книги2 / 263

показала уже достаточно образцов такого органического сочетания индивидуально-биографического и социально-исторического­. Яркими примерами могут служить романы «Петр Первый» А. Толстого и «Емельян Пугачев» В. Шишкова.

Биографическое изображение Петра в романе А. Толстого не мешает планомерному и мотивированному раскрытию закономерностей­ эпохи, ее экономических и социальных отношений. Биографические­ факты использованы не менее эффективно, чем если бы были изображены ситуации с вымышленным героем.

Писатель, освобожденный от буржуазной ограниченности в изоб­­ ражении прошлого, правильно понимающий, какие силы являются­ доминирующими в историческом процессе, найдет такие варианты­ «биографического» метода, которые не позволят ему нарушить дейст­ вительные соотношения между личным и общественным. Толстой, вооруженный верным пониманием истории, нашел нуж­ные пропорции: «биографический», как называет его Лукач, метод ему не повредил.

О возможности «биографического» построения романа без подав­ ления истории критик Г. Ленобль высказывает следующие верные мысли: «Показывая в своих произведениях круп­ные исторические личности, наши исторические романисты выделя­ют в первою очередь те их свойства и те их действия, которые дают­ нам право рассматривать их как лиц – в точном смысле слова­ – исторических. Это – одна из основных особенностей советского­ исторического романа… Вот откуда в советской художественно­-исторической литературе изображение выдающихся деятелей истории “крупным планом”, во всем богатстве и всем многообразии­ их связей с исторической действительностью»221.

Будущее исторического романа Лукач видит в возвращении к «тра­ дициям классического романа». Упадочным явлениям, либерализму и натурализму в буржуазном историческом романе он противопоставляет не то новое, что принесла литература социалистического­ реализма, а достижения критического реализма XIX века. Поэтому он отстаи­ вает необходимость «возобновления традиций, выработанных в великие прогрессивные периоды, возрождения революционного демократизма, художественного реализма и народности»­ [1938, 12: 61].

Спорными в теории Г. Лукача являются также его рассуждения о том, можно ли считать исторический роман самостоятельным жанровым образованием. В противоположность существующим взглядам, Лукач отказывается от признания исторического романа особым жанром. «Классический исторический роман, – говорит он, – вышел из ро-

221  Ленобль Г. История и литература. С. 20.

140

мана общественного и влился в него, поднимая его на высшую ступень, обогащая его новым пониманием действительности. Чем лучше исторические и общественные романы классического периода, тем меньше разница в их основных принципах» [1938, 7: 49].

Лукач считает выдумкой буржуазного литературоведения, фор­ малистической косностью подразделение романа на «поджанровые» виды: роман приключений, детективный, психологический, исторический, индустриальный и т. д. В выделении исторического романа в особую группу он видит «отрыв современности от прошлого, противопоставление настоящего прошлому» [1938, 7: 48].

По мнению Г. Лукача, «в основе исторического романа нет никаких жизненных фактов, специфически отличных от тех, что являются предметом изображения для всякого романа вообще», и анализ творчества великих писателей-реалистов показывает, что в их исторических романах не появлялось ничего такого, чего не было бы в других романах. Основные принципы везде одни: изобразить в повествовательной форме определенные стороны общественной жизни во всей их полноте. «По какому же праву, – восклицает критик, – об историческом романе говорят как о каком-то особом и обособленном жанре?»

Возражения Лукача против выделения исторического романа в особый жанр базируется на том, что метод работы над жизненным материалом каждого писателя – исторического и неисторического – одинаков. Он заключается в отборе фактов для более глубокого и верного отображения действительности.

