Богатая Л.Н. На пути к многомерному мышлению, Печатный дом, 2010. – 372 с

ГЛАВА 3. ЭЛЕМЕНТЫ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКОГО БАЗИСА

3

Моему мужу - Юрию Богатому

посвящается

ВВЕДЕНИЕ

Введение к любой книге представляет собой некую оболочку, с

помощью которой автор смягчает первые прикосновения читательского внимания к созданному. Как ткань, прикрывающая вновь сотворенную скульптуру от глаз зрителей, введение призвано привлечь, чем-то заинтриговать, стимулировать желание совершить шаг к познанию пока еще неизвестного. Введение – это первый,

авторский контекст, предваряющий множество других контекстов,

которые будут создаваться уже другими, в процессе знакомства с

книгой.

Во введении автор осуществляет первое дистанциирование от результатов своего труда. Непрерывные внутренние рефлексии,

наполняющие ткань самого текста, сменяются рефлексией по поводу завершенного целого. И уже готовая книга предстает зеркалом,

отражающим самого автора. Как в знаменитых «Менинах» Диего Веласкеса: инфанта, королевская чета, художник, зрители – все тесно сопряжены, находясь в напряженном ожидании последующего шага художника, движения, которое более четко обозначит его позиции.

«Покрывающее полотно» введения можно сплести из разных нитей.

Не имея возможности средствами естественного языка передать цвет,

фактуру всех этих нитей, остается единственный путь – именование.

Нить «зачатия»

Более чем десять лет разделяют момент внешнего и внутреннего

зачатия текста. Таинство внутреннего проникновения произошло в начале девяностых годов уже прошедшего ХХ века. Душа, разум одновременно были оплодотворены тремя идейными источниками, на первый взгляд, чрезвычайно отличными друг от друга. Источник первый – вышедшие в начале девяностых годов три книги,

принадлежащих доселе никому не известному мыслителю – Владимиру Шмакову, жившему в начале двадцатого века. Книги его являли собой образец новой волны гностической литературы,

4

имеющей мощный интеллектуальный заряд. Первоначально внимание привлекла книга «Великие Арканы Таро», в которой автор предпринимал удивительную попытку представления неких символических целостностей путем обращения к символическим системам, значительно более древним, нежели библейские тексты.

При чтении возникало много вопросов. К примеру: откуда взята представляемая информация? где гарантии ее достоверности? Две следующие книги – «Законы синархии» и «Основы пневматологии» –

озадачивали еще больше. С одной стороны, в них ощущалась принципиальная новизна идей, захватывающих своей «инаковостью».

Но эти идеи были представлены в очень непривычной для философских текстов форме, напоминавшей лоскутное одеяло,

сшитое из разных тканей. Общее впечатление от прочитанного можно было бы обозначить двумя словами: вдохновляющее недоумение.

Источник второй – музыка Альфреда Шнитке. Роль музыки в рождении мысли сложно переоценить. В истории существует множество фактов, свидетельствующих о взаимовлияниях музыки и философии. Классическим примером стала история тесного переплетения творчества Ф. Ницше и Р. Вагнера, история,

свидетельствующая о сложности разделения дионисического и аполлонического начал. Внешние проявления холодного рассудка или искроподобные разряды упорядочивающего разума зачастую питаются музыкальными интуициями, формирующими лоно для рождающейся мысли.

Источник третий связан с областью пластических искусств,

застывших, в отличие от музыки, в пространстве. Речь идет о знакомстве с живописью русского авангарда: Василий Кандинский,

Аристарх Лентулов, Казимир Малевич… На фоне импрессионистских и постимпрессионистских европейских обретений русский авангард явил нечто принципиально новое, мощью своей затмевая все то, что совсем недавно казалось высочайшим обретением художественной мысли. Ощущения от впервые виденных картин было сравнимо с переживанием микротрагедий, вызывающих просветление через катарсис.

