госпитальеров Жан де Вилье и Матье де Клермон. Жан де Грайи командовал капетингским отрядом, а швейцарский рыцарь Оттон де Грансон — английским.

Своим героизмом эти люди искупили ошибки, совершенные прежде из-за их предвзятости и раздоров. Оборона Сен-Жан-д’Акра, ставшая последней страницей истории франкской Сирии, была и одной из прекраснейших ее страниц. Большинство защитников погибло, в том числе Гийом де Божё и Матье де Клермон. Короля Анри II вместе с частью мирных жителей удалось переправить на Кипр. Все остальные были уничтожены, но погибли они, сражаясь до последнего вздоха (взятие Акры 18 мая 1291 г.). Крепость тамплиеров пала последней. Она была захвачена 28 мая в ходе решающего штурма, который стоил больших потерь и мамелюкам, и защитникам.

Остальные крепости на побережье, еще остававшиеся в руках франков, были оставлены без боя: Тир в том же конце мая, Сидон и Бейрут в июле, Тартус в августе.

3. Внутренняя история франкской Сирии

Франкское королевство

Следует признать, что Иерусалимскому королевству франков при его возникновении не хватало юридической основы. Но одна из двух высших властей того времени, папство и Священная империя, не давали дозволения на учреждение новой монархии. С самого начала странная нерешительность и, похоже, некоторая неловкость заставили принять, как мы знаем, чисто временное решение, бывшее своего рода компромиссом: Годфруа де Буйон был избран равными ему по положению командирами крестоносцев «защитником Гроба Господня». Здесь следует запомнить сам принцип избрания одного из равных, что делало корону изначально выборной. Бодуэн I получил ее отчасти потому, что был братом Годфруа, но в основном потому, что ему не было равных конкурентов и в целом он сумел навязать свою кандидатуру. Здесь присутствует новый факт: за неимением серьезных юридических оснований, королевская власть в Иерусалиме оперлась на самый веский довод: меч. Она возникла и укрепилась потому, что в

личности Бодуэна I обеспечивала благополучное повседневное существование королевства. Случай Бодуэна II аналогичен истории его предшественника. Он был избран палестинскими сеньорами и прелатами потому, что доводился родственником Бодуэну I, а также потому, что он был наиболее способным претендентом, к тому же очень кстати оказавшимся на месте.

Мы видим эволюционную дугу, описанную институтом королевской власти. Первоначально она явилась результатом личных трудов Бодуэна I, который, возможно, перед этим сорвал попытку патриарха Даимберта установить теократию. Затем, начиная с Бодуэна II, выборность королей сменилась наследованием по прямой линии, без Салического закона. Следствием отсутствия Салического закона, совпавшего с частым отсутствием наследников мужского пола, стала бесконечная передача трона в новые семьи. Так, корона перешла по женской линии, через брак Мелизанды с Фульком (от Ретельского дома (1118–1131) к Анжуйскому (1131–1186). После пресечения мужской линии этого рода две анжуйские принцессы, Сибилла и Изабелла, принесли корону, первая в дом Лузиньянов (1186–1192), а вторая, тремя своими браками, в дома Монферратский (1190–1192), Шампанский (1192–1197) и снова Лузиньянов (1197–1205). Опять же через женщин права на иерусалимскую корону были переданы королевой Марией Монферратской в дом Бриеннов (1205–1225), потом юной Изабеллой де Бриенн в императорский Швабский дом, где королевское достоинство оставалось (по крайней мере номинально) с 1225 по 1268 г. И наконец, корона, опять на основании тех же самых принципов, снова вернулась в дом Лузиньянов (1269–1291). В нем она оставалась, так сказать, посмертно и после падения Акры. Короли Кипра, вплоть до пресечения их рода, были и номинальными королями Иерусалимскими (1291–1489).

Впринципе выборная первоначально, корона быстро превратилась

внаследственную, и правила наследования соблюдались так строго, что

влице Гогенштауфенов была признана власть королей, не живущих в королевстве и пытающихся управлять Акрой из сердца Италии или Германии. Однако хотя королевская власть в Святой земле очень быстро стала наследственной, она имела совсем иной характер, чем во Франции. Во Франции королевская власть считала себя старше феодализма, и это было так, если заглянуть дальше Капетингов, во

времена миропомазания Пипина Короткого или крещения Хлодвига. В Святой земле, напротив, мы видим всемогущество феодализма, который появился там первым, с самого дня завоевания (мы видели, с какой бесцеремонностью это происходило, с какой быстротой и в соответствии с какими личными аппетитами), и лишь затем, столкнувшись с необходимостью иметь военного предводителя, в самый последний момент, во время общей демобилизации, он увенчал себя институтом монархии. Иерусалимское королевство — какой бы ни была на практике власть того или иного конкретного монарха — в правовом смысле оставалось аристократическим государством, в котором источником истинного суверенитета был не монарх, а дворянская корпорация, объединившаяся в ассамблею под названием Совет баронов или Высокий совет.

И не имеет значения то, что речь здесь идет о чисто юридической концепции, с которой пять первых королей Иерусалимских, сильные личности, мало считались. Главным здесь остается теоретическое первенство Высокого совета. Первоначально Высокий совет, в котором председательствовал король или, в его отсутствие, один из главных должностных лиц королевства — сенешаль, коннетабль или маршал — состоял лишь из прямых вассалов короны, но со времени царствования Амори I (1162) в него входили и арьервассалы. И здесь хочется, в скобках, задать вопрос: не ввел ли такой реалист, как Амори I, арьервассалов в Совет специально, чтобы ослабить сопротивление крупных баронов? Как бы то ни было, полномочия данной ассамблеи были поистине суверенными. «Она обладала, — отмечает Додю[182], — властью независимой и более высокой, чем королевская. В то время, когда государь осуществлял чисто военную власть, Высокий совет имел все атрибуты суверенной власти. Это было собрание баронов, а король был лишь первым из баронов. Без одобрения, без согласия совета тот не мог ничего предпринять и ничего приказать»[183].

