ФИЛОСОФИЯ_И_ИСТОРИЯ_НАУКИ_ЛЕКЦИИ

греки не просто создавали знания, но пытались докопаться до скрытых причин, ставили вопрос: «Почему это происходит именно так, а не иначе»? Греки стремились к обобщениям и доказательствам. Яркий пример – теорема Пифагора. Египтяне ее прекрасно знали и использовали на практике, но даже не пытались сформулировать на математическом языке и тем более доказать. А Пифагор именно это и сделал, превратив знаменитое соотношение из практического инструмента в теорему математики = закон науки. Уже здесь проявляется еще одна яркая черта древнегреческой науки:

практическая применяемость теоремы Пифагора совершенно не интересует. Твердо установленное и доказанное математическое знание является высшей ценностью,

целью, а не средством.

Важнейший вклад в формирование науки внесли элейские философы, прежде всего Парменид. Они первыми ввели в оборот рационального мышления процедуру доказательства, что означало окончательный и бесповоротный разрыв с религиозно-

мифологическим мышлением. Но даже не это самое главное. Величайшая заслуга их состояла в том, что они (пусть и в своеобразной, возможно шокирующей форме) указали на предметную область науки. По мнению элейцев, реальный мир не исчерпывается видимым, чувственно воспринимаем. Подлинный мир скрывается за видимым, его нельзя почувствовать, а только ухватить разумом. Это был воистине революционный шаг, так как вся наука с тех пор и по сегодняшний день и есть попытка человека понять то, что невозможно непосредственно воспринять. Если бы весь мир исчерпывался непосредственно воспринимаемой реальностью, необходимости в науке не было бы. Мы назвали их позицию шокирующей, так как они утверждали, что изучение видимого мира ничего не дает для понимания сверхчувственной реальности. Эта точка зрения была подвергнута критике многими мыслителями, от Демокрита до Аристотеля. Само развитие естествознания опровергло эту позицию. Но основная мысль элейцев о существовании и первичности чувственно не воспринимаемого бытия никем и никогда сомнению не подвергалась. Элейцы заложили основы того этапа развития науки.

который называется доклассическим.

Доклассическая наука складывалась в определенных социально-исторических условиях,

что не могло не оказать определяющего влияния на ее характер. Во-первых, эта наука носит созерцательный характер, не предполагает активного вмешательства человека в дела природы. Почему? Тому есть несколько причин. Во-первых, всякая работа руками,

материальная трудовая деятельность была уделом низших слоев общества и говорящих

орудий труда – рабов. ее смысл состоял в удовлетворении биологических, так сказать,

низменных, животных потребностей. А люди, которые считали себя принадлежащими к социальной элите, считали ниже своего достоинства что-то делать руками. Но есть и другой аспект. Какое место занимала наука в обществе того времени, чего от нее хотели и ждали ее адепты? Это место было уникальным, так как никто не ставил перед ней утилитарных задач. Аристотель бы не понял, если бы его спросили, - зачем познавать?

Истина, знание с точки зрения научного сообщества того времени были самоцелью, тем,

к чему должен стремиться человек. Знаменитое триединство Истины-Добра-Красоты,

сформулированное Платоном, и есть подлинная цель человеческого существования. В

эпоху античности наш университет не имел бы статуса научного заведения, скорее – ремесленного училища. Формула античности – не заниматься наукой для того, чтобы жить; напротив, жизнь имеет смысл, если подчинена стремлению познавать,

стремлению к науке и истине. Наука бескомпромиссна, подлинное научное истинное знание не может быть половинчатым и вероятностным, оно должно быть абсолютным.

Эта цель будет достигнута, если удастся создать однозначную, точно совпадающую с действительностью картину мира так, как он есть на самом деле. А это – еще один аргумент в пользу того, чтобы в процессе познания не вмешиваться в бытие познаваемого, а только наблюдать. Представим себе, что мы хотим знать все о жизни зайцев. Первый вариант нашей стратегии – расставить незаметно в ареале обитания заячьего племени аппаратуру и тщательно круглосуточно фиксировать все, что происходит в заячьем семействе. Но есть и другой способ: поймать ушастого, поместить его в клетку и проводить с ним всякие эксперименты – учить ходить на задних лапах,

