книги / Пережитое земля и жизнь

Поскольку железная дорога перед ст. Агрыз пролегла через лесной массив, то начавшееся освоение леса рядом с дорогой не могло не привести к пожарам. В первом возгорании винили паровозы. Может и действительно от них начинались пожары, так как надпись «Закрой поддувало!» встречалась перед всеми мостами, даже не деревянными. Однако, скорее всего, причиной было небрежное обращение с огнем. Лесные делянки того типа, где зимой 1921–1922 года мама и ее ровесники грузили дрова, изобиловали неубранным материалом: в особенности кучами высохших сучьев. Плохо потушенный костер разрастался в лавину огня, носившую характер низового пожара. Низовой пожар неизменно разрастался в верховой. Морем огня были охвачены сотни гектаров. Летний зной 1919 года и ветры с юга, юго-востока и востока гнали огонь. На пути огня оказались д. Шихово, Малиновка. Они выгорели дотла. Марево дыма закрывало солнце, что порой становились сумерки среди дня. В первый или последующие годы огонь шел к д. Уленвай. Вся деревня с пожитками эвакуировалась в Маленькое поле. Головни залетали на Вотско-Пычасское поле, не говоря о дыме и золе. Люди мысленно попрощались с домами. Молитвы и иконы не помогали: огонь шел, но во второй половине дня закапал дождик, перешедший в ливень. Огонь притих. Властями были приняты кое-какие меры по мобилизации населения на тушение пожара. Люди охотно пошли на ликвидацию общей беды. Новой лавины огня не получилось, но остались обугленные, поваленные обгорелые и полуобгорелые стволы. Они потом ежегодно служили материалом для новых пожаров. Буйно пошел в рост малинник и кипрей – отличные медоносы! Правда, их прошлогодние стебли служили отличным, словно порох, материалом для огня. В гарях – обилие малины для всех и кормовая база для пчел. Ежегодное возгорание не достигало огромных размеров, не тронутых огнем площадей было достаточно. Окружающие деревни обзаводились пчелами, вокруг гарей и на гарях возрождались пасеки.

Об уленвайских пасеках уже выше говорилось. Уленвайцам тем не менее не единожды приходилось эвакуироваться в поле. Последний раз такое было летом 1930 года. Отца уже не было.

141

elib.pstu.ru

А хлеба в амбаре было немало. Мама сумела ссыпать его в мешки. На ее счастье, приехал Александр Анисимов. До с. Ивановского дошла молва о грозящей опасности, и он, бросив все, поехал к нам. Здесь мужская сила для мамы была кстати.

Пожары в гарях я запомнил. Мы взбирались на крышу амбара (на крышу сарая побаивались) вечером и любовались факелами на восточном горизонте. Это было где-то в 1932 или 1933 году. Теперь гари разделаны под пашню. На этих землях первоначально высеивали отдельными участками в 30-х годах колхозы. Потом организовали совхоз «Уромский».

Если пчелы уленвайцев долетали до гарей, то пчелы с Анисимовской пасеки достигали их легче, так же близко от медоносов были пчелы с пасеки деда Семена. По пчеловодным учебникам известно, что пчелы пасутся не далее двух километров от улья, но пискотинские пчелы опровергали эту истину. Хорошо помню, как мы, мальчишки, проводили время у пруда и в послеобеденные часы пчелы, тяжело нагруженные, во множестве пролетали мимо. Летели они не с горизонтально поставленным брюшком, а несколько наклонно. Некоторые приземлялись. Обычно на листья кувшинок, сплошь покрывавших зеркало пруда. Отдохнув, поднимались. Это шли пчелы с пискотинской пасеки.

Кроме Пискотиных и Абрамовых несколько богаче других жил Андриян Черемных. За счет чего он выделялся, не знаю. Вероятно, тоже пчелами. Зажиточными были и Анисимовы. Эти раньше занимались точением деревянных чашек, то же самое можно сказать о Саламатовых, у которых была токарня.

Появилась на деревне сельхозтехника. Ручную молотилку приобрели вскладчину четыре хозяйства: братья Черемных – Иван и Андриян Максимовичи. Они сроднились. Сын Андрияна Максим был женат на сестре Пискотиных Марии. Позднее к ручной молотилке приобрели конный привод; стала она конная.

Ручная молотилка барабанного типа приводилась в действие силой четырех мужчин. Подача снопов – малыми дозами. Конная приводилась во вращение тремя лошадьми, производи-

142

elib.pstu.ru

тельность выросла. Но кончилось несчастьем. Иван Пискотин каким-то образом сунул руку: кисть руки ампутировали. Вскладчину приобрели конную жнейку дед Семен, Миша Сентебов и братья Черемных Иван и Андриян.

