книги2 / 263

тайнах человеческого сердца, движениями которого пренебрегают историки»47.

Из сказанного ясно, что там, где молчат документы или где они недостаточны, автор романа неизбежно должен мобилизовать все свои творческие возможности, чтобы создать полнокровные образы исторических персонажей.

Второй случай, о котором выше говорилось, дает гораздо более поводов для споров: в какой мере писатель вправе отступать от уже известных исторических фактов и заменять их вымышленными?

Вопрос этот по-разному решался на разных исторических этапах. В XVIII веке с историческими фактами писатели обращались довольно свободно. В русской литературе допушкинского периода с таким отношением к истории мы встречаемся у М. Хераскова. В предисловии к своей героической поэме «Россиада» он отстаивает свое право нарушения исторической правды. «Многое отметал я, перенося из

одного времени в другое, изображал, украшал, творил и созидал»48. То же самое было на Западе. У Шиллера в «Орлеанской деве» Жан-

на д’Арк умирает на поле боя, тогда как на самом деле она была сожжена англичанами на костре. Шиллеру это нужно было для аргументации своей идеи о превалирующем значении нравственного начала в историческом процессе: французы побеждают, когда Жанна освободилась от своей «нечистой» страсти к врагу-англичанину Лионелю и умерла как героиня.

Представители романтической школы тоже нарушали историческую правду не только в мелочах, но и в главном. В. Гюго, основоположник романтической поэтики во Франции, выступая за правдивость искусства, утверждал, что поэт имеет право привносить в изображаемую действительность то, что он считает высшей нормой, желаемым, ибо искусство помимо своей «земной и позитивной стороны имеет еще идеальную… Искусство призвано исправлять природу, должно облагораживать ее»49.

Еще дальше в этом направлении идет Альфред де Виньи, который вносит по своему усмотрению изменения в хронологию событий, в характеристики исторических лиц, если это нужно для выполнения замысла. Для Виньи истина и правда поэта выше истины и правды жизни. «У музы есть своя истина, более прекрасная, чем правда». Истина

47  Цит.по:ЛукачГ.Историческийроман//Литературныйкритик.1937.№ 7.С.70. 48  Цит. по: Машинский С. Историческая повесть Гоголя. М.: Советский писатель,

1940. С. 22.

49  Гюго В. Предисловие к драме «Кромвель» // Гюго В. Избр. произведения. М.: ГИХЛ, 1936. С. 743.

170

де Виньи, стремившегося к восстановлению феодальных привилегий дворянства во Франции, расходилась с ходом исторического развития, и он не останавливался перед тем, чтобы выдавать желаемое за действительное. Отсюда в романе «Сен-Мар» идеализированное изображение центрального героя и навязывание ему такой роли в истории Франции начала XVII века, какой он в действительности не играл.

Принципиально иное отношение к факту мы находим у Вальтера Скотта, зачинателя подлинного исторического романа. В предисловии к «Айвенго» В. Скотт, излагая свои требования к художнику, на первое месте ставит верность истории: «Художник не должен вводить ничего не соответствующего характеру эпохи; его рыцари, лорды, оруженосцы, йомены могут быть изображены более подробно и живо, нежели в сухом и сжатом рассказе старинной иллюстрированной летописи, но характер и внешний облик эпохи должен оставаться неприкосновенным»50. В противоположность романтикам В. Скотт не жертвует правдой исторической ради абстрактной морали или своих симпатий. Он всюду пытается не отступать от истории и сохранять объективность.

Пушкин и Толстой свои исторические произведения строили на основе тщательного изучения исторических документов и проникновения в дух эпохи. Они иногда прибегали к вымыслу в нарушение фактической верности, но без искажения характеров исторических лиц. Так, у Пушкина в повести «Арап Петра Великого» брак Ганнибала происходит при жизни Петра, тогда как в действительности он состоялся после смерти царя и не на боярышне, а на гречанке. Однако это отступление касается личной жизни персонажа и не отражается на верности изображения характера.

У Л. Толстого Наполеон потянул за ухо не Коленкура, французского посла, как гласит документ, а русского генерала Балашова, явившегося послом от Александра51, но от этого характер Наполеона не только не искажается, а вырисовывается еще рельефнее, обнаруживая его неограниченное тщеславие и властность.

