Myuller_Avgust_Istoria_islama_s_osnovania_do_noveiyshikh_vremen_T_1_Avgust_Myuller_per_s_nem_pod_red_priv_-dots_N_A_Med

покровительством. Поверь, никто не посмеет тебя тронуть». А когда, немного спустя, проходил он опять тем же местом, заметил след верблюда, ему неизвестного, яйца же были растоптаны. Вернулся домой сердитый. Когда на другой день, вместе с Джессáсом, обходил он пастбище, снова вдруг увидел верблюдицу Са’да. Тотчас же догадался, что это она раздавила яйца и крикнул Джессáсу: «Смотри у меня! Я кое что подозреваю. Если узнаю доподлинно, приму меры, чтобы эта верблюдица никогда более не ходила с моим стадом». — Сильно- не понравилась Джессáсу резкость тона

родственника и он ответил: «Клянусь Создателем, она вернется сюда опять как было и прежде»... Слово за слово, поднялась ссора. Кулейб стал грозить, что если он опять увидит верблюдицу, то пронзит ей стрелой вымя. — На это ответил в запальчивости Джессáс: «Попробуй только ранить ее в вымя, мое копье не замедлит пробить твой позвоночный столб». А сам, между тем, погнал верблюдицу прочь. И опять вернулся Кулейб мрачнее ночи домой. Жена его Джелѝла, родная сестра Джессáса, заметила, сразу, что что то не ладно. Стала его расспрашивать, допытываться. Наконец он произнес мрачно: «Знаешь ли ты такого, кто бы осмелился защищать- любимца своего, наперекор мне?» Она ответила, недолго

думая: «Едва ли кто на это решится, разве вот брат мой Джессáс». Кулейб не пожелал дать этому веры. С его уст сорвалась едкая эпиграмма по адресу шурина. Насмешка его не осталась без ответа. С обеих сторон посыпались грубые перекоры. Однажды Кулейб вышел опять поглядеть на верблюдов. Как раз в это время вели их на водопой, впереди, конечно, шли Кулейбовы. Сарáб, верблюдица Са’да, находившаяся в стаде Джессáса, рванулась вперед и бросилась первая к водопою. Кулейба передернуло. Ему сообщили при этом, что это животное принадлежит чужестранцу. Показалось гордому шейху, что так случилось нарочито; все это штуки Джессáса, подумал он. Схватился за лук, натянул тетиву, и стрела прободала вымя верблюдицы. С криком понеслась она прямо в стойло, у самой палатки Джессáса. Бесýс все это видела и вознегодовала, горько сетуя на нанесенный ущерб собственности её родственника: «О позор! О поношение! Гостя моего обидели!» — голосила она в надежде, что Джессáс отомстит за нанесенную её гостю обиду. Напрасно старался Джессáс успокоить ее обещанием богатого вознаграждения. День за днем не переставала она преследовать его и насмешками, и упреками, укоряя, что гость под кровлей его не может найти защиты, которую всякий честный человек обязан оказывать даже чужому, принятому в дом. Не выдержал Джессáс и разразился проклятиями: «Замолчишь ли ты,

10

наконец, женщина! Завтра будет убит один, и погибель его для Вá’иля (т. е. Бекра и Таглиба) обойдется дороже твоей верблюдицы»! Слова эти переданы были буквально Кулейбу. Шейх подумал было, что дело идет о его любимце верблюде и порешил в уме жестоко отомстить, если шурин осмелится это сделать. Но с этого момента Джессáс стал подстерегать самого Кулейба. Однажды, когда шейх вышел без оружия, он бросился вслед за ним и крикнул ему: «Берегись, я убью тебя»! — «Иди же вперед, если ты не лжешь», — отвечал ему хладнокровно Кулейб — непомерная гордость не позволяла шейху даже обернуться. Джессáс напал на него сзади и всадил ему копье в спину. Противник грохнулся наземь, а убийца бросился бежать. В это самое время отец убийцы, окруженный старейшинами колена Шейбáн, племени Бену Бекр, сидел возле своей палатки. Увидя стремительно прибежавшего сына, старик воскликнул: «О Боже, Джессáс совершил, должно быть, что то ужасное»! Затем обратился к нему с вопросом: «Что с тобой?» Сын прошептал: «Я убил Кулейба». Старец горячо запро- тестовал:-«Так один ты и будешь в ответе, я тебя свяжу, чтобы