Творческая практика всех великих писателей учит тому, что материал, который дает нам окружающая действительность в своем непосредственном виде, не может служить для изображения глубоких законов жизни. Лишь изредка и случайно материал может остаться без значительных изменений. Обычно он требует художественной обработки. В таком же положении находится исторический романист. Он должен заботиться о верной «передаче материальной жизненной осно­ вы определенного периода, присущих ему нравов и вырастающих отсюда ощущений и мыслей… Но отсюда вовсе не следует, – говорит критик, – что романист целиком зависит от каждой традиционно излагаемой исторической подробности. Напротив, он имеет право свободно распоряжаться отдельными деталями для того, чтобы верно, с полной объективной точностью передать сложную и разветвленную картину исторического движения» [1937, 12: 144]. Исторические факты заключают в себе много случайностей, как и факты современной жизни, и историческому романисту. следовательно, приходится тоже

141

тщательно просеивать свой материал, чтобы дать типическое изображение действительности. Отсюда критик заключает, что отношение писателя к исторической действительности принципиально такое же, как и отношение всякого художника к действительности вообще. Поставив таким образом знак равенства между ними, Лукач хочет свести на нет разницу между историческим и неисторическим романом.

Если стать на эту точку зрения, придется вообще отвергнуть деление литературы на жанры: метод отбора материала обязателен для создания трагедии и комедии, поэмы и баллады, басни и идиллии, романа

иновеллы. Можно ли на этом основании отрицать жанровую обособленность этих категорий художественных произведений?

Верно ли также, что исторический роман не знает ни одной проблемы содержания или формы, которые были бы присущи только ему? Лукач пишет: «Даже такие проблемы содержания, которые, на первый взгляд, кажутся несомненно специфичными для исторического ро­ мана, как, например, пережитки родового строя (у Скотта), тоже не являются предметом изображения, принадлежащим только этому “жанру”. Ту же проблему можно найти в отдельных эпизодах многих романов, посвященных современности, – от “Мюнхгаузена” Иммермана до “Удэгэ” Фадеева. И вообще нельзя найти ни одной существенной проблемы ни в содержании, ни в форме, которая встречалась бы только в историческом романе» [1938, 7: 49].

Но такие проблемы есть. Исторический роман имеет дело с такими фактами, которых не знает современность. Нужно ли говорить, что кроме родового строя существовали – крепостное право со всеми сопутствующими явлениями, татарское иго, крестьянские восстания, «разбойничество», междоусобия, религиозные распри, самозванцы, дворянские революционеры… Каждая эпоха отличается неповторимым своеобразием. В связи с этим перед каждым писателем возникает проблема создания колорита места и времени, которой такое большое значение придавал еще Вальтер Скотт и которая не стоит в такой мере перед авторами, пишущими на современные темы. Кроме того, неверно и утверждение, что в работе писателя над историческим и неисторическим романом нет разницы, что в историческом романе великих писателей-реалистов «не появлялось ни одной существенной проблемы композиции, характеристики и т. д., которой не было бы в их других романах» [1938, 7: 49]. Чтобы убедиться, что «принципы везде одни и те же», критик предлагает сравнить романы Л. Толстого «Война

имир» и «Анна Каренина». Однако дело обстоит иначе. Еще Добролюбов подчеркивал трудности, стоящие перед писателем, который обра-

142

щается к исторической тематике. Мы уже приводили его мнение о том, что факты и характеристики писателю подсказываются самой историей, и он, если хочет остаться верным истине, обязан ей подчиниться. «Здесь, – говорит Добролюбов, – условия истинности не ограничиваются простыми законами вероятности: автор должен быть верен не только тому, что может быть или бывает, но тому, что действительно было и было таким, а не другим образом»222. Писатель ограничен в своей фантазии, он поставлен в зависимость от своего источника. Добролюбов осуждает «вольное вторжение вымысла в область истории». У исторического романиста границы вымысла неизбежно ýже и теснее, чем у писателя, пишущего о современности. В этом может убедить пример тех же двух произведений Толстого, на которые ссылается Лукач. В каком из этих произведений Толстой обладал большей творческой свободой? Мог ли, скажем, Толстой сделать Кутузова проводником наступательной тактики в военных операциях, а Багратиона – оборонительной? Конечно, не мог, потому что он разошелся бы с историей. Не то с характерами Каренина и Анны, с которыми он в соответствии со своими творческими замыслами мог делать что угодно. Каренин первоначально был задуман как человек добропорядочный и благородный, а Анна – как светская дама без всяких моральных устоев, но впоследствии, когда замыслы писателя подверглись изменению, соответственно были перестроены и образы героев: Каренин стал резко отрицательным персонажем, Анна – героиней, вызывающей сочувствие. Разница в оперировании жизненным материалом в двух произведениях одного и того же писателя очевидна. Не случайно проблема вымысла в произведениях исторического жанра была предметом неоднократных дискуссий и журнальной полемики.