прыгать сквозь горящий обруч, приносить тапки за морковку и т. д. В современной науке работают оба способа. Но античная наука назвала бы второй способ не познанием,

а технэ, прямой противоположностью познания. Потому что, как уже было сказано,

задача познания – создать в мышлении копию объективной реальности такой, какова она без нас. Между тем технэ – это насилие над природой с целью извлечь определенные материальные выгоды для человека. Древний грек всегда подозревал о том, что истина и выгода не очень ладят друг с другом, а история софистов и вовсе укрепила это их убеждение. Поэтому практическая и техническая деятельность воспринимается как некая оппозиция науке. Отдельные примеры гениальных ученых-изобретателей,

Архимеда, например, лишь оттеняют справедливость сказанных выше слов. Эта особенность древнегреческого научного мышления в полной мере реализовалась в методологии античной науки.

Следует отметить. что ряд важных вопросов не был решен в методологии Демокрита.

Тогда уже начала складываться классическая (аристотелевская) концепция истины.

Именно ею мы с вами пользуемся и в повседневной жизни. Суть ее вроде бы довольно проста: некое утверждение истинно, если однозначно и без искажений воспроизводит в нашем мышлении некое событие реальности. И здесь возникает одна важная проблема.

связанная с задачей науки в свете классической концепции истины. И тогда, да и сегодня научное сообщество считает задачей наук установление вечных и неизменных истин. Та же теорема Пифагора, закон тяготения Ньютона и т. д. именно потому имеют статус закона, что отражают некое неизменное соотношение. Но как это соотнести в вечно изменяющимся чувственным миром? Элеаты именно поэтому не считали предметом науки чувственно воспринимаемый мир, по отношению к нему научная истина невозможно; сегодня выпал белый снег, а завтра он может быть розовым или черным,

так тоже бывает. Они решили вопрос радикально просто: подлинный мир, являющийся предметом науки, - неподвижен.

Демокрит, справедливо отвергая такой подход элейской школы, неизбежно сталкивается с указанным затруднением. И ему не удалось решить проблемы взаимосвязи неизменного и изменчивого. Нельзя упрекать великого мыслителя в этом;

эта очень сложная логическая задача была решена только в 19 веке в системе Гегеля.

Однако уже Платон, решительный противник Демокрита, продолжатель линии Пифагора и элейцев, закладывает основы решения этой задачи. Он отверг методологию атомизма и вернулся к концепции совершенного идеального мира, независимого от переменчивой чувственной мнимой реальности. В первоначальной версии теории идей эйдосы Платона совершенно неподвижны. Они не могут быть другими именно в силу своего совершенства. Но великий грек быстро увидел множество уязвимостей такой позиции и в диалогах «Софист» и «Парменид» развил сложнейшую диалектику идеального мира, благодаря которой идеи оказываются взаимосвязанными в единой системе, перетекающими друг в друга и при этом неизменными. Казалось бы, раз нащупана методология, опирающаяся на единство изменчивости и постоянства, можно было бы вернуться к вопросу о связи вечного (идеального) и изменчивого

(материального). Но Платон тверд и последователен: для познания истины чувства не только бесполезны, но и вредны. Инструментом подлинного познания является разум.

Даже картина природы оказывается геометрией, миром идеальных геометрических

фигур. Очевидно, что при таком подходе предметы и процессы материального мира выглядят какими-то недоразумениями, карикатурами на подлинное бытие.

Вопрос на самом деле очень непрост. Не только математические науки (в них просто проблема видна более выпукло, ярко) но и любая наука сталкивается с этим вопросом.

Что является истинным – шар, о котором говорит геометрия, или существующие в материальном мире предметы шарообразной формы? Очевидно, что они различны и в некотором смысле даже противоположны. На этот вопрос можно дать два противоположных ответа. Первый – это ответ Платона. Безусловно истинным является шар геометрии, а материальные предметы, вроде как более или менее похожие на него,

- жалкие и уродливые копии великолепного идеального шара науки. И – ответ прямо противоположный. Единственной и подлинной реальностью являются материальные предметы. Но они настолько сложны, даже самые простые из них, что наш слабый ум не в состоянии полно и достоверно описать все нюансы и оттенки материальной действительности. Поэтому в продуктах нашего сознания, к которым относится и научное знание, в том числе и математика, мы сильно упрощаем картину мира.