домочадцам Кулейба дать возможность убить тебя! И все же — истинно говорю, прибавил со вздохом старик, никогда более Ва’иль (т. е. племена Бекр и Таглиб) не соединятся на хорошее дело, благодаря предательской смерти Кулейба. Горе нам, что ты наделал, Джессáс! Умертвил главу народа, разорвал узы единения, факел раздора бросил в средину племен»! Но Джессáс не угомонился, он продолжал хвастаться тем, что совершил. Отец связал его и повел в палатку. Сюда же позваны были старейшины всех колен племени Бекр. Старик начал свою речь так: «Делайте что хотите с Джессáсом. Он убил Кулейба. Я его связал. Нам остается ждать, пока не появятся призванные на кровомщение и не потребуют выдачи его». Но представители рода не пожелали и слышать о выдаче убийцы. Прав он или виноват, честь рода требовала защищать его всеми средствами против преследователей. Так был порван тесный союз родственных племен и началась кровавая бойня. Иногда затихала, заключалось на некоторое время перемирие, даже образовывались временные союзы, для поражения общего врага, но вражда не прекращалась продолжительное время, в течение 40 лет. Наконец обе стороны утомились и заключен был мир.

Хотя эта «война Бесýсы», благодаря поводам и распространенности её, вошла, так сказать, в поговорку, но и другая братоубийственная распря между родственными племенами, возникшая несколько десятков лет спустя (приблизительно около 560 г.), не

11

менее замечательна. И поводы к ней представляют также характеристические черты старинных нравов Аравии. В то время заселяли центр полуострова большие группы племен, под общим названием Бену Кайс Между ними самым выдающимся было поколение Бену Гатафáн В свою очередь Бену Абс и Бену Зубьян подразделения. племени Гатафан, пользовались наибольшим почетом. Благодаря.общему происхождению, оба они жили в тесном, единении. Старейшиной у Абс был Кайс, сын

Зухейра Обладал он знаменитым скакуном, носившим название Дáхис Раз как то один из его двоюродных братьев посетил старейшин племени. Зубьян. Ему показывали многих лошадей и стали, в .присутствии- его, чрезмерно восхвалять превосходные

качества кобылицы Габрá. Гость стал доказывать, что не сравняться ей с Дàхис. Возникли горячие споры, кончившиеся тем, что побились об заклад, которое из обоих животных обгонит другого. Решено было выставить с обеих сторон заклад по десяти верблюдов. Победившей стороне назначался в награду этот приз. Не особенно понравилось Кайсу, когда ему передали о случившемся. Он предчувствовал, что хорошего немного выйдет из спора. Знал он прекрасно, что за народ Зубьяниты. Старейшины этого племени славились насилием и несправедливостью. Боясь, однако, чтобы не вышло какого несчастия, отправился сам на место стоянки соседей, с твердым намерением отступиться от пари. Но владелец Габры, некто Хузейфа и его брат Хамаль оба старейшины, люди сильно заинтересованные в этом деле, наотрез отказали ему. Они стали доказывать, что, если шейх не желает, пустить свою лошадь

наперегонки, этим самым он сознается, что должен проиграть, стало быть, обязан выдать десять верблюдов. Эти безумные речи окончательно взорвали Кайса. — «Нет, никогда я и не думал, что могу проиграть», — заговорил он. «Но, по моему, ежели уж биться об заклад, так по крайней мере на порядочное пари». — После долгих переговоров и споров порешили на- сотне верблюдов. Ди-

станцией назначили сто полетов стрелы (около 3 х миль). Кайс и Хузейфа, каждый из них, передал на руки избранного ими сообща третьего лица по сотне верблюдов. Двое суток не- поили (обеих)

лошадей. Вырыли яму возле дели, куда должны были добежать скакуны и наполнили ее водою. Та из лошадей, которая первая утолит свою жажду из водопоя, так согласились обе стороны, будет считаться победившей. В заранее определенный день, большие толпы зрителей из обоих племен собрались на место ристалища. Гораздо более, разумеется, было Зубьянитов, так как

