Часть II Античность и миф

Глава 6

Общество патриархальное и матриархальное

Самый прекрасный закон: подчиняться отцу.

Эсхил

У кого нет отца, тот должен найти его себе.

Ф. Ницше

Около полутора веков ведется обсуждение, всегда ли отцы были во главе. Не предшествовал ли патриархату, доминирующему в истории Западного мира, в доисторические времена матриархат?

Это один из самых горячих споров из всех, что нам известны. Убежденность в том, что матриархат изначально существовал, была выражена многими авторами, склонными к идеализму. Бахофен (1861) намеревался восстановить исторические основания права; Морган (1851, 1871, 1877) одним из первых защищал права аборигенов; Энгельс (1884) вместе с Марксом боролся за освобождение пролетариата; Нойманн (1956) перечитывал доисторические времена сквозь призму аналитической психологии; Гимбутас (1989), наконец, посвящает свои обширные исследования переоценке роли женщины в развитии европейской культуры. Каждым из них не просто руководил особый интерес, выходящий за пределы его сферы исследований. И все они выступали против агрессивности патриархальной культуры.

Эта тема не только демонстрирует идеалы авторов, но и затрагивает сильные эмоции читателей. Обсуждение того, важнее ли шумеры для развития основ цивилизации, чем аккадцы, не трогает наши воспоминания и вряд ли вызывает у нас чувства. Но идеи патриархата и матриархата для каждого связаны с конкретными образами реальных мужчины и женщины. Связан с воспоминаниями ранними и эмоциональными, над которыми не властно наше сознание. Поэтому они еще более затуманивают нашу способность к трезвому рассуждению. Эта тема пробуждает страсть даже в тех, кто далек от предмета, потому что наш интерес к родителям является не рассудочным, а эмоциональным.

Партия матриархата не обязательно соответствует феминизму, и женщины есть на обеих сторонах. Гимбутас и Мейер Сеталер говорят о древнем обществе матерей; но Симона де Бовуар, Элизабет Бадинтер и итальянские антропологи Ида Мальи и Джудитта Ло Руссо считают, что он никогда не существовал.

Откуда происходит та страсть, с которой многие говорят об изначальном матриархате? Без сомнения, существуют объективные причины говорить о его существовании. Но, помимо них, есть, вероятно, психологическая причина. Неосознанно мы устремляем свой взгляд в центр мира, и ощущаем общество и историю как умножение индивидуального опыта, его продолжение во времени и пространстве. И, так как происхождение даже самого могучего мужчины было доверено рукам его матери, возникает искушение верить, что нечто подобное происходило и со всем обществом в его совокупности.

Те же, кто считает, что общество было с самого начала патриархальным -какими глубинными воспоминаниями движимы они? На этот вопрос нет такого простого ответа, как на предыдущий. И даже это показывает, что психологические проблемы между отцом и матерью не симметричны, как и в проблеме сексуальных отношений мужчины и женщины. Те, кто стоит на стороне патриархата, реже выказывает эмоции, или демонстрируют глубину идеологической преданности. Можно было бы сказать, что матриархат — это горячий выбор, а патриархат — холодный. Холодный в том смысле, что основан на исторических документах, без эмоционального участия и без предпочтения отца среди двух родителей. Но в то же время именно эта способность объективного выбора и считается качеством отца, который обучает ей ребенка в начале взрослого возраста. Может быть, тот, кто ею пользуется, отождествляет себя с ним, хоть и не проявляет соответствующих чувств. Отец проявляется косвенным образом, через функционирование его разума.

Если существует психологическая связь между этим предпочтением отца или матери и личным опытом, она должна существовать не только для современных людей, но и в более значительной степени для людей древних времен, еще более, чем мы, подверженных магическим и неосознанным влияниям. Первоначальные фазы развития цивилизации — это также первоначальные фазы самоопределения человека. Возможно ли, чтобы в предыстории (начале человеческого существования) формы поведения людей особенно зависели от ранних, первичных образов (то есть образов, сопровождающих каждого человека в младенчестве и раннем детстве)? Каждое начало существования человека, даже мужчины, рассматривается как сопровождаемое женщиной, которая намного больше его и является царицей своего тела: матерью. Может ли быть, что, когда стали формироваться первые ячейки общества, матери, по аналогии, стали царицами общества?

