arendt-kh-istoki-totalitarizma

фактом, с которым должен был считаться любой государственный деятель. Что решительно отличает их от последующих расистов, так это отсутствие у них сколько-нибудь серьезных поползновении дискриминировать другие народы, относя их к низшим расам, пусть только потому, что разговор у них шел о таких странах, как Канада и Австралия, бывших почти пустыми и не испытывавших серьезных демографических проблем.

Поэтому не случайно, что первым английским государственным деятелем, неоднократно подчеркивавшим свою веру в расы и расовое превосходство как решающий исторический и политический фактор, был человек, который, не питая особого интереса к колониям и английским колонистам — "колониальному балласту, нами не управляемому", — хотел распространить британское имперское владычество на Азию и в общем-то насильственно укреплял позиции Великобритании в единственной ее колонии, обремененной культурными и демографическими проблемами. Именно он, Бенджамин Дизраэли, сделал королеву Англии императрицей Индии. Он был первым английским государственным мужем, видевшим в Индии краеугольный камень империи и стремившимся порвать связи, соединявшие английский народ с нациями конти-

нентальной Европы63. Тем самым он заложил один из камней в фундамент коренных преобразований британского господства в Индии. Эта колония управлялась с обычной беспощадностью завоевателей — людей, названных Бёрком "разрушителями закона в Индии". Теперь ей предстояло получить тщательно спланированную административную систему с целью обеспечить постоянное управление административными методами. Этот эксперимент поставил Англию перед опасностью, о которой предупреждал Бёрк — что "разрушители закона в Индии"

могут стать "создателями законов для Англии"64. Ибо те, для кого "в истории Англии не было деяния, которым можно было бы столь же

63"Власть и влияние должны осуществить мы в Азии; как следствие и в Западной Европе" (Мonypenny W. F., Buckle G. Е. The life of Benjamin Disraeli, Earl of Beakonsfield. N.Y., 1929. Vol. 2. P. 210). Но "если когда-либо Европа по причине своей близорукости впадет в состояние истощения и отсталости, блестящее будущее Англии останется с ней" (Ibid. Vol. 1. Book 4. Ch. 2). Ибо "Англия больше не является просто европейской державой... она фактически больше азиатская, чем европейская держава" (Ibid. Vol. 2. P. 201).

64Burke E. Op. cit. P. 42−43: "Власть палаты общин... действительно велика; и она надолго может сохранить ее... и преуспеет в этом, пока сможет предотвращать превращение разрушителей закона в Индии в создателей законов для Англии".

250

справедливо гордиться... как созданием Индийской империи", считали свободу и равенство "громкими словами для обозначения ничтожных вещей"65.

Начатая Дизраэли политика означала создание в чужой стране исключительной касты, чьим единственным назначением была не колонизация, а управление. Для реализации этого замысла, до осуществления которого Дизраэли не дожил, расизм мог служить незаменимым средством. Он предвосхищал угрожающее превращение народа из нации в "первоклассно организованную чистую расу", чувствующую себя "аристократией по своей природе", если воспользоваться собствен-

ными приводившимися выше словами Дизраэли66.

Все, о чем мы говорили до сих пор, была история воззрений, в которых только теперь, после всех ужасных событий нашего времени, мы можем распознать признаки зарождения расизма. И хотя расизм оживил элементы расового образа мысли во всех странах, нас интересовала не просто история некой идеи, обладающей "внутренней логикой". Расовый подход был источником, откуда черпали аргументы сторонники различных политических подходов, но никогда он не обладал какой бы то ни было монополией в политической жизни соответствующих сторон; он обострял и эксплуатировал существующие конфликты интересов или политические проблемы, но никогда не создавал новых конфликтов и не порождал новые категории политического мышления. Расизм появился в результате совершенно новых событий и стечений политических обстоятельств, и он был бы абсолютно чужд даже таким убежденным защитникам идеи "расы", как Гобино и Дизраэли. Между теми, кто создает блестящие и остроумные концепции, и теми, кто осуществляет жестокие и зверские деяния, пролегает пропасть, которую не перекрыть никакими логическими построениями. В высшей степени вероятно, что со временем рассуждения в терминах расы вовсе исчезли бы, как исчезли другие безответственные суждения XIX в., если бы "схватка за Африку" и новая эпоха империализма не подвергли западный гуманизм новым ужасным испытаниям. Империализму понадобилось бы изобрести расизм как единственное возможное "объяснение" своих действий, даже если бы в

65Stephen J. F. Op. cit. P. 253 и passim; см. также его: Foundations of the government of India // The Nineteenth Century. Vol. 80. 1883.