12

место состязания назначили на их территории. По данному знаку пустили лошадей одновременно. Обе сразу ринулись с быстротой ветра, так что Кайс и Хузейфа, следовавшие верхами за ними, вдоль ристалища, не поспевали за скакунами и, чем далее, все более и более теряли их из виду. Вначале, пока Габрá бежала по заранее утрамбованному Хузейфом, нарочито для своей лошади, пути, она шла несколько впереди. Но когда твердая почва постепенно перешла в песчаную, Дáхис стал заметно выказывать бòльшую резвость и выдвинулся на значительное расстояние вперед. Давно уже обе лошади скрылись из глаз своих владельцев. Приближались они уже к цели, Дáхис далеко впереди, как вдруг из подготовленной коварным Хамалем засады, выскочила парочка Зубьянитов. Сильными ударами по ноздрям, заставляют они шарахнуться лошадь в сторону и дают этим полную возможность прибежать Габрá первой к водопою. Но в числе зрителей нашлись такие, которые присутствовали при этой недостойной сцене и, когда несколько спустя, подъехали Кайс рядом с Хузейфом, потерпевшему тотчас же передано было, каким образом помешали его скакуну одержать неоспоримую победу. Он сумел, однако, подавить свой гнев — Абсов было немного — и обратился, по видимому, хладнокровно к Хузейфу и Хамалю с следующею речью: «Дети Багида — так звали общего прародителя обоих племен, —-

несправедливость ужаснейшее зло между братьями. Советую вам, возвратите нам, то, что вы выиграли. Вы не выиграли, собственно,

ничего. Отдайте же, по крайней мере, ту часть верблюдов, которая нам принадлежит. — Никогда этого не будет. — По крайней мере дайте одного верблюда на убой. Надо же угостить людей, наполнивших водою водопой. — Одного или сотню — это все равно. Этим самым мы признаем вас за победителей. А этого от нас не дождетесь. Мы не считаем себя побежденными». — Напрасно пробовал один из среды Зубьянитов, благомыслящий человек, устранить угрожавший разрыв предложением взаимных уступок. Все его старания не привели ни к чему. Кайс удалился со своими, глубоко убежденный в том, что его самым постыдным образом провели. Пылая местью к обманувшим его, умерщвляет он, пользуясь первым благоприятным случаем, одного из братьев Хузейфа. Возгорается тотчас же братоубийственная война между обоими племенами. И ей арабские рассказчики отводят период в сорок лет. Издавна на Востоке число 40 неизменно фигурирует в летописях. Не велика важность, рассуждают местные летописцы, продолжалось ли событие лет на десять более или менее. В нескончаемой

13

резне падает под рукой самого Кайса, один за другим, двое из братьев Хузейфа и сам Хамаль, но пали многие и из числа знатнейших племени Абс. Наконец обе стороны истомлены продолжительной враждой, а рои теней убитых не дают им все покоя. Кровь смывается у арабов одною кровью и неумолимый закон пустыни гласит: око за око, зуб за зуб. Среди племени Зубьян отыскались, однако, двое мужей возвышенного сердца — Хáрис Ибн Ауф и Хáрим Ибн Синáн решившиеся добиться, во что бы ни стало, примирения родственных племен с помощью великой личной8 жертвы. Они занялись подсчетом, павших с обеих сторон и пришли к заключе-

нию, что остается известное число, кровь которых еще не отомщена. Дело в том, что кодекс чести у арабов допускает, во всяком случае, выкуп крови убийц в пользу родственников и домочадцев убитого. Конечно, в редких весьма случаях и неохотно, соглашаются дети пустыни на подобную сделку. Но теперь все ощущали потребность помириться и каждый охотно согласился на предложение вышепоименованных лиц — уплатить, по соглашению, известную сумму родственникам, в форме соответствующего числа верблюжьих голов (о золоте и серебре имеют весьма слабое понятие в пустыне). 3000 лучших животных пришлось миротворцам раздать, чтобы достичь, предполагаемой ими цели. В глазах жадных арабов это было поразительным актом великодушия и щедрости, даже со стороны самых зажиточных из них. Та-

14

ким образом можно было, наконец, добиться замирения, хотя, до самого последнего момента, разные эпизоды угрожали ежеминутно возобновить снова жесточайшую резню. Один только, по глубокому убеждению, — взгляда ни одной из Зубьяниток, — признавался он. Нет почти ни одной меж ними, у которой бы я не убил кого нибудь — отца, брата, мужа или сына». Поэтому со своими ближайшими родственниками он удалился за Евфрат, к племени Бену- Нáмир родственному Вá’илю, кочевавшему среди

поселений месопотамских христиан. Там, как говорит предание, перешел он в христианство, и кончил мирно жизнь монахом в да-

леком Омáне (на юго востоке Аравии).