Насчет того, существовал ли изначально патриархат или матриархат, у нас много гипотез и мало фактов.

Более сложные и развитые общества схожи в том, что мифологизировали власть отца и поставили его в центр, стараясь придать стабильность растущим трудностям с координацией. К сожалению, невозможно утверждать обратное и сказать, что в обществах более простых, в отличие от современных западных обществ, власть досталась матерям. Мы можем только подтвердить, что в сохранившихся до нашего времени культурах натурального хозяйства, отцы особенно активно заботятся о детях.

Возвращаясь назад, к наиболее древним историческим и примитивным обществам, сведения о которых дошли до нас, многие авторы не находят убедительных следов матриархата. Лингвистика Западного мира провела аналогичную реконструкцию, которая обычно распространяется как на исторические общества, от которых осталось мало материальных объектов, так и на доисторические. Слова, которые обозначают родство, такие как отец и мать, — одни из самых стабильных и узнаваемых, несмотря на то, что языки понемногу видоизменялись с эпохами, а также происходили переходы от одного языка к другому, родственному первому. В сравнительном исследовании индоевропейских языков термины, которые обозначают родство, не только оказываются одинакового происхождения, но и подчеркивают общую модель семьи, ориентированную на отца, патриархальную. Матриархат, если когда-либо и существовал, был очень далек от нас по времени, предшествовал индоевропейским цивилизациям.

Если затем мы возьмем за точку отсчета животное общество и будем все больше приближаться к человеку, мы заметим, что у обезьян, которые наиболее близки к нам, власть принадлежит самцам, хотя самкам часто удается побороться за власть. Почему бы тогда исчезнувший мостик, который объединял эти крайности — людей, от нас далеких, и животных, к нам наиболее близких, — должен был соответствовать обществу матерей?

Гипотеза матриархата касается эпох, когда не существовало письменности. Речь идет, таким образом, о косвенных реконструкциях общества, о котором мы почти ничего не знаем. На Ближнем Ворстоке и в средиземноморской части Европы, в некоторые периоды верхнего, палеолита (Ориньякский, а особенно Граветтский и Солютрейский) и особенно в Неолите", изображения людей в настенных росписях и статуэтках — это в основном женщины. Часто живот, грудь, части тела, связанные с плодородием, огромны в сравнении с маленькими или отсутствующими головами, руками и ногами. Поэтому возникла идея, что женщина, с ее порождающей силой, имела в эти эпохи очень важную роль, и что эти образы представляют богинь. Изобретение сельского хозяйства должно было повысить положение женщин, с которыми растения и плодородие были связаны уже в предыдущую эпоху охотников. Золотой период матерей (или, если быть большим реалистом, общества Сравнительного равенства между мужчиной и женщиной) может соответствовать распространению новой сельскохозяйственной экономики. На этот период — переход от Палеолита к Неолиту — Гордон Чильде и Герман Мюллер-Карпе указывали как на эпоху самых великих революций за все время существования людей.

Открытие роли отца в сознании, напротив, могло стать идеологической основой для создания патриархата в эпоху намного более недавнюю, на заре истории. Еще в XX веке многие примитивные народы не знали о ней .

Однако, кто сказал, что все эти женские фигурки представляют богинь? Есть мнение, что религиозный антропоморфизм проявился намного позже. В таком случае речь идет просто о женщинах, которых вспоминали там, где они жили или умерли. Большое количество найденных женских фигурок и небольшое мужских могло быть связано с разными местами, в которых обитали представители двух полов. Женщины жили достаточно стабильно в гротах и — позже - в сельских поселениях; мужчины часто отправлялись на охоту, в путешествия и т. д., то есть действовали и умирали в разных местах: они редко удостаивались ритуального захоронения. Может быть, из-за сложности их задач древность уже была знакома с феноменом «невидимости отцов», которую мы наблюдаем сейчас. (Это напоминает мне одно современное исследование, которое обнаружило отсутствие отношений между отцами и детьми в наблюдаемой группе. Оказалось, это происходило потому, что отношения можно было наблюдать вечером, когда отцы возвращались домой, а исследователи, в свою очередь, и сами отправлялись по домам.)