Совершенная форма шара геометрии – это не проявление мощи разума, а, напротив,

выражение его слабости.

На самом деле оба этих ответа, обе эти позиции с античных времен и по сей день имеют своих сторонников и, самое главное, являются рабочими платформами научного мышления. Платон как будто предугадал будущее развитие комплекса логико-

математических наук. Он говорит о том, что для познания истины не нужно обращаться к изучению материального мира, проводить наблюдения и уж тем более экспериментировать с веществом. Именно так работают логика и математика; когда-то зародившись как непосредственное отражение связей материальной действительности,

довольно быстро и логика. и математика как бы «оторвались» от нее и выработали особые механизмы своего развития. Разумеется, Платон не мог знать, что в будущем построения высшей алгебры каким-то образом лягут в основу вполне материальных физических, химических и экономических теорий, проверяемых экспериментально.

Интересно, как бы он прокомментировал этот феномен… Кажется, он бы испытал серьезные затруднения. Отношение идеального и материального становятся для Платона нерешаемой проблемой.

Именно на этот самый слабый пункт платоновской научной программы обращает внимание его самый талантливый ученик и самый решительный критик – Аристотель.

Величайшая фигура древнегреческой культуры, идеи которого самым существенным образом детерминировали основные черты культуры и мышления людей многих поколений, оставаясь фундаментальными и сегодня.

Аристотель создает свою принципиально новую, отличную как от платоновской, так и демокритовской, программу научного изучения окружающего мира. Она легла в основу целостного восприятия действительности, изложенного в аристотелевской системе наук. Именно Аристотель создает науку как систему; нет ни одной области природной или социальной действительности, которая осталась бы за пределами внимания Стагирита. Система Аристотеля не просто безраздельно господствовала в арабской и европейской культурах вплоть до 17 века. Успешная борьба новой науки против средневекового аристотелизма вовсе не означала отказа от всех фундаментальных идей самого Аристотеля. Отнюдь. Аристотель незримо присутствует и в классическом научном мышлении, да и сегодня, повторимся, значение его идей велико.

Может показаться, что Платон шел от теории познания к определенной концепции устройства мира. На самом деле гносеология Платона основывается на определенной онтологии, а не наоборот. Платон был убежден, что существует прекрасный мир идей,

созерцая который философ может получить идеалы для добродетельного устройства жизни. Аристотель, как ученик Платона, это очень хорошо знал. Поэтому, подвергая критике онтологию Платона, он одновременно ставит под сомнению и методологию своего учителя, расчищая поле для своей собственной познавательной стратегии,

которая основывается и логически вытекает из его метафизики. Конструкция ее остроумна: критикуя дуализм Платона, разделение мира на материальный и идеальный,

Аристотель одновременно сохраняет этот дуализм, перенося его, однако, в

трансцендентность. Существующая реальность, природа, едина. Но это единство обеспечивается двумя началами: вечной, никем не созданной и неуничтожимой материей и богом, демиургом. Материя инертна, сама по себе она не есть реальность, но только возможность реальности. Бог же (форма форм) творит активные, оформляющие материю в конкретную реальность начала (платоновские эйдосы). Аристотель прямо использует термин своего учителя. Таким образом, он отвергает не само понятие идеи,

а платоновское разрывание реальности на материальное и идеальное и противопоставление одного другому. Между тем реальность, система вещей и

процессов, - это единство материи и формы. Любая вещь перестает существовать, если отнять у нее форму. Остается только материя, однако, как уже сказано выше, материя без формы не является элементом реального бытия; она есть просто универсальная возможность, которая эмпирически не воспринимаема, не фиксируема.

Отсюда непосредственно вытекает методология познания Аристотеля: собрать максимум чувственно воспринимаемых данных о предмете изучения,

систематизировать их, обобщить и делать выводы, формулируя общие законы бытия.

Созерцание и мышление неотделимы друг от друга; цель науки – постичь законы бытия,

но не просто усилием ума, а на основе данных чувственного опыта. Поэтому метод Аристотеля – умозрительно-созерцательный. Тем самым он радикально отличается как от чистого умозрения Платона, так и от по сути дедуктивного метода Демокрита,

который сначала вводит ряд постулатов, а потом соединяет их с данными наблюдений.