В 2004 году автором была опубликована монография, получившая название «Гештальт сознания» [1] – первая попытка создания

5

философского текста. Сегодня, естественно, в ней можно найти целый ряд недоработок. И, тем не менее, автор не отрекается от своего первого философского опыта, ибо именно благодаря ему возникла настоятельная потребность создания текста нового, более внятного,

спокойного, совершенно иначе развивающего те же и принципиально новые идеи. Момент принятия решения о написании следующей книги и был моментом второго, «внутреннего» зачатия.

Нить позиционирования

Между зачатием и рождением текста – долгие месяцы его взращивания в колыбели чужих и своих мыслей. Введение к книге не будет полным без обозначения тех интеллектуальных влияний,

которым был подвержен автор. В первую очередь следует назвать имя Павла Флоренского, тексты которого притягивали не только глубиной мысли, но и раскрытием удивительных возможностей русского языка.

Помимо Флоренского, внимание настойчиво фокусировалось на ранних работах А.Ф. Лосева, размышлениях о символе Г.С.

Сковороды и Э. Кассирера, М. Элиаде, К.Г. Юнга, М.К.

Мамардашвили. Совершенно особо следует отметить феноменологические влияния Э. Гуссерля

Философом, который потряс, удивил, изменил и влияния которого,

казалось, никак нельзя было избежать, стал Жиль Делез. Фрагменты его текстов перечитывались, осмыслялись, в их поле создавались новые аттракторы, благодаря которым произошло знакомство уже с работами современных философов: С.С. Неретиной, приоткрывшей глубины интеллектуальных исканий средневековых философов, В.И.

Аршинова, через которого, в свою очередь, осуществилось открытие творчества М. Полани и В.В. Налимова. О влиянии В.В. Налимова на всю развиваемую концепцию следует сказать особо. Иногда совпадение результатов собственных размышлений с налимовскими интуициями о смысле поражало. Создавалось ощущение движения

«след в след», что поддерживало и вдохновляло.

Нить стиля

При характеристике общего стиля книги, вспоминаются очень точные слова М.К. Мамардашвили и А.М. Пятигорского о

тональностях философских текстов, меняющихся «в зависимости от

6

изменения тональности мышления, которое может быть аналитическим, артистическим, риторическим, детективным,

спекулятивным, медитативным и которое, в свою очередь, следует смене регистра в проработке темы» [3, с. 14]. Стиль книги действительно оказался неоднородным и сильно зависящим от ракурса рассмотрения темы. Если обратиться к языку живописи, то книга тяготеет к абстрактной стилистике, ее можно назвать книгой крупных мазков, главное назначение которых – схватить,

зафиксировать основную форму, требующую дальнейшего заполнения, скрупулезной проработки сформированных структур. На некоторых этапах исследования казалось необходимым более тщательное изучение той или иной темы, и именно эти фрагменты текста могут показаться достаточно сложными для восприятия. Их перечитывание даже самому автору напоминало передвижение по пустыне, требующее определенной выносливости и терпения. Но именно ландшафт пустыни позволяет сделать заметным для обнаружения то, что в обычном пейзаже может легко затеряться.

Поэтому следует обратиться к читателю с просьбой о снисхождении по поводу определенной лаконичности языка, объясняемой стремлением быть как можно лучше понятым, ибо повышение языкового разнообразия неминуемо ведет к размыванию смысла. С

другой стороны, подобный прием имеет очевидные отрицательные стороны. И стоит согласиться с Галилеем, высказавшемся о философских текстах следующим образом: «Я [в самом деле] не склонен сильно ограничивать философские учения и соглашаться с той жесткой, сухой и тяжеловесной манерой – манерой, лишенной каких-либо украшений, которую называют своей чистые геометры,

боящиеся употреблять слово, если оно не диктуется строгой необходимостью…Я не считаю недостатком говорить о многих и разнообразных вещах даже в таких трактатах, которые посвящены одной области…ибо … то, что дает нашим поступкам величие,

благородство и превосходство, заключается не в том, что необходимо,

хотя отсутствие его было бы большой ошибкой, а в том, что не является необходимым» [4, с. 82].