Сама церемония вступления на престол нового короля ясно указывала на теоретически избирательное происхождение его власти. Прежде чем быть признанным и получить оммаж от своих вассалов, король должен был дать клятву соблюдать обычаи и ассизы королевства, то есть феодальные права и вольности. Он не мог ни издать закон, ни пожаловать фьеф, ни наказать вассала, не получив предварительно одобрения Высокого совета. Даже в деле,

затрагивавшем напрямую личную честь короля, как, например, связь жены Фулька Анжуйского с Югом дю Пюизе, тот вынужден был вынести дело на обсуждение Высокого совета. Отказ в повиновении королю, если тот нарушит свою клятву соблюдать «обычаи», официально закреплен ассизами. Аналогичные положения мы находим в «Ассизах Романии» — своде конституционного права латинской Мореи.

Если придерживаться буквы закона, то королевская власть в Иерусалиме была связана самой строгой Великой хартией вольностей. Но не всегда люди в своих действиях руководствуются законами. Личности более сильные, чем пять первых иерусалимских королей, встречаются редко. Трудно себе представить Бодуэна I или Амори I покорно склонившимися перед этим феодальным парламентаризмом и терпящими его опеку над собой. Нет никаких сомнений в том, что при подобных лидерах несовершенства системы не слишком сильно ощущаются, тем более в почти непрерывном состоянии войны, вынуждающем знать полагаться на практике на военного предводителя, каковым являлся король. Но начиная со смерти Амори I (1174) ситуация меняется. Проказа Бодуэна IV, спорное избрание Ги де Лузиньяна страшно ослабили королевскую власть, разом, практически и юридически, вернув влияние знати. Начиная с 1186 г. дела пошли еще хуже; и королевская власть, и королевство переживали бедственные времена: пресечение мужской линии Арденско-Анжуйской династии, последовавшие одно за другим несколько женских царствований, в которых король был в действительности лишь принцем-консортом, затем серия царствований малолетних правителей, которые мы уже перечисляли выше, помешали королевской власти укрепиться. Можно предполагать, что ее укрепление произойдет после перехода в Швабский дом. Однако произошло диаметрально противоположное. Она окончательно исчезла, поскольку ни Фридрих II, ни Конрад IV не жили в своем заморском королевстве. После изгнания чиновников Фридриха в 1232 и 1243 гг. все происходило так, как будто на практике королевская власть была вообще упразднена. Высокий совет, заполненный представителями семьи Ибелинов, их клиентами и друзьями, и де-юре, и де-факто стал суверенным. Франкская Сирия отныне превратилась в феодальную республику, конфедерацию бароний.

Замечено, что в странах с несколько расплывчатой конституцией (в Англии, например) ее зачастую соблюдают лучше, тогда как четко расписанные институты не обязательно являются залогом корректной конституционной практики. Это подтверждается примером Сирии. Если королевскую власть того периода, когда она была реальной (1100– 1232), часто сковывал присущей ей феодальный характер, а сменившая ее «баронская республика» (1232–1291) погрузилась в анархию, то отнюдь не потому, что той и другой не хватало конкретных институтов. Со времен Годфруа де Буйона и Бодуэна I началось составление сборника ассиз, обычаев, редактирование которых, видимо, продолжалось последующими королями, а текст якобы хранился в Гробе Господнем.

Весьма вероятно, что в первый период (1100–1187) сборник законов, о котором идет речь, имел силу лишь постольку, поскольку не сковывал авторитет королевской власти. Трудно себе представить того же Бодуэна I, который позволил бы связать себя мудреными юридическими построениями. Как бы то ни было, тексты эти погибли во время взятия Иерусалима Саладином (октябрь 1187 г.) и были в XIII в. заменены некоторым количеством трактатов, из которых наиболее известны четыре. Прежде всего, Книга Филиппа Новарского, трактат по феодальному праву, написанный предположительно до 1253 г. Затем, Книга Жана д’Ибелина, графа Яффского (не путать со Старым сиром Бейрутским), написанная около 1253 г. и продолжающая труд Новарского. Наконец, Книга короля, рассуждающая о королевской власти и обязанностях сеньоров, и Книга ассиз горожан, трактат по гражданскому праву, составленный предположительно между 1229 и 1244 гг.

Речь идет о комплексе конституционных, административных и юридических текстов, очень эффективно регулировавших политическую жизнь во франкской Сирии XIII в. Тексты эти показывают нам функционирование четырех судов, одновременно юридических и политических: Высокого совета (Высшего суда), Суда горожан, Суда раиса и Церковного суда. В Высоком совете, намного более важном, чем все прочие, в принципе председательствовал король, и вплоть до 1162 г. состоял он, как мы видели, исключительно из прямых вассалов короля, а после этой даты — из всех сеньоров, как вассалов, так и арьер-вассалов. С политической точки зрения это был

Теоретически армия Иерусалимского королевства, насколько мы знаем, ничем не отличалась от западных армий того времени. Командовал ею король, а ниже его стояли сенешаль, коннетабль и маршал. Состояла она главным образом из феодальных ополчений, ибо вассалы обязаны были служить в войске на определенных условиях. По призыву короля они должны были явиться с экипированным за свой счет отрядом, численность которого зависела от размеров фьефа, с расчетом, что кампания может продолжаться до года, по крайней мере на территории королевства. Эта последняя оговорка очень важна. Мы увидим, как заинтересованные лица будут ею пользоваться (в царствование Юга III, например), чем наносить огромный ущерб обороне франков.

