии, в Москве и в Албании. Наши встречи укрепляли убежденность в правильности этих выводов относительно Югова.

Югов очень хорошо владел обстановкой. Он достаточно основательно знал положение Болгарии в политическом, экономическом и организационном отношениях. Причем знал не с чьих-то слов и докладов, а практически и непосредственно. Он часто разъезжал по стране и был близок к простому народу. Кроме того, он был способен к решительным действиям и умел защищать свои партийные позиции. Иными словами, товарищ Югов не был приспособленцем, не являлся послушным орудием в чьих-либо руках и обладал достаточно высоким талантом руководителя.

В деле становления Болгарской коммунистической партии Югов сыграл значительную роль и был близким соратником Димитрова. Промышленность и сельскохозяйственные кооперативы в Болгарии развивались успешно, впитав в себя положительный советский опыт. В этом также была значительная заслуга Югова.

Когда хрущевцы убрали Червенкова с поста Генерального секретаря партии, этот пост занял Тодор Живков. Хрущев очень опасался, что пост Генерального секретаря партии может занять Югов. Поэтому со стороны хрущевцев плелись очень тонкие интриги, чтобы не допустить этого. Интриги хрущевцев были замечены Юговым, и Югов не скрывал этого. Между Юговым и хрущевцами назревал серьезный принципиальный конфликт. Югов стоял поперек дороги хрущевцам и их марионетке Живкову, выступал против неоколонизации своей страны советскими ревизионистами и отстаивал независимость Болгарии. Поэтому вслед за Червенковым хрущевцы поспешили убрать Югова.

Однако у Югова были недостатки личного характера. Мне бросились в глаза попытки с его стороны создания некоторой рекламы своей деятельности, чем наносился ущерб понятию о большевистской скромности и самокритичности. Когда мы с ним однажды объезжали ряд деревень на автомобиле, он исподволь старался навязать мне мнение о своей особой осведомленности в части жизни сельских тружеников и результатов их труда. И все же в общении он был весьма приятен. По натуре он был весельчаком, общительным человеком. Во время массовых народных гуляний он вместе с простыми людьми пел и танцевал, будучи не в силах усидеть спокойно среди руководящих соратников. Бросалась в глаза его откровенная доброта, душевность. О Югове я храню самые теплые воспоминания.

По воле хрущевцев во главе Болгарской коммунистической партии оказался Тодор Живков. Насколько Георгий Димитров смог поднять авторитет Болгарской коммунистической партии в стране и за рубежом — настолько же Живков уронил авторитет партии, втоптал его в грязь. Он был преданным лакеем хрущевцев. Собеседником он был весьма никчемным. В беседах с ним мне не удалось услышать ни одного живого слова. Он, не умолкая, обычно цитировал по тетрадке голую статистику — буквально от численности населения страны до количества свиноматок в каком-нибудь кооперативе. Информация получалась обширная, но бессвязная и сухая. По ней было трудно представить принципиальное состояние экономики страны. Он запомнился мне по первой встрече во времена Червенкова как безликий чиновник-статист. И этот человек оказался во главе партии! Он мало в чем изменился за время пребывания на этом посту. Изменения касались лишь внешних частностей — он уже не выступал по тетрадке, его рот был теперь постоянно растянут в улыбке, он старался теперь говорить “по-народному” и носил простенькую кепчонку.

Из всех его выступлений мне запомнились лишь некоторые его своеобразные лозунги — “Навеки с Советским Союзом!”, “Необходимо сверять наши часы с часами товарища Хрущева” и другие подобные. Он позаимствовал у “товарища Хрущева” склонность к лицемерию, лжи, изворотливости. Сегодня он говорил против Тито, завтра — в его пользу; сегодня он открывал свои границы нараспашку для югославских ярмарок, завтра — опускал на границе железный занавес; сегодня он рекламировал Македонию, завтра — обходил ее глубоким молчанием. При Живкове болгарская партия и болгарское правительство существовали формально. Фактически Болгарией командовали советские ревизионисты. Хрущев превратил Болгарию в плацдарм советских ревизионистов против других Балканских стран, в первую очередь - против Албании. Болгария негласно превратилась в неоколонию Советского Союза.

Румыния очень быстро превратилась в сателлита советских ревизионистов. Деж всегда “держал нос по ветру”. Теперь он полностью утратил всякое политическое достоинство и с потрохами продался хрущевцам.