Недостатки исследования Г. Лукача отмечены и немецкой критикой. Рецензент его книги считает методологической ошибкой автора­ то, что он пользуется одними и теми же критериями для оцен­ки классического исторического романа и исторического романа ХХ века, что он не хочет отказаться от «гегельянских норм»: «…При наличии многих верных наблюдений­ автора нужно сказать, что его основной слабостью, накладывающей свою печать на все исследование, является не всегда критическое отношение к эстетике Гегеля»223.

Г. Лукач не верит в те возможности, которые несет с собой метод­ социалистического реализма. Социалистический реализм он рассмат­

222  Добролюбов Н.А. Полн. собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М.: ГИХЛ, 1934. С. 530.

223  Geerdts H.J. Lukaсs Georg. Der historische Roman // Weimarer Beiträge. 1957. IV. S. 635.

143

ривает только как продолжение критического реализма и не находит в нем качественно нового. В Венгрии во время обсуждения ревизионистских взглядов Г. Лукача в 1958 г. критик Иожеф Сигети поставил в вину Лукачу именно то, что он «отрицает­ существование принципиальной противоположности между буржуазным реализмом и социалистическим реализмом»224.

Г. Лукач не видит перспектив развития литературы социалистического реализма, возможности создания новых жанровых образований,­ в которых новому содержанию соответствовала бы новая форма.

Немецкий критик Александр Абуш так охарактеризовал отношение Лукача к пролетарской литературе в Германии: «Главная ошибка Лукача в 20-e и 30-е годы состояла в том, что в трактовке реализма он не стоял на точке зрения рабочего класса. Он не при­знавал, что социалистическая литература – это новое, самостоятельное­ направление в развитии литературы эпохи империализма и пролетарской революции… Он пренебрежительно отмахивается от литературы социалистического реализма как от материала для “огромного литературного кладбища”»225.

Только на последней странице исследования, опубликованного в «Литературном критике», Г. Лукач сказал­ несколько слов о советской литературе, о «перспективе углубления и обновления исторического чувства», которая должна привести к «изменениям формально­-эсте­ тических­ принципов романа­ и, в частности, романа исторического». Но ничего, кроме того, что в советской литературе намечается «тен­ денция к эпосу», Лукач сказать не мог. Ни одного советского исто­ рического романа, в котором эта тенденция нашла свое воплощение,­ он не назвал и не проанализировал, хотя незадолго до этого состоялась большая дискуссия (при журнале «Октябрь» в 1934 г.), на которой были затронуты некоторые проблемы советского­ исторического романа, и она давала повод автору высказать свое мнение по этим проб­ лемам. В данной специальной работе Лукач отказался­ от анализа прин­ ципов советского­ исторического романа и каких-либо прогнозов относительно этапов его развития, оговорившись, что «над этим вопросом было бы бесполезно задумываться» и что всякие попытки в этом направлении являются «фантастическими догадками» [1938, 12: 73].

Уклонился Г. Лукач от решения этих вопросов и в новом берлинском издании монографии. В предисловии, помеченном 1954 годом, он

224  О ревизионистских взглядах Дьердя Лукача // Иностранная литература. 1958. № 8. С. 215.

225  Критика взглядов Лукача в ГДР // Вопр. литературы. 1958. № 12. С. 245.