Но мы на Востоке: наряду с рыцарями армия состояла из конных сержантов, наемников, рекрутируемых из сирийцев-христиан, и легкой кавалерии туркополов, набираемой среди метисов или местных жителей, составлявших своего рода гумы[185] на службе у латинян. К этому следует добавить другие местные элементы, вроде лучниковмаронитов, имевших особенную важность в графстве Триполийском.

Представляла ли совокупность этих элементов силу, достаточную для защиты страны, которой угрожало столько врагов, как франкской Сирии? Признаем сразу: рыцари и наемники, франкские элементы и вспомогательные подразделения из местных жителей, все вместе никогда не составляли значительной массы. Во время всеобщих мобилизаций, объявлявшихся Бодуэном II во всех франкских государствах для защиты Антиохии, мы видим только 1000 рыцарей. В 1182 г. Бодуэн IV разбил Саладина, имея лишь 700 рыцарей. В битве при Хаттине, в 1187 г., Ги де Лузиньян располагал всего 20–21 тысячей человек. Ассизы нам сообщают, что во времена Жана д’Ибелина феодалы должны были привести к королю 577 рыцарей, а церкви и горожане, со своей стороны, 5025 конных сержантов. Что же касается духовно-рыцарских орденов, тамплиеров и госпитальеров, они могли выставить в среднем около 500 рыцарей и 500 туркополов, то есть оба ордена приблизительно 2000 копий.

В реальности духовно-рыцарские ордены представляли собой единственную «постоянную армию» королевства, задачей которой было оперативно отразить нападение и обеспечить оборону наиболее опасных пунктов, давая феодальным ополчениям время собраться. В

принципе этих контингентов было достаточно для обычной осадной войны, но не против стотысячных армий, которые ислам мог бросить на франкскую Сирию, как было в 1187 г. и в царствование Бейбарса.

Система фортификации

Когда у какой-то страны недостаточно большая армия, чтобы отпугнуть завоевателя, ей приходится прибегать к инженерному искусству. С того дня, как франки были вынуждены перейти к обороне, для них первоочередной задачей стало перекрыть неприступными крепостями возможные пути вторжения. И в этом они превзошли сами себя. Оборону Иерусалимского королевства обеспечивала удивительно последовательная система фортификационных сооружений, как типа «город и замок», так и отдельно стоящих крепостей.

Я здесь могу лишь кратко пересказать содержание замечательных работ Поля Дешана[186]. Во-первых, в том, что касается собственно королевства. Годфруа де Буйон и Бодуэн I укрепили Иерусалим, СенАбраам (Хеврон), Яффу, бывшую портом Иерусалима, а также Рам (Рамлу) и Сен-Жорж-де-Лидд (Лидду) на исторической дороге, ведущей от Яффы к Иерусалиму. В Галилее Танкред, который, как мы помним, некоторое время владел этим «княжеством» (1099–1100), лично укрепил Табарию (Тивериаду), столицу этого княжества. Речь здесь идет о ключевых позициях периода первой франкской оккупации в те же самые годы — 1099–1100.

Проблема стала более масштабной, когда под власть франков перешло все побережье полностью. Речь шла о защите прибрежных городов от неприятных неожиданностей из глубин страны, поскольку с запада было море, на котором господствовали христиане. Оборону побережья обеспечивала целая вереница городов-крепостей; с севера на юг: Барут (Бейрут), завоеванный в 1110 г., Сажетт (Сидон), также в 1110 г., Сур (Тир) в 1124 г., Скандельон (Искандерун), крепость, возведенная в 1116 г. на полпути между Тиром и Акрой, к северу от мыса Накура, Акра, захваченная в 1104 г., Кайфас, или Хайфа, в 1100 г., Шато-Пельрен, или Пьер-Энеиз (Атлит), крепость, построенная в 1218 г. к югу от Хайфы, между этим городом и Кесарией, Сезер (Кесария), захваченная в 1101 г., Арсюр (Арсуф), также взятый в 1101 г.,

Жаф (Яффа), завоеванная в 1100 г., Эскалон (Аскалон), завоеванный в 1153 г., Гадр (Газа) в 1150 г., и, наконец, Дарон (Дейр аль-Балах), замок, построенный до 1170 г. с целью наблюдения за египетской границей.

Каким бы ни было значение этих крепостей, речь шла скорее об убежищах, которые должны были встретить врага в последнюю очередь, когда уже будут потеряны внутренние области страны. Первый удар должны были принять на себя фортификационные системы на севере и на востоке. На севере крепость Мон-Главьен (Дейр-аль-Калаа,

квостоку от Бейрута?), возведенная в 1124 г., защищала Бейрут, а Кав- де-Тирон (Тирун-ан-Ниха) прикрывал регион Сидона. Район Тира защищала стоявшая в большом углу Нахр-аль-Касмия у входа в долину Бекаа, крайние склоны Ливана прикрывал Бофор (Шакиф-Арнун), построенный в 1139 г.; а еще чуть южнее Торон (Тибнин), укрепленный в 1105 г. Верхнюю Галилею, помимо этих крепостей, защищал Шатонёф (Банияс, Панеас) и его крепость Субейб (1129). Между озером Хула и озером Тивериада возвышались крепости Шателе (Каср-аль- Атра) (1178) и Сафет (Сафед), последний был возведен в 1140 г. и перестроен тамплиерами в 1240 г. Район Акры защищал с севера замок Монфор (Каль-ал-Кураин) (1227), а с юго-востока — Саффран (ШафаАмр). В центре Галилеи замок Сефория (Саффурийя) возле одноименных «фонтанов» многократно служил пунктом сосредоточения армии, находившей там воду для кавалерии. Южную Галилею с долиной Эсдрелон усеивали замки: Каймон (Тель-Каймун), Фев (Аль-Фула), Форбеле (Афрабала) и, возле Иордана, Бельвуар (Каукаб-аль-Хава), а также город Бессан (Байсан), этот последний был укреплен Танкредом. Землю Сюэт (Сауад), а также подходы от Иордана

кпритоку Ярмука, прикрывал Замок Бодуэна (Каср-Бардауиль) (1105) с гротами-крепостями Хабис-Джалдака.