В современном западноевропейском историческом романе ложные упадочные теории наложили свой отпечаток даже на прогрессивных писателей. Утвердилась антинаучная нигилистическая теория в отношении истории как науки, позволяющая пренебрегать исторической правдой (Л. Фейхтвангер, Г. Манн, А. Франс).

50  Демешкан Е. Вальтер Скотт как историк // Исторический журнал. 1944. № 10– 11. С. 102.

51  См. об этом в: Шкловский В. Матерьял и стиль в романе Льва Толстого «Война и мир». М.: Федерация, 1928. С. 174.

171

Достаточно вспомнить выступление Л. Фейхтвангера на Парижском конгрессе в 1935 г.: «Я всегда старался, – заявил­ он, – передать как можно точнее образ своей действительности, но никогда не интересовался тем, насколько точно я воспроизвожу факты. Напротив, мне случалось сознательно изменять историческую истину, когда она ослабляла впечатление. Мне кажется, что в отличие от ученого писатель имеет право отдать предпочтение лжи, усиливающей впечатление, перед истиной, это впечатление ослабляющей»52. На этом основании Фейхтвангер допускает произвольное обращение с историческими фактами, анахронизмы, перенесение современных, специфических только для нашего времени проблем и положений в прошлое и т. д.

Г. Манн в романе «Генрих IV» создал образ короля-гуманиста, очень далекий от известного реально существовавшего деятеля, который творил немало неоправданных жестокостей и предметом своей политики сделал религию. Правду исторического характера писатель в данном случае сознательно подчинил своему творческому замыслу.

Мало историчен в своих произведениях, посвященных минувшим векам, Анатоль Франс, несмотря на самое тщательное выписывание исторических декораций, музейное описание предметов материальной культуры прошлого. Во всех случаях («Таис», «Боги жаждут» и др.) А. Франс на историческом материале решает свои проблемы, выдвинутые современностью.

Совершенно иначе подходят к истории советские романисты. Они с уважением относятся к исторической правде, понимая историю не как случайное сцепление обстоятельств, а как закономерный причин- но-обусловленный процесс. Поэтому в советском историческом романе и недопустимо нарушение истории в ее существенно важных, типических проявлениях. Только факты второстепенного характера или случайные могут подвергаться тем или другим изменениям.

К. Осипов, выступая на дискуссии 1945 года, говорил, что к решению проблемы правды и вымысла нужно подходить с большой осторожностью. Когда дело касается основных исторических фактов, то вымыслу почти нет места, но с второстепенными историческими фактами он может обращаться гораздо свободнее. «Он волен тасовать мелкие подробности событий, смещать их во времени, видоизменять, придумывать новые и т. п. Нужно только, чтобы не было слишком резких, исторически не оправданных расхождений с обстановкой изображаемой эпохи»53. Из этих высказываний явствует, что отступления в

52  Фейхтвангер Л. О смысле и бессмыслице исторического романа. С. 109. 53  Литературная газета. 1945, 01.XII.

172

мелочах вполне допустимы, но они делаются не произвольно, а для того, чтобы добиться верности и правдивости в самом существенном.

Приведем еще пример. Известный общественный деятель XVIII века Козельский не был членом комиссии по составлению Уложения в 1767 году, но В. Шишков вводит его в состав этой комиссии и заставляет произнести речь54, которая на самом деле принадлежала другому, никому не известному до того депутату. В данном случае нарушается достоверность фактов, но усиливается внутренняя психологическая правдивость образа: Козельский произносит слова, которые вытекают из его мировоззрения, из всего его социального поведения.

Обычно В. Шишков старается не отступать от подлинных фактов. Так, сначала он предполагал сделать прогрессивного деятеля XVIII века Коробьина участником пугачевского восстания, но отказался от этого намерения, так как это было бы значительным нарушением исторической правды, и заменил Коробьина вымышленным лицом, демократически настроенным офицером Горбатовым.