Одним из стилистических замечаний, которое может быть выдвинуто в адрес книги, является некоторая поспешность, с которой

7

автор пытается представить свои размышления читателю.

Действительно, иногда при перечитывании текста хотелось его переписывать вновь и вновь. В такие минуты вспоминались сложные взаимоотношения М. Врубеля со своим «Демоном», который

«дописывался» всякий раз после того, как двери выставочного зала закрывались за последним посетителем. К счастью, с книгой подобных экспериментов проводить невозможно. А отмеченную поспешность можно оправдать стремлением сохранить созвучность тем динамичным изменениям, которые происходят в современном мире.

Нить «ведения»

Введение к любой книге обязательно должно содержать краткое пояснение ее структуры. Представляемый текст включает четыре раздела. Первый раздел содержит три тематические линии. Линия первая состоит в краткой характеристике проблемного и идейного полей, в контексте которых развивалось исследование (п.р. 1.1-1.3).

Вторая проясняет позиции автора по поводу того, что есть метод как таковой и с какими когнитивными элементами он сопряжен.

Оправданность обращения к тому, что «и так всем понятно»,

обусловлена стремлением максимально корректно использовать широкоупотребляемые термины, обросшие в процессе своего культурного функционирования многочисленными наростами бытовых смыслов, от которых желательно избавиться в самом начале исследования (п.р. 1.4). Третья тема первого раздела посвящена рассмотрению двух философских подходов, которые, по мысли автора, ближе всего в современной русскоязычной философской традиции связаны с идеей многомерного мышления. Речь идет о

концепции сознания, развиваемой М.К. Мамардашвили и А.М.

Пятигорским а также об интервальном подходе Ф.В. Лазарева.

Второй и третий разделы направлены на прояснение терминологического базиса исследования, в который входит смысл,

пространство, иерархия, концепт.

Рассмотрение терминологического базиса предполагало не просто прояснение и уточнение смыслов ключевых терминов, а их исследование в максимально возможной полноте значений, что

8

соответствует концептуальному уровню функционирования слова,

позволяющему собрать широкое многообразие смыслов, на слово проецируемых. К сожалению, сказанное станет более понятным только после прочтения второго и третьего разделов текста.

В четвертом разделе с помощью проясненных элементов терминологического базиса исследования рассматриваются процедуры многомерного мышления: смыслооперационые практики,

прием гештальта, процедура бриколажа.

Основной текст монографии дополняется приложением, в котором исследуются концепции сознания, развиваемые В.В. Налимовым и В.

Шмаковым. Соответствующим рассмотрением предпринимается попытка создания гиперпространства смыслов, пространства,

состоящего из двух локальных смысловых пространств. В результате появляется возможность многомерного рассмотрения сознания,

обнаружения интересных и перспективных для последующих исследований корреляций, возникающих как итог соотнесения двух достаточно различных концептуальных построений.

Представленный план, четко очерченный в самом начале работы над книгой, испытал определенные «искривления», которые могут быть легко обнаружены при внимательном прочтении. По поводу возможных искривлений изначального плана очень точно сказал Ж.

Делез: «иногда кажется, будто мы нашли решение, но новое, сперва не замеченное искривление плана заставляет все переделывать и ставить новые проблемы, целый строй новых проблем, продвигаясь вперед рывок за рывком и добиваясь появления, сотворения новых концептов

(и даже не зная, не попали ли мы скорее в новый план, отделяющийся от прежнего)» [2, с. 107-108].