И другие бесчисленные, возникавшие часто, междоусобные распри воспеваются в арабских- стихотворениях, посвященных описа-

нию подвигов любимых народных героев. Подобно провансальским трубадурам, у всех арабских племен вошло в обычай прославлять меч и песню и сплетать им один и тот же лавровый венок. Спустя тринадцать столетий, немецкий поэт Рюккерт перевел большинство их на родной язык . Также и великодушие обоих вышеупомянутых миротворцев было воспето величайшим поэтом того времевремени Зухейр Ибн Аби9 Сульмой в большом стихотворении,

попавшем в знаменитый сборник Му’аллакáт Рюккерт перевел и это произведение. (Hamâsa

Если эти старинные песни отмечают отдельные. исторические моменты, в виде устных рассказовI, 147). домухаммеданского периода,

то, с другой стороны, существует немало указаний, что вечно живой источник образования легенд заставляет нас взглянуть на целое в освещении чего то слишком отдалённого, чрезвычайно своеобразно оттененного. Приходится, волей неволей, прийти к заключению, что основания- и перипетии этих бесконечных раздоров между отдельными племенами все одни-и те же. Постоянно

они оказываются почти тождественными с тем, что сообщено было выше о двух, наиболее типичных, историях. Поэтому не следует глядеть на них как на факты первостепенной исторической важности, а только как на почти исчерпывающую предмет характеристику бедуинов, на самый сильный, побудительный, преимущественно пред всяким другим, элемент всей арабской национальности. Не трудно наполнить целые тома подобными

Hamâsa oder die ältesten arabischen Volkslieder, gesammelt von Abu Temmâm,9 übersetzt und erläutert von Friedrich Rückert. 2 Th. Stuttgart. 1846.

15

сообщениями, но нам кажется достаточным ограничиться только что рассказанным, дающим более ясное представление о духе самого бедуинства, о диком его упорстве и храбрости, беззаветном и крайне щекотливом чувстве чести и вытекающем непосредственно отсюда порыве великодушия, а рядом жадности и коварстве обитающих степи арабов, чем длинные рассуждения о душевных качествах народов. Прежде всего развертываются перед нами, во всей своей широте, две характеристические черты этого замечательного народа, которые везде, куда только успели проникнуть бедуины, издавна препятствовали им установить прочный государственный порядок. Я говорю о необузданной страстности и чрезмерной самооценке индивидуальной силы, приводящих их вечно к резкому партикуляризму. Эти два самые неискоренимые недостатка соделали невозможным самое существование кельтов, а итальянцев держали целые столетия в невыносимом, для национального чувства, гнете.

В самой природе вещей лежит, конечно, почему эти пороки достигли кульминационного пункта. Это случилось благодаря постоянной жизни в пустыне. Она предъявляла настойчиво наивысшие требования к личным качествам каждой особи и даровала успех лишь избранникам своим. И опять таки свойства самой пустыни препятствуют не только переходу из жизни номадов в оседлую, но даже к мало мальски сносной государственной- ор-

ганизации, ко всякому мирному сожительству народных групп. Там, где разделение на провинции- и округа вещь немыслимая, где

вся топография, так сказать, начертана на спине верблюдов — управление становится невозможным. Случайная неудача в сборе, и без того скудной, жатвы, вынуждает к грабежу у соседа; какой же, после того, может быть покой. Так было испокон веков, 13 столетий тому назад. И доселе бедуин изображает из себя одну из бесчисленных волн моря. Каждый ветерок бросает его из стороны в сторону и никогда то он не успокаивается, то налетает на соседей и сливается с ними, то все опять разлетается на все четыре стороны и, как бы, исчезает- .

Но бедуинство не захватывает целой области громадного, равняющегося, по пространству, почти четверти Европы, полуострова. Великая сирийская пустыня, отделяющая к северу Аравию и обширное, прорезанное горными хребтами, центральное плоскогорье, обрывающееся снова, на востоке и юге, в пустыню, а на западе ограниченное довольно дикими, крутыми горными отрогами, есть собственно классическая почва неподдельной араб-

16

ской национальности. Этот Неджд (ан неджд, плоскогорье), как его называют арабы, при почти совершенном отсутствии расчленения почвы, в совершенстве замкнут- своими естественными

границами. Поэтому, совсем остальным миром и его историей, только дважды, приходит он в действительное столкновение, в течение долгой своей жизни, а именно: вскоре после Мухаммеда и в середине прошлого столетия, когда революция Ваххабитов заставила еще раз, на мгновение, вылиться избытку народонаселения, клокотавшего лишь внутри котла, наружу; но по окраинам, обнимающим это средоточие, животворное влияние моря и соседство других наций могли воздействовать далеко свободнее. Вот почему, задолго еще до Мухаммеда, встречаемся мы с некоторыми попытками устройства подобия государственной организации. Положим, это были только опыты и, за исключением одного случая, имели все они нечто в себе, по продолжительности, бедуинское, т. е. неопределенное и изменчивое.

