книги2 / 263

нием гуманности и благородства и способного служить маяком для человечества»170.

От этого эстетического принципа, выраженного в такой категорической форме, Горький начинает отказываться в начале 1900-х гг., когда в его творчестве все более усиливаются реалистические тенденции.

Можно сказать, что в это время складываются в более определенную систему и исторические взгляды Горького. В течение нескольких лет, начиная с 1905 г., Горьким были написаны такие замечательные статьи, как «Заметки о мещанстве» (1905), имеющие острую политическую направленность, «Разрушение личности» (1909), где углубленно трактуются идейные разногласия периода реакции, статья «О писате- лях-самоучках» (1911), посвященная воспитанию талантов из народной гущи. Все эти и многие другие статьи свидетельствуют об углублении историзма во взглядах Горького, о стремлении его находить конкретные связи в зависимости между явлениями, рассматривать их в широкой исторической перспективе.

С иной меркой Горький подходит теперь к произведениям на исторические темы. Отношение к ним определяется теми хорошо известными требованиями, которые характеризуют всю дальнейшую деятельность Горького как писателя, критика, редактора, правщика рукописей начинающих авторов, ценителя творчества своих собратьев по перу. Это – непримиримость к искажению жизненной правды, к позе, к поверхностному изображению характеров, к неряшливости в языке.

Интересны суждения Горького, высказанные им в 1915 г. по поводу двух исторических драм – «Жанна д’Арк» неизвестного автора и «Самсон в оковах» Л. Андреева. Горький требует от писателя прежде всего хорошего знания эпохи, постижения психологии людей далекого прошлого, верного изображения их понятий, образа мыслей, чувств и навыков.

Посылая автору «Жанны д’Арк» отзыв на его драму и считая произведение неудачным, слабым по изображению характеров, Горький опирается на показания самой истории, а не на какие-либо абстрактные этические или эстетические нормы: «Ваши люди – не те, о которых

170  О сложности своего раннего творчества Горький говорит в статье «О том, как я учился» (1928): «…на вопрос: почему я стал писать? – отвечаю: по силе давления на меня “томительно бедной жизни” и потому, что у меня было так много впечатлений, что “не писать я не мог”. Первая причина заставила меня попытаться внести в “бедную” жизнь такие вымыслы, “выдумки”, как “Сказка о соколе и уже”, “Легенда о горящем сердце”, “Буревестник”, а по силе второй причины я стал писать рассказы реалистическогохарактера–“Двадцатьшестьиодна”,“СупругиОрловы”,“Озорник”» [24: 473].

100

нам рассказывает история. Те были грубы, мускулисты, они редко мылись и говорили друг другу отвратительно откровенным языком деревенских парней. Так же они говорили и с дамами. Их облагородили­ и смягчили труверы. Ваших героев трудно представить одетыми в толстую кожу и железо – для этого они недостаточно сильны» [29: 375].

Заглавную героиню драмы Горький также считает непохожей на историческую Жанну: «Жанна у Вас недостаточно ощутима. В ней нет пафоса, не показана та сила, которая влечет к ней, за нею. Она не настолько безумна, чтоб можно было поверить в святость ее чар, ее силу. И, в то же время, она недостаточно сильна, “горласта”, не убедительна физически. Средневековая мистика обладала крепкими кулаками» [29: 375].

Горький не идет, разумеется, по пути упрощенного сличения художественного образа с историческими данными. Искусство имеет свои законы, и о них Горький не забывает в своем отзыве. Он специально оговаривается, что подходит к анализируемой драме «не как реалист- “бытовик”, а как человек, признающий за искусством право убеждать во всем, в чем оно должно убедить». Горький оценивает драму с точки зрения исторической правды в ее типическом выражении, требуя верности духу истории, а не только фактам. Представляет в этом отношении большой интерес вывод, который делает Горький в результате анализа драмы. Автор «Жанны д’Арк» грешит в основном тем, что у него «история не в гармонии с литературой»: главные персонажи слишком «новолитературны», иначе говоря, слишком модернизированы, оторваны от своей исторической основы, а эпизодические, наоборот, выписаны исторически точно, но «слишком сухо», они лишены живости, жизненного правдоподобия.