В50–60 гг. в спорах о вымысле все более активно начинают принимать участие историки, выдвигая свои требования. В связи с этим проблема вымысла вновь стала всплывать на поверхность. Ставился вопрос о необходимости сближения истории и литературы55. Однако на деле каждая сторона отстаивала свои позиции. Писатели защищали свое право на более свободную творческую переработку фактов исторической действительности, историки выступали с требованием строгой фактической достоверности.

Вэтих спорах не обошлось и без перегибов, особенно со стороны историков. Упрекая писателей в частом нарушении исторической правды, они не всегда проявляли понимание специфики литературы как искусства.

54  Шишков В. Избр. соч. Т. IV. С. 297.

55  Об этом писал проф. В.Т. Пашуто: «Историзм охватывает литературу, это – знамение времени. Если плодотворен синтез смежных наук, то что же говорить о содружестве историка и писателя. Общее поле их работы – воссоздание истории народа. В одном случае это делается с помощью фактов, а в другом – посредством художественных образов. Такой союз обогащает литературу правдой истории, а историю литературным мастерством» (Пашуто В.Т. Средневековая Русь в советской художественной литературе // История СССР. 1963. № 1. С. 83). Ту же мысль высказал Г. Ленобль: «В силу специфических своих особенностей произведения художественно-исторической литературы не могут рассматриваться только в эстетическом плане: они обязательно нуждаются также в анализе и в оценке и с другой точки зрения, точки зрения научной, исторической. Отсюда возникает потребность в объединении сил представителей исторической науки и литературной критики» (Ленобль Г. Писатель, историк и критик // История СССР, 1964. № 6. С. 60).

173

Г. Ленобль справедливо обвиняет в этом представителей исторической науки. «На словах все признают в настоящее время необходимость художественного вымысла в художественно-исторических книгах. Но когда дело доходит до конкретного анализа, то оказывается, что сплошь да рядом вымысел у исторических романистов рассматривается как минус, как несомненный недостаток, чуть ли не как “криминал”, подлежащий осуждению и искоренению. Эта тенденция довольно ярко сказывалась, между прочим, в некоторых выступлениях историков на дискуссии 1961 года»56.

Всякое отступление от документально засвидетельствованных ис­ торических­ фактов историками ставится писателю в вину, независимо от того, какими мотивами оно продиктовано. Смешиваются ошибки частного порядка, сделанные просто-напросто по незнанию, с преднамеренными искажениями исторической действительности, производимыми в угоду неверной концепции. А затем с такого рода наруше­ ниями исторической правды на одну доску ставится творческая работа исторического романиста, который нередко сознательно отвлекается от мелкой правды единичного факта, хотя бы и удостоверенного документом, во имя большой правды эпохи, художественно воссоздаваемой в произведении.

Можно привести немало примеров того, как историки с неодобрением относились к некоторым незначительным отступлениям писателей от известных фактов, хотя для этого можно было найти объяснение в художественных авторских замыслах.

Стержневой идеей романов В. Яна «Чингиз-хан» и «Батый» является признание того, что только раздоры и несогласия между князьями, удельная раздробленность были главной причиной порабощения Руси монгольскими завоевателями. Для утверждения этой мысли В. Ян иногда­ жертвует достоверностью некоторых фактов. Академик Г. Греков поставил в вину писателю то, что в «Батые» неверно изображен рязанский князь Глеб Владимирович: «В. Ян изображает Глеба Владимировича классическим злодеем: от него с презрением отворачиваются даже татары, которым он служил с самого начала батыева похода. Между тем источники не говорят ничего о переходе князя Глеба на сторону татар. Летописи лишь отмечают, что он, разбитый своим двоюродным­ братом, князем Рязанским, бежал к своим союзникам половцам, принимавшим участие в этой борьбе на стороне Глеба и его брата Константина, где и умер, “обезумев”, то есть сойдя с ума»57.

56  Ленобль Г. Писатель, историк и критик // История СССР. 1964. № 6. С. 61. 57  Греков Г. [Рец.] В. Ян. Батый // Исторический журнал. 1942. № 12. С. 79.

