ФИЛОСОФИЯ_И_ИСТОРИЯ_НАУКИ_ЛЕКЦИИ

большим, но всегда будет конечным, в то время как класс актуальных и потенциальных фактов, относящихся к сфере применения конкретного закона является бесконечно большим числом. Именно потому, что в формулировке любого закона присутствует квантор всеобщности. Иначе мы имеем не научный закон, а правило в лучшем случае. Каким же образом мы сможем обосновать закон с помощью ограниченного числа протокольных предложений? Эта проблема получила название проблемы верификации. Неопозитивисты предполагали решить ее методами вероятностной логики, а именно: получить формулу, которая связывала бы вероятность истинности общего утверждения с ростом числа протокольных предложений. Надежды были тщетны, о чем, впрочем, можно было догадываться и без логических экзерциций. В итоге непозитивизм приходит к выводу о необходимости отказа от понятия истины в пользу гораздо более рыхлого и неопределенного понятия правдоподобия. На самом деле такой отказ совершенно неприемлем для научного мышления и просто означал бы отказ от науки как таковой. Неспособность решить данную проблему стала одной из самых главных причин краха неопозитивизма.

Еще одним родовым пороком неопозитивизма, также толкавшим его к гибели, был редукционизм, т.е. вера в то, что все многообразие научного знания можно привести к единому знаменателю, а именно – к физическому знанию. Поэтому неопозитивистский редукционизм называют также физикализмом. Такая позиция была неизбежной, поскольку они были уверены в том, что научный факт как логическая единица совершенно одинаков в любой науке и по любому вопросу. По другому и быть не может, если в самом деле весь мир можно описать средствами одной только логики высказываний. Представление о качественном своеобразии бытия, о существовании различных его уровней, хоть и взаимосвязанных, но несводимых друг к другу, совершенно чуждо этой философии. Не в силу незнания или стремления упростить реальность. Нет это была совершенно сознательная позиция, связанная с отрицанием какой бы то ни было метафизики и философской онтологии. Ясно, что такие утверждения нельзя доказать средствами естественных наук, они являются общими философскими принципами. Именно от них неопозитивизм хочет избавить науку, поэтому редукционизм фактически представляет собой эрзац-онтологию этого философского течения. Редукционистские идеи нанесли значительный вред научному знанию, особенно химии. Они были абсолютно бесплодны, в отличие, скажем, от механицизма 18 – первой половины 19 вв., поэтому отказ научного сообщества от такой примитивной картины мира был вполне закономерен.

Концепция знания и познания, созданная неопозитивистами, приукрашенная формулами и методами математической логики, по существу оказалась пустой. Это был слишком упрощенный взгляд на такое сложное общественное явление как наука. Парадоксально, но люди, который ратовали за научный подход во всем, просто игнорировали реальную науку и ее историю. Ведь в каком смысле философия науки является эмпирической дисциплиной, так как имеется ее реальный живой предмет – наука – со вполне реальной, зафиксированной во множестве источников историей и актуальной практикой. Поэтому было бы естественно ожидать от представителей течения, превозносивших значение эмпирических данных, внимательного отношения к такой кладези фактов, как живая история не выдуманной, а настоящей науки. Однако неопозитивизм такого внимания совершенно не продемонстрировал.

Популярность позитивизма в разных вариациях можно объяснить тем, что нарисованная им картина познания в целом соответствует стихийно складывающемуся в головах многих ученых представлению о том, как они делают вою работу. Лишь немногие ученые (такие, например, как А. Эйнштейн, В. Гейзенберг, В. Вернадский) профессионально исследуют сам процесс научного познания. Подавляющее большинство ученых не имеют ни необходимой философской подготовки, ни времени, а, самое главное, необходимости этим заниматься. Как правило, необходимость глубокого философского анализа науки возникает именно у ученых-теоретиков, при том не всегда, но на переломных этапах развития науки.

Как уже было сказано выше, окончательный крах неопозитивизма произошел в середине 20 в. Было убедительно доказано, что т.н. «протокольные предложения» не являются чем-то абсолютно истинным и независимым от теории. А ведь основная догма позитивизма состоит в том, что факты не зависят от теории. Между тем, еще в 20-х годах, до того, как М. Шлик опубликовал свою статью, в ходе развития квантовой механики физики установили зависимость фактов от теоретических структур. Понадобилось немного, всего 30 лет, чтобы профессиональные философы это поняли.