144

пишет: «Если я издаю книгу в том виде, в каком она была написана 16 лет назад, то объясняется это тем, что по обстоятельствам­ своей работы я был бы не в состоянии существенно переработать однажды написанное. Так стал я перед выбором: издавать­ книгу в неизмененной форме, или совсем не издавать»226. Далее выясняется, что и надобности в переработке не было,­ потому что «литература двух последних десятилетий­ в решении поставленных вопросов не могла заметно по­ влиять на значение и ценность ранее достигнутых результатов»227.

Таким образом, большие успехи советского исторического романа­ последующих лет ни в какой мере не привлекли внимания критика, по-прежнему остались вне поля его зрения и ничего не могли изменить в его теоретических выводах.

Такая позиция Лукача тесно связана с тем пренебрежительным отношением к советским писателям, с тем тенденциозным преувеличением их недостатков, которые проявились еще в 30-х годах и нашли выражение в ряде статей, печатавшихся в «Литературном критике». «Формальным бюрократическим оптимизмом» [1939, 1: 50] он назы­ вал то, что свидетельствовало о жизнеутверждающих тенденциях советской литературы. «Из нашей литературы не исчезли поверхностность мысли, бедность переживаний, слабая обработка непосредст­ венного материала действительности», – писал Лукач [1939, 7: 28], не замечая тех явлений, которые делали советскую литературу «са­мой передовой, самой идейной литературой в мире».

Переиздавая свою работу об историческом романе в 1955 г. и ничего не меняя в ней как по общим методологическим проблемам­228, так и по вопросам специфики исторического жанра, Г. Лукач показал, что он не расстался со своими ревизионистскими взгляда­ми и в последние годы. Общий рост литературы социалистического реализма как в странах социалистического лагеря, так и в капиталистическом­ мире ничего не изменил в теоретических построениях Лукача, не заставил его, хотя бы по принципу «диктата» действительности,­ отказаться от старых заблуждений.

226  Lukacs G. Der historische Roman. Berlin, 1955. S 5. 227  Ibid.

228  Так же, как и раньше, трактуется в берлинском издании вопрос о соотношении­ мировоззрения и метода («величие Вальтера Скотта парадоксальным образом­ тесно связано с его консервативными взглядами» – С. 26).

145

Часть II

Основные проблемы исторического романа

Глава 5

О связи истории с современностью

Одной из наиболее сложных проблем в теории исторического романа является проблема соотношения прошлого и настоящего. Писатель не может не жить интересами своего времени, о чем бы он ни писал. Изображая прошлое, он не забывает о сегодняшнем дне. Между прошлым и настоящим существует незримая связь, и писатель, в за­ висимости от глубины понимания исторического процесса, от особенностей своего мировоззрения, разными средствами и приемами эту связь устанавливает. В его сознании соотносятся две эпохи, и эта соотнесенность находит отражение в самóм построении произведения, в характеристиках, в стиле. Определенная тенденция чувствуется­ и при описании таких сцен и событий, которые способны ассоциироваться с современностью по принципу аналогии или противопоставления.

Сложность заключается в том, что писатель, с одной стороны, должен становиться на точку зрения людей описываемой эпохи, смотреть на мир их глазами, а с другой стороны – оценить поступки людей прошлого с современных позиций. Критик и должен правильно определить лицо писателя, услышать его подлинный голос, отделить автора от героев его произведений.

Критики, однако, не всегда обнаруживают способность объективно подойти к творчеству писателя и справедливо оценить его идейные позиции. В качестве примера неверного решения вопроса о современном звучании исторического романа можно привести высказывания ряда участников дискуссии 1934 года об историческом романе, о которой мы уже упоминали.