174

Чем можно объяснить это нарушение исторической правды, которое определяется академиком Г. Грековым как крупный недочет повести? Писатель, думается нам, не очень погрешил против истины. Глеб Владимирович так или иначе проявил себя как изменник, вступив в союз с половцами, ведя междоусобную борьбу со своим двоюродным братом и уничтожив с помощью тех же половцев шестерых рязанских князей. В. Ян заменяет одних исконных врагов русского народа другими, половцев – татарами. Писателю необходимо было показать, какой непоправимый вред родине наносит забвение национальных интересов и какими гнусными являются поступки тех людей, квислингов и петенов нашего времени, которые переходят на сторону врага. Повесть от такой замены, – с исторической точки зрения несущественной, – выиграла в идейном и эстетическом отношении, потому что яснее, рельефнее, явственней выступает предательская сущность характера Глеба, что и необходимо было подчеркнуть автору.

До наших дней сохранилась среди историков эта требователь­ ность, доходящая до придирчивости, в отношении писателей, обращающихся к исторической теме. Доктор исторических наук В.А. Дьяков хотя и признает, ссылаясь на Добролюбова, допустимость вымысла, но на деле писательскую свободу всячески ограничивает. Анализируя­ роман Ю. Семенова «Дипломатический агент» (1959), он с сочувствием цитирует слова одного из персонажей: «Невыдуманное всегда интереснее вымысла, пусть даже самого увлекательного»58. Поэтому он с осуждением относится к самым незначительным хронологическим­ передвижкам в романе. Говоря о встрече Пушкина с польским ссыльным Виткевичем в Оренбурге, В. Дьяков видит нарушение правды в том, что «знакомство с Пушкиным происходило­ после выхода Виткевича из-под ареста, когда известно, что Пушкин приезжал сентябре, а Виткевич был арестован в конце октября 1833 года». Автор не объясняет, какую роль это небольшое­ отступление от исторической даты играет в художественной структуре произведения и подходит к нему только с историко-познавательной точки зрения.

С той же меркой Дьяков подошел к книге Л. Славина «За нашу­ и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском» (1968). Автор статьи констатирует неверное изображение побега Домбровского, а потом его жены за границу из мест заключения. Ничего не говоря о художест­ венных качествах повести, критик упрекает автора лишь за изменение маршрута бегства59. Имеет ли в художественном произведении суще-

58  Дьяков В.А. Факты или вымысел? // Звезда. 1969. № 9. С. 203. 59  Там же. С. 208.

175

ственное значение, кроме чисто информационного, описание маршрута, если писатель не связывает с ним каких-то особых целей? И нет ли непоследовательности в заявлении критика: «Историческая беллетристика решает задачи,­ существенно отличающиеся от задач научного исследования. Тем не менее она должна правильно отражать историческую действительность, изображая в основном то, что действительно происходило вполне определенным образом, а не так, как могло бы происходить в соответствии с фантазией писателя»60.

Нельзя не видеть, что первая часть тирады противоречит второй. Если задачи художника существенно отличаются от задач историка, то почему художник должен быть привязан к фактам так же, как ученый (изображать только то, что «происходило­ определенным образом»), и что же тогда можно отнести на долю вымысла?

В. Дьяков ограничивает художника и в другом отношении: «Право писателя на вымысел должно вступать в силу только там, где нет твердо установленных исследователями и прочно вошедших в оборот достоверных фактов; прибегая к вымыслу вне этих границ, беллетрист, во-первых, дезинформирует читателя, а во-вторых, отступает от внут­ ренней­ правды создаваемых им художественных образов».

Но ведь для создания «внутренней правды» писателю и приходится­ иногда отступать от действительных фактов – в тех случаях, когда они оказывается менее типичными, чем факты вымышленные.

Спротивоположными взглядами выступил писатель С. Голубов.

Встатье «Правда и вымысел в советском историческом романе» он возражает против переоценивания документализма, против натуралистического описательства в изображении прошлого. В этой статье Голубов развивает мысли, высказанные еще на совещании 1945 года. Тогда он говорил: «…Для установления подлинно исторического взгляда на жизнь необходимы факты. Игра воображения – не история. И опись фактов – не художественно-историческая литература. Верно, что мы чаще используем факт как готовую правду. Но разве, вместе с тем, мы не отвергает иной раз факт, как ложь, хотя бы он сам по себе и оставался фактом? Художник пишет эпоху. А под его перо ложится мелкий штрих дня или минуты. Это значит факт обманул, и картина изменилась… Встречаются порой безусловно правдивые факты, поражающие, однако, своим неправдоподобием»61.