Бедняков как таковых в деревне не было. Хуже жил Иван Федотович Машковцев. Он любитель леса, природы. Много времени во вред своему хозяйству уделял пребыванию в окружающих лесах. Удивлял мужиков знанием каждого дерева. Подтверждалось это тем, что кто-либо привозил бревно из леса, а Иван Федотович говорил: дерево отъято там-то. Не ошибался.

Считался бедным сын Данила Клобукова – Иван. Этот был чем-то не по нраву отцу и рано им отделен. Семья у Ивана была немалая: пять детей, а хозяйствовал он, видимо, не совсем удачно. Считался бедным Иван Павлович Саламатов. Его недостроенный дом оставался таким до середины 30-х годов. Году в 1936 он уехал в Руский Пычас, кажется, на родину своей жены Устиньи. Настоящей бедной семьей, конечно, стала семья Захарихи. Захар с войны не вернулся, она осталась вдовой с двумя детьми. Старший сын Григорий был калекой, у него не работали пальцы левой руки. Он был в работниках у Петра Трофимовича Дубовцева6, младшего брата деда Семена. О чем я уже писал.

Дочь Арина (или Ирина) в начале 30-х годов вышла замуж в Русский Пычас за комсомольского активиста. Захариха сама как повитуха, видимо, на этом не зарабатывала. Не знаю, чем ее отблагодарили за мое появление на белый свет, а также моих братьев и сестер. Остальные жители Уленвая числились середняками. В том числе, я помню, в некоторых анкетах по происхождению именовал себя середняком.

Летом 1929 года из деревни в Сибирь поехал Петруня (брат деда Семена). Причину его внезапного отъезда многие не знали, а, может быть, кто и знал – помалкивали, в том числе мой дед и бабушка Надежда. Позднее, осенью, поняли. В 1985 году дядя мамы Петруня приезжал навестить Уленвай. Мы уже жили в Перми, мама оказалась в то время в Уленвае, и они с Петруней

6 Первая всеобщая перепись. 5 июня 1895 года. № 176 (см. прил. 1).

143

elib.pstu.ru

приехали к нам в гости. Ко мне приехал брат Коля. Таким образом, Петруня повстречал сыновей Ивана Корнилова. Мы с Колей расспрашивали уже деда Петра. Он нам рассказывал, что кто-то предупредил его: будет Варфоломеевская ночь. Он намечен жертвой, спасение одно – Сибирь.

О богатствах Сибири были наслышаны. Еще при Столыпине, при его переселенческой политике, из Уленвая уехал Савотя (Савотий), сын маленького Федора. Савотий, уезжая, передал дом Захару, приехавшему в Уленвай. Сибирь манила Петруню с его страстью к охоте. После я переписывался с его дочерью Клавой, жившей замужем в Минусинске. Она осуждала в письме отца: мол, испортил жизнь семье. Все время жили в лесу, не видя людей. Да и сам Петр нам с Колей признавался, что испортил себе желудок. Почему? Уйду, дескать, в тайгу на деньдругой – голодный, вернусь – нажрусь.

Уезжая, он распродал имущество и дом, еще новый, недавно ставленый. У него (наверное, единственного уленвайца) были часы настенные с боем. Мой отец захотел их приобрести. Петруня пришел к нам, началась ряда. Отец был шутником, Петруня тоже. Отец говорит: «У меня в обеих руках деньги. Выбирай руку – деньги твои». Петруня согласился, указал на руку. Отец разжал кулак – ладонь пустая. Так часы оказались на нашей стене. Действительно ли часы отдал Петруня бесплатно или потом они пошли на изменение условий, мама не знает. Впрочем, могло быть сделано и согласно уговору. Без шуток. Долго служили эти часы; если не изменяет память – до войны 1941 года.

Во второй половине лета 1928 года отца «лишили права голоса». Едва ли затронуло это известие смертельно больного человека. Мама рассказывала: у него потерялся голос, болезнь «подточила» голосовые связки, говорил полушепотом. То ли с горечью, то ли шутливо сказал: «Вот, Паша, меня лишили голоса. Видишь, я без голоса…»

В августе того года умерла Лина, в возрасте одного года четырех месяцев. Причина смерти, видимо, общая: или дизентерия, или какая-либо детская инфекция. Однако вполне может быть, что у отца был туберкулез легких и от него передался Лине.