Еще одним ударом по неопозитивизму стала сформулированная в 1936 г. К. Геделем названная его именем теорема. Ее содержание, с некоторым упрощением, состоит в том, что невозможно доказать одновременно полноту и непротиворечивость научного знания.

И, наконец, рухнула догма о возможности бескомпромиссного разделения всех суждений на аналитические и синтетические. Для неопозитивистов это было очень важно, потому что служило основой разделения математики (аналитические суждения) и частных наук (синтетические суждения). Если же граница между двумя типами суждений весьма условна, тогда не получается «обозвать» математику не-наукой.

Впрочем. у неопозитивизма всегда были критики. Одним из них был К. Поппер, австрийский философ, эмигрировавший в Англию после аншлюса Австрии нацистами. Он критически относился к основным утверждениям неопозитивизма, в частности, к утверждению о том, что познание начинается с фактов. Поппер вполне обоснованно говорит о том, что ученые относятся к фактам избирательно, они не фиксирует без разбора все события материальной действительности. А это значит, что еще до того, как наука приступает к сбору эмпирических данных, у нее есть задача (научная проблема) и цель – эту задачу решить. Наука, утверждает Поппер, начинается с проблем, а не с фактов.

Свою концепцию он строит на остроумно замеченной асимметрии. Мы помним, что одной из главных неудач неопозитивизма стала нерешаемость проблемы верификации. Сколь угодно большое, но конечное число подтверждающих фактов не доказывает общее утверждение. Но ведь достаточно одного опровергающего факта, чтобы это общее утверждение опровергнуть. Именно на этом логическом явлении основывается К. Поппер, формулируя свой основный принцип – принцип фальсификации (от английского falsify – опровергать). Поэтому концепция К. Поппера в литературе известна как фальсификационизм.

Суть принципа фальсификации состоит в следующем: научными являются такие утверждения и теории, который создают класс потенциальных фальсификаторов. Утверждение «окисление натрия – экзотермический процесс» является научным не потому, что можно наблюдать выделение тепла, а потому, что оно запрещает логически возможное явление - поглощение тепла при соединении натрия и кислорода. Здесь ключевым словом является слово «потенциальный». С точки зрения современной химии вряд ли можно себе представить сказанное выше, но на все 100% исключать нельзя. А теперь посмотрим на жизнь науки с этой точки зрения. Развитие науки означает увеличение числа научных высказываний. Значит, каждое из этих высказываний создает новые потенциальные фальсификаторы. Обратите внимание, что здесь нет ни арифметической, ни даже геометрической прогрессии, скорее всего, мы имеем дело с экспоненциальным ростом числа потенциальных фальсификаторов. Ведь одно научное утверждение запрещает сразу очень много. Поэтому, с ростом научного знания класс потенциальных фальсификаторов становится просто огромным. И вероятность того, что хотя бы один такой фальсификатор из потенциального станет реальным, стремится к достоверности быстрее, чем растет наша теория. Отсюда вывод: научные теории обречены с самого момента своего рождения. В чем же смысл развития науки в таком случае? Ответ К. Поппера в точности совпадает с тем, что говорили неопозитивисты: в «сухом остатке» - эмпирическое знание. Теории уйдут, а факты останутся. Будем создавать новую теорию. что позволит наращивать эмпирическое знание.

Нетрудно заметить, что К. Поппер и неопозитивисты едины не только в оценке роли теорий в истории науки, но и в том, что достоверность фактов и их независимость от теорий не подлежит сомнению. Различие между ними состоит в том, что история науки у Поппера выглядит более сложным процессом, предполагающим периодическое возникновение и опровержение научных теорий. В таком случае возникает вопрос о динамике научного знания. Следует признать заслугу Поппера в том, что он стимулировал обращение философов к истории науки.

