Конструктивизм как методологический подход

Конструктивизм является сегодня одним из методологических подходов, объединивших ряд идей таких направлений в изучении политики и управления, как новый институционализм, когнитивистика, теория автопоейтических систем, интерпретативизм, идеи постмодернизма и др. В целом можно говорить о том, что на его становление и развитие повлияли философия коммунитаризма, коммуникативная теория и концепция общества знаний. Марта Финнемор и Кетрин Сиккинк пишут о следующих конкретных теориях, которые так или иначе проработаны конструктивистами: фукианский анализ власти и дискурса, теории агентств и культуры, идеи самопрезентации в публичной жизни, понятие «безопасных коммун» Дейча, идеи организационного поведения и теория социальных движений, теория коммуникативного действия Хабермаса, теория переговоров и др. [Finnemore, Sikkink 2001: 394]. Суть конструктивистского подхода состоит в том, что в нем общественные отношения, выраженные в нормах, конституциях, денежной форме обмена, власти, культурных традициях и др. являются конструктами «интерсубъективных» верований, разделяемых идей и мнений. Факторы человеческого сознания являются значимым элементом формирования интересов и направленности общественной деятельности в целом. Как подчеркивал Александр Уенд применительно к изучению международных отношений, «социальные структуры включают материальные ресурсы наподобие золота и танков. В противоположность десоциализированному взгляду неореалистов на такие способности конструктивисты утверждают, что материальные ресурсы имеют значение для человеческого действия единственно через структуры совместного знания, в которых они выражаются… Материальные способности как таковые ничего не объясняют; их результативность определяется структурами совместного знания, которые изменяются и которые не сводятся к [этим] способностям» [Wendt 1995: 73; цит. по Dessler 1999: 126]. Конструктивистский подход выдвигается в общественной науке как против материалистического детерминизма, так и против теории рационального выбора, ставящей акцент на индивидуальной рациональной калькуляции выгод и потерь. Правда, заменяя предпосылку «человека экономического» «человеком социальным», конструктивисты в определенном смысле следуют за марксистской методологией анализа социальных отношений, акцентируя внимание не на предпосланном характере этих отношений, а на их конструировании с учетом когнитивных факторов. Как и теория рационального выбора, конструктивизм лишь моделирует социальное человеческое действие, но не указывает на его содержательные составляющие, имеющие отношение к тем или иным сферам или конкретным вопросам. Он определяет лишь некоторые исходные предпосылки анализа социального действия, будет ли оно совершаться в сфере политики, экономики, права и т.д. «При конструктивистском анализе агенты и структуры взаимно конституированы теми способами, которые объясняют, почему политический мир является таким, а не другим, но субстанциональная спецификация агентов и структур должна приходить из некоторого другого источника. Ни конструктивизм, ни теория рационального выбора не обеспечивают содержательных объяснений или прогнозов политического поведения, пока оно не будет соединено с более специфическим пониманием того, кем являются соответствующие акторы, чего они хотят, и каков контекст социальной структуры мог бы быть» [Finnemore, Sikkink 2001: 393].

В этом отношении общими предпосылками конструктивистского подхода можно выделить следующие положения:

– социальные системы могут быть объяснены в качестве социальных конструктов, возникающих в процессе социального действия;

– социальное действие не является индивидуальным актом, а представляет собой «интерсубъективную» структуру, т.е. систему взаимодействий людей;

– хотя люди посредством социального действия добиваются реализации определенных интересов и целей, однако последние не берутся в качестве само собой разумеющихся исходных оснований деятельности; интересы и цели также являются социальными конструктами;

– люди в своем взаимодействии выступают как ценностно-рациональные субъекты, ценностная структура которых определяется тем, как люди понимают тот мир, в котором они живут, а социальные факты являются выражением тех ценностей, которые совместно выбирают люди;

– люди соглашаются считать то или иное ценным в результате серии коммуникативных практик, т.е. достигнутого согласия относительно обсуждаемого предмета;

– в процессе коммуникативных практик люди обмениваются идеями и формируют совместное знание, лежащее в основании достигнутого согласия о ценностях; в этом отношении идеи имеют значение и являются конститутивными для так понятой социальной реальности.