Дискуссия сводилась в основном к вопросу о том, как в романах на историческую тему писатели преломляют свое отношение к советской действительности. Поскольку почти все выступавшие придерживались известного положения «история – это политика, опрокинутая в прошлое», то в разных вариантах и с различной степенью категорично­ сти утверждалось, что исторический роман отражает не столько историческую действительность, сколько политические взгляды автора и

146

современное состояние общества; в зависимости от замысла писатель просто «поворачивает» историю в нужном ему направлении. По мнению Д. Мирского, Ю. Тынянов и А. Толстой «опрокидывают в прошлое современные задачи». Исторический роман, по этой концепции, был таким во все времена, начиная с Вальтера Скотта. Изображенная в «Айвенго» «борьба саксонцев с норманнами в средневековой Англии несомненно отражает борьбу буржуазии с феодальным классом в конце XVIII и в начале XIX века», а роман «Шотландские пуритане»­ «написан определенно на современную тему»1. Все дело в том, какую политику писатель «опрокидывает» – прогрессивную или реакционную.

Подходя с этой меркой к произведениям названных писателей, Мирский заранее старается опорочить их идейную­ направленность. Поскольку Тынянов и А. Толстой «бывшие люди» и чувствуют себя «не вполне дома в советской современности»,­ то и советская действительность, которую критик старается распознать в их романах, изображается ими искаженно (Тынянов), и в истории они не могут «не путаться, не заблуждаться в трех соснах» (А. Толстой). Разумеется, подобные ничем не мотивированные суждения не имеют ничего общего с объективной критикой.

Так же решил вопрос о связи с современностью Ц. Фрпдлянд, со­ здав свою теорию «рудиментов». Каждый писатель, по этой теории, воссоздает прошлое путем непосредственных наблюдений над окружающей жизнью, из которой он извлекает все пережиточное,­ рудиментарное. Тынянов в «Вазир-Мухтаре» изображал нравы персидского двора XIX века, наблюдая прием афганского­ эмира в Петербурге, а В. Скотт, «чтобы изобразить эпоху рыцарства, пользовался всякого рода рудиментами в собственной среде. Его герои – это англичане XIX века, талантливо переодетые­ в персонажи средневековые»2.

Характерной особенностью многих исторических романов Фридлянд считает то, что их авторы не могут вырваться из «бытового»­ плена. Чтобы овладеть жанром исторического романа,­ необходимо «внут­ реннее отстранение от прошлого», от «мертвого­ груза поколений», который в виде «рудиментов», бытовых пережитков продолжает существовать и в наше время»3. А так как Толстой и Тынянов оказались неспособными отстраниться от изображаемого ими прошлого, их романы не отвечают требованиям­ эпохи. Теория Фридлянда непра­виль­­­ но ориентировала советских писателей, выдвинув задачу «отстране­

1  Мирский Д. За художника-историка // Октябрь. 1934. № 7. С. 221.

2  Фридлянд Ц. Основные проблемы исторического романа // Октябрь. 1934. № 7. С. 239.

3  Там же. С. 201.

147

ния от прошлого» и затушевывая тем самым значение революционных­ традиций в истории.

Еще один участник дискуссии, В. Ваганян, утверждал, что особенностью каждого исторического романа является модернизация:­ «Писатель не может выйти за пределы самого себя. Он всегда будет современен, даже когда занимается прошлым»4. Эпоха Петра в романе Толстого – синоним «наших дней, нашей революции,­ нашей практики». Петр с его эпохой – лишь материал для удобного преподнесения авторских идей читателю и, «по мнению Толстого, наиподходящий синоним». На примере петровских преобразований Толстой решал совре­ менный вопрос: «позволительно­ ли вообще принести столько жертв ради революции, ради какой угодно революции?» В результате делается парадоксальное заключение: «“Петр Первый” – это не исторический роман. Какая разница между “Петром Первым” и, скажем, “Энергией” Гладкова? Они одинаково ставят перед собой задачи сегодняшнего дня, одинаково решают их: один – на материале первой пятилетки, другой – на материале XVII–XVIII веков»5.