Однако сама теория Поппера, естественно, не выдержала экзамена перед историей науки. Можно сказать, что она была сфальсифицирована, так как легко удалось выяснить, что само по себе противоречие между научной теорией и фактами не приводит автоматически к отказу от этой теории. Более того, не существует теорий в науке, которые справлялись бы со всеми эмпирическими данными, к ним относящимися. История науки демонстрирует совершенно определенно: в некоторых случаях противоречие между теорией и фактами приводит к отказу от первой, в других – такого отказа не происходит. А бывает еще и третий вариант, когда в целях сохранения теории сами факты подвергаются сомнению, либо просто игнорируются, иногда столетиями. Все эти «странности» развития науки наконец-то вызвали интерес философов науки к истории науки. Парадоксально, но факт: и позитивисты всех поколений. и К. Поппер, столь высоко ценившие значение научного факта, по сути игнорировали реальную жизнь науки и ее историю. Но ведь гораздо логичнее не «впихивать» науку в умозрительные конструкции, которые в таком случае выглядят смирительной рубашкой или даже гробом, а отталкиваться от того, как на самом деле живет и работает наука. Конечно, история науки как источник эмпирических данных имеет существенные особенности по сравнению с эмпирическими данными, скажем, химии. Те данные, с которыми имеет дело химик. – от природы. Бессмысленно задавать вопрос, правильно

или неправильно, хорошо или плохо, что медь имеет переменную валентность. История же науки – это история деятельности людей, которые совершают верные и ложные действия. Уместно, например, ставить вопрос о том, как развивалась бы химии, если бы в знаменитой дискуссии победил не Пру, а Бертолле. Ученые довольно часто делают ошибочные выводы и придерживаются неверных взглядов. С этой точки зрения факты истории науки подлежат оценке. Однако, поскольку история науки – это история очевидного прогресса знания, не подлежит сомнению то, что тщательное ее изучение – ключ к пониманию природы науки и механизмов ее развития.

Вэтом смысле К. Поппер оказал позитивное влияние, так как те ученые, которые вдохновились его идеями, обратились к исследованию истории науки, физики прежде всего. С этого момента, с середины 50-х гг. 20 века, начинается период постпозитивизма.

Внекоторых источниках совершенно неверно постпозитивизм называется четвертой стадией позитивизма. Это не так. Конечно, неопозитивизм оказал существенное влияние на постпозитивистские концепции, однако практически все их авторы являются критиками основных идей позитивизма, а вовсе не его сторонниками.

Крупнейшими представителями постпозитивизма являются Т. Кун и И. Лакатос. Следует упомянуть также С. Тулмина, П. Фейерабенда, М. Поляни.

Т. Кун поставил перед собой задачу создания теории развития науки на основе тщательного изучения ее истории. С этой целью он избрал в качестве исходного материала для анализа важнейший период развития науки – эпоху с 16 по 18 век, когда произошла великая научная революция. Свою основную работу он так и называет – «Структура научных революций» (1962 г.).

Основная идея этой работы состоит в том, что развитие науки не является кумулятивным процессом, но сочетанием периодов кумулятивного роста и революционных скачков. На самом деле, конечно, выдающийся американский мыслитель ничего нового в этом вопросе не открыл; о том, что в науке случаются революции, было хорошо известно и в 19 веке. в 1936 г. Луи де Бройль публикует книгу под названием «Революция в физике». Это – одно из многочисленных доказательств того, что ученые и многие философы были прекрасно осведомлены о научных революциях. Другое дело, что под влиянием позитивистских идей многие не знали об этом, будучи при этом современниками великой квантовой революции. Именно для них идеи Т. Куна стали открытием.

Кун говорит о периодах «нормальной науки» и периодах научных революций. Нормальная наука – это такой период в жизни науки, когда научные проблемы и задачи решаются с применением методов и фундаментальных принципов, когда-то кем-то сформулированных и показавших свою эффективность. Иначе говоря, это период кумулятивного роста научного знания на основе имеющихся незыблемых первоначал и методов. Такой набор принципов и методов Т. Кун называет парадигмой. На протяжении определенного периода времени устоявшаяся парадигма (например – основы физики Аристотеля) успешно работает, ее эффективность и авторитет не подвергаются сомнению. Но рано или поздно по каким-то причинам (именно так, по разным причинам, а не из-за опровержения парадигмы фактами) появляются ученые, недовольные существующей парадигмой. Они разрабатывают свою, альтернативную. И в том случае, если новая парадигма получает поддержку и распространение в научном сообществе, она вытесняет старую и занимает ее место. Это и есть научная революция.