Несмотря на то, что фронт сторонников идеи матриархата на протяжении долгого времени привносит важные аргументы, большая часть информации, которая сегодня нам доступна, поддерживает гипотезу, что патриархат преобладал, начиная с происхождения цивилизации. Того факта, что большинство изображений, дошедших до нас от некоторых эпох, — женские, недостаточно, чтобы доказать обратное. Мы, современные люди, психологически бедны и восполняем это тем, что воспринимаем вещи буквально, извлекая статистику из этих фигурок: так, большее количество женских изображений заставляет нас думать о большей женской власти. Но преобладающие в обществе изображения не обязательно говорят о его материальном функционировании и его отношениях с властью. Отдельные изображения, которые дошли до нас, без их контекста, страдают от того, что Элиаде назвал «семантической непрозрачностью».

Некоторые животные тоже могут изображаться в доисторические времена в авторитетных формах и с большой частотой: но это не значит, что они обладали властью над человеческим обществом. Если бы изображений было достаточно для обозначения роли в обществе и если бы, допустим, современное общество, как это случилось с обществом неолита, не оставило письменных документов, то через несколько тысяч лет археолог мог бы раскопать его останки и подумать, что обнаружил матриархальное общество. В самом деле, женские фигуры — обычно с сексуальными атрибутами на виду, — сегодня преобладают не только в рекламе или периодической печати, но и в официальных изображениях, об эмблематической роли которых археолог, конечно, догадался бы. Можно вспомнить статуи Свободы или Родины, монеты с барельефами Британии, Марианны или Гельвеции, подобные современным вариантам богини Афины. В частности, этой богине была посвящена главная статуя главного храма главного города Греции: Афин. Но эта культура, страна, город и сама богиня отличались непревзойденной мужественностью.

В обществе, доверенном скорее мифу, чем истории, статуи или изображения представляют скорее фантазии, которыми вдохновлен мифический рассказ, чем исторических персонажей, которым доверено правление. Это ограничение, которое беспокоит профессиональных историков, не является строгой границей для нас в процессе исследования психологической истории. Речь идет именно о том, что мы хотели знать. Мы не используем найденные предметы, чтобы понять, кто руководил историей, но используем историю — не только материальные вещи, но и мифы того времени и сегодняшние истолкования, — чтобы понять, что руководило фантазией. Если это — наша задача, то «история позволяет нам через факты проникать в фантазии. История дает нам доступ к воображению»¹⁷.

Если у истоков нашей истории были патриархальные общества, то разум этих патриархов должен был быть занят не мужскими образцами, а, скорее, женскими образами, невероятно многочисленными и мощными. Если это -не общественная реальность матриархата, то психологическая реальность эпохи, которую мы должны учесть. Вероятно, патриархат — доминирование отцов в семье и обществе, — сумел стать таким, только с трудом преодолев контроль со стороны матерей и делая их объектом суеверного внимания. Изгоняя в фетишизм женских функций или культ богинь эту природную, а не историческую власть женщины, мужчины осознавали шаткость своей победы. Этот женский мир продолжал оставаться главным объектом его влечений и его страхов.

Мы не знаем, какую главу истории общества рассказывают эти плодовитые женские тела. Но, без сомнения, они рассказывают психологическую историю. Они говорят о фантазии беременности. О желании разума производить, порождать, питать. - Может ли быть, что в ходе долгого и будоражащего перехода от охоты и собирательства к сельскому хозяйству, эта фантазия была связана с «управлением» самой идеей сельского хозяйства, то есть порывом довериться плодовитости окружающей природы? С попыткой активировать ее «симпатическим» способом, славя с суеверной настойчивостью женское плодородие? Когда мы размышляем о возникновении нового периода, отправной точкой нашей мысли должны быть не новые техники — они являются конечным продуктом эпохи, а верования того времени. Неважно, было ли это убеждение ошибочным. Как в случае Колумба, который хотел достичь Индии, сам характер веры — то есть именно противоположность рациональной точки зрения на факты, — содержал в себе неосознанный проект и открыл путь, который больше не закроется.

Не будем вдаваться в более конкретные археологические и антропологические детали, но отметим, что психология должна пересмотреть тайну матриархата со своей точки зрения: как фантазию ума, который до сих пор исследует ту эпоху, наделяя ее своими эмоциями, филоотеческими или филоматеринскими. Для того, чтобы создать женские статуэтки Неолита, требовалась фантазия беременности, пусть она рождалась в мужском уме. Мысль той эпохи находилась под властью образа порождения: явный симптом того, что человек, его состояние, его психология хотели воспроизводиться, возрождаться, сеять, рожать. А потом культивировать и выращивать.