Суждения Горького, высказанные в этом отзыве, имеют большое принципиальное значение. Они говорят о строго реалистическом подходе к историческим произведениям. Горького уже не могли удовле­ творить образы приглаженных, «облагороженных» рыцарей, не имеющих ничего общего с духом подлинного средневековья. Горький требует трезвой правды в изображении людей прошлого. Это соответствует характеру собственного творчества Горького в эти годы. Реалистические тенденции нашли яркое воплощение в художественной ткани автобиографических повестей «Детство» и «В людях», относящихся к тому времени. В этих произведениях больше, чем где-либо, Горький показывает жизнь без всяких прикрас, бесстрашно обнажая «свинцовые мерзости» действительности, с которыми познакомился на собственном опыте. Теперь Горький далеко отошел от позиций,

101

с которых он оценивал комедию Ростана. Его не привлекают романти- чески-приподнятые идеализированные герои, изъятые из реальной исторической обстановки.

Такой же критике подвергается драма Л. Андреева на библейскую тему «Самсон в оковах». Она тоже изобилует недопустимыми ошибками против истории. Л. Андреев не заботится об исторической правде характеров, наделяя героев чертами людей нашего века. Так, образ Самсона напоминает Горькому другого, вполне современного, андреевского героя – Василия Фивейского. Метод Андреева весьма свое­ образен. Интересны в этом отношении воспоминания В. Десницкого, вводящие нас в творческую лабораторию Л. Андреева. Рассказывая в своих мемуарах о тесной дружбе, соединявшей одно время Горького и Андреева, В. Десницкий отмечает их прямо противоположные методы творческой работы.

М. Горький в своих рассказах всегда хочет вспомнить время, место, имена, всегда хочет точно передать то, что он когда-то видел,

слышал, что остановило на себе его внимание… И когда пишет

М. Горький, он читает без конца, изучает людей и в жизни, и по книгам. Иначе писал Л. Андреев. Однажды на Капри рассказывал он, что хочет написать книгу из древнего Вавилона, трагедию великого царя, который задумался о смысле жизни, о пределах своего могу-

щества. Я указал Леониду Николаевичу, что ему для развертывания

своего замысла, для показа трагического в судьбе царя недостаточно одной «психологии», что ему нужны конкретные данные историкобытового порядка, характерные для местности и эпохи.

–А ничего, – спокойно отвечает Леонид Николаевич. – Зачем читать? Я все знаю, что мне нужно, а чего не знаю, то дам из себя, и это будет лучше, чем в ученых книгах.

–Без отправных точек? Без всякой исторической опоры?

–А Библия? Ее я знаю. Разве этого мало?

Говорю ему о Библии как историческом документе, о бедности в ней бытового материала для данной темы.

Смеется Леонид Николаевич.

– Я сделаю хорошо, и Ваши историки мне ничем не помогут. Я чувствую людей по-своему и знаю их лучше, чем другие. Люди всег-

да люди. Вот увидите, как напишу. Да и зачем мне подробности, когда важно совсем другое171.

Далее Десницкий приводит воспоминания Горького, относящиеся к работе Андреева над другой исторической драмой – об Иуде.

171  Десницкий В. А.М. Горький. Очерки жизни и творчества. М.: ГИХЛ, 1959.

С. 222–223.

102

У меня в то время лежал чей-то перевод тетралогии Юлиуса Векселя «Иуда и Христос», перевод рассказа Тора Гедберга и поэма

Голованова – и я предложил ему прочитать эти вещи.

– Не хочу, у меня есть своя идея, и это меня может запутать. Рас­

скажи мне лучше, что они писали. Нет, не надо, не рассказывай172.

Такой метод работы объясняет, по мнению В. Десницкого, то, что одним из любимых авторов Л. Андреева был А. Дюма-отец, ибо в ­своих романах он не стеснял себя ни законами природы, ни прозой исторического документа, ни требованиями уважения к точному воспроизведению действительности.