66О расизме Дизраэли ср. главу третью настоящего издания.

251

цивилизованном мире никогда до этого не существовало расового образа мысли.

Поскольку же, однако, такой образ мысли существовал, он оказался мощным подспорьем расизму. Само существование точки зрения, могущей похвастаться определенной традицией, помогало замаскировать содержащиеся в новом учении разрушительные силы, которые, не будь этого покрова национальной респектабельности и кажущейся санкции со стороны традиции, обнаружили бы свою полную несовместимость со всеми прошлыми политическими и моральными нормами Запада до того, как им была предоставлена возможность разрушить взаимное признанние европейскими национальными государствами законов и обычаев других стран.

252

7.РАСА И БЮРОКРАТИЯ

Впервые десятилетия эпохи империализма были открыты два новых способа политической организации и управления другими народами. Первый — это раса как принцип политической организации, второе — бюрократия как принцип иностранного господства. Без понятия расы взамен нации схватка за Африку и инвестиционная лихорадка остались бы такой же бесцельной "пляской коммерции и смерти" (Джозеф Конрад), как и все другие случаи погони за золотом. Без бюрократии взамен правительства британские владения в Индии так и были бы отданы на произвол "разрушителей закона в Индии" (Бёрк), не изменив политического климата целой эпохи.

Оба открытия были в действительности сделаны на Черном континенте. Раса была наспех изобретенным способом объяснения существования человеческих существ, которых не мог понять ни один европеец или иной цивилизованный человек и сама принадлежность которых к роду человеческому так пугала и шокировала иммигрантов, что они отказывались считать себя принадлежащими к одному с ними человеческому виду. Раса была ответом буров на невыносимую чудовищность Африки — огромного континента, сплошь населенного и перенаселенного дикарями, объяснением безумия, охватившего и озарившего их

подобно молнии средь ясного неба: "Стреляйте всех скотов"1. Этот ответ привел к самым ужасающим массовым убийствам в новейшей истории — к изничтожению бурами готтентотских племен, к безудержным зверствам Карла Петерса в Германской Юго-Восточной Африке, к истреблению мирного населения Конго: первоначальные 20−40 миллионов сократились до восьми; и в конце концов, и, может быть, это и есть самое страшное, все эти с триумфом примененные меры умиротворения стали частью обыденной респектабельной внешней политики. Какой бы глава цивилизованного государства когда-нибудь раньше мог выступить с воззванием, подобным тому, с которым обратился Вильгельм II к германскому экспедиционному корпусу, подавлявшему в 1900 г. Боксерское восстание: "Подобно тому как гунны тысячу лет назад под водительством Аттилы завоевали славу, заслужившую им место в истории, так пусть и теперь имя германца так запомнится в Китае, что ни один

1Написанная в 1902 г. повесть Джозефа Конрада ‘‘Сердце тьмы’’ представляет собой наиболее яркое произведение, освещающее нынешнюю расовую ситуацию в Африке (см.: Conrad J. Heart of darkness // Conrad J. Youth and other tales. 1902.)

253

китаец никогда не посмеет снова косо взглянуть на немца"2.

В то время как раса, будь то в варианте рожденной в самой Европе идеологии или в виде чрезвычайного объяснения шокирующего колониального опыта, всегда привлекала к себе наихудшие элементы западной цивилизации, бюрократия была открыта и вначале пополнена лучшими и иногда даже наиболее прозорливыми представителями европейской

интеллигенции. Администратор, правящий посредством докладов3 и декретов в обстановке более настороженной секретности, чем любой восточный деспот, вырастал из традиции военной дисциплины, необходимой в окружении жестоких, не повинующихся законам людей; в течение долгого времени он жил светлыми и искренними юношескими идеалами современного рыцаря в сияющих доспехах, посланного защитить беспомощных, неразвитых людей. И, хуже или лучше, он справлялся с этой задачей, пока в мире господствовала старая "троица — война, торговля и пиратство" (Гёте) и еще не пришла ей на смену сложная игра в далеко идущую политику инвестиций, требующая господства одного народа не для частного обогащения, как прежде, а для наращивания богатства метрополии. Бюрократия была организацией грандиозной игры в экспансию, в которой каждый регион служил ступенькой на пути дальнейшего продвижения, а каждый народ являлся средством для дальнейших завоеваний.