В жизни и деятельности каждого человека есть некоторые ключевые моменты, которые, взятые в целом, позволяют достаточно объективно нарисовать его портрет. Деж — в 1948 году слыл решительным антиревизионистом и антититовцем, в 1954 году — ярым протитовцем, в 1960 году - ретивым хрущевцем. В дальнейшем он неоднократно совершал новые политические пируэты. Деж был не политиком, а политиканом. Он никогда не был убежденным и последовательным марксистом-ленинцем.

Хрущев считал, что Деж надежно “сидит у него в кармане” и им можно играть, как перочинным ножиком. Однако самоуверенность Хрущева относительно Дежа порою выдавала сюрпризы. После 1960 года Хрущев решил присоединить Румынию к Советской Украине в качестве аграрно-промышленного придатка. Однако Деж упорно воспротивился этому.

Когда Деж скончался, мы направили делегацию на похороны, выражая свое дружеское отношение к румынскому народу. Чаушеску, занявший пост Дежа, встретил нашу делегацию холодно. Мы поняли по результатам первых контактов с ним, что имеем дело с заклятым врагом марксизма-ленинизма, с ревизионистом покруче Дежа. Чаушеску вовсе не скрывал своих симпатий к хрущевцам, титовцам, к американскому империализму, к мировой реакции в целом.

При жизни Дежа Чаушеску был его верным холопом. После смерти Дежа он облил его грязью. У Чаушеску проявилось желание выбиться в лидеры современного ревизионизма, маневрируя между хрущевцами и титовцами.

В дальнейшем между румынскими и советскими ревизионистами возникли противоречия. Однако это не повлияло на румыно-албанские взаимоотношения. Они остались холодными, отчужденными и даже скрыто враждебными. Нормальных отношений между нашими партиями вообще никогда не было. Мы, разумеется, сожалеем, что Румыния так и не встала на путь социалистического развития, а превратилась в такую же, по сути, капиталистическую страну, как хрущевский Советский Союз и титовская Югославия. Социалистической Румыния была всегда лишь по названию.

Марксистско-ленинское доверие хрущевцы подменили диктатом, господством якобы социалистической державы. Под демагогические песни о “создании единой социалистической семьи”, “социалистического содружества” другой ревизионист-хрущевец Брежнев вершил суд и расправу над “заблудшими сынами социалистической семьи” карающим мечом Варшавского договора.

Всякий взаимный контроль и взаимная дисциплина были хрущевцами нагло попраны даже формально. Решения и документы совместных совещаний не имели никакой реальной силы, никакого значения. Все это бесцеремонно отбрасывалось хрущевцами прочь, когда не соответствовало их планам.

Почему хрущевцы ликвидировали и опорочили Информбюро? Да потому, что деятельность Информбюро была тесно связана с делом и именем Сталина, с марксистско-ленинской линией, с инициативой разоблачения титовских ревизионистов, с непримиримой позицией по отношению к империализму. Суть ликвидации Информбюро хрущевцами заключается не в организационных формальностях. В конце концов, чем отличается по форме Информбюро от хрущевского “Бюро контактов”? (Оно, кстати, так и не было осуществлено и осталось лишь на бумаге). Информбюро мешало титовцам и империалистам своим напоминанием об их поражении в прошлом.

Позднее хрущевская идея создания “Бюро контактов” была окончательно похоронена на совещании партий “социалистического лагеря”. Предлогом для этого послужило несогласие поляков Охаба и Циранкевича с этой идеей. Хотя они, при желании Хрущева, легко отказались бы от своего “особого мнения”.

Зато эта идея была горячо воспринята на этом совещании Тольятти. Он, правда, развил ее, предложив создать два таких бюро — для “социалистических” стран и для капиталистических стран раздельно, независимо. Будущий “отец полицентризма” уточнил, что в бюро капиталистических стран Советский Союз входить не должен. Тольятти откровенно стремился в лидеры современного ревизионизма капиталистических стран. Для прикрытия он сказал, что и это бюро косвенно будет работать “под руководством Советского Союза”. Итальянские ревизионисты также были в авангарде враждебной деятельности против международного коммунистического и рабочего движения.