144

elib.pstu.ru

Через сорок дней умер отец. Смерть не была неожиданностью. К ней подготовились. А, возможно, приняли с облегчением. За полтора года болезни он не мог не стать обузой не только для мамы, но и для бабушки. Отмучились, и сам отмучился, и для нас, детей, легче. В последнее время он не переносил шума наших игр. Это, вероятно, нам не нравилось. Мама вспоминает: мы, дети, играем и кто-то из нас говорит (кажется, я): «Стучите больше, тяти уже нет». «Мы, – вспоминает мама, – рассмеялись с бабушкой, как бы это ни было печально».

Я не помню отца. Правда, осталась в памяти лавка с приставленной вплотную к ней скамейкой, на ней постель и человек: наш тятя. Не помню черты его лица. Осталось в памяти: я смотрю с полатей, подо мною гроб, в нем – крытый белым человек. Я смотрел не на лицо, а на белое полотно… Где-то плачущая мама, за столом – рыдающая бабушка, рядом с ней – плачущий Коля и, наверное, Таня. Они плакали, не понимая происходящего; потому что плачут мама, бабушка и еще кто-то из немногочисленных родственников. Не помню, плакал ли я. Еще помню громко рыдающую маму где-то в поле, обнявшую стоящий или движущийся на подводе гроб, а я не все понимал. Наверное, плакал, как другие. Подводили, наверное, меня для прощания в церкви. Это не помню. Не осталось в памяти захоронение. Вероятно, сказали мне бросить землю на гроб, и я бросил…

Итак, осталась вдова с тремя малышами, со свекровью,

вединоличном типе сельской жизни. Полная сил, здоровая, красивая, по существу – девушка двадцати шести лет. Скота достаточно, есть коровы, овцы, лошадь. А последнее – важнее всего. Была кобылица Манька; еще при жизни отца Маньку продали Петру Павловичу Саламатову. Он ее сдал в колхоз, поэтому

япомню ее. Рыжей масти, во лбу лысинка с проточинкой, ноги –

вчулках, рослая, стройная. Ею все любовались, а я гордился: наша была Манька. Манька имела хороший ход, очень боялась отца, особенно, если он был пьян. Зато она выручала седоков. Проблемой было разминуться с встречным, едущим на санях зимой. Никто не хотел уступать дорогу: гнать лошадь с санями

145

elib.pstu.ru

в глубокий снег или – разрешить обгон. Манька глубокого (по брюхо) снега не боялась, страха не признавала. Стоило крикнуть отцу – были случаи, даже обгоняла по глубокому снегу другую лошадь, бегущую по твердой дороге.

От Маньки осталась ее дочь Маруська. Мама сама ее объезжала. Обучение лошади – обычно мужское дело. Лошадь впрягают в сани – дровни. Одни усаживаются на дровни, другие – держат запряженное, не понимающее, что с ним делают, животное под уздцы. Потом освобождают. Кончается это и вздыбливанием коня в оглоблях, и падением с переломом оглобли, или конь бросается вперед и, обезумев, летит, куда глаза глядят. Седок лишь едва удерживается в дровнях. Скоро конь выдыхается, седок постепенно берет его в вожжи. Домой конь возвращается укрощенным. Метод грубый, при укрощении иногда конь скорее даст себя забить до смерти, но с места не тронется.

Таким седоком для Маруськи оказалась моя мама. Пронесла ли ее Маруська по улице, не помню, но стали они друзьями. Летом 1929 года Маруська была во всех полевых работах. Ходила с плугом, бороной, в телеге. Мама работала на своих полосах. Отец, видимо, этим летом в поле не появлялся, но летом 1928 года он ее навещал. Идет, бывало, вспоминает мама, ведет за ручки Таню и меня. Даст ей кое-какие советы, и так же мы возвращались домой.

Новые ветры и бури в центре доносились, хотя и слабыми волнами, до глубинок. В Уленвае стали получать газеты. «Правду» выписывал Иван Пискотин. Кто еще? Не знаю. В Русском Пычасе организовался сельский совет. Уленвай переподчинили от Александровской волости к Совету. Уполномоченным сельского совета был назначен Егор Пешков, потом он стал членом сельского совета.