Как уже сказано выше, Т. Кун опирался в том числе на изучение коперниканской революции. Зададимся вопросом: чем коперниканская система была лучшее птолемеевой в условиях 16 века? С точки зрения здравого смысла птолемеева выглядела оче-видной в буквальном смысле. С точки зрения навигации – коперниканской системой вообще нельзя было пользоваться. С мировоззренческой точки зрения она была вредной, так как подрывала устои, сложившиеся на протяжении тысяч лет. Иногда говорят, что она объясняла астрономические данные, которые не вписывались в систему Птолемея. Но это верно лишь отчасти. Действительно, гелиоцентрическая система лучше и проще объясняла данные астрономических наблюдений, но (и это важно!) не настолько лучше, чтобы однозначно выбрать ее. Хотя бы по той простой причине, что планеты у Коперника тоже двигались по идеальным круговым орбитам, что не соответствует действительности, поэтому и ему приходилось использовать изобретенные Птолемеем эпициклы для согласования теории с данными наблюдений. В целом можно сказать. что система Коперника была проще системы Птолемея, но разве может это рассматриваться в качестве решающего аргумента для столь революционного перехода от одного мировоззрения к другому? Конечно нет. Почему же система Коперника выиграла битву и произошла смена парадигм? Кун говорит, и с этим нельзя не согласиться, что главной причиной этой революции были факторы, лежащие за пределами собственно науки. Происходила глобальная трансформация общества, менялись экономическая, политическая, духовная сферы жизни общества. Появились новые прогрессивные силы, которые вырабатывали новое мировоззрение, новые ценности и идеалы. Именно они стали опорой нового мировоззрения и новой науки. Именно из их среды вышли великие мыслители Возрождения и Нового времени. Вот в чем главная причина победы коперниканства. в последующем и всей новой науки. Т. Кун это хорошо показал в своей замечательной работе. Но… неправомерно экстраполировал выводы, полученные из анализа одного (пусть и исключительно важного) этапа развития науки на развитие науки в целом. Он пришел к выводу, согласно которому нет логической связи между старой и новой парадигмами (скажем так, аристотелевской и ньютоновской). Наиболее важным этапам развития науки – научным революциям – нельзя дать логического объяснения. Причинами научных революций могут быть какие угодно факторы – экономические, технические, политические и. т. д., но не внутренние процессы самой науки. Поэтому теория Т. Куна получила название экстернализма (от английского external – внешний). Такая позиция вызвала жаркие споры, у нее нашлись как сторонники, так и противники.

Хотя тезис о том, что старая и новая парадигма никак не связаны логически (например. якобы аристотетелевская и галилеево-ньютоновская парадигмы никак не связаны), выглядит весьма и весьма сомнительно, следует приветствовать обращение Т. Куна к т.н. внешним факторам развития науки (насколько они внешние – будем анализировать далее). Действительно, и у позитивистов всех времен, и у К. Поппера наука как будто находится в вакууме и все, что в ней происходит, никак не связано с жизнью человечества. Абсурдно конечно, но, что называется, из песни слова не выкинешь. Однако Т. Кун ушел в другую крайность. Ведь утверждение о том, что научные революции не имеют логической структуры разрывает историю науки на отдельные фрагменты. Фактически наука как единый исторический феномен перестает существовать. Такой радикальный вывод вызвал справедливую критику со стороны многих представителей философии науки. Сформировалась противоположная точка

зрения, получившая название интернализма (от английского слова internalвнутренний). Интерналисты приняли во внимание аргументы Т. Куна и его сторонников и не отрицают влияние внешних факторов на жизнь науки. Но главные пружины развития научного знания, считают они, следует искать внутри его самого.