Итальянские и французские “коммунисты” в это время упорно распространяли иллюзии о буржуазной демократии и парламентском пути борьбы за коммунизм. Некоторое время, после второй мировой войны, представители итальянской и французской коммунистических партий входили в свои буржуазные правительства. На практике это было отказом от революционного захвата власти, наглядной реализацией парламентских иллюзий. Такая тактика “коммунистов” вполне соответствовала интересам господствующей буржуазии. Эта оппортунистическая тактика, представляющая предательство интересов рабочего класса, страховала буржуазию от нарастания стачечной борьбы и классовых волнений, которые были призваны возглавить коммунисты. Однако в данной ситуации коммунисты фактически находились в лагере буржуазии и поэтому были вынуждены либо гасить революционную активность масс, либо оставить массы без политического авангарда. Одновременно участие коммунистов в правительствах оправдывало наращивание буржуазией полицейских мер, прикрывая эти меры разглагольствованием о “коммунистической угрозе”. Коммунисты, мол, уже почти у власти! Участие в буржуазных правительствах дискредитирует коммунистов, так как их практическое участие во власти не ведет к ослаблению гнета и эксплуатации. Как только надобность в этом “коммунистическом” камуфляже у буржуазии отпала — буржуазия выгнала соломенных “коммунистов”, бывших фактически провокаторами по отношению к рабочему классу, из своих правительств. Однако буржуазия сохранила этих провокаторов в коммунистической одежке в качестве болтающей оппозиции, продолжая с их помощью отвлекать угнетенные массы от решительных классовых выступлений и поддерживая демагогию о реальной угрозе буржуазной власти со стороны этой опереточной оппозиции.

Этих провокаторов под коммунистической вывеской необходимо всегда разоблачать решительно и громить безжалостно. Для классовой борьбы их обман намного опаснее и страшнее, чем открытый классовый противник!

Отстранить от власти подобных “липовых коммунистов” для буржуазии труда не составляет в любой момент. Для этого достаточно соответственно “уточнить” законы, чтобы при любом количестве полученных голосов избирателей невозможно было бы стать депутатом без благосклонности господствующего класса.

Тольятти изначально был титовцем. Поэтому в дальнейшем он так легко сошелся с Тито. Тольятти всегда был скрытым ревизионистом. Руководители Итальянской коммунистической партии, входившей в состав Информбюро, были весьма недовольны тем, что Информбюро разоблачило и отвергло титовский ревизионизм. Однако итальянские “коммунисты” поддержали при голосовании Информбюро — в силу обстоятельств, так как они боялись открытым выступлением против Информбюро разоблачить себя. В силу этого быстрый переход Итальянской коммунистической партии в лагерь ревизионистов не был неожиданностью.

Поездка Хрущева в Белград и его примирение с Тито развязали руки итальянским “коммунистам”.

В отличие от хрущевцев Тольятти и итальянские ревизионисты не стали следовать тактике хрущевцев, то есть маскировать свое ревизионистское нутро и лавировать. Они открыто перешли на сторону титовцев. Хрущев же остался верен своей тактике и в отношениях с итальянскими ревизионистами.

Лидеры итальянской партии Тольятти и Лонго с особым удовольствием ухватились за антисталинский жупел хрущевцев. В интервью журналу “Нуовы аргоменты” Тольятти злобно обрушился против социалистической системы, против диктатуры пролетариата и особенно против Сталина. Тольятти упорно пропагандировал идею “полицентризма”, которая была направлена на дробление и раскол международного коммунистического движения.

Следует отметить, что руководители Французской коммунистической партии — Торез, Дюкло и другие - первоначально осудили “секретный” доклад Хрущева, направленный против Сталина. После опубликования этого доклада в западной печати Политбюро Французской коммунистической партии выступило с заявлением, осуждающим хрущевцев за клевету на товарища Сталина, и высказало свою позицию по этому поводу.

В разговоре со мною Торез сказал:

— Мы потребовали объяснений у советских товарищей. Они дали нам ответ, но мы не удовлетворены им

Я уточнил свою позицию:

— Вы не удовлетворены разъяснениями советских по поводу их клеветы на товарища Сталина, а мы с ними категорически не согласны. Мы решительно отвергаем и осуждаем их клевету на товарища Сталина.

В то время руководители Французской и Итальянской коммунистических партий непрестанно грызлись между собой. Я старался доказать Торезу и Дюкло, что Итальянская коммунистическая партия сознательно встала на путь измены марксизму-ленинизму, сознательно поддерживает титовцев и выступает против нашей партии. Наши принципиальные политические споры с руководителями Французской коммунистической партии тогда не отражались на наших контактах. Они по-прежнему относились к нам доброжелательно. При этом мы придерживались своих взглядов относительно титовских и итальянских ревизионистов, а они — своих. До событий, которые привели к нашему окончательному расколу, у нас в гостях побывали выдающиеся ветераны-коммунисты Марсель Кашен и Гастон Монмуссо. Наша партия и наш народ встретили их весьма радушно и сердечно. Я имел с ними ряд бесед и вынес из них самые приятные впечатления. Оба товарища совершили подробную и свободную поездку по Албании. Они остались довольны этой поездкой и позднее с восторгом писали в “Юманите” о нашей стране и нашем народе. Монмуссо даже издал прекрасную книгу об Албании. В одной из бесед со мной, сидя у огня, Монмуссо рассказал мне о своей поездке в Корчу, о своем участии вместе с жителями в уборке винограда. Беседа была непринужденной и не ограничилась только серьезными вопросами.