Если нанести на физическую карту Палестины и Ливана линию этих крепостей, то останется лишь восхищаться предусмотрительностью военных инженеров, разработавших этот план.

Левантийская Франция располагала «средневековыми Вобанами»[187], которые составили ее гордость. Большинство холмов, господствующих над равнинами, использовались наилучшим образом, места возможных прорывов перекрывались крепостями, возведенными в самых удобных пунктах, естественные преграды приспосабливались с превосходным знанием местности к военным целям. Если бы не грубейшие

политические ошибки, погубившие королевство, его оборонительная система могла бы просуществовать долгое время.

Так же обстояли дела со стороны Петрейской Аравии и Египта. Между палестинским побережьем (Яффа — Аскалон) и Иерусалимом возвышалась другая система крепостей: Мирабель (Медждель-Яба), Бельвейр (Дейр-Абу-Машал), Ибелин (Ябна); последний, укрепления которого были построены в 1141 г., являлся фьефом носившей то же имя семьи; затем Монжизар (Тель-Джазир), Торон-де-Шевалье (АтАтрун), Бланшгард (Тель-ас-Сафийя), Бет-Жибелин (Бейт-Джибрин); последний датируется 1134 г., и Шастель-Арнуль (Йало), датируемый

1132 г.

Земля за Иорданом (Трансиордания), имевшая особую важность, поскольку эта пустынная степь, как мы видели, отделяла азиатские мусульманские страны от мусульманского Египта, включала, в первую очередь, древние страны Аммон и Моав, к востоку от Мертвого моря. Этот регион удерживался крепостью Крак-де-Моаб, нынешний Керак, построенной в 1142 г. Другая часть этого княжества соответствовала полосе Вади-Муса в древней Идумее, в бывшем набатейском царстве Петра. Там возвышались франкская крепость Монреаль (Шобак), построенная в 1115 г., и замок Валь-Моиз (Уайра), построенный в 1116 г. На берегу Акабского залива франки укрепили Айлу и островок Грайе. Там они имели выход в Красное море, и мы видели, как Рено де Шатийон воспользовался им, чтобы в 1182–1183 гг. со своей флотилией угрожать Джедде, порту Мекки.

Другие государства были защищены не хуже. Графство Триполи, имевшее естественную защиту в виде горных цепей Джебель-Аккар и Джебель-Ансария, располагало с юга на север такими «городами с замками»: Джибле (Библос, Джебейль), Нефен (Энфе), Трипль (Триполи) и Тортоса (Тартус). Внутри территории замок Жибель-Акар (Джебейль-Аккар) защищал долину Нахр-аль-Кабира, а Крак-де- Шевалье — Хомскую впадину. Таким образом, контролировались две долины, через которые, «из-за отсутствия гор», могло произойти вторжение с востока. Далее к северо-востоку Монферран (Баарин) следил за долиной Хамы, и мы видели, какую важную роль сыграла эта маленькая крепость в царствование Фулька Анжуйского, который, впрочем, потерял ее. На западном склоне того же массива Шастель-

Блан (Сафита) прикрывал фланг Тортосы от вторжений со стороны Ансарийских гор.

В княжестве Антиохийском проблема обороны была не такой простой, как в графстве Триполийском, где Ливанские горы, а затем горная цепь Ансария образовывали природный защитный экран Ливанской Ривьеры. Франкское государство на Оронте было лишено такой географической защиты, глубинные районы страны и побережье разделялись прибрежной горной цепью, затрудняющей сообщения. Кроме того, постоянное присутствие мусульман в Шайзаре и Хаме все время угрожало перерезать связь между княжеством Антиохийским и графством Триполийским в районе Маркаба и Латакии. Поэтому побережье было защищено линией укрепленных городов или крупных крепостей, с юга на север: замок Маргат (Маркаб), город Зибель (Джабла), город Лиш (Латакия), позади которого еще возвышался мощный замок Саон (Сахиун). Долина Оронта подвергалась не меньшим угрозам, поскольку Алеппо все время оставался у мусульман и служил центром сосредоточения сил всех контркрестовых походов. Поэтому линия Оронта была защищена с юга на север городом Феми (Апамея), за которым, к северу-востоку, стоял укрепленный город Кафарда (Кафартаб), защищаемый также замком Шастель-Рюж (очевидно, Тель-Кашфахан). Земля за Оронтом, угроза которой была сильнее и которая для франков, по правде говоря, была не столько постоянным владением, сколько постоянным полем боя, была предметом не меньших предосторожностей. Помимо уже упомянутой Кафарды, оборона включала, с юга на север, укрепленные городки Сардон (Зердана), Сереп (Атариб), Сармит (Сармин), Арранк (Харим) и укрепленный город Артезия (Артах). Арранк и Артезия, расположенные восточнее знаменитого Железного моста (Джизр-аль- Хаджид), защищали непосредственные подступы к Антиохии. Проход Байлан между Антиохией и Александреттой всегда был одними из ворот, через которые из Малой Азии в долину нижнего Оронта проникали захватчики. Его защищал замок Гастон (Баграс); районы в глубине страны за портом Александретты прикрывал замок Трабессак (Дарбсак). На северо-востоке внутреннюю долину Нахр Африн, откуда могли исходить вторжения от Евфрата, защищал замок Азар (Аазаз).

