arendt-kh-istoki-totalitarizma

вносящего Бога прямо в дела мира сего35. Именно из-за претензий быть

"истинно божественным народом новых времен"36 панслависты забросили свои ранние либеральные устремления и, несмотря на сопротивление правительства и иногда даже преследования, стали стойкими борцами за Святую Русь.

Австрийские пангерманисты предъявляли сходные притязания на божественное избранничество, даже если они, тоже имея похожее либеральное прошлое, оставались антиклерикалами и становились антихристианами. Когда Гитлер, сознававший себя учеником Шёнерера, заявлял во время последней мировой войны: "Всемогущий Бог создал нашу

нацию. Мы защищаем Его дело, защищая самое ее существование"37, то ответ с другой стороны, от последователя панславизма, был равно верен общему типу: "Немецкие изверги не только наши враги, но и враги

Божьи"38. Эти недавние формулировки не были порождены сиюминутными пропагандистскими потребностями, и фанатизм этого рода — не просто злоупотребление религиозным языком. За ними стоит настоящая теология, которая дала толчок ранним пандвижениям и сохранила значительное влияние на развитие современных тоталитарных движений.

Наперекор иудео-христианской вере в божественное происхождение Человека, пандвижения проповедовали божественное происхождение собственного народа. Согласно им, человек, неизбежно входя в какой-то народ, обретал свое божественное происхождение только косвенно, через членство в народе. Индивид тем самым имеет божественную

35Berdyaev N. The origin of russian communism. 1937. P. 102. [Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990. С. 73.] К. С. Аксаков в 1855 г. назвал русский народ "единственным христианским народом на земле" (см.: Ehrenberg H., Вubnoff N. V. Oestliches Christentum. Bd. 1. S. 92 ff.), а поэт Тютчев утверждал в то же время, что "русский народ — христианин не только по православной вере, но и по чему-то более задушевному. Он христианин по той способности самоотречения и жертвы, которая лежит в основании его нравственной природы" (цит. по: Kohn H. Op. cit.).

36Согласно Чаадаеву, чьи "Философические письма" (1829−1831) были первой систематической попыткой взглянуть на мировую историю с русским народом в центре. См.: Ehrenberg Н. Op. cit. Bd. 1. S. 5 ff. [Ср. Чаадаев П. Я. Соч. М.: Правда. 1989. С. 236. Здесь Арендт, видимо, приняла за чистую монету ироническое пародирование Чаадаевым славянофильской лексики. (Прим. пер.)]

37New York Times. 1945. January 31.

38Слова Луки, архиепископа Тамбовского (цит. по: Журнал Московской Патриархии. 1944: No. 2).

320

ценность только постольку, поскольку принадлежит к народу выделенному, отмеченному своим божественным происхождением. Индивид теряет эту ценность всякий раз, когда решает переменить свою национальность, ибо в таком случае он рвет все связи, через которые был наделен дарами божественного происхождения, и падает, так сказать, в метафизическую бездомность. Политическая выгода такого построения двойная. Оно делало национальность постоянным качеством, которое больше не могла поколебать история, что бы ни происходило с данным народом: эмиграция, завоевание, рассеяние. Но ближайшая выгода состояла в том, что при абсолютном противопоставлении божественного происхождения одного своего народа всем другим небожественным народам исчезали всякие различия (будь то социальные, экономические или психологические) между отдельными членами этого народа. Божественное происхождение превращало народ в однородную "избранную"

массу высокомерных роботов39.

Ложность этой теории очевидна так же, как и ее политическая полезность. Бог не создавал ни людей, происхождение которых ясно из факта размножения, ни народов, которые появились как результат человеческой организации. Люди неравны по природному происхождению, по разной организации и судьбе в истории. Их равенство есть лишь равенство прав, т.е. равенство человеческого назначения; однако за этим равенством человеческого назначения стоит, согласно иудеохристианской традиции, другое равенство, воплощенное в идее единого общего происхождения вне человеческой истории, вне человеческой природы и назначения — общего происхождения в мифическом неопределенном человеке, который один сотворен Богом. Это божественное происхождение есть та метафизическая идея, на которой может быть основано политическое равенство в человеческом предназначении — утвердить человечество на земле. Позитивизм и прогрессизм XIX в. извратили это назначение человеческого равенства, когда они пробовали доказывать недоказуемое, будто люди равны по природе и различаются только историей и обстоятельствами, так что их можно уравнять не по правам, а по

39Это признавал уже русский иезуит князь И. С. Гагарин в своем памфлете "La Russie sera-t-elle catholique?" (1856), где он нападал на славянофилов, потому что "они хотят установить самое полное религиозное, политическое и национальное единообразие. В своей внешней политике они хотят слить в великой Славянской Православной Империи всех православных христиан независимо от национальности и всех славян независимо от религии" (цит. по: Kohn H. Op. cit).