Именно методология Аристотеля ляжет в основу сначала арабской науки, а

впоследствии и европейской, которая станет возрождаться примерно с 11 века после глубокого упадка периода раннего Средневековья.

На этапе позднего Средневековья наука начинает потихоньку «нарушать» запрет Аристотеля на вмешательство в природные процессы. Тому был ряд причин. Во-первых,

был запущен процесс первоначального накопления капитала; несмотря на всю набожность эпохи, деньги, успех производственного процесса стали значить все больше и больше. Поэтому, наряду с университетской схоластикой развивалось то, что можно было бы назвать прикладной наукой, своеобразным сплавом аристотелевской физики и ремесла. В этом аспекте значительным было влияние арабской культуры. Во-вторых, в

основной массе своей ученые вовсе не были выходцами из аристократической среды,

для которой работа руками была чем-то недостойным. Наука была сосредоточена в городах, центрах ремесленного производства. Нередко учеными становились цеховые Мастера, которые когда-то начинали подмастерьями и выполняли всю грязную работу.

Так в наука приобретает черты экспериментальной деятельности, столь ярко проявившейся в средневековой механике и в алхимической практике. Это – еще одно свидетельство, подтверждающее существование внутренней связи между средневековой и будущей классической наукой.

С конца 16 века начинается кардинально новый этап в развитии науки. Начинается великая научная революция, результатом которой стало формирование принципиально

нового типа научного мышления и формирование классического естествознания.

Совершенно очевидно, что эта революция была одной из составляющих более глобального процесса – перехода феодальной Европы в стадию капитализма. Основной этого перехода была промышленная революция, второй технологический переворот, в

результате которого главным способом обеспечения удовлетворения основных человеческих потребностей стало уже не аграрное, а промышленное производство.

Глубокие изменения затронули абсолютно все сферы жизни человека: изменились социальная структура и политическая система общества, семья, быт, мировоззрение,

мода, музыка, духовные ценности и т.д. и т.п. Разумеется, наука не могла оставаться в стороне от этого процесса. Однако было бы крайним упрощением непосредственно выводить научную революцию из социально-экономической. Именно в этот период ярко проявилось диалектическое взаимодействие внутренней логики развития науки и экономических, социальных, политических процессов. Действительно, наука развивалась именно так, что в дальнейшем ее достижения позволили создавать и совершенствовать промышленные технологии. Однако было бы крайним упрощением утверждать, что ученые потому строили. скажем, физику определенным способом,

чтобы получить затем экономическую отдачу. Ничего подобного, ни Галилей, ни Декарт, ни Ньютон об этом и не думали вовсе.

Также неверно будет экстраполировать современную нам ситуацию на тот период.

Сегодня, действительно, большинство отраслей науки критически зависят от промышленности; именно последняя должна обеспечивать научный процесс сложнейшими технологиями и оборудованием, без которого прогресс научного знания невозможен. Но в тот период времени этого явления не было и в помине. Все основные материально-технические средства, обеспечившие прогресс научного знания, либо уже существовали, либо были сконструированы и реализованы самими учеными (и

помогавшими им ремесленниками) вне всякой связи с технологическими процессами в промышленности. Та же подзорная труба была придумана великим Леонардо и сконструирована Галилеем и промышленности она была совершенно ни к чему.

Глубокая внутренняя взаимосвязь жизни науки и других сфер общественной жизни состояла прежде всего в формировании нового типа ученого, сына своего времени,

впитавшего новые ценности и приоритеты. Тот же Галилей был воспитан в духе Возрождения, стало быть, в духе идеализации античности, возрождения античных ценностей, в том числе, разумеется, высшей ценности истины и знания. Но, естественно,

невозможно было просто скопировать античный образ жизни спустя 2000 лет. Поэтому в творчестве Галилея мы наблюдаем своеобразный и удивительный сплав платонизма

(«книга природы написана на языке математики») и вполне соответствующих духу времени приоритет эмпирического изучения действительности, столь противный великому греку («для меня есть одна книга – книга природы»).