Хотя в конечном счете расизм и бюрократия оказались во многих отношениях взаимосвязанными, открыты они были и развивались независимо. Никто из тех, кто так или иначе был замешан в их совершенствовании, никогда не отдавал себе отчета в том, какой потенциал концентрации власти и разрушения содержится в одном только их соединении. Лорд Кромер, выросший в Египте из простого британского charge d’affaires в империалистического бюрократа, не более помышлял о соединении администрации с человекоубийством ("административная

2Цит. по: Hayes С. J. A generation of materialism. N.Y., 1941. P. 338. Еще более худший случай — это, конечно, сделанное бельгийским королем Леопольдом II, несущим ответственность за самые черные страницы в истории Африки. "Существовал только один человек, которого можно обвинить в преступлениях, сокративших коренное население [Конго], насчитывавшее что-то между 20 и 40 млн в 1890 г., до 8,5 млн в 1911 г., — это Леопольд II" (см.: James S. South of the Congo. N.Y., 1943. P. 305.)

3См. данное А. Картхиллом описание "индийской системы управления посредством докладов" в кн.: Carthill A. The lost dominion. 1924. P. 70.

254

резня", как без всяких экивоков говорил об этом Картхилл 40 лет спустя), чем расовые фанатики в Южной Африке об организации массовой резни с целью создания умышленно замкнутого политического сообщества (как делали нацисты в лагерях уничтожения).

7.1.Фантомный мир Черного континента

Кконцу прошлого века колониальные предприятия покоривших моря европейских народов породили две главные формы устроения: в недавно открытых мало населенных землях — новые поселения, заимствовавшие правовые и политические институты метрополии; в хорошо известных, хотя и экзотических странах — морские и торговые станции, чьей единственной функцией было облегчить никогда не славившийся своим миролюбием обмен сокровищами мира. Колонизация имела место в Америке и Австралии, двух континентах, не имевших собственной культуры и истории и попавших целиком в руки европейцев. Торговые станции были характерны для Азии, где в течение веков европейцы не выказывали претензий на постоянное господство или завоевательных устремлений, сопровождающихся истреблением местного населения и

собственным заселением этих территорий4. Обе эти формы заморских начинаний претерпели длительный и неуклонный процесс эволюции, продолжавшийся почти четыре столетия, в течение которых поселения колонистов постепенно обрели независимость, а владение торговыми станциями переходило из рук в руки от нации к нации в соответствии с их относительным усилением или ослаблением в самой Европе.

Единственным континентом, который не трогала Европа на протяжении своей колониальной истории, был Черный континент Африки. Его северное побережье, населенное арабскими народами и племенами, было хорошо известно Европе и находилось так или иначе в сфере ее влияния с античных времен. Слишком плотно заселенные, чтобы привлечь поселенцев, и слишком бедные для эксплуатации, эти земли

4Важно помнить о том, что колонизация Америки и Австралии сопровождалась сравнительно непродолжительными периодами истребления туземцев ввиду их немногочисленности, в то время как "для понимания генезиса современного южноафриканского общества наиважнейшим обстоятельством является то, что земли за рубежами Капской колонии были вовсе не теми открытыми землями, которые простирались перед австралийскими скваттерами. Это были уже заселенные районы, районы с огромным населением народов банту" (см.: Kiewiet С. W. de. A history of South Africa, social and economic. Oxford, 1941. P. 59.).