321

условиям жизни и образованию. Национализм со своей идеей "национальной миссии" извращал национальное понятие о человечестве как семье наций и превращал его в иерархическую структуру, где различия, обусловленные историей и организацией, были ложно перетолкованы как различия между людьми, кроющиеся в природном происхождении. Расизм, который отрицал общее происхождение человека и общую цель устроения человечества, ввел понятие божественного происхождения одного народа в противоположность всем другим, тем самым окутывая псевдомистическим туманом божественной вечности и завершенности бренные и переменчивые результаты человеческих усилий.

Эта завершенность выступает как своего рода общий знаменатель философии пандвижений и расовых концепций и объясняет их внутреннее теоретическое родство. Политически совершенно неважно, Бог или природа мыслится источником происхождения народа; в обоих случаях, независимо от того, насколько возвышены требования к одному своему народу, народы, как таковые, превращаются в виды животных так, что русский выглядит отличным от немца не меньше, чем волк от лисы. "Божественный народ" обитает в мире, где он либо прирожденный гонитель всех других более слабых видов, либо такая же естественная жертва всех более сильных. К его политическим судьбам возможно применять только правила животного царства.

Трайбализм пандвижений с его идеей "божественного происхождения" одного народа обязан частью своей большой привлекательности

презрению к либеральному индивидуализму40, идеалу человечества и достоинству человека. От человеческого достоинства ничего не остается, если ценность индивида зависит только от случайного факта рождения немцем или русским; но вместо этого есть новая связь — чувство взаимоподдержки среди всех сочленов одного народа, которое и в самом деле способно смягчить обоснованные страхи современных людей относительно того, что могло бы с ними случиться, если бы, при существующей изоляции индивидов в атомизированном обществе, они не были защищенными просто своей численностью и сильными единообразной общей спайкой. По сходным причинам народы "пояса смешанного

40"...Все назначение человека состоит в разрушении его отдельного существа и в замене его существом совершенно социальным или безличным" (Ehrenberg H. Op. cit. Bd. 1. S. 60). [Чаадаев П. Я. Философические письма. Письмо седьмое // Чаадаев П. Я. Соч. М.: Правда, 1989. С. 115.]

322

населения", больше, чем в других частях Европы, открытые штормам истории и слабее укорененные в западной традиции, раньше прочих европейских народов почувствовали тяжесть идеала всечеловечности и иудеохристианской веры в общее происхождение человека. Народы этого пояса не питали никаких иллюзий насчет "благородного дикаря", ибо они и без исследования привычек каннибалов кое-что знали о потенциальных возможностях зла. А чем больше народы знают друг о друге, тем меньше хотят признавать прочие народы себе равными и тем дальше отступают от идеала всечеловечности.

Привлекательность племенной изоляции и амбиции расы господ отчасти порождались инстинктивным ощущением, что человечество, будь то в форме религиозного или гуманистического идеала, подразуме-

вает разделение бремени общей ответственности41. Сжатие географических расстояний сделало это политической реальностью первого

порядка42. Оно также заставило отодвинуть в прошлое идеалистическую болтовню о человечестве и достоинстве человека просто потому, что все эти прекрасные и призрачные идеи с их традициями, освященными веками, вдруг приобрели пугающую актуальность. Для осознания того факта (который народ понимал очень хорошо), что идея всечеловечности, очищенная от всякой сентиментальщины, имеет чрезвычайно серьезные последствия в том смысле, что человек так или иначе должен принять на себя ответственность за все преступления людей, и что в конце концов все нации будут в ответе за зло, творимое всеми другими,

— для этого не хватало даже признания греховности всех людей, конечно же отсутствующего во фразеологии либеральных поборников

41Характерен следующий отрывок из Фриманна (Op. cit. S. 186): "Мы знаем наш собственный народ, его достоинства и его недостатки — человечества мы не знаем и отказываемся заботиться о нем или воодушевляться им. Где оно начинается, где кончается, что нам положено любить как принадлежащее к человечеству?.. Входят ли в человечество вырождающийся или полуживотный русский крестьянин из своего "мира", негр из Восточной Африки, полукровка из немецкой Юго-Западной Африки, невыносимые галицийские или румынские евреи?.. Можно верить в солидарность германских народов все, что вне этой сферы, не имеет для нас значения".