Что же касается графства Эдесского, оно было самым непрочным из франкских государств, настолько непрочным, что полвека его жизни

кажутся удивительным, ежедневным чудом. Его западная часть, прикрытая Евфратом, еще была относительно защищена рекой, хотя все равно оставалась во власти тюркских вторжений из Диярбакыра. Но восточнее реки, в пограничном районе между Джезире и Мардином, оборона была крайне неустойчивой. Тем не менее франки ничем не пренебрегали, ни на цисевфратских, ни на трансевфратских территориях. Упомянем к западу от Евфрата укрепленный город Турбессель (Тель-Башир) и замки Равендаль (Равандан), Хатаб (Айнтаб), Тюлюп (Дулук) и Ранкюлат (Калаатар-Рум), а также укрепленый город Самосату. На восточном берегу великой реки — укрепленные города Бира (Биреджик), Сорорж (Сарудж), Эдесса (Урфа); и наконец, в приграничных районах с Диярбакыром, на дороге из Мардина, крепость Тель-Гуран и укрепленный городок Тель-Мозан. Достаточно взглянуть на карту, чтобы отметить ненадежность положения этого выдвинутого в направлении Мардина франкского опорного пункта.

Какова же была архитектура этого невероятного количества крепостей и укрепленных городов? Она в принципе делилась на два типа. Первый, распространенный главным образом у госпитальеров, представляет высокую крепость на холме с крутыми склонами, по возможности одиноко стоящем, с двумя рядами стен, повторяющими форму вершины холма; слабое место укреплено донжоном. Этот тип, повторенный в крепостях XI–XII вв. на Сене и Луаре (Шато-Гайяр, Куси), в частности, воплощен в замке Маргат (Маркаб) и Крак-де- Шевалье[188].

Напомним, что Маркаб имел особо важное значение, поскольку защищал берег в ненадежном месте, напротив мусульманского выступа, образуемого эмиратами Хамы и Шайзара, а также горными крепостями исмаилитов. Он был взят христианами в 1140 г.[189] По причине его важности охрана его в 1186 г. была доверена госпитальерам. Что же касается будущего Крак-де-Шевалье, арабская крепость, стоявшая на его месте, была захвачена Танкредом в 1110 г. и в 1112 г. уступлена им графу Понсу Триполийскому. Но чтобы обеспечить надежную защиту этого важнейшего бастиона, закрывавшего от вторжений знаменитую Хомскую впадину, требовалось занять Маркаб постоянным гарнизоном, выставить который были способны лишь духовно-рыцарские ордена.

Поэтому Крак (в 1142 г. графом Раймоном II Триполийским) тоже был передан госпитальерам.

Вторая школа, применявшаяся главным образом тамплиерами и вдохновлявшаяся византийскими и арабскими крепостями, характеризуется прямоугольными башнями, несколько выступающими за линию стен. Защита усиливается очень глубоким рвом, вырубленным в скале, или обрывистой скалой. К этому типу принадлежат укрепления и замок Тартуса, Шателе, Шато-Пельрена (Аатлита), Шастель-Блана (Сафиты), а также замок Раймона де Сен-Жиля в Триполи и Крак-де- Моаб (Керак).

Итак, даже в камне мы видим свидетельства соперничества, разделявшего в разных сферах тамплиеров и госпитальеров, этих братьев-врагов, которые смогли объединиться лишь в час последнего испытания, во время обороны Акры в 1291 г.

Две фортификационные системы присутствуют в комбинированном виде в замках Саон, Бовуар, Жибле, Бланш-Гард и Бофор.

Впрочем, история этой военной архитектуры тесно переплетена с историей франкского искусства в Сирии, к которой мы обратимся далее.

Тамплиеры, госпитальеры и тевтонцы

Духовно-рыцарские ордены являются институтом, тесно связанным с крестоносной идеей или, по крайней мере (поскольку возникли они уже после Первого крестового похода), с жизнью франкских государств. Конечно, идея эта впоследствии послужила образцом для подражания или адаптировалась к иным условиям (Тевтонский орден найдет себе новое поле деятельности на берегах Балтики), но истоки ее, несомненно, восходят к защите Гроба Господня. Фактически ордены играли, особенно со второй половины XII в., значительную роль в обороне латинских государств.

Происхождение этих военных братств различно. Орден братьев Госпиталя Святого Иоанна Иерусалимского первоначально являлся чисто благотворительной структурой, основанной около 1070 г. паломниками из Амальфи, имевшего большое торговое значение

города, чьи флоты опередили в Левантийских морях эскадры Генуи и Венеции. Во время Первого крестового похода главой его был блаженный Жерар, уроженец, по одним данным, Амальфи, по другим

— Мартига, который произвел глубокую реформу ордена (ок. 1100– 1120). Преемник Жерара, Раймон дю Пюи, занимавший должность великого магистра приблизительно с 1125 по 1158 г., превратил его в военный орден, братство рыцарей-монахов.

Как мы видим, на этой воинственной земле эволюция превратила благотворительное братство в находящееся в постоянной готовности войско. Совсем иначе обстояли дела с орденом Храма. Он был основан в 1118 г. шампанским рыцарем Югом де Пейеном (великий магистр в 1118–1136 гг.) и с самого начала имел четкий военный характер. Название он получил от храма Соломона (современная мечеть АльАкса), где обосновался.

Члены обоих орденов носили настоящую военную форму, подчеркнуто строгого, монашеского, вида. Знаком тамплиеров был красный крест на форменном плаще, белом у рыцарей и черном у сержантов. Знаком госпитальеров был белый крест в мирное время на черном плаще, а в военное — на красном. В ближнем бою эта униформа была для остальной армии «словно знамя».