Можно сказать, что идеи и коммуникация составляют существо конструктивистского подхода к анализу социальных фактов и процессов. Идеи не могут выполнить своей конститутивной роли без коммуникации, которая делает их совместными для людей. И в политике идеи и коммуникации являются конститутивными и находятся сегодня в центре внимания ряда исследователей. «Если мы хотим понять процесс, посредством которого нормы интернализируются, а идеи становятся консенсуальными, нам нужно оставить позади себя логику рациональных максимизирующих полезность акторов и использовать логику коммуникативного действия, – пишет Т. Риссе-Капен. – Это не означает, что идеи не могут быть использованы инструментальным способом для легитимации или делегитимации политики, мотивированной чисто материальными интересами. Тем не менее, ‘власть’ идей в таких примерах связана с их консенсуальностью. Идеи становятся консенсуальными, когда акторы начинают верить в их ценность и обоснованность. Другими словами, коммуникативные процессы являются необходимым условием того, чтобы идеи стали консенсуальными» [Risse-Kappen 1996: 70; цит. по Borras 1999: 10].

Когнитивные составляющие политического процесса довольно широко сегодня анализируются, и исследователи пытаются при этом не только определиться с предметом, но и сформулировать особые методологические подходы, которые были бы ему адекватны. В этом многообразии методологических подходов конструктивизм пытается найти свое собственное место. Отметим здесь две таких методологии – интерпретативный подход и концепцию «управленческой ментальности» (governmentality), которые хотя и согласны с конструктивизмом по ряду основополагающих принципов новых когнитивных исследований, тем не менее, во взаимодействии с ним подчеркивают его своеобразие, и наоборот.

Здесь следует отметить, во-первых, важное различие, которое существует между интерпретативным и конструктивистским подходами к изучению политики. В последние годы идет оживленная дискуссия по поводу интерпретативного подхода, вновь актуализировавшегося в связи с изучением политических сетей и концепции «governance». Дискуссия разворачивается вокруг позиции Марка Бевира и Роя Родса, в частности выраженная в их статье «Интерпретируя британское правление» [Bevir, Rodes 2004]. Старая проблема, является ли общественное знание идеографическим или номотетическим, вновь была поставлена в контексте современного общества. Как пишут авторы, «наша критика, в основном, касается модернистского эмпиризма и даже позитивизма, которые воодушевляют многое в политической науке. Позитивизм и модернистский эмпиризм (теперь приписываемый ‘позитивизму’) разделяют одинаковую эпистемологию. Они постулируют полученные факты вне зависимости от теоретических контекстов в качестве основы легитимных требований к познанию. В противоположность этому, мы отвергаем явно идею установленных истин, будут ли они основаны на чистом разуме или чистом эксперименте: все ощущения и так называемые ‘факты’ возникают внутри контекста первичного набора верований или теоретических суждений. В результате, мы, как правило, подозрительно смотрим на любое стремление нейтрально описать внешнюю реальность. Мы подчеркиваем конструируемую природу наших заявлений в познании» [ibid: 132]. Конструктивисты согласны с интерпретативистами в том, что когнитивные компоненты играют существенную роль в политике, и задачей исследования, конечно, является поиск смысла тех идей и верований, которыми руководствуются политические акторы. Однако в противоположность интерпретативному методу с его акцентом на понимании и нарративном объяснении конструктивизм считает возможным не отказываться от причинного объяснения политической реальности. Вот почему конструктивизм располагает себя скорее внутри позитивистской науки, объясняя посредством выявления идей, почему возможны различные результаты политического действия и почему в уже свершившихся событиях политические идеи являются конститутивными. Конструктивисты стремятся сохранить причинную направленность научного объяснения: «С когнитивистской точки зрения все каузальные выводы и политические уроки являются продуктом ментальных конструкций того, что должно, могло случиться или могло бы произойти, и происшедшее имело различный набор предшествующих условий или проводимых политик. Имеется, в принципе, неопределенное число возможных основных факторов, которые кто-то мог бы включить в качестве предшествующих условий в свои контрфактуальные конструкции альтернативных миров» [Goldgeier, Tetlock 2001: 83]. Характеризуя роль таких идей, как «сверхглобализация» для выбора монетарной экономической политики и «неизбежность революции» для политики революционной партии, Колин Хэй указывает не просто на их легитимизирующий характер, но на их каузальную роль в динамике политических и экономических систем: «Развитие систем зависит не просто от контекста, от собственных условий системы и от предпочтений и/или рациональности акторов внутри нее, но от понимания этих акторов. Такие идейционистские переменные с трудом можно измерить, но имеются превосходные основания полагать, что они существуют и что им нужно в большей мере придавать центральную роль в современном политическом анализе» [Hay 2004: 149]. Значимым здесь является и то, что конструктивизм ориентируется не на обобщающую стратегию причинности, когда изучаемый предмет подводится под всеобщий закон или под определенный тип, а на партикулярную стратегию исследования, где задачей является изучение конкретных идей и действий, т.е. этот подход ориентирован на «точную историческую реконструкцию» [Dessler 1999: 129] и поиск «малых истин» [Finnemore, Sikkink 2001: 394].