42Именно об этом сжатии географических расстояний говорилось у Ф. Наумана в "Central Еuroре": "Еще далек день, когда будет "одно стадо и один пастух", но прошли дни, когда пастыри без числа более или менее вольно водили свои стада по пастбищам Европы. Дух крупной промышленности и наднациональной организации завладел политикой. Как выразился однажды Сесил Родс, люди мыслят "континентами". — Эти несколько строк бессчетно цитировались в статьях и памфлетах того времени.

323

"человечества".

Трайбализм и расизм — это очень реалистические, хотя и крайне разрушительные, способы избежать неприятностей общей ответственности. Их метафизическая беспочвенность, так хорошо сочетавшаяся с утратой территориальных корней национальностями, которыми она завладела впервые, столь же хорошо соответствовала запросам неустойчивых масс больших городов, и потому вытекавшие из нее возможности сразу были поняты тоталитаризмом. Даже фанатическое принятие большевиками величайшего антинационального учения, марксизма, встретило противодействие, и мотивы панславистской пропаганды возобновились в Советской России из-за огромной разъединяющей силы таких

теорий самих по себе43.

Справедливо говорят, что система правления в Австро-Венгрии и царской России была настоящей школой воспитания племенного национализма, основанной на подавлении национальностей. В России это подавление полностью монополизировала бюрократия, которая также подавляла и русский народ, в результате чего только русская интеллигенция стала панславистской. Австро-Венгерская монархия, напротив, господствовала над своими беспокойными национальностями, попросту предоставляя им достаточно свободы подавлять другие национальности, с тем результатом, что первые стали реальной массовой базой для идеологии пандвижений. Секрет выживания Габсбургов в XIX в. таился в тщательном поддержании межнационального баланса и наднациональной государственной машины с помощью взаимной вражды и эксплуатации чехов немцами, словаков венграми, русинов поляками и т.д. Для всех этих народов стало чем-то само собой разумеющимся, что можно достичь самостоятельного национального существования за счет других и что можно было бы охотно пожертвовать свободой, если бы подавление исходило от собственного национального правительства.

Оба пандвижения развивались без всякой помощи от русского или германского правительства. Но это не помешало австрийским приверженцам этих пандвижений позволить себе скромное удовольствие

43В этом отношении очень интересны новые теории генетиков Советской России. Наследование приобретенных признаков явно означает, что популяции, живущие при неблагоприятных условиях, движутся к обеднению наследственной одаренности и vice versa. "Одним словом, мы должны получить господствующие по природе и подчиненные расы" (см.: Muller H. S. The soviet master race theory // New Leader. 1949. July 30).

324

изменять австрийскому правительству. То была возможность воспитания масс в духе государственной измены, осуществляемого австрийскими пандвижениями при значительной народной поддержке, которой всегда не хватало пандвижениям в собственно Германии или России. Было много легче настроить немецкого рабочего против немецкой буржуазии, чем против правительства, как было легче в России "поднять крестьян

на помещиков, чем на царя"44. Разница в психологических установках немецких рабочих и русских крестьян, конечно, была огромной: первые видели в не слишком любимом монархе символ национального единства, вторые же смотрели на главу своего правительства как на истинного наместника Бога на земле. Эти различия, однако, значили меньше, чем факт, что ни в России, ни в Германии правительство не было таким слабым, как в Австрии, и не роняло свой авторитет так низко, что пандвижения могли извлекать политический капитал из революционного движения. Только в Австрии революционный заряд нашел естественный выход в пандвижениях. Не очень искусно проводимая политика divide et impera почти не ослабила центробежных национальных чувств, но зато весьма преуспела в возбуждении комплексов превосходства и общего настроения нелояльности.

Враждебность к государству как институту пронизывает теории всех пандвижений. Славянофильское отношение к государству правильно описывалось как "совсем иное... чем в системе официальной народно-

сти"45; государство по самой своей природе чуждо народу. Славянское преимущество усматривалось в безразличии русских людей к государству, в их стремлении держаться как corpus separatum от их собственного правительства. Именно это подразумевали славянофилы, когда называли русских "не государственным" народом, и это же позволяло таким "либералам" примиряться с деспотизмом; все это вполне согласовывалось с требованием деспотизма "не вмешиваться в дела государ-

ственной власти", т.е. не трогать абсолютности этой власти46. Пангерманисты, политически более развитые, всегда настаивали на первенстве

44Fedotov G. Russia and freedom // The Review of Politics. 1946. Vol. 8. No. 1. January. Это настоящий шедевр исторического письма, передающий суть русской истории в целом.