255

испытали все виды и иностранного владычества, и анархического запустения, но, что достаточно странно, никогда после заката Египетской империи и разрушения Карфагена не имели подлинной независимости и надежной политической организации. Правда, европейские страны время от времени пытались перебраться через Средиземное море и навязать арабским землям свое господство, а мусульманским народам свое христианство, но они никогда не делали поползновений обращаться с североафриканскими территориями как со своими заморскими владениями. Напротив, они зачастую помышляли о включении их в саму метрополию. Эта стародавняя традиция, которой в более поздние времена все еще следовали Италия и Франция, была в 80-е годы поломана Англией, вторгшейся для защиты Суэцкого канала в Египет без всяких намерений завоевания или же включения в метрополию. Интерес тут не

втом, что Египет был подвергнут насилию, а в том, что Англия (страна, расположенная не на берегах Средиземноморья) не была заинтересована

вЕгипте как таковом, а нуждалась в нем только ради своих сокровищ в Индии.

Вто время как империализм превратил Египет из периодически возникавшего самостоятельного соблазна в военную базу на пути в Индию и ступеньку для дальнейшей экспансии, прямо противоположное произошло с Южной Африкой. С XVII в. важность мыса Доброй Надежды была связана с Индией — центром колониального богатства; всякое государство, имевшее там торговые станции, нуждалось в морской базе

врайоне мыса, которая оказывалась покинутой, если прекращалась торговля в Индии. В конце XVIII в. британская Ист-индийская компания нанесла поражение Португалии, Голландии и Франции и добилась торговой монополии в Индии; как само собой разумеющееся последовал захват Южной Африки. Если бы империализм просто продолжал следовать старым принципам колониальной торговли (которые так часто ошибочно принимают за империализм), Англия ликвидировала бы свой

плацдарм в Южной Африке после открытия в 1869 г. Суэцкого канала5. Хотя и сегодня Южная Африка принадлежит к Британскому содружеству, она всегда отличалась от остальных доминионов; плодородные земли и редкое население — эти главные предпосылки для устойчивого переселения — здесь отсутствовали, и единственная попытка поселить

5"Даже в 1884 г. британское правительство все еще было готово пойти на уменьшение своей власти и влияния в Южной Африке" (Kiewiet С. W. de. Op. cit. P. 113).

256

здесь 5 тысяч безработных, предпринятая в начале XIX в., была безуспешной. В течение всего XIX в. не только потоки эмигрантов с Британских островов старательно избегали Южную Африку, но и сама Южная Африка в последнее время является единственным доминионом,

откуда постоянный поток эмигрантов устремляется обратно в Англию6. Южная Африка, ставшая "питомником империализма" (Дамс), никогда не была объектом претензий самых радикальных английских сторонников "саксонства" и не присутствовала в мечтаниях самых романтических приверженцев азиатской империи. Одно это показывает насколько незначительным было влияние на развитие империализма доимпериалистических колониальных предприятий и заморских поселений. Если бы Капская колония оставалась в рамках доимпериалистической политики, она была бы оставлена в тот самый момент, когда на самом деле она приобрела жизненную важность.

Хотя открытие в 70−80-е годы золотых залежей и месторождений алмазов само по себе не имело бы значительных последствий, если бы случайно не сыграло роль катализатора империалистических сил, примечательно то, что претензии империалистов на обнаружение способа окончательного решения проблемы избыточности и ненужности своим изначальным мотивом имела погоню за самым излишним видом сырья на земле. Золоту едва ли принадлежит заметное место в производстве, и важность его не сравнима с важностью железа, угля, нефти и каучука; вместо этого оно является самым древним символом богатства вообще. В своей бесполезности для промышленного производства оно ироническим образом напоминает излишние деньги, которыми финансировалась его добыча, и излишних людей, которые ее осуществляли. К претензии

6Следующая таблица данных о британской иммиграции в Южную Африку и эмиграции из Южной Африки между 1924 и 1928 гг. показывает, что у англичан наблюдалась большая, чем у других иммигрантов, склонность уезжать из страны и что, за одним исключением, каждый год большее число британцев покидало страну, чем приезжало в нее (см. таблицу в сноске). Эти цифры взяты из: Barnes L. Caliban in Africa. An impression of colour madness. Philadelphia, 1931. P. 59 (сноска).