В ходе беседы, например, я спросил у автора “Жана Бекота” — выходца из Шампани, края знаменитых виноделов:

— Товарищ Монмуссо, как вам нравится албанское вино?

Он откровенно ответил мне:

— Как уксус.

Я захохотал:

— Вы совершенно правы, но дайте нам совет, как улучшить его.

Монмуссо целый час растолковывал мне технологию приготовления вин. Я с восторгом смотрел на старика, который всей душой стремился чем-то помочь нам.

До нашего отъезда в Москву на Совещание 81 партии Морис Торез попросил разрешения отдохнуть в Албании (июль-август 1960 года). Мы с радостью приняли его, хотя обоснованно предполагали, что “на отдых” он напросился по рекомендации хрущевцев. Советские ревизионисты стремились, используя авторитет Мориса Тореза, охладить с его помощью наш пыл в борьбе с современным ревизионизмом перед нашей поездкой на Совещание.

Когда Торез отдыхал в Дурресе, я откровенно рассказал ему о кознях советских ревизионистов против Албании. Морис внимательно слушал, и я понял, что он не знал этого. Хрущев скрывал от него правду. Я рассказал Торезу о Бухарестском совещании и о нашей позиции на нем. Он ответил, что французская делегация проинформировала руководство Французской коммунистической партии о позиции Албанской партии Труда. Именно поэтому он, мол, хотел бы подробнее поговорить со мной. Он не противопоставлялся нашей позиции в Бухаресте, но, как я понял, при этом он не смог принципиально оценить наши взгляды на современный ревизионизм.

— Товарищ Энвер, вам необходимо обстоятельно обсудить ваши особые взгляды с советскими руководителями.

Что касается нашей борьбы с титовским ревизионизмом, то Морис одобрил ее. На этом мы расстались. Он отбыл в Одессу.

Перед нашим выступлением на Совещании 81 партии Морис Торез, находившийся в Москве, пригласил нашу делегацию на ужин. Во время ужина он пытался отговорить нас от открытого выступления на Совещании по поводу предательства хрущевских ревизионистов. Однако его соглашательская миссия “примирения” потерпела провал. Мы не последовали его “рекомендациям”.

Морис Торез подверг нападкам нашу позицию в своем выступлении на Совещании, но в достаточно умеренных тонах. Во время перерыва, после моего выступления, ко мне подошла его жена Жанет Вермерш и сказала:

— Товарищ Энвер, вы отдаете себе отчет в том, чем чревата для вас ваша позиция? Мы все не можем понять вас.

Я ответил ей:

— Сегодня вы нас не понимаете, но завтра действительность заставит вас понять.

После этих событий Французская коммунистическая партия резко перешла на путь ревизионизма, изменив марксизму-ленинизму в соответствии с хрущевско-брежневской линией.

В отличие от французов, Тольятти не лавировал. Он откровенно поддерживал Тито и выступал с ревизионистских позиций. Эта позиция нашла свое отражение в его “завещании”, адресованном Лонго и Берлингуэру. Речь идет о “ялтинском завещании” Тольятти, составленным им в Ялте незадолго до смерти. Это “завещание” представляет собой кодекс итальянского ревизионизма. В нем особый упор был сделан на так называемый “специфический итальянский путь к социализму”, “полицентризм”, “партийный плюрализм”, на неограниченную “свободу” религиозной идеологии и тому подобный вздор. Это стало основой будущего “еврокоммунизма”.

Тольятти был отцом “полицентризма” в международном коммунистическом движении. Однако “полицентризм” оказался не по вкусу Хрущеву, который стремился стать главой, диктатором современного ревизионизма в мировом масштабе. “Совещаниям” Хрущева и Брежнева Тольятти старался противопоставить “совещания” коммунистических партий стран Европы, Латинской Америки и других. Французы выступали против линии Тольятти. Они стали ярыми единомышленниками хрущевцев.

Итальянские ревизионисты всегда относились враждебно к социалистической Албании и к Албанской партии Труда. Правда, сразу после войны, для приличия, Албанию посетил с полуофициальным визитом Терачини с какой-то молодой артисткой. Он пробыл у нас два дня. Итальянские ревизионисты почти никогда не писала в своей газете “Унита” о социалистической Албании.