На иных позициях в понимании задач художественно-историче- ской литературы стоял Горький. Он делает Андрееву массу замечаний по поводу его драмы «Самсон в оковах», из которых явствует, что автор недостаточно знаком ни с историческими фактами, ни с особенностями материальной культуры той эпохи. Неправильно Самсон назван в драме Андреева пророком и царем Израиля, неправильно Иудея изображается как государство, она была только коленом Иудиным, неверно, что Самсон ненавидел колено Иуды, потому что оно находилось далеко от колена Данова – племени Самсона – и он не мог его знать.

Горький указывает и на ошибки «менее значительные»: «Кольчуг в ту пору не было – возможны лишь латы. Сомнительно существование стекла. Мечи у евреев – тоже едва ли возможны, пастушеское племя, они вооружились пращами и копьями»173 и т. д. Не остаются без внимания даже самые мелкие детали, касающиеся описания внешности человека: «Борода Самсона, причесанная по-ассирийски, – это едва ли возможно», – навыки и обычаи Ассирии по историческим условиям не могли быть еще усвоены народом Самсона.

По словам Десницкого, «М. Горький многократно в личных беседах по поводу разных вещей Андреева обращал внимание на его “непочтительное” отношение к действительности и отмечал многочисленные погрешности в “Иуде”, “Царь-голоде” и других произведениях – против истории, географии и т. п.»174.

На первый взгляд критика драмы Л. Андреева может показаться слишком мелочной, подмечающей лишь несущественные детали, на самом же деле Горький, конечно, не ограничивается в своих суждениях констатированием фактических неточностей, он требует прежде всего правдивого изображения характеров. Бытовые подробности являются

172  Там же. С. 223.

173  Там же. С. 289.

174  Там же. С. 290.

103

только внешними приметами времени, без которых и характеры людей теряют в своем правдоподобии. Это и имеет в виду Горький, говоря об образе Самсона, который не только портретно, но и по существу выпадает в пьесе Андреева из своей эпохи.

Всоветские годы принципы оценки у Горького в основ­ном остались те же. На тех же позициях он остается, решая вопрос об отношении искусства к действительности: Горький требует полного отражения жизненной правды в творчестве писателя на основе глубокого и всестороннего изучения исторического прошлого. Горький проявляет нетерпимость к дилетантизму, к неточным и приблизительным зна­ ниям, к неполноте и узости трактовки исторических тем.

Требованием строгой исторической правды продиктована статья Горького о романе Конрада Фердинанда Мейера «Святой» (1922). Оценивая этот роман, Горький считает нужным подчеркнуть, что автор «почти не погрешил против исторической правды, что не часто встречается у сочинителей исторических романов и повестей»175.

Характерно, что в своей статье Горький дает подробную историческую справку о взаимоотношениях светской и духовной власти в Анг­ лии XII века, о своеволии и деспотизме английских королей, о положении народа, и все это для того, чтобы читатель мог судить, насколько верно в романе изображена эпоха. Сам Горький, назвав произведение Мейера «правдивой повестью», все же отмечает, что не все в ней типично и исторически правдоподобно. И он делает ряд замечаний, чтобы исправить неверные домыслы автора. Сомнительны рассказы арбалетчика о связи короля Генриха II с дочерью архиепископа Бекета и

опопытке Ричарда Львиное Сердце примирить короля и святого. Очевидно, Горький считал, что вражда между королем Генрихом II и архиепископом Фомой Бекетом достаточно мотивируется социально-исто- рическими причинами, чтобы нужно было еще создавать любовноромантическую интригу, которая понадобилась только для сюжетной остроты и занимательности. Эта интрига, к тому же исторически не подтвержденная, только затушевывает истинный смысл событий, переключая внимание читателя на факты сугубо личного порядка.