«Факт факту – рознь. Документальные факты, – пишет он, – весьма часто оборачиваются против жизненной правды. В высшей степени

60  Дьяков В.А. Факты или вымысел? С. 208.

61  Границы художественного вымысла // Литературная газета. 1945, 01.XII.

176

содержательные записки Н.И. Греча или воспоминания Ф.Ф. Вигеля – ценное собрание общественно-исторических и литературных фактов и материалов, относящихся к пушкинской эпохе. Но вместе с тем эти известные памятники мемуаристики представляют собой и классический образ фантасмагории, с чудесной легкостью превращающие факты в вымысел. Только этот вымысел, по выражению Пушкина, отнюдь не поэтический, ибо поэзия не рождается под пером клеветника»62.

Глубокую и правдивую картину прошлого можно нарисовать, по Голубову, не путем воспроизведения, под которым понимается простое коллекционирование фактов, а путем воссоздания – творческой переработки фактов, и здесь вымысел вступает в свои законные права, приобретает типизирующее значение. Писателю нужно дать «сгусток фактов», изобрести «обобщающий факт» – выдумать образ, какого не было в действительности. «Следовательно, автор говорит неправду? Нет, он выдумывает правду и старается это сделать так, чтобы выдуманная им правда была, по возможности, еще правдивей “настоящей”. Такая творческая неправда – благодарна, важна, полезна»63.

Верные мысли С. Голубова о том, что нельзя быть на поводу у фактов, находят подтверждение в наблюдениях над некоторыми современными пьесами. Искажение исторической правды можно обнаружить не в тех произведениях, где отсутствуют документы, а в тех, где они превалируют, ограничивая творческое воображение­.

Ю. Зубков хорошо показывает это на примере трех исторических драм, появившихся в последние годы: «Декабристы» Л. Зорина, «Тайное общества» И. Маневича и Г. Шпаликова и «Через сто лет в березовой роще» В. Коростылева. Авторы создавали свои пьесы на основе изучения большого документального материала, протоколов­ допроса декабристов и других официальных источников. И тем не менее образы декабристов оказались­ глубоко ошибочными. «Что характерно для всех трех пьес, являющихся в основе своей документальными? – задается вопросом Ю. Зубков. – Искажение духовного и нравственного облика декабристов, превращение “фаланги героев”, о которой с гордостью писал А. Герцен, в одиночек, разобщенных даже между собой, хлюпиков и неудачников. Превращение людей кристальной чистоты, огромной покоряющей искренности и доверчивости в трусов и, по сути дела, дезертиров, беззастенчиво предающих друг друга»64.

62  Голубов С. Правда и вымысел в советском историческом романе // Вопр. литературы. 1958. № 1. С. 88.

63  Там же. С. 80.

64  Зубков Ю. Документальность и историческая правда // Октябрь. 1969. № 7. С. 203.

177

Получилось это потому, что авторы доверились правительственным документам, цель которых заключалась в том, чтобы оклеветать­ декабристов, извратить в глазах потомков их политические задачи, высокий нравственной облик.

И. Мотяшов приводит несколько примеров, показывающих, какие потери несут художники-живописцы в погоне за правдоподобием мелких­ фактов. Два художника, А. Литовченко и В. Суриков, создали­ картины на один и тот же сюжет «Боярыня Морозова». Но к осуществлению своей задачи они подошли по-разному. А. Литовченко скрупулезно выписывал самые незначительное детали обстановки, но ввиду узости творческого замысла не смог подняться «до изображения явления в его сокровенной сущности». Напротив, В. Суриков, для того чтобы выразить сочувствие народа «расколь­нице», имевшее политический смысл, не остановился перед прямым отклонением от некоторых общих законов воспроизведения действительности­ в живописном искусстве, от закона перспективы. «Ис­кусствовед Иоффе отмечал, – говорит И. Мотяшов, – что в картинах Сурикова “правильность рисунка и перспективы отступает­ перед требованием драматической выразительности. Лица, независимо от удаления, крупны и мелки в соответствии с их смысловым, выразительным значением”. Это – вымысел, в какой-то степени даже нарушающее внешнее правдоподобие формы произведения­. Но он нужен, так как в данном случае находится на службе у правды»65.