Итальянская коммунистическая партия прочно стояла на старых оппортунистических позициях. В ее руководстве постоянно шли распри за посты, оклады, за право выдвигаться от партии кандидатом в парламент или на сенаторский пост. Обиженные руководители иногда жаловались нам на свою судьбу, но моментально умолкали, получив какую-либо подачку от своих обидчиков. Мне вспоминается встреча в Карловых Варах с одним из таких “обиженных”:

— Я, — сказал он, — не одобряю поведения Тольятти.

— Почему? — спросил я.

— Тольятти не пропускает в печать мои речи, с которыми я выступаю в парламенте. Более того, Тольятти и Пайетта договорились с советскими руководителями, чтобы мои выступления не публиковались и в Советском Союзе.

После нашего разрыва с хрущевцами между итальянскими и советскими ревизионистами неоднократно возникали скандалы, но они не имели принципиального характера и касались в основном финансовых и кадровых вопросов. Хрущевцы постоянно вмешивались во внутренние дела итальянской партии. Итальянские ревизионисты были и остались верными холуями итальянского и международного капитала.

В результате происков ревизионистских сил в разных странах в единстве международного коммунистического движения появились трещины, которые в конечном итоге разрушили его окончательно. То, что десятилетиями не могли осуществить империалисты и их лакеи при помощи подрывной деятельности, сделали обманом советские ревизионисты и их сообщники из других стран. Клевета на Сталина, на социализм и коммунизм объединила их усилия с действиями международной реакции. Все это, с другой стороны, отрицательно отразилось на монолитности и мощи Советского Союза.

Тем самым осуществилась многолетняя мечта международного капитала. Советские ревизионисты внесли распри и раскол во все международное коммунистическое и рабочее движение, а затем захватили в нем господствующее влияние. Эти скрытые враги марксизма-ленинизма повели против него наступление по всем направлениям и во всех областях. Они подменили марксизм-ленинизм социал-демократическим реформизмом, расчистив этим путь буржуазному либерализму, бюрократизму, технократизму и декадентскому интеллектуализму, то есть всему, что способствует разложению изнутри. Хрущевская клика нанесла тяжелейшие удары международному коммунистическому и рабочему движению. Эти удары оказались более ощутимыми, чем удары со стороны непосредственно империалистических сил.

Настолько велика опасность ревизионизма! Советский ревизионизм совершил невиданную диверсию против марксизма-ленинизма, разрушительные последствия которой еще долго будут давать знать о себе.

Однако усиление советских ревизионистов не отвечало интересам американского и мирового капитала. Они видели в этом опасность для себя с позиций конкурентов. Поэтому они переориентировали свои усилия на то, чтобы нейтрализовать советский ревизионизм, поставить его на колени и в конечном итоге подчинить его своей воле и интересам. Тактика в этой борьбе повторяется — добиться раскола в рядах ревизионистов и разбить армию противника-конкурента по частям. Для этого необходимо было натравить ревизионистов из других стран на советских ревизионистов. Международный капитал не мог мириться с фактом существования Советского Союза как державы-конкурента, соизмеримо сильной в экономическом, политическом и идеологическом отношениях.

История современного ревизионизма стала втягиваться в стадию конкурентной борьбы империализма США с буржуазным Советским Союзом, который на руинах пролетарского государства, разрушенного хрущевскими ревизионистами, стал строить новую Империю, стремясь к мировому господству. Эта борьба нарастала с каждым днем!

Американский и международный капитал стали усиливать подрывную деятельность в странах “социалистического лагеря”, чтобы подорвать мощь советской Империи на стадии ее формирования. Деятельность хрущевцев в странах народной демократии не только оживила ревизионистские круги, поддерживающие советских ревизионистов, но и побудила к активности противников советского влияния, которые хотели мчаться в капитализм галопом и были недовольны камуфляжной демагогией хрущевцев. Эти силы были недовольны медленными темпами “демократизации” и либерализации советских ревизионистов. Кроме того, страх перед призраком диктатуры пролетариата толкал этих врагов в объятья Вашингтона, Бонна, Лондона и Парижа, заинтересованных в скорейшем подчинении себе Советского Союза.

Хрущевцы растерялись. Джин, выпущенный ими из бутылки, уже стал реально и смертельно опасным для самих хрущевцев как господствующей силы в странах “народной демократии”.

У хрущевцев оставался один выход — загнать “злого джина в бутылку” гусеницами советских танков.