Егор Пешков, уроженец с. Петухово, скромно воспитывался то ли у дяди, то ли у брата. Его отдали в дом вдовца. Пелагея (Паля) имела дочь Анну, жила в халупе. От Егора родился сын Колька. Егор, таким образом, числился бедняком. Не знаю, какая у него была грамота. Вероятно, не более четырех классов. Но парень, ви-

146

elib.pstu.ru

димо, был активный. В Петухово кто-то из его родственников был то ли советским активистом, то ли даже коммунистом. Возможно, это составило протекцию Егору в начальники. Такое мне приходилось слышать в разговорах взрослых.

Петруня, уехав в Сибирь, продал дом Пешкову. На какие деньги был куплен дом? Ведь Пешков – бедняк! Может, конечно, родственники дали или у Пали что-то было сбережено. Хотя я мало что помню, но в памяти сохранилось. Идет, бывало, дядя с портфелем и спрашивает нас, мелюзгу, играющую на улице: «Где живет уполномоченный сельсовета?» Мы, наслушавшись взрослых, указывали такому человеку: «Вон там, где ворота

скругами…»

Вконце ноября–начале декабря Пешков пришел вечером и говорит: «Паша, твоя очередь на подводу. Подъезжай завтра утром к Абрамовым». «Зачем?» – спросила мама. «За слезами», – ответил Егор и ушел.

Утром мать запрягла Маруську. Подъезжая к дому Абрама, удивилась скоплению подвод и беготне каких-то людей. Абрам сидит на печи, плачет. Все остальные сидят, не шелохнувшись, на лавках. Орудуют в доме мужики из Русского Пычаса. Что они

выносили, мама не припомнила. Запомнила лишь: вынесли и бросили на подводу сверток кож, хрома. Бросивший сказал другому: мол, на чердаке в корзине нашел. Потом выгнали скот. Целое стадо! Это раскулачивали Абрама Поликарповича Трубицина и его сына Якова, моего крестного.

У раскулачивающих, видимо, было подозрение на часть богатства, выделенного сыну Павлу, женатому на Любе. Пришли туда. Паши почему-то дома не было. Люба с сестрами дома одна. Один из раскулачивающих был ей хорошо знаком. Люба схватила то ли ухват, то ли кочергу и начала молотить своего знакомого с криком: «Ах ты, подлец! Когда мы, сироты, полуголодные жили, вы нас не видели…» и т.д. Мужики ретировались, больше никого не было.

Раскулачили еще в тот раз или позже Андрияна. Отобрали мельницу у Варлама. Семью Абрамовых не ссылали, лишь выселили из новой в старую избу. Благо, она пустовала: Алексей

147

elib.pstu.ru

уехал в Ижевск, Павел жил у Любы, но сына Андрияна, Максима, куда-то увозили. Вскоре он вернулся.

Зимой начилась агитация за колхозы. Из детской памяти того времени сохранилось: в разговорах взрослых называли ка- кую-то Еговкину и мужчину-удмурта (фамилию не могу вспомнить) и часто раздавался вечером стук в окно и возглас: «На собрание!».

Сходки теперь происходили не в караулке напротив нас, а в новом доме Абрамовых. Еговкина и ее спутник-удмурт приезжали из Нылги. Какое они там занимали положение, не знаю, но агитаторы из них были никудышные. Всю длинную ночь шло собрание. Мужики ни-ни-ни. Лишь потом я слышал от мамы. Она со смехом вспоминала того удмурта. Русским языком он владел неважно. Колхоз называл «колкозом». В удмуртском языке нет звука «х». Это отличительный признак удмуртской нации. Или увещевал он мужиков хорошими урожаями в общественном хозяйстве. Раздвинув пальцы руки так, как измеряютдлину четвертью – большой

исредний, восклицал: «У вас кылас будел вот какой!», т.е. колос будет длинный, урожайный. Собрание заканчивалось под утро. Агитаторов увозила очередная подвода. Кроме хозяина подводы

идвух агитаторовехалидвое мужчинсружьями– охрана. Наконец, упрямых уленвайцев чем-то сломали; пригрозили,

наверное. Разговоров на этот счет не слышал, предполагаю. Вся деревня дружно вступила в колхоз. Заявлений, вероятно, не писали. Ибо большинство были неграмотными. Избрали председателем колхоза Егора Пешкова. Не знаю, в тот ли раз взяли название колхоза «Искра социализма».

В марте 1930 года вышла статья Сталина «Головокружение от успехов», колхоз распался. Весенне-летние работы провели на своих полосах земли. В конце 20-х годов вокруг Уленвая начались усиленные лесоразработки. Во многих домах квартировали сезонные рабочие. Летом 1930 года у нас квартировали мужики из д. Кизварь. Среди них молодой 20–22-летний парень. Он стал нашим отчимом.