Крупнейшим представителем интернализма является ученик К. Поппера, английский философ и историк науки венгерского происхождения Имре Лакатош. Свою теорию он называет концепцией научно-исследовательских программ (НИП). Наука имеет внутри себя самой основные источники и механизмы развития. Лакатош, по примеру древних стоиков, представлявших структуру философии в виде яйца, изображает структур НИП как состоящую из концентрических окружностей (а лучше даже – из шаров, входящих один в другой). Эта схема приведена ниже:

Ключевым в этой схеме является жесткое ядро. Оно представляет собой систему из наиболее фундаментальных принципов, от которых приверженцы конкретной НИП не готовы отказаться ни при каких условиях. Такими являются, например, принцип неуничтожимости свободной валентности в химии, принцип эквивалентности массы и энергии в ОТО, принцип инерции в классической механике и т.д. Как правило, эти принципы носят настолько всеобщий характер, что всегда найдутся такие эмпирические данные, которые им противоречат. Поэтому вокруг жесткого ядра формируется то, что И. Лакатос называет защитным поясом теорий теорий, создающих своего рода буферную зону, позволяющую защитить жесткое ядро от опровержения и с помощью фундаментальных идей объяснить если не все, но наиболее важные эмпирические данные. Именно научные теории выступают способом связывания в единое целое фундаментальных идей и конкретных фактов. Однако НИП – динамическая система, ведь задача науки состоит не в том, чтобы сформулировать какие-то общие идеи и потом изо всех сил их защищать. Ценность общих принципов состоит не только, а может быть и не столько в том, что они позволяют объяснить в общем действительность, а в том, что на их основе создается стратегия познания окружающего мира, выражающаяся в формулировке проблем и конструировании методов, позволяющих эти проблемы решать. Это и есть позитивная эвристика. Мысль Лакатоса такова: если НИП со своей позитивной эвристикой открывает новые горизонты, позволяет наращивать научное знание, ставить и решать все новые и новые проблемы, открывать новые сферы исследований, то ученых особо не беспокоят аномалии (противоречащие НИП факты и прочие затруднения). Задача же негативной эвристики заключается в изобретении способов «блокирования» тех эмпирических данных, которые на данное время не могут быть объяснены теоретически. НИП все время пребывает в динамике. Она прогрессирует, тогда, когда достижения позитивной эвристики перекрывают количественно и качественно возникающие проблемы и несоответствия, требующие

применения негативной эвристики. Если же наблюдается обратная картина: число аномалий растет, а позитивная повестка дня хиреет, то велика вероятность «скукоживания» НИП и даже вытеснения ее другой, более успешной программой. На самом деле в любой науке имеется не одна НИП и они находятся в конкурентных отношениях. Свято место пусто не бывает, поэтому ослабление одной НИП всегда сопровождается усилением других.

Концепция Лакатоса выглядит гораздо более гибкой, нежели концепция Куна. Однако в споре о соотношении внутренних и внешних факторов развития науки и она не смогла поставить точку, поскольку остался совершенно невыясненным механизм взаимодействия внутреннего и внешнего в развитии науки.

Однако даже не в этом главная причина ограниченности представленных выше концепций науки. Она состоит в сознательном (как у К. Поппера с его теорий «объективного знания») или неосознанном сведении феномена науки к научному знанию. Отождествление науки и научного знания было для позитивизма чем-то само собой разумеющимся и не требовавшим обсуждения. Это заблуждение по сути досталось «в наследство» и представителям постпозитивизма. Хотя у многих из них, особенно у Т. Куна и С. Тулмина мы видим понимание того, что наука развивается не только под влиянием собственно когнитивных факторов, но и других причин. Но в томто и дело, что эти другие причины понимаются как внешние по отношению к науке. понимаемой как знание. И, действительно, если науку понимать именно так, то социальные, религиозные, эстетические и т. д. факторы ее развития предстают как внешние. История показала, что такой подход ведет в тупик.

Корни этого заблуждения – в исторически ограниченной интерпретации важнейшего элемента научной рациональности – понятии объективности научного знания. Так уж сложилось со времен Платона и Аристотеля (подробно мы будем говорить об этом в следующих лекциях), что объективность понималась как абсолютная противоположность субъективности (т.е. человеческому присутствию). Да, знание создается людьми. Но оно должно быть свободно от всего человеческого, иначе будет нанесен ущерб его объективности. Уроки Канта, Маркса и квантовой механики не удалось усвоить быстро; понадобилось довольно много времени, чтобы отказаться от классического (упрощенного) понятия объективности в пользу гораздо более сложного.