Во-вторых, проявившийся относительно недавно интерес к эвристическим возможностям концепции «управленческой ментальности» (governmentality) Мишеля Фуко [Foucault 1991] конституировался в особое направление или форму политического анализа [Walters, Haahr 2005], который начинает конкурировать с конструктивизмом по некоторым параметрам. Общий смысл данного подхода состоит в том, что существует плюральность и частичная несовместимость различных практик управления человеком своим поведением, определяемые сменой ментальных конструкций. При этом управление не рассматривается только как монопольная принадлежность государства, это – управление поведением в широких и разнообразных смыслах: человека – самим собой, групповое управление, управление детьми, управление душой, болезнью и т.д. вплоть до политического управления. Если «управленческую ментальность» понимать как форму политического анализа, то она «нацеливает быть критическим и рефлексивным; она пытается сделать ясными формы политического разума и этических допущений, которые воплощены в нашей деятельности по управлению. Смысл здесь в том, что управление никогда не является общей или родовой деятельностью… Она раскрывается как активность, которая является ‘редкой’, всегда исторически партикулярной» [ibid: 290-291]. Сравнение этой методологической ориентации с конструктивизмом показывает, что «управленческая ментальность» в качестве подхода не ориентирована на использовании идей в качестве объяснительных причин. Хотя ментальные факторы и рассматриваются в качестве значимых для различных управленческих практик, но они интересуют исследователя не в качестве «независимых переменных». В этом отношении данный подход не ответит на вопрос, почему (и какие идеи) способствовали монетаристской политике в Великобритании, а не в Швеции (соответственно, какие идеи противостояли ей здесь). Но этот подход ориентирован на раскрытие специфических практик управления, связанных с особенностями познания и возникающими ментальными факторами. Далее, следует подчеркнуть, что конструктивизм не берет идейционистские феномены в качестве ставших и определенных. Он почти не стремится изучать их в некотором общем ментальном пространстве, позволяющем выстроить некоторую общую картину культуры, в которой каждая идея приобретает некоторые особые характер и место. В этом отношении подход с позиции «управленческой ментальности» является более холистским. Он не только ориентирует на изучение ментального пространства в целом, но и на его исторические формы и соответствующие им практики управления.

Следует различать «строгих» и «мягких» конструктивистов. Первые относятся к тому направлению, которое можно определить как «онтологический конструктивизм», т.е. здесь господствует представление о социальной реальности как созданной взаимодействием людей, являющейся «интерсубъективной». Мягкие конструктивисты не рассматривают проблему статуса социальной реальности, а полагают, что в любом случае при изучении различных социальных объектов необходимо учитывать конструктивную роль идей, от которых зависят наши решения, выбор методов и направлений деятельности. В этом отношении нельзя на практике жестко провести границу между тем, что есть и что должно быть. Конструктивистская методология говорит о том, «что реальность не является идеалистически сконструированной, но любое понятие, любое описание, любой рассказ о реальности формирует то, что можно рассматривать, включая проблему решений» [Andersen 2005: 895]. В определенном смысле идеи задают границы принимаемых решений. Здесь конструктивизм делает акцент на случайной или открытой (с точки зрения целей) природе политических процессов, и его задачей является поиск условий, при которых политические феномены приобретают различный характер [Hay 2004: 147).