Некоторые отклонения от изначально выбранного пути произошли во втором разделе, в процессе рассмотрения смысла как одного из фундаментальных элементов терминологического базиса исследования. Когда большая часть текста о смысле уже была написана, неожиданно возникли два подраздела, которые в окончательном варианте были названы «Восприятие и смысл», «Представление и смысл». Эти подразделы, на наш взгляд, содержат интересные идеи, требующие дальнейшего развития. Пока же можно

9

только выразить надежду на то, что отмеченные фрагменты

«отклонения от плана» не будут оставлены читателем без внимания.

Нить обретения многомерности

Специфика философской деятельности состоит в проведении непрерывной рефлексии по поводу того, что уже было продумано,

высказано другими. Цитируя других авторов, встраивая фрагменты тканей иных текстов в собственные работы, философы выполняют очень важную функцию связывания общефилософского культурного пространства. Можно согласиться с А. Шопенгауэром в том, что

обилие цитат увеличивает наше притязание на ученость, но уменьшает притязание на оригинальность. С другой стороны,

цитирование позволяет в одном пространственно-временном континууме реализовать соотнесение близких, но все же различных мыслей, что ведет к возникновению сдвигов сознания, появлению принципиально новых направлений для будущих размышлений.

Таким образом цитирование становится не просто «украшением текста», не демонстрацией учености, а ценным когнитивным инструментом. При этом цитирование может быть различным. «Достаточно однородное» цитирование является результатом работы с текстами, авторы которых придерживались близких философских и методологических установок. Но совершенно очевидна допустимость и иного способа цитирования, который можно было бы условно определить как «сильно неоднородное». При таком цитировании по поводу одного предмета мышления соотносятся фрагменты текстов авторов, которые жили в разные исторические эпохи, испытывая влияние разных парадигмальных установок. Единственное, что их объединяет, – это предмет мысли. Прием использования «сильно неоднородного цитирования», который широко применяется в данной монографии, позволяет, с одной стороны, достичь максимального напряжения при столкновениях мыслей «об одном», с другой – создает некоторый «эффект многомерности». Однако не следует путать эффект многомерности и реально обретаемую многомерность, которые так же различны, как, к примеру, 3D–

изображение и непосредственно существующие в пространстве объекты.

10

«Сильно неоднородное» цитирование позволяет отказаться от важнейшей установки европейской культуры, о которой говорили М.К. Мамардашвили и А.М. Пятигорский, а именно – установки «на сохранение последовательного и постоянного тождества себя с самим собой, установки вечно сохранять и не потерять себя в потоке смены состояний сознания во времени и в их разнообразии в пространстве»

[3, с. 105].

Нить благодарения

Первая из благодарностей, выносимых автором, относится к самой

жизни, ибо именно благодаря ей не только хватило здоровья и сил для реализации предпринятого, но периодически возникали ситуации,

укрепляющие веру в то, что движение осуществляется в правильном направлении. К таким ситуациям следует отнести знакомство с некоторыми текстами В.И. Аршинова, В.В. Налимова, С.С.

Неретиной, с интервальной концепцией Ф.В. Лазарева. Все отмеченные «встречи» можно назвать удивительно интересными опытами просветления через интеллектуальные переживания.

Помимо «помогающих» и «поддерживающих» текстов, конечно же,

были живые люди, общение с которыми придавало силы и уверенность в необходимости предпринятого труда: это члены кафедры философии и социологии Южноукраинского национального педагогического университета имени К.Д. Ушинского, той кафедры,

на которой было начато проведение докторского исследования.

Неоценимая помощь на этапе окончания работы исходила от руководства, преподавателей, студентов философского факультета Одесского национального университета имени И.И. Мечникова,

общение с которыми в процессе профессиональной деятельности стимулировало многократное переосмысление написанного.

Большое влияние на концептуальные установки автора оказала работа Украинского синергетического общества под руководством профессора И.С. Добронравовой, сумевшей создать удивительно творческую атмосферу общения украинских и российских философов.

Огромная благодарность всем этим людям, помогавшим словом и делом.