Предназначенные для решения одних и тех же задач, дети одного и того же рыцарства, набиравшие новых членов в одних и тех же слоях общества, оба ордена имели аналогичную структуру. Они делились на три сословия: рыцари (набираемые из дворянства), сержанты (вербуемые из простолюдинов) и клирики. Во главе каждого ордена стоял великий магистр, избираемый сословием рыцарей и управлявший орденом под контролем капитула. Престиж великих магистров как таковых был весьма высок. Когда пост занимала сильная личность, то авторитет главы духовно-рыцарского ордена почти равнялся власти суверенного монарха. Великому магистру помогало некоторое количество высших офицеров: великий прецептор, маршал, госпитальер, суконщик (интендант), казначей, адмирал и туркопольер. В территориальном отношении оба ордена делились на командорства, управляемые местными командорами.

Ордены Храма и Госпиталя, как и римская церковь, солдатами коей они являлись, были интернациональными структурами. Однако если мы взглянем на списки их высших руководителей, то заметим, что

большинство таковых в XII–XIII вв. происходило из франкоязычных стран. Совсем иначе обстояли дела у тевтонских рыцарей. Этот третий духовно-рыцарский орден, чье возникновение относится к 1143 г., набирал своих членов, как указывает его имя, в германоязычных странах. В 1198 г. он был реорганизован по образцу двух первых орденов великим магистром Генрихом Вальпотом, но значение приобрел при его преемнике, Германе фон Зальца, великом магистре в 1219–1239 гг. Это значение объясняется тем, что в описываемый период иерусалимская корона досталась германскому императору Фридриху II, чьим верным советником был Герман фон Зальца. Пламенный христианин и одновременно человек, всецело преданный Фридриху, Герман служил посредником между последним и римской церковью. Если фридриховский крестовый поход завершился успешно, то отчасти благодаря ему. Устранение Швабского дома баронами Святой земли уменьшило значение тевтонских рыцарей, которые в дальнейшем нашли себе новое поле деятельности в балтийских странах.

Политическая история духовно-рыцарских орденов — особенно госпитальеров и тамплиеров — это история постоянного возвышения. Простые помощники вначале, они очень скоро стали необходимыми и, наконец, начали почти на равных разговаривать с королями, как одна сила с другой. Эти перемены объясняются оказанными услугами; услугами, которые позволяли смотреть на них как на незаменимых. Действительно, тогда как франкские правители в принципе располагали лишь временно созываемыми феодальными ополчениями (или кратковременной помощью прибывших отрядов новых крестоносцев), духовно-рыцарские ордены являлись своего рода постоянной армией, всегда находящейся в боевой готовности. Поэтому к ним обращались все чаще и чаще для обороны важнейших замков в самых угрожаемых местах. Так, в Иерусалимском королевстве госпитальерам передали замки Бельвуар, или Коке (до 1168 г.), Форбеле (Афрабала), Калансюэ (Калансауэ), Бельмон (Цуба), Бет-Жибелен и Бетсура (Бейт-Сур). Со своей стороны тамплиеры получили замки Бофор и Сафет (и тот и другой после 1240 г.), Шателле, к югу от Брода Якова (1178), Саффран, Шато-Пельрен или Атлит (1218) и Фев, или аль-Фула, Кашон (Какун), Казаль-де-Плен (1191) и Торон-де-Шевалье, к юго-западу от Рамлы. Наконец, Тевтонский орден получил в 1227 г. Монфор к северо-востоку от Акры.

Иерусалимский в 1173 г. задумался о роспуске ордена Храма, а Людовик Святой во время своего пребывания в Палестине в 1251– 1252 гг. публично унизил великого магистра Рено де Вишье.

Пороки организации со временем развивались так же, как и достоинства. Во втором этапе истории франкской Сирии ордены все больше и больше становились государствами в государстве, что в условиях ослабления королевской власти после 1185 г., и особенно когда она практически исчезла в 1233 г., показало все неудобства. Два великих магистра Храма, Жерар де Ридфор (1186–1189) и Гийом де Божё (1273–1291), сильные личности (второй, впрочем, действовавший с добрыми намерениями, первый, похоже, исключительно с дурными), должны дать истории суровый отчет. Фактически два этих человека, с интервалом в сто лет, завели страну в пропасть: Жерар де Ридфор тем, что увлек Ги де Лузиньяна в «поход смерти» от Сефории до Хаттина (1187), а Гийом де Божё — тем, что провалил попытку монархической реставрации, предпринятую Югом III (1276). Кроме того, тамплиеров и госпитальеров разделяло давнее соперничество, разводившее их по разным лагерям во всех гражданских войнах XIII в., в частности, как мы помним, в войне Святого Сабаса в Акре (1265–1258). Эти ссоры между монахами всякий раз принимали размах дел государственной важности к величайшим бедам для этого самого государства, о котором ни те ни другие, увлеченные своими партийными интересами и страстями, похоже, не задумывались.

История Иерусалимского латинского патриархата при франкском владычестве

Смерть во время Первого крестового похода (1 августа 1098 г.) папского легата Адемара де Монтрейя, епископа Пюи, возможно, изменила судьбу Святой земли. Как знать, не сделал бы этот великий прелат (которого Урбан II назначил вождем крестового похода) Иерусалим «церковным королевством», каковыми стали две другие столицы, Рим и Ахен? Во всяком случае, мы видели, что после завоевания франками Иерусалима их первой заботой, даже еще до окончательного определения статуса светского правления, которое им предстояло установить, было избрание латинского патриарха Святого

города. Вопрос открыто стоял так: будет ли Иерусалим светским государством или же церковным, то есть светской вотчиной патриарха. Патриарх Даимберт Пизанский (1100–1102) попытался вырвать это последнее решение, играя на благочестии Годфруа де Буйона, но, несмотря на вмешательство антиохийских нормандцев, Бодуэн I добился низложения Даимберта[190]. Решение грубое, но, возможно, позволившее франкской Сирии избежать многих бед: что бы с ней стало, если бы с первого дня своего существования она оказалась бы вовлеченной в раздоры папского престола со Священной Римской империей, которые в Европе резко остановили политическое развитие Германии и Италии? Возведя наконец на патриарший престол своего преданного союзника (я чуть не написал: сообщника) Арнуля де Рё (патриарх в 1112–1118 гг.), возможно, сомнительного прелата, зато пылкого роялиста, Бодуэн I сумел окончательно подчинить патриархат королевской власти. Патриарх Этьен де Шартр в 1129 г. еще попытался бороться с королем Бодуэном II (которому, впрочем, доводился родственником), но это была последняя попытка такого рода, и следующие патриархи уже верно служили королевской политике.