Наблюдая женщину, впечатлительный ум той эпохи делает ее беременной по аналогии. Этот ум беременен идеей беременности. Фантазия, которая создавала тучные тела статуэток, говорила сама за себя: она была одновременно субъектом и объектом. Если даже эта эпоха не была матриархатом, это была эпоха матриоцентрической психологии.

Первый неизбежный шаг—из созвучия с окружающей средой, из наблюдения за ней, из проекции на внешний мир внутреннего плода разума, — был созданием сельского хозяйства: действительно оформлялась идея порождения («женственное» сельское хозяйство), как альтернатива идее убийства («мужественная» охота). Цветущие и плодовитые богини не были эмблемой, за которой скрывалось возникновение сельского хозяйства: напротив, рождение сельского хозяйства было вызвано, привлечено, вынуждено аналогией с этой священной беременностью. Оно было симптомом и выходом наружу этого фантастического плодородия, предназначенного, по логике вещей, порождать, растить и умножать. Мы не знаем, являются ли статуи-фетиши именно изображениями богинь; однако мы знаем, что они в любом случае были магическими и способными творить.

Второй шаг был сделан в Неолите: и это было действительно самое большое новшество всех времен, потому что это был момент возникновения цивилизации с ее амбициями безграничного развития. Мысль пересекла порог пубертата и, не удовлетворяясь изобретением сельского хозяйства, стала жить ради роста, развития и бесконечного порождения. Начиная с эпохи Неолита, человек не принимает жизни в неизменных условиях.

Разум теперь управлялся мифологемой плодородия. Плодородие, однако, заключалось не только в образах, но и в самом акте их создания. Порождение теперь доверялось не только природе, но, прежде всего, уму. Говорили, что человек достиг духовности и трансцендентности — то есть высшей и абстрактной умственной деятельности, — когда он уже не покидал своих покойных, но создал культ и обряды похорон. Однако, духовная жизнь родилась, когда доисторический человек окружил преклонением рождение: когда спросил себя не только о том что происходит после смерти, но и о том, что происходит до появления в этом мире и какие силы вводят нас в него.

Фактически к культу мертвых человек пришел сравнительно рано, он был уже у неандертальцев, еще в Верхнем Палеолите: и десятки тысячелетий условия человеческой жизни оставались неизменными, несмотря на его приход. Все обстояло иначе с культом плодородия, то есть порождения, рождения, происхождения и роста. Эта эра отмечает начало всего, что мы считаем присущим человеку. В Неолите ум, поглощенный плодородием, уже демонстрирует плодородие, присущее уму. Не только поля, но и человеческая жизнь плодородна. Не имея еще письменности, человек рассказывал об этой тайне с помощью самой важной из идеограмм: цветущего тела женщины.

Мы не можем сказать, когда утвердился патриархат, и соответствовало ли открытие сельского хозяйства царству матерей. Мы не пытаемся восстановить историю общества и тем более техники и экономики; наша история — психологическая. С этой точки зрения мы считаем, что мужчины начали чувствовать — а может, и утверждать, — свою власть в тот момент, в который стали более или менее сознательными отцами: когда начали осознавать свою роль дающих жизнь. Речь идет не о присутствии спермы в акте оплодотворения — это понимание было достигнуто намного позже, — но о роли хранителей семьи, обеспечивающих преемственность между поколениями. Это был решительный выход из сиюминтуного существования и вход в мир проектов и планирования.

Но эта роль не была оригинальной. Она делала их продолжателями, сотрудниками и в то же время соперниками матерей. Матери всегда жили вместе с детьми. Первобытный же мужчина жил сам по себе. Только преображенный в отца, он открыл, что жизнь может быть совместной. И, сделав это, открыл, что он может сравнивать себя с матерью, и так понять, кем на самом деле является. Это тоже было одной из причин создания изображений плодовитых матерей.