То обстоятельство, что научное знание не падает в готовом виде с неба, а создается людьми, принципиально важно для его природы. Нельзя результат субъективной человеческой деятельности отрезать от этой самой деятельности и при этом полагать, что такая хирургическая процедура не наносит ущерба пониманию природы науки.

Поэтому в нашем курсе лекций мы будем исходить из понимания того, что наука – это социальная подсистема, элемент более глобального образования – общества в целом. Это - простое и банальное утверждение, но оно имеет ряд очень важных следствий. Вопервых, наука – это прежде всего особым образом организованная группа людей, которая развивается как часть общества. Наука прежде всего – это люди, их называют учеными. Именно поэтому глобальные научные революции являются элементом гораздо более глубоких трансформаций, затрагивающих все стороны общественной жизни. Во-вторых, определение науки как социальной подсистемы говорит о ее автономности. Будет чрезмерным упрощением сводить все процессы, происходящие в

науке, к глобальным социальным процессам. Например, очевидно, что квантовая революция стала элементом глубоких социальных трансформаций 20 века. Однако было бы примитивизмом выводить ее непосредственно из них. Становление квантовой механики было обусловлено внутренними проблемами развития физики, а она сама - катализатором научно-технической революции, в результате которой общество перешло в постиндустриальную стадию развития. Автономия науки обусловлена ее предметом, тем аспектом реальности, который изучается той или иной науки. Объективная логика реальности определяет внутреннюю логику науки; с этим ничего не могут сделать самые влиятельные политические силы и самые могущественные властители. История знает множество попыток «поставить науку на службу» чему-то или кому-то. Результат неизменно был одним и тем же: наука просто переставала развиваться…

Трактовка науки как деятельности людей позволяет понять, каким образом конкретные исторические условия, религиозные, эстетические. культурные, политические ценности, социальные приоритеты и т.д. и т. п. влияют на развитие науки. Ответ: через формирование исторически определенного способа мышления ученых. Каждый из них, прежде чем стать нобелевским лауреатом, рождается просто маленьким ребенком, растет и воспитывается в определенных условиях, учится понемножку чему-нибудь и как-нибудь. И они приходят в науку с уже относительно сформировавшейся системой мышления.

Второй элемент науки, связанный непосредственно с природой научного знания, - это организация науки. Практически с самого своего зарождения наука была организована. И то, как именно организована наука, непосредственно влияет на характер научных исследований и их результаты.

Третий элемент науки – система коммуникаций. Может показаться, что здесь мы имеем дело с чисто техническим вопросом. Какая разница, с помощью каких средств ученые обмениваются друг с другом своими взглядами, сомнениями и решениями. Но на деле это не так. Социальный характер науки выражается не в последнюю очередь в том, что наука – это процесс коллективного творчества. Каким бы великим ни был ученым, он не может достичь успеха без взаимодействия с другими учеными. Великий Исаак Ньютон был очень скромным человеком, но его фраза «Я смог увидеть чуть дальше, потому что стоял на плечах гигантов» - не только выражение скромности английского физика, но и настоящая истина. Характер постановки научных задач и способы их решения на самом деле зависят от того, какими средствами коммуникации пользуются ученые на том или ином этапе развития науки.

Четвертый компонент науки – это деятельность научного сообщества. Она регулируется определенными нормами и правилами, которые носят исторически обусловленный характер и отнюдь не являются результатом произвольного соглашения. Поэтому характер научной деятельности является социально-исторически обусловленным. Современный ученый работает иначе, чем его коллега в 19 веке. И не только потому, что он решает другие проблемы, имеет в своем распоряжении иные технические средства. Но и потому, что является представителем общества 21, а не 19 века.

И, наконец, пятый компонент науки – это собственно научное знание. Оно является как результатом, так и основой существования науки. Детальный анализ логической природы, видов научного знания, методов его создания нам еще предстоит. Но из

сказанного выше уже становится понятным, что причины развития научного знания многообразны и несводимы к внутренним проблемам его самого. Оказывается, что та проблема, которая в традиционной философии науки считалась основной – проблема соотношения теоретического и эмпирического, на самом деле при всей своей важности вторична. Основной проблемой философии науки становится вопрос о соотношении и взаимодействии субъекта науки как процесса (коллективного ученого) и научного знания. Анализ истории науки позволяет вычленить 4 типа такого взаимодействия, о чем речь пойдет в нашей следующей лекции.