На таком, приблизительно, понимании исторического романа сошлись почти все участники дискуссии. При этом обсуждение при­няло крайне тенденциозный характер: вместо анализа произведений Толс­ того и Тынянова с точки зрения их исторического содержания (против этих писателей, главным образом,­ и был сосредоточен весь огонь) выступавшие стали на путь всякого рода инсинуаций и бездоказательных утверждений. Исторические романы этих и других авторов пред­ стали каким-то зашифрованным политическим кодом, хитрой шарадой, и, следовательно, в задачу критики входит прежде всего разгадывание скрытых намерений, аллегорий, «синони­мов», демаскировка «переодетых»­ в исторические костюмы героев современности, раскры­ тие «сокровенного смысла» произведения. Но так как даже при самом старательном наложении образы романа, как правило, никак не хотят совпадать с фактами­ современности, это начинает вызывать недовольство и даже раздраже­ние исследователя, занимающегося такого рода критическими упражнениями­. В. Дитякин, например, пришел к выводу, что роман А. Толстого «порочен», потому что выбранная им тема «не годится для изображения коллизии современности, коллизии наших дней, дней пролетарской революции»6. Для Дитякина, очевидно, второстепенным и малозначительным представляется­ тот факт, что

4  Ваганян В. О двух видах исторического романа // Октябрь. 1934. № 7. С. 218. 5  Там же.

6  Дитякин В. Литературное наследство классиков марксизма и исторический­ роман // Октябрь. 1934. № 7. С. 236.

148

роман­ написан о XVIII веке, а не о «коллизиях наших дней», и он не замечает неуместность и нелогичность­ своих претензий к автору.

Такую же операцию над романами Тынянова проделал Мирский. Он утверждает, что в романах «Кюхля» и «Смерть Вазир-Мухтара» Ты­ нянов «опрокидывает в прошлое свою судьбу, судьбу старой интеллигенции», поэтому его романы являются романами­ в высшей степени современными. Установив эту «истину», критик инкриминирует автору «колоссальное искажение, потому что судьба Кюхли после 14 декаб­ ря, конечно, весьма искаженным образом отражает судьбу старого интеллигента после Октябрьской революции»7.

Нетрудно увидеть всю нелепость этого метода­. Сначала писателю приписывается намерение под видом истории преподнести свои субъективные представления о современности, а затем обвиняют в том, что современная действительность­ получилась неправдоподобной. Это похоже на то, как если бы кто-либо, увидев изображение жирафа, стал уверять, что это верблюд, а потом обвинил бы художника в том, что изображенное им животное не похоже на верблюда.

Выдвинутые в ходе дискуссии теории «рудиментов», «синонимов», «опрокидывания в прошлое» означали не что иное, как отрицание познавательного значения исторического романа, преувеличение­ роли субъективного­ начала в творческом процессе. Проблема связи с совре­­ менностью,­ выяснение общественной роли художественно-историче- ских произведений, их актуальности – все эти вопросы не могут не стоять перед каждым автором, ибо они выдвигаются требованиями партийного подхода к литературе. Однако вопрос­ о партийности в дискуссии получил вульгарное истолкование. Связь исторической литературы с задачами сегодняшнего дня понималась прямолинейно – как уподобление прошлого настоящему, как утверждение в качестве эстетической нормы неприкрытой сознательной модернизации.

Дискуссия оказалась неудачной. Не была даже приблизительно ре­ шена ни одна из поставленных проблем. За небольшими исключе­­ ниями (Я. Черняк, И. Бороздин) вне поля зрения споривших осталось­ одно из основных требований метода социалистического реализма­ – правдивость изображения действительности в ее революционном­ развитии. Признав аксиомой, что всякий исторический роман­ является прежде всего отражением «современности», защитники этой теории обошли­ другой, действительно важный вопрос – как же исторический роман может быть поставлен на службу современности при условии­ верного, а не искаженного воспроизведения истории.

7  Мирский Д. За художника-историка. С. 222.

149