С новой силой разгорелись споры о вымысле в преддверии двух великих дат – 50-летия Октября и 100-летия со дня рождения В.И. Ленина. Появилось множество произведений, посвященных основателю Советского государства. Образ В.И. Ленина воспроиз­водится в рассказах и очерках, романах и повестях, поэмах и лирических стихотворениях, пьесах и киносценариях, в живописи и скульптуре. В 1965 г. вышел сборник «Рассказы о Ленине», в котором было представлено около тридцати авторов и среди них М. Горький, П. Бажов, В. Бахметьев, А. Бек, А. Кононов, Б. Лавренев, С. Сергеев-Ценский, М. Зощенко, К. Федин,­ М. Шагинян и др.

Однако наряду с ценными произведениями появилось немало скороспелых вещей, где произвол и выдумка, незнание действительных­ фактов или их игнорирование подводили к искажению образа Ленина. Не было недостатка в беспочвенных измышлениях, грубо нарушающих художественную и историческую правду.

65  Мотяшов И. Жизненная правда и художественный вымысел. М.: Искусство, 1960. С. 59.

178

При пересмотре всей этой продукции еще раз возник вопрос, что и в какой мере позволяется авторам домысливать при изображении жизни Ленина. При этом снова столкнулись две точки зрения.

С одной стороны прозвучало требование строго придерживаться только известных, документально засвидетельствованных фактов. «В литературе о Ленине, – говорит Б. Яковлев, – особен­но недопустимо смешивать документальное свидетельство с любым, пусть даже талантливым и правдоподобным, художественным домыслом»66. Так же категорично высказался по этому поводу Ю. Ефремов: «Прием, допускающий домысел и вымысел в изображении такой исторической личности, как В.И. Ленин, неправомерен»67.

Сторонники строгой документированности проявляли излишний педантизм, требуя строгой неприкосновенности всех фактов – и крупных, и мелких. Так, Б. Яковлев поставил в вину писателю В. Привольскому то, что в его повести «Дорогой Владимир Ильич» Ленин делает доклад на IV конгрессе Коминтерна, «стоя посреди зала на стуле», тогда как, по документам, он выступал с ораторской трибуны68.

Представители другой стороны допускали и отступления от мелких фактов и домысливание таких положений, о которых ничего не известно из документов.

К какому искажению подлинной правды может привести крайняя скованность фактами и рабское следование натуре, показывает Б. Полевой на примере одного произведения живописи. Художник Д. Налбандян написал большое полотно, назвав его «В.И. Ленин в Горках». «Известно, – пишет Б. Полевой, – как скромен был Ленин в быту и сколь чужды и, вероятно, отвратительны были ему всякая шибающая в нос роскошь, помпезность, барственность… И вот сейчас… советский художник, повернувшись спиной к очевидным фактам, изображает Ленина в роскошном ампирном кресле красного дерева, тесно окружает его дорогой и, к слову сказать, на редкость безвкусной мебелью… Конечно, у прежних владельцев усадьбы эта мебель была, Ленин, вероятно, сидел и в этом ампирном кресле. Но ведь художник отличается от фотографа-ремесленника и изображает своего героя в типических, свойственных его характеру обстоятельствах, в обстановке, как бы помогающей раскрывать его духовный облик»69.

66  Яковлев Б. Ответственность перед истиной // Вопр. литературы. 1965. № 9. С. 7. 67  Ефремов Ю. Правда и домысел. Письмо в редакцию // Литературная газета.

1966, 13.X.

68  Яковлев Б. По страницам ленинианы // Литературная Россия. 1965. № 4. С. 6. 69  Полевой Б. «Не залили б приторным елеем…» // Литературная газета. 1960, 9.V.

179