Степан Яковлевич Суходоев 1908 года рождения остался круглым сиротой полуторогодовалым ребенком. Его воспитала

148

elib.pstu.ru

тетка – сестра матери, замужем за Федором Гасниковым. Таким образом, отчим в семье Гасниковых стал полноправным членом семьи, но в то время, как родные дети Гасниковых учились, Степан остался неграмотным.

Роста он был среднего, плотного телосложения, волосы темные. Характером покладистый, подчинявшийся маме. Мама слыла красавицей. Парню повезло: и жена-красавица, и дом, и хозяйство справное. Трое пасынков и свекровь – конечно, нежелательные члены семьи, но он знал, куда шел. Нас, детей, не обижал. Возникали мелкие трения с бабушкой, но кончались они миром.

Гасниковы в качестве приданного выделили стельную телку. И здесь возникла ситуация. У мамы была корова и стельная телка. Одна голова крупного рогатого скота оказалась лишняя. Решили забить на мясо. В период сплошной коллективизации в стране начался массовый убой скота. Центральные власти издали распоряжения строгого характера о прекращении убоя. Маму с отчимом обвинили в злоумышленных действиях. Потом вошли в положение и разрешили продать мясо на базаре.

Глубокой осенью заболела кобылица Маруська. Водили ее к ветеринару то ли в Нылгу, то ли в д. Сотяево. В Сотеяво проживал ветеринар, фельдшер, обслуживающий Русско-Пычасский сельсовет. Маруська пала, семья осталась без кормилицы. В единоличном хозяйстве – это беда. Однако помогли родные, в основном дед Семен. Зимой купили мерина. Конь голодал – остались кожа да кости. Крупная лошадь караковой масти. Хлеб у мамы был, мерина откормили. Вновь организовался колхоз. Теперь уже основательно и надолго. Мерина сдали в колхоз, кличку ему дали Орел. Председателем колхоза остался Егор Пешков. Деревня к тому времени насчитывала более сорокадворов.

Лишь один не вступил в колхоз – старик Котов. Он уже был стар. Жена его тоже немолодая. Их небольшой, приземистый, в два окошка домик с маленьким палисадником тоже устарел. Сыновья их Филип и Дмитрий жили своими семьями и вступили в колхоз. Жена старика была большой любительницей комнатных цветов.

149

elib.pstu.ru

По какой-то причине я был в комнате их дома. Вся она была заставлена горшками с разными мне не знакомыми растениями. Оставался лишь узкий проход к столу и печи. Это меня поразило.

Унасв домекомнатных цветов, кроместолетника (алоэ), не было.

Вколхозе «Искра социализма» создали две бригады. Им дали названия «Первая» и «Вторая» и еще с добавкой имени героев гражданской войны. Командиров – из азинцев. Помню: Каширин и Чеверев. Нашей бригадой была Вторая. Бригадиры: Евстафий Михайлович Трубицин, второго не помню. Начальство состояло из председателя, счетовода и кладовщика. Председатель – Пешков, счетовод – Миша Сентебов, кладовщик – Григорий Глухов.

Общественных построек еще не было. Обобществили лишь лошадей, конный транспорт и сельхозинвентарь. Лошадей свели в более крупные, вместительные дворы. Отчим Степан стал конюхом. Его кони стояли у Прокопия Пискотина. Весну 1931 года встретили дружно. Весенний сев провели вовремя. Межи перепахали, чересполосица исчезла. Урожай ржи ссыпали в общие амбары.

Вскоре после раскулачивания Абрамовых маму на какое-то собрание позвал Егор Пешков. Собралось немного людей. Оказывается, собрали деревенский актив. Кроме, вероятно, бедняков (мама не помнит всех), сидела Осиповна – немка и еще ка- кая-то женщина. Мама с этой женщиной забрались на печь. Новая изба Абрамовых стала теперь вроде казенной, здесь теперь проходили собрания и шло заседание актива.

Приехал какой-то начальник из района. Он открыл заседание и сказал, что в деревне еще есть такие, кого нужно раскулачить. Первый – Иван Корнилович Трубицин. «Да вон, жена его на печке сидит…», – указала на печь Осиповна. «Ка – а – ак? – затопал ногами начальник. – Марш отсюда!» «Не помню, – вспоминала мама, – как вылетела с печки и из избы!»

Можно себе представить сегодня, кто решал тогда судьбы людей?! Безграмотные политически, ничего не знавшие о политике партии большевиков. Даже такие, как Пешков! Конечно, он

150

elib.pstu.ru