Внезнании прошлого и в беспечном отношении к достоверности изображаемых фактов Горький упрекает и некоторых советских писателей. В предисловии к книге А. Виноградова «Три цвета времени» Горький писал: «Наши молодые писатели весьма часто компромети­ руют темы глубокого социального значения, приступая к работе над ними без достаточно внимательного изучения материалов вчерашнего

175  Горький М. Несобранные литературно-критические статьи. С. 214.

104

дня и при очень поверхностном знании действительности сего быстротекущего дня» [26: 220].

Много разного рода погрешностей Горький нашел и в романе Виноградова, о чем он писал автору 13 августа 1930 г.: «Я прочитал рукопись и получил такое впечатление: великолепный материал, но разработан поспешно и небрежно» [30: 179]. В письме указаны прежде всего ошибки против истории – ряд анахронизмов, неточность географических определений, неполнота в изображении характера Стендаля. И здесь Горький не может примириться с самыми мелкими отступления­ ми от исторической правды. Когда автор назвал в одном месте небольшой островок Искию, находящийся близ Неаполя, «островом без истории», Горький счел нужным опровергнуть это мнение и привел много интересных фактов, связанных с островом и занесенных на страницы истории.

Высокая требовательность Горького относительно достоверности фактов объясняется не придирчивостью или педантизмом. Говоря об отступлениях от истории, Горький имеет в виду те случаи, когда автор бывает принужден делать мелкие фактические и хронологические сдвиги для выполнения творческого замысла или для более четкого художественного воплощения большой исторической идеи. Он выступает против такого нарушения правды фактов, которое обнаруживает простое незнание, невежество, нежелание считаться с истиной, пренебрежительный или абстрактный подход к истории. Отсутствие хорошего и всестороннего знания истории не может не отразиться и на общей концепции эпохи, на понимании характеров и поведения людей, на возможностях создания типических образов.

Требования Горького, касающиеся «деталей», всегда были более строгими, чем в критических оценках других истолкователей литературы. То, что другие критики отмечали мимоходом, Горький расценивал как непростительные промахи и со всей серьезностью указывал на них. В этом сказывались не только навыки большой редакторской работы Горького, но, главным образом, свойственная ему любовь к точному, конкретному, далекому от верхоглядства познанию действительности. Горький нередко говорил о сближении литературы с наукой. «Я не навязываю художественной литературе, – писал он, – задач “краеведения”, этнографии, но все же литература служит делу познания жизни, она – история быта, настроений эпохи» [25: 250].

В основном же Горький всячески боролся с эмпиризмом и натурализмом в изображении жизни. Факты представляют интерес не сами по себе. Они должны быть подчинены идее, замыслу. Одному начинаю­

105

щему автору Горький писал в 1927 г.: «Натурализм это – покорность фактам, подчинение вещей творческой воли давлению действительности»176. Отсюда понятны те ограничения, которые Горький сам делал в определении понятия точности: «Мы заинтересованы в точности изображения того, что есть, лишь настолько, насколько это необходимо для более глубокого и ясного понимания всего, что мы обязаны искоренять, и всего, что должно быть создано нами» [26: 412].

Критика Горького была направлена в конце концов против двух главных пороков, которые всегда в той или иной мере мешали авторам создавать образы, адекватные исторической действительности. С одной стороны, Горький выступает против модернизации, которую находит и в «ново-литературных» героях неизвестного автора «Жанны д’Арк», и в образе андреевского Самсона, и в образе Стендаля в книге А. Виноградова. Характеры этих героев создаются не на основании тщательного изучения воспроизводимой эпохи, а по позднейшим понятиям или по субъективным представлениям авторов. С другой стороны, Горький высказывается против натурализма в изображении прошлого, против обескровленных, «слишком исторических» героев, написанных «сухо и книжно».