ЛЕКЦИЯ 2. ИСТОРИЧЕСКИЕ ТИПЫ НАУКИ

В этой лекции мы рассмотрим основные этапы развития науки с точки зрения изменения

ее фундаментальных характеристик. Любому, даже поверхностно знакомому с историей

науки, очевидно, что наука 17 века не похожа на древнюю, а современная наука сильно

отличается от науки 19 века. Вместе с тем, мы используем один и тот же термин –

«наука» - как в отношении, скажем древней астрономии, так и современной химии. Это

значит, что, несмотря на колоссальные различия, есть нечто общее, сплачивающее в

единый коллектив Архимеда и Ж. Моно, П. Лапласа и Н. Н. Семенова. Таким общим

является цель и результат их деятельности – открытие законов природы с помощью

средств рационального мышления. Именно это является всеобщей фундаментальной и

уникальной особенностью науки. Можно сказать и подругому: любая рациональная

деятельность, направленная на открытие законов объективного мира, является научной.

Однако в процессе истории меняется сама рациональность; то что выглядит вполне

рационально с точки зрения квантового мышления, для античной науки было

абсурдным. В основе типа рациональности лежат многие факторы: прежде всего -

логика. Именно она является фундаментом научного мышления. Когда-то ученые и

философы думали, что логика может быть только одна. Но прогресс научного мышления

опроверг это мнение. Возникли новые логики, что с неизбежностью влекло за собой

появление новых типов научной рациональности. При этом не следует игнорировать и

другие факторы, определяющие научную рациональность: господствующую в ту или

иную историческую эпоху систему ценностей. социальные приоритеты, моральные

нормы и т. д.

Исходя из вышесказанного, можно выделить вслед за В. С. Степиным 4 исторических

типа науки: доклассическую, классическую, неклассическую и постнеклассическую.

Доклассическая наука возникает в 5-6 вв до нашей эры и существует до научной революции 17 века. Она характеризуется умозрительно-созерцательным типом мышления. Следует подчеркнуть, доклассическая наука – это наука. В 17 веке в ходе борьбы новой науки со средневековым аристотелизмом представители классического естествознания полностью отметали древнюю и средневековую науку. Это было оправдано в конкретных исторических условиях жесткого противоборства нового со старым. Но современная история и философия науки ясно себе представляет ошибочность такого взгляда.

Второй тип науки – это классическая наука, возникшая в ходе научной революции Нового времени. Если доклассическая наука была вытеснена новой наукой и осталась только в истории, то классическая живет и здравствует по сей день. Иначе говоря, за исключением первого типа научного мышления, остальные три типа науки сосуществуют и взаимодействуют. Более того. Именно в ходе становления классической науки возник новый универсальный способ научного мышления – экспериментально-

теоретический. Так что в определенном смысле остальные два типа науки представляют собой существенные, кардинальные модификации классической науки.

В начале 20 века возникает неклассическая наука, которую можно назвать и по-другому

– квантовой. Возникновение квантового мышления стало революций отнюдь не только в физике, но прежде всего – в логике. Сам фундамент научного мышления – логика и основанная на ней научная рациональность подверглись кардинальной перестройке.

И, наконец, в 40-50-х г. 20 века возникает постнеклассическая наука. Этот термин очень удачен, поскольку содержит в себе некоторую неопределенность. Дело в том, что современная наука, как и все общество, в настоящее время находится в стадии глубокой трансформации. Мы ясно видим некоторые особенности постнеклассической науки,

однако вряд ли можно сейчас утверждать, что все фундаментальные черты постнеклассической науки выявлены.

Рассмотрим подробнее эти четыре типа науки.

Как уже было сказано выше, наука возникает в 5-6 вв. до нашей эры в Древней Греции.

Это не значит, что в более древних великих цивилизациях Египта, Вавилона, Ассирии и т.д. не было накоплено знаний, которые вошли в корпус науки. Как раз наоборот, греки во многом опирались на достижения этих культур. Тем не менее, историки науки практически единодушны в том, что наука возникает именно в Древней Греции, так как