Правда, поддержка короны не раз позволяла иерусалимскому патриарху одерживать верх в чисто церковных делах. При прежнем, византийском, разделении епархий архиепископство Тирское с подчиненным ему епископством Бейрутским входило не в Иерусалимский, а в Антиохийский патриархат. Вопрос о подчиненности возник, когда сначала Бейрут (1110), а затем Тир (1124) были присоединены к Иерусалимскому королевству. По этому поводу разразился бурный скандал между двумя латинскими патриархами: иерусалимским Жибленом и антиохийским Бернаром де Валанс. В конце концов, верх одержал патриарх Иерусалимский. Латинские епископства Бейрута, Сидона, Тира, Акры и Панеаса, несмотря на прежнюю подчиненность Антиохийской церкви, были переподчинены церкви Иерусалимской, поскольку входили в состав Иерусалимского королевства, а не княжества Антиохийского[191]. Зато, несмотря на то что графство Триполийское с 1109 г. было вассалом (по крайней мере фактическим, в лице своих графов) королевства Иерусалимского, епископства этого графства (Жибле, Триполи, Тартус) продолжали, как и в византийские времена, подчиняться латинскому Антиохийскому патриархату.

Многие иерусалимские патриархи, такие как Эбремар де Теруан

(1103–1107), Арнуль де Рё (1112–1118) и Амори де Нель (1158–1180),

проявили героизм, нося в гуще сражений Крест Господень. Патриархи Гормон де Пикиньи (1118–1128) и Гийом де Мессин (1130–1145) с благородством исполнили свою роль, первый во время пленения Бодуэна II (1123–1124), второй — когда Фульк Анжуйский оказался блокированным Занги в Монферране (Баарине) в 1137 г. Зато патриарх Ираклий (1180–1189), политикан и распутник, стал одним из тех дурных советников, которых история считает виновными в восшествии на престол Ги де Лузиньяна, то есть в падении королевства.

Внутренняя история графства Эдесского

Графство Эдесское[192], самое непрочное из франкских государств (1098–1144 или 1146), в сущности, не было франкским. Оно было армянским творением и создано армянином Торосом (ок. 1194–1098). Призвавший к себе на помощь против тюрок будущего Бодуэна I, Торос был очень быстро вынужден, уступая требованиям вновь прибывшего, согласиться с тем, что Эдесское княжество станет армянофранкским[193]. Злая воля и жестокость Бодуэна переставили слова местами. Эдесса стала франко-армянским графством. Результат нам известен: Бодуэн спровоцировал бунт недовольных Торосом армянских жителей, которые убили того, оставив франка-крестоносца единственным властителем страны. Также мы знаем о попытке мятежа армян, подавленного Бодуэном с обычной для него жестокостью; главарей заговора он приказал ослепить или жестоко изувечить. Но Бодуэн, навязав франкскую власть и насадив франкское рыцарство в качестве правящего класса, армян поставил хоть и ниже него, но выше сирийцев. Доказательством того, что армяне получили свою долю, служит тот факт, что они до самого конца оставались верными и часто героическими защитниками графства Эдесского, тогда как христианесирийцы имели тенденцию предавать франков в пользу тюрок. Брак Бодуэна I с армянкой Ардой стал символом этого союза.

Бодуэн II, граф Эдесский с 1100 по 1118 г., углубил эту политику. Он не только тоже женился на армянке, принцессе Морфии, дочери Гавриила, или Хорила, князя Малатьи (Мелитены), но, по мягкости

своего характера, так контрастировавшей с жестокостью Бодуэна I, душой привязался к армянам. Коадъютор армянского патриарха Барсег (Василий) переехал из Ани в Эдессу в знак подтверждения взаимности этих симпатий. Бодуэн II, как пишет Матфей Эдесский, «принял понтифика с великими почестями, одарил его многими деревнями, осыпал подарками и засвидетельствовал великую дружбу». Брак Бодуэна II с представительницей семьи правителя Малатьи распространил его влияние далеко на север, до верховий Евфрата. Его поддержка позволила Гавриилу еще некоторое время отражать атаки каппадокийских тюрок Данишмендитов, которым внутри Малатьи постоянно помогала тайная деятельность сирийского епископа, так что Малатья была взята тюрками лишь в 1103 г. На северо-восточном направлении Бодуэн II занял такие далеко выдвинутые твердыни, как Тель-Гуран, Тель-Мозан и Аль-Коради посреди Шабахтана, совсем рядом с Мардином. На юго-западе он в 1104 г. с помощью нормандских князей Антиохии пытался, хотя и безуспешно, овладеть Арранком, первым пунктом на пути к Мосулу.