Как те, так и другие образы лишены широкого историко-типиче- ского значения. Горький отстаивает необходимость полного слияния исторической правды и правды художественной. Его пленяло в произведениях лучших представителей исторического романа умение пластически воссоздавать образы людей, живших в иных, отличных от современности, условиях, способность глубокого проникновения в психологию исторических лиц. Все это он находил в романах А. Толстого, О. Форш, А. Чапыгина. Удивляло Горького знание эпохи и людей и в романе Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара». «Четко написаны, – писал он автору, – фигуры Булгарина, Сенковского… Вообще, – характеры Вы рисуете, как настоящий, искусный художник слова»177.

Враг исторической экзотики и описательных излишеств, Горький ценил способность писателей находить нужные краски, живописующие быт прошлого, «мудрые детали», вводящие и в человеческие отношения, и в предметный мир эпохи.

Верно ориентировал Горький писателей и в вопросах языка исторических произведений. Восхищаясь «шелками вытканным» романом А. Чапыгина, приветствуя богатство языковых средств, переносящих читателя «через тьму времени», Горький в то же время предостерегал

176  Литературное наследство. Т. 70. С. 616.

177  Там же. С. 458.

106

от излишнего увлечения старинными словами и оборотами. С другой стороны, Горький осуждал и исторически обезличенный язык, лишенный признаков места и времени («московско-арбатское наречие» Мережковского). Точка зрения Горького в этом важнейшем вопросе подтверждена всем дальнейшим ходом развития советского исторического романа и теоретическими исследованиями последних лет.

*  *  *

Какие же еще требования предъявляет Горький историческому роману с точки зрения его идейно-тематического наполнения? В высказываниях писателя по этому вопросу неизменно превалирует мысль, что художественно-историческая литература уделяла недостаточно внимания жизни народа. Теми думами о народе, которыми пронизано все творчество Горького, исполнены и его суждения об историческом жанре. Не раз Горький останавливался в своих статьях на вопросе о тематике советской литературы, о том, что жизнь народа в прошлом не привлекла еще должного внимания писателей. Известно, что понятие темы Горький рассматривал широко, делая его содержанием не только объект изображения, но и определенную его трактовку. «Тема – это идея», – говорил Горький в статье «Беседа с молодыми» [27: 214]. Поэтому такое исключительное значение Горький придавал тематике исторического романа. Произведения советских писателей должны осветить все этапы исторического пути народа, показать его участие в социальном и культурном строительстве, способствовать правильному пониманию народного характера.

Новые задачи, возникшие перед обществом, вступившим на со­ циалистический путь, требуют обновления тематики исторического романа. Общество, «построенное на индивидуализме», создало так называемые «вечные» темы – о смерти, любви, ревности, мести, скупости и т. д. «Наша эпоха, – говорит Горький, – предлагает темы неизмеримо более значительные и трагические, чем смерть человеческой единицы, какой бы крупной ни являлась ее социальная личность» [27: 215]. Наши темы должны отвечать «тем основным стремлениям творческой энергии», которые пробуждены революцией.

На Первом съезде писателей Горький обратился к присутствующим с призывом приступить к художественному воспроизведению истории своей советской Родины, начиная с самых отдаленных эпох. Необходимы работы, которые осветили бы жизнь феодальной России, показали бы «картину эксплуатации крестьянства князем, воеводой, купцом, мелким мещанином, церковью, – и заключить все это органи-

107

зацией колхозов – актом подлинного и полного освобождения крестьянства от власти земли, из-под гнета собственности» [30: 332].

На втором пленуме правления ССП в 1935 г. Горький почти полностью посвятил свою речь вопросу о необходимости расширения и углубления тематики советской литературы. Он опять называет­ ряд тем из жизни народа в прошлом. Разве не достойна внимания историческая судьба «древнего русского крестьянина, совершившего в кратчайший исторический срок почти фантастический прыжок к социализму?» Важной темой является и так называемое «разбойничест­во», существовавшее в разные периоды и ставшее массовым явлением в России после наполеоновских войн. «Это явление, – писал Горький, – у нас еще не исследовано, мы не знаем старых архивов, мы не знаем вообще того, что делалось, – а судебные архивы того времени могли бы нам показать очень много. Например, разбойничьи шайки Верхнего Поволжья каким-то образом были знакомы с весьма отдаленными от них идеями, которые когда-то проводили Болотников, Разин, Пугачев,

вэтом разбойничестве были элементы бунта социального» [27: 417].