45Berdyaev N. Op. cit. P. 29. [Бердяев H. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990. С. 25.]

46Аксаков К. С. Цит. по Ehrenberg H. Op. cit. S. 97.

325

национальных интересов перед государственными47 и обычно доказывали, что "мировая политика преодолевает рамки государства", что единственным постоянно действующим фактором в ходе истории был народ, а не государство и, следовательно, национальные потребности, меняющиеся с обстоятельствами, должны определять политические

действия государства во все времена48. Но то, что в Германии и России оставалось только громкими фразами вплоть до конца первой мировой войны, имело достаточно реальный вид в Австро-Венгерской монархии, упадок которой породил постоянное злорадное презрение к правительству.

Было бы серьезной ошибкой полагать, будто лидеры пандвижений были реакционерами или "контрреволюционерами". Хотя, как правило, и не слишком интересовавшиеся социальными вопросами, они никогда не делали такой ошибки, чтобы становиться на сторону капиталистической эксплуатации, и большинство из них принадлежало (а многие продолжали принадлежать) к либеральным, прогрессивным партиям. В некотором смысле совершенно верно, что Пангерманская Лига делала "реальные попытки народного контроля в иностранных делах. Она твердо верила в эффективность сильного национально настроенного общественного мнения... и в установление национальной политики бла-

годаря силе народных требований"49. Все верно, за исключением того, что толпа, организованная в пандвижения и вдохновляемая расовыми идеологиями, была совсем не тем народом, чьи революционные действия приводили когда-то к конституционному правлению и подлинных представителей которого в то время можно было найти только в рабочих движениях, но гораздо больше походила на "расу" со своим "преувеличенным племенным сознанием" и видимым недостатком патриотизма.

47См., например, жалобу Шёнерера, что австрийская "Verfassungspartei" еще подчиняла национальные интересы государственным интересам (Pichl Е. Op. cit. Bd. 1. S. 151) См. также характерные пассажи в пангерманистском сочинении графа Ревентлова: Reventlow Е. Judas Kampf und Niederlage in Deutschland. 1937. S. 39 ff., который рассматривав национал-социализм как реализацию пангерманизма по причине его отказа "идолопоклонничать" перед государством, которое есть лишь одна из функций народной жизни.

48Hasse Е. Deutsche Weltpolitik. 1897 // Alldeutsche Flugschriften. No. 5; Deutsche Politik. Heft. 1: Das deutsche Reich als Nationalstaat. 1905. S. 50.

49Wertheimer M. Op. cit. S. 209.

326

Панславизм, в противоположность пангерманизму, формировался и распространялся в среде русской интеллигенции. Гораздо менее развитой в своих организационных формах и менее последовательный в политических программах, он удивительно долго сохранял очень высокий уровень литературной изощренности и философской спекуляции. В то время как Розанов предавался размышлениям о таинственных различиях между еврейской и христианской половой силой и приходил к удивительному заключению, что "евреи соединены с этою силою, а христи-

ане с нею разделены"50, вождь австрийских пангерманистов всюду охотно делился планами "привлекать интерес маленького человека пропагандистскими песнями, почтовыми открытками, шёнереровскими

пивными кружками, прогулочными тростями и спичками"51. И всё-таки в конце концов и панслависты "отбросили Шеллинга с Гегелем и обра-

тились за теоретическим снаряжением к естественным наукам"52.

Пангерманизм, основанный одним человеком, Георгом фон Шёнерером, и поддержанный главным образом немецко-австрийскими студентами, с самого начала говорил поразительно простым, народным языком, предназначенным привлекать возможно более широкие и разные социальные слои. Шёнерер был также "первым, кто постиг возможности антисемитизма как инструмента для принудительного перенаправления

внешней политики и подрыва... внутренней структуры государства"53. Некоторые причины пригодности евреев для таких целей очевидны: это их очень заметное положение в Габсбургской монархии вкупе с фактом, что в многонациональной стране их куда легче признать отдельной национальностью, чем в национальных государствах, граждане которых, по крайней мере в теории, однородного происхождения. Но хотя это определенно объясняет исступленность австрийской ветви антисемитизма и показывает, каким проницательным политиком был Шёнерер, эксплуатируя данную тему, сие не помогает нам понять центральную идеологическую роль антисемитизма в обоих пандвижениях.

50Rosanov V. Op. cit., P. 5657. [Розанов В. В. Указ. соч. С. 437.) 51Karbach О. Op. cit.