Ученый Нового времени – уже не созерцатель, как античный мудрец, который внимательно наблюдал и думал. В эпоху бурных перемен, когда все вокруг движется и кипит, когда десятки тысяч людей садятся в деревянные скорлупки, называемые кораблями, и устремляются в неведомое, происходят многочисленные войны и революции, когда каждый день приносит что-то новое, можно, конечно. сидеть тихо в келье и думать. Но, выражаясь новомодным языком, такой мыслитель будет не в тренде.

Образ мышления, система ценностей и цели ученых Нового времени формируются в совершенно конкретной социально-культурной среде, что и находит свое выражение в их деятельности. Главной чертой новой науки, созданной усилиями Леонардо, Галилея,

Кеплера, Торричелли, Декарта, Ньютона и многих других ученых состояла в переходе от умозрительно-созерцательного метода Аристотеля к теоретико-экспериментальному.

Причем духовным знаменем такого перехода становятся идеи Платона. Почему? С тех пор как в 13 веке Фома Аквинский переработал для нужд христианства учение Аристотеля в официальную церковную доктрину, средневековый аристотелизм превратился в застывшую и ревностно оберегаемую церковью идеологию, далекую от духа науки. Примерно так, как это произошло с учением Маркса в советскую эпоху.

Очевидно, что такая «наука» не вызывала особых симпатий у молодых поколений,

которые жаждали чего-то нового. Но если не Аристотель – то кто? Разумеется, великий Платон, идеи которого о единстве Истины, Добра и Красоты так замечательно воплотились в великих произведениях Возрождения. Но, как уже было сказано выше,

конечно же, мы имеем дело с переработанным платонизмом, который видит совершенство не только в духовном, но и материальном мире. Простые и универсальные законы, выражаемые строгим языком математики, системность и совершенство – в

таких категориях ученый Нового времени воспринимает окружающий мир. Платонизм сыграл важную роль в становлении нового типа научного мышления: подчеркивая значимость разума, он тем самым освобождал его от необходимости по-рабски строго следовать за эмпирическими данными. Это имело исключительное значение, так как новый научный метод предполагал творческое отношение к предмету исследования,

возможность свободно выдвигать необычные идеи, а потом пытаться их реализовать в эмпирическом материале.

Одна из граней величия Аристотеля как мыслителя состояла в том, что он умел логически строго и последовательно осуществлять свои методологические установки.

Немногим это удается. Как мы уже знаем, основной принцип аристотелевской методологии познания – «наблюдай и обобщай». Сделал он это с блеском, и в результате получилась аристотелевская физика, верой и правдой служившая людям почти 2000 лет.

Законы этой физики в точности соответствуют наблюдению и вполне разумно и убедительно объясняют эмпирические данные. Эта физика носит качественный характер; Аристотель был совершенно прав, отвергая (в противовес Платону)

математику как способ описания природы. Античная математика – это математика отношений, а не движения. Физика же Аристотеля – учение о движущейся природе; не имея адекватного математического аппарата, он обходится качественным описанием реальности. (Лишь в 17 веке был создан инструмент для количественного изучения движения – математический анализ). Конечно, физика Аристотеля имела свои нерешаемые проблемы, но кто в этом мире безгрешен? Она выполняла свою основную задачу: вполне логично и убедительно объясняла человеку устройство геоцентричного космоса.

Природа нового научного метода совершенно иная. Аристотелевский метод в своей основе пассивен, активной стороной выступает предмет изучения, который мы наблюдаем. Именно он поставляет нам первичную информацию, над которой нам предстоит размышлять. Природа направляет нашу мысль, предоставляя эмпирические данные ровно в таком количестве и качестве, сколько именно она считает нужным. Не исследователь решает, чего и сколько взять от объекта познания, а объект. Например,

природа позволяет нам наблюдать, как различные предметы падают на Землю, причем с разной скоростью. Более легкие – медленнее, тяжелые – быстрее. Обобщим эти данные наблюдений и получим вывод: «Все материальные тела падают на землю, если к ним не приложена сила». Это – эмпирическое обобщение, которое требует своего объяснения.

Дальше начинается работа умозрения; мы должны объяснить, почему именно так, а не иначе обстоят дела. Это объяснение и будет законом физики. Аристотель его формулирует: Земля – это центр вселенной, а все в этом мире стремится к центру. И чем больше вещества в теле, тем больше сила, с которой оно стремится к центру Земли,