Встатье «История молодого человека», подводя итог своим наблюдениям над литературой прошлого столетия, Горький обращает внимание на то, что писатели критического реализма, русские и зарубежные, в большинстве случаев обходили наиболее значительные, богатые событиями и выдающимися личностями, моменты европейской истории и ограничивались картинами будничной жизни. Горький наме­ чает круг вопросов, который мог бы стать для советских исторических романистов их творческой программой. Говоря о крупнейших политических событиях, которыми ознаменован XIX век, о рождении пролетариата как класса, Горький замечает, что европейская литература лишь в малой мере отразила все это. «Художественная литература, – пишет он, – не обратила должного внимания на бури классовых драм, на проблемы социального бытия, а предпочла посвятить исключительно мощные силы свои изображению драм личной, индивидуальной жизни… Она почти не уделяла своего внимания деятелям французской революции или “красочным” героям наполеоновских войск. Казалось бы, что творческую силу романистов, так сказать, ремесленные симпатии должны были привлечь к себе столь яркие фигуры, как, например, граф Мирабо или Дантон, Роберт Оуэн, Сен-Симон или Гракх Бабеф, как знаменитый революционер в области науки – химик Лавуазье, или не менее знаменитый физик Фарадей, выходец из рабочего класса, как Михаил Ломоносов и другие люди этого рода – люди, которые фактом бытия и творчества своего говорили о том, какие мо-

108

гучие силы скрыты в темной массе трудового народа. Обойдены вниманием литераторов и такие фигуры, как сын трактирщика Иоахим Мюрат, впоследствии король Неаполя, сын бондаря и рядовой солдат – маршал Ожеро, сын рыночной торговки – маршал и герцог Ней. Литературно интересен был и сам Наполеон, “последний из кондотьеров” и фабрикант “героев” в течение двух десятков лет войны; не показаны миру литературы XIX века промышленники и банкиры во всем их отвратительном и фантастическом величии» [26: 159].

В этом длинном перечне обойденных литературой имен и тем доминирует мысль о том, что народ является неисчерпаемым резервом талантов, но это обстоятельство не стало достоянием литературы. «…Литература XIX века не остановила своего внимания на выходцах из массы, не признала их героями, достаточно интересными для романов. Случилось так, что литература, как будто заболев социальной глухотой… не услышала гимна герою – гимна, который должен был воспитать героев» [26: 166–167].

Горький никогда не забывает подчеркивать, оглядываясь на минувшие века, что из народной среды вышло много выдающихся людей – ученых, философов, писателей, политиков и их могло бы выйти еще больше, если бы народ был свободен.

Горький выдвигает перед писателями новые задачи, исходя из марксистско-ленинского понимания роли народа в историческом процессе. Он хочет придать как бы новое направление художественной литературе о прошлом. Писатели обращались к прославленным именам государственных деятелей, но забывали нередко о народе как подлинном творце истории, забывали и о талантливых тружениках из народа, о простых людях, создававших культурные ценности и оставшихся однако в безвестности.

С большим сочувствием отнесся Горький к замыслу молодой очеркистки Веры Жаковой написать книгу об изобретателях-самоучках и других замечательных людях из народа, несправедливо забытых историей. В течение многих лет он находился в переписке с Жаковой и всячески поощрял ее начинания. В августе 1933 г. он писал ей: «…Подумайте: не окажется ли возможным установить, что разный мелкий, “ничтожного положения народ” самостоятельно пытался ввести или внести в жизнь нечто облегчающее или укрощающее ее, – старался и за свой страх бескорыстно послужить делу культуры, а люди “высокого положения” и предельной сытости эти усилия ничтожных игнорировали» [30: 315–316]. Горький рекомендует вниманию Жаковой целый список имен таких выдающихся людей: Конь Ф.С. – русский зод-

109