257

империалистов на открытие постоянного способа спасения загнивающего общества и устаревшей политической системы оно добавляло свою претензию на якобы вечную стабильность и независимость от любых функциональных детерминантов. Обращает на себя внимание то, что общество, почти уже расставшееся со всеми традиционными абсолютными ценностями, начало поиски абсолютной ценности в мире экономики, где на самом-то деле такая вещь не существует и не может существовать, поскольку все здесь функционально по определению. Это заблуждение относительно абсолютной ценности с древних времен делало производство золота промыслом авантюристов, игроков, преступников, различных элементов вне пределов нормального здорового общества. В Южной Африке новым поворотом темы было то, что здесь ловцы удачи были людьми, не только стоящими вне цивилизованного общества, но являли собой его совершенно очевидный побочный продукт, неизбежный выброс капиталистической системы и даже были представителями экономики, неустанно производящей излишек людей и излишек капитала.

У излишних людей, "богемы четырех континентов"7, которые устремились к мысу Доброй Надежды, было еще много общего со старыми авантюристами. Они, как и встарь, могли спеть:

Поплыву за край Суэцкий, где что жить и что не жить, Там нет заповедей тухлых, так что можно вдосталь пить.

Разница была не в их моральности или аморальности, а скорее в том, что решение присоединиться к этой компании "всех наций и всех цве-

тов"8 теперь уже не принадлежало им точно; что они не сами порывали с обществом, а изгонялись из него; что они не были предприимчивыми сверх тех пределов, что допускались рамками цивилизованности, а являлись жертвами, лишенными полезного назначения или функции. Их единственный выбор был негативного свойства — отказ от участия в рабочих движениях, в которых лучшие из излишних людей или тех, кому грозила такая участь, обретали своего рода контробщество, дающее людям возможность найти путь обратно в человеческий мир товарищества и целенаправленной деятельности. В них не было ничего, что

7Froude J. A. Leaves from a South African Journal. 1874 // Froude J. A. Short studies on great subjects. 1867−1882. Vol. 4.

8Ibid.

258

было бы плодом их собственных усилий, они были похожи на живые символы случившегося с ними, живыми абстракциями и свидетельствами абсурдности человеческих институтов. Они не были, подобно прежним авантюристам, личностями, а являлись тенями событий, к которым сами не имели никакого отношения.

Как у г-на Куртца в "Сердце тьмы" Конрада, "в глубине их была пустота", они были "циничными, хищными и жестокими, но отнюдь не мужественными или смелыми". Они ни во что не верили, но "могли себя убедить в чем угодно... в чем угодно". Изгнанные из мира общепринятых ценностей, они были предоставлены самим себе, но редко находили в себе самих опору, разве что изредка проблеск таланта, что делало их, подобно Куртцу, очень опасными, если им доводилось все-таки вернуться на родину. Поскольку, может быть, единственным талантом, который по-настоящему проклевывался в их пустых душах, был дар словесного гипноза, создающий "лидеров какой-нибудь крайней партии". Наиболее одаренные были ходячими воплощениями социальной обиженности, подобно немцу Карлу Петерсу (возможно, послужившему прототипом Куртца), открыто признававшему, что ему "опостылело чис-

литься среди парий и он желает принадлежать к расе господ"9. Но одаренные или нет, все они "были готовы поучаствовать в любой игре — от расшибалочки до предумышленного убийства", и их человеческие собратья значили для них "так или иначе не больше, чем вон та муха". Так что они привносили с собой или быстро усваивали правила поведения, характерные для нарождающегося вида убийц, среди которых единственным непростительным грехом считается потеря самообладания.

Были среди них, несомненно, и настоящие джентльмены, вроде г-на Джоунза из повести Конрада ‘‘Победа’’, скуки ради готовые заплатить любую цену за то, чтобы попасть в "мир риска и приключений", или как г-н Хейст, упивавшийся презрением ко всему человеческому, пока его не понесло "подобно оторвавшемуся листку... не способному прилепиться ни к чему и нигде". Их неудержимо влек к себе мир, где все было не всерьез, который мог научить их самой "главной шутке" — "победе над отчаянием". В "великих джунглях, где нет закона", сводили близкое знакомство совершенный джентльмен и совершенный негодяй, и обнаруживалось, что они "хорошо подходят друг к другу при своем громадном

9Цит. по: Ritter P. Kolonien im deutschen Schrifttum. 1936. Предисловие.

259