Сопоставление себя с чем-то противоположным — в данном случае с другим полом — посредством воспроизведения фигуры этого другого и навязчивого отождествления с ним, — типичный мотив современной психологии, но подобное случалось во все времена. Этб очевидно в племенных обществах, где психический опыт проявляется общественным способом: племя, которое живет, убивая бизонов на охоте, не убивает их в своей психической жизни. Коллективная фантазия не устраняет их; напротив, населяет их образами свои рисунки, поделки, рассказы, песни и танцы. Как охотник пытается впитать жизненную силу животного, на которое охотится, так отцы старались придать себе материнскую способность порождать жизнь.

Если эти простые соображения правильны, то мы подошли к радикальной асимметрии между историей мужчины и женщины.

Возможно, общество было патриархальным во все доисторические эпохи, в том числе в те, от которых нам остались исключительно женские изображения. И тогда получается, что мужчины, хоть и подчиняя себе женщин в обществе, продолжали чувствовать их влияние в психике. Остается только объяснить, почему в некоторые эпохи зацикленность на женских образах из относительной становилась почти абсолютной.

Но возможно, эпохи, в которые доминируют женские изображения, действительно были матриархальными. Тогда это означало бы, что матриархи были намного более самодостаточны, чем мужчины, и не стремились обладать психической властью, которая исходила от них. Они прославляли в изображениях, и, возможно, в культе только самих себя.

Получается, что мужской разум нуждался в образе другого пола, а женский — нет? В первом случае мужчины доминировали бы над женщинами в том, что касается институтов, но были бы подчинены психологически. Во втором они были бы подчинены на обоих уровнях. В обеих гипотезах мужчины были бы подчинены власти другого пола, что не имело соответствия в женском разуме. Будет полезно помнить об этой исторической нехватке мужской самодостаточности: нехватке не столь великой, конечно, но с нашей точки зрения могущей сделать их более хрупкими. Когда мы будем говорить о современной эпохе, мы столкнемся с совсем другой слабостью. Мы не знаем, какой из полов доминировал в то время в обществе. Но мы знаем, что женщины доминировали в психике. Для психологии мужское было относительным, а женское — абсолютным. Присутствие мужчины представлялось случайным, а женщины — обязательным.

Даже спустя длительное время мужчина несет в себе тревогу по поводу той бесполезности, которая характеризовала самца обезьяны. Кроме того, почти до сегодняшнего дня, сохранились наиболее «примитивные» народы, у которых нет отцовства". Для того, чтобы воздвигнуть здание патриархальной истории, надо было прежде всего воздвигнуть отцовство.

Еще раз констатируем, что симметрия между отцом и матерью ложна и что наивен тот, кто говорит о ней. Мир отцов не может не включать в себя, неважно, на положении равенства, подчинения или подчиненности, мир матерей. Мир матерей, напротив, возвращаясь некоторым образом к животному началу, теоретически мог бы отказаться от отцов и заменить их случайными контактами с особями мужского пола. Миф об амазонках, которые предшествовали историческому греческому обществу, именно об этом: в какой-то момент этот народ воительниц предпочел не подчинить себе мужчин, а избавиться от них.

Анализ происхождения европейской истории всегда заканчивается реконструкцией не столько общественной, сколько воображаемой.

Существовало общество, существовала семья, но мы не знаем, какими они были. Но мы знаем больше о психическом древнего человека, о его символической жизни. В эпоху Неолита фигура матери доминировала. Фигуре отца еще не удалось выделиться. Рассказывая нашу историю, мы должны учитывать это выстраданное происхождение отца.

Мы вернемся к разговору о мужчинах и женщинах, оставив патриархат и матриархат. Мы не хотим тратить время на этот спор. Патриархат притесняет не только матерей. Со временем, косвенным образом, смещая акценты с психики и чувств на институционные отношения, опустошая символы и ограничиваясь их материальным содержанием, закрепив петлицы и погоны на униформе отца, он подавляет и его самого.

Возникновение патриархата может сделать невидимым собственно отца. Он должен будет в молчании строить свое личное присутствие там, куда его увлекает коллективный кодекс. Матери удается более гармонично стать матриархом, не превращаясь в институт: она остается при этом матерью, ее индивидуальные отношения с ребенком не меняются. Для отца это труднее. Его отождествление с институтами более полное; а строение отношений с ребенком более хрупкое и менее инстинктивное. Это не отрицает глубины данных отношений, но ограничивает его свободу самовыражения. На отцов ложится печать молчания, которую они продолжают, как камень, катить по дороге, проложенной патриархатом, оставляя за собой след печали.