52Levine L. Pan-Slavism and European Politics. N.Y. 1914; Ливайн описывает это изменение, переходя от рассмотрения старшего поколения славянофилов к анализу нового панславистского движения.

53Karbach О. Op. cit.

327

"Преувеличенное племенное сознание" как эмоциональное горючее пандвижений было вполне развитым еще до того, как антисемитизм стал их центральной и централизующей темой. Панславизм, с его долгой и более респектабельной историей философского умозрения и более очевидной политической неэффективностью, повернул к антисемитизму только в последние десятилетия XIX в. Пангерманист Шёнерер открыто провозглашал свою враждебность к государственным институтам уже

тогда, когда многие евреи еще состояли в его партии54. В Германии, где штеккеровское движение наглядно доказало полезность антисемитизма как оружия политической пропаганды, Пангерманская лига начинала с явно антисемитских поползновений, но до 1918 г. она никогда не захо-

дила так далеко, чтобы исключать евреев из числа своих членов55. Эпизодическая славянофильская антипатия к евреям переросла в антисемитизм у всей русской интеллигенции после убийства царя в 1881 г., когда волна погромов, организованная правительством, поставила еврейский вопрос в центр общественного внимания.

Шёнерер, который открывал возможности антисемитизма тогда же, вероятно, начал осознавать их почти нечаянно: поскольку он прежде всего хотел разрушить Габсбургскую империю, было нетрудно "вычислить" отдаленный результат исключения одной национальности из государственной структуры, опиравшейся на множественность национальностей. Вся ткань этого своеобразного государственного строя, хрупкое равновесие его бюрократии могли расползтись и расстроиться, если бы умеренно давящая крышка, под которой все национальности пользовались равенством, была сорвана народными движениями. И однако той же цели с равным успехом могла бы послужить и ярая ненависть пангерманистов к славянским национальностям — ненависть, которая прочно утвердилась задолго до того, как движение стало антисемитским, и которая одобрялась его еврейскими участниками.

Только объединение с племенным национализмом Восточной Европы сделало антисемитизм пандвижений столь эффективным, что он смог пережить общий упадок антисемитской пропаганды во время

54Линцская программа, которая осталась программой пангерманистов в Австрии, первоначально была составлена без параграфа о евреях. В редакционную комиссию 1882 г. входили три еврея. "Еврейский" параграф добавили в 1885 г. (см.: Karbach О. Op. cit).

55Bonhard О. Op. cit. S. 45.

328

обманчивого затишья перед первой мировой войной. Ибо существовало внутреннее сродство между теориями пандвижений и "беспочвенным" бытием еврейского народа. По-видимому, евреи были тем совершенным примером народа и его организации в племенном смысле, чей образец пандвижения стремились превзойти, чье выживание и приписываемая им жизненная энергия служили лучшим доказательством правильности расовых теорий.

Если другие национальности в двуединой монархии были всего лишь слабо укоренены на своей земле и очень мало сознавали значение общей территории для самоопределения, то евреи выступали примером народа, который и вовсе без собственного дома оказался способен сохранять свою самотождественность, свое лицо веками и мог тем самым послужить доказательством, что никакая территория не нужна

для формирования национальности56. Если пандвижения настаивали на второстепенной роли государства и высшем значении народа, организованного помимо суверенитетов стран его обитания и не обязательно представленного в "видимых" институтах, то евреи были совершенным

образцом нации без государства и явных институтов57. Если "племенные" национальности указывали на самих себя как на главный предмет своей национальной гордости, независимо от исторических достижений и участия в засвидетельствованных событиях, если они верили, будто некое таинственное врожденное психологическое или телесное качество делало их воплощением не Германии — но германизма, не России — но русской души, то они еще почему-то чувствовали (даже если не знали, как это выразить), что еврейство ассимилированных евреев было точно таким же индивидуально-личным воплощением иудаизма и что особая гордость секуляризовавшихся евреев, которые не отказались от притязаний на избранность, в действительности означала, что они верили в свою непохожесть и превосходство просто потому, что родились евреями, безотносительно к достижениям и традиции еврейства.

56Так казалось и определенно не антисемиту социалисту Отто Бауэру (Bauer О. Op. cit. S. 373).

57Очень поучительно для характеристики еврейского самопонимания эссе: Steinberg A. S. Die weltanschauhchen Voraussetzungen der judischen Geschichtsschreirung // Dubnov Festschrift. 1930. ‘‘Если... уверовать в идею жизни, как она выразилась еврейской истории... тогда проблема государства теряет свое значение, как бы мы ни решали ее’’.

329