Соседство двух громадных мировых империй Персии и Византии, на севере, производили на пограничные арабские племена как бы воздействие магнитного притяжения и способствовали образованию даже двух подобий «царств». Конечно, если продолжить прежнее сравнение, они походили скорее на громадную бесформенную кучу железных опилок, чем на благоустроенную государственную машину. Но, так или иначе, царства эти просуществовали некоторое время.

Большая сирийская пустыня, или лучше сказать немногочисленные её оазисы, дававшие номадам возможность существовать, находились в руках бедуинов. К ним примыкали, с обеих сторон треугольника, в виде которого клином врезывались они между Сирией и Месопотамией, страны издревле культурные и богатые. Бедуинам, лишенным самых элементарных потребностей культуры, казались они почти баснословными явлениями, следовательно, служили непрестанно предметом возбуждённого подстрекательства их неутомимой жажды к добыче. Поэтому нет ничего удивительного, что все властители Персии и Сирии, попеременно, напрягали силы, дабы положить предел хищническим набегам многочисленных племен пустыни. Борьба с внезапно появлявшимися подвижными полчищами арабов представляла громадные трудности. По совершении набега и грабежа, с быстротой молнии, уплывали они, на «кораблях пустыни», в свое море песку. Преследовать их было почти невозможно, чему лучшим примером может служить поход римлянина Красса против парфян, совершенный

17

им при подобных же неблагоприятных условиях. Приходилось, поэтому, прибегнуть к единственно возможному средству, которым и поныне пользуются турки в этих самых местностях: учредить на границах пустыни хорошо укреплённые военные поселения, которые представляли бы для государственной власти надежный оплот. Необходимо было привлечь на свою сторону массы варваров различными заманчивыми обещаниями. Платой постоянной и приманкой богатой добычи во внешних войнах удалось, наконец, склонить некоторые беспокойные племена к переходу под знамена постоянных пограничных армий. При помощи их, стало значительно легче отражать вторжения других племен и даже быстрым натиском, за набег и разорение, отплачивать немедленно тем же. Таким образом, некоторые племена арабов очутились в новой роли пограничной стражи против других детей пустыни, а равно и соседних неприятельских государств, особенно с тех пор, как возгорелись бесконечные войны между римлянами и персами, необходимым следствием которых было движение всемирных завоевателей за Евфрат. За триста лет уже до рождения Мухаммеда, один арабский старейшина успел сразу возвыситься из положения одного из обыкновенных пограничных римских сторожей в Пальмире до фактического10 поста властителя

большей части государства. Это был Узейна, называемый римлянами Оденат. В самые беспокойные времена римской истории, когда из за обладания троном велась ожесточенная междоусобная война, он сумел не только оградить государство от нападений персидских- Хозроев но и внушить снова панический страх к

римскому оружию, проникнув в самое сердце Персии и покорив, в г. по X., даже столицу, её, Ктезифон Но не долго носил он

королевский титул, преподнесенный ему благодарным Галлиеном265 ПодPконец. 266 г., благодаря козням римской. национальной

партии, его умертвили. Подозрительным римлянам показалось слишком. опасным могущество этого варвара. Злодейство это не

принесло, однако, предполагаемых плодов. Супруге убитого, Бат Себине или, как называли ее римляне, Зенобии чуть не удалось образовать обширную греко восточную империю, в роде того, как ,этого же некогда добивалась- Клеопатра. , В 271 г. она

Хотя я очень хорошо знаю, что арабское происхождение Септимиев не доказано вполне, но, основываясь на выводах Блау , считаю возможным10 придерживаться предположения о некоторой достоверности

этого события.

18

другой — командовала сестра её Зейнаб Летом уезжала она в Пальмиру. Восстановив свое владычество, она решилась отомстить Джазиму за умерщвление Амра. С этой целью послала к

19