Экспансия была на время остановлена разгромом при Арранке, где Бодуэн II попал в плен к тюркам (1104). Нормандский принц Ришар Салернский[194], управлявший страной во время его пребывания в плену (1104–1108), обвиняется сирийскими источниками в том, что изза своей алчности обирал местное население. Вышедшему на свободу Бодуэну II пришлось отражать энергичные контратаки тюрок. Несмотря на помощь князя Антиохийского Танкреда и самого короля Иерусалимского Бодуэна I, в 1110 г. он был вынужден из-за постоянных тюркских набегов покинуть восточный берег Евфрата, оставив открытой местность вокруг Эдессы, населенную армянскими и сирийскими крестьянами. Он попытался перевести их на запад от реки, в окрестности Самосаты, но исход не обошелся без налета тюркской конницы, устроившей массовую резню эмигрантов (1110).

После этих событий города графства Эдесского, расположенные на левом берегу Евфрата, в первую очередь сама Эдесса, бывшая почти неприступной, продолжали служить убежищем армянскому и сирийскому населению, плотность которого увеличилась за счет того, что там укрылись и деревенские жители. Но сельская местность, до того процветающая и населенная в основном местными христианами, обезлюдела и пришла в запустение. Земли графства Эдесского,

расположенные на правом берегу реки и защищенные ею, продолжали процветать. Они частично образовывали сеньорию Турбессель (ТельБашир), главный фьеф графства, которым владел Жослен I де Куртене. Контраст между экономическим положением двух регионов спровоцировал опалу Жослена, которого Бодуэн II лишил его фьефа

(конец 1112 — начало 1113 г.).

Разорение дотоле процветавших земель Эдессы вызвало недовольство не только среди сирийцев, всегда враждебных франкам, но даже среди армян. В 1113 г. некоторые армянские жители Эдессы якобы попытались сговориться с тюрками. Армянский хронист Матфей Эдесский отрицает этот факт, тогда как Сирийский Аноним[195] откровенно признается, что сирийцы принимали участие в заговоре[196]. Реакция Бодуэна II была энергичной. Он изгнал из Эдессы сомнительные элементы и на время выслал их в Самосату (май 1113 — февраль 1114 г.). В том же духе он присоединил к графству Эдесскому соседние армянские княжества: Кайсун и Рабан; Аль-Биру, или Биреджик; окрестности Кирра; Гаргар (1116–1117).

После того как Бодуэн II стал королем Иерусалима (1118), Эдессой некоторое время управлял Галеран дю Пюизе, сеньор Биреджика (1118– 1119), потом, помирившись с бывшим сеньором Турбесселя Жосленом I де Куртене, Бодуэн назначил его графом Эдесским. Мы видим, как тесно графство Эдесское было связано с королевством Иерусалимским. Дважды подряд его графы — Бодуэн I в 1100 г. и Бодуэн II в 1118 г. — становились королями Иерусалимскими, отдавали графство во фьеф тому, кому заблагорассудится, и новый граф, всем им обязанный, оставался их вассалом.

Правление Жослена I де Куртене в качестве графа Эдесского (1119–1131) разделяется на две части его пленом. Действительно, после того как он попал в плен к тюркам (1123), регентство осуществлял Жоффруа Монах, граф де Мараш. Но Жослен завоевал глубокую любовь своих армянских подданных. Узнав о его пленении, пятьдесят из них отправились переодетыми в Харпут, где содержали пленника, как и короля Бодуэна II. С помощью армянского населения города эти пятьдесят человек перебили небольшой тюркский гарнизон и овладели Харпутом. Они заплатили за свой подвиг жизнями, поскольку тюрки скоро вернулись с большими силами, но Жослен успел бежать.

Княжество Антиохийское, как мы видели, включало в основном долину нижнего Оронта с соответствующим побережьем. Боэмунд I (1098–1100) и Танкред (1101–1103, 1104–1112) — особенно Танкред — присоединили к этому ядру долину среднего Оронта вплоть до впадения Шайзара и соответствующей зоны за Оронтом до подступов к Алеппо. Это территориальное расширение на восток не было остановлено поражением при Тель-Акибрине (1119), где погиб Роже Антиохийский, но не смогло пережить катастрофы при Маарате (1149 г., гибель Раймона де Пуатье), стоившей франкам всех земель за Оронтом и ставшей причиной окончательного разгрома при Хариме (1164 г., пленение Боэмунда III). Но, урезанное до нижнего Оронта, княжество, как мы уже знаем, просуществует до 1268 г.

Первым возникает вопрос о юридических отношениях княжества Антиохийского с королевством Иерусалимским, с одной стороны, и с Византийской империей — с другой.

Как мы видели, короли Иерусалимские неоднократно оказывались вынужденными осуществлять регентство в княжестве Антиохийском. Так, Бодуэн II был регентом после смерти Рожера и в отсутствие юного Боэмунда II (1119–1126), потом после смерти Боэмунда II при его дочери Констанс (1130–1131). Фульк Анжуйский точно так же был регентом при Констанс с 1131 по 1136 г., то есть до брака девушки с Раймоном де Пуатье. Чуть позже, после смерти Раймона и до второго замужества Констанс с Рено де Шатийоном, регентство осуществлял Бодуэн III (1149–1153).

Но эта опека некоторых иерусалимских королей над северным княжеством была чисто личной и случайной. В правовом отношении княжество никогда не было вассалом королевства. К тому же, когда Боэмунд основал его (1098), королевство еще не существовало, и нормандский вождь так и не принес оммаж ни Годфруа де Буйону, ни Бодуэну I, когда впоследствии ездил к ним в Иерусалим. Итак, с самого своего возникновения княжество было независимо от королевства. Оно имело собственные Ассизы, отличные от Иерусалимских, свой Совет баронов, свой Суд горожан, никак не зависящие от аналогичных органов Иерусалима, своих канцлера, коннетабля, сенешаля, двух маршалов, равных по достоинству аналогичным высшим должностным лицам королевства.

По отношению к Византийской империи все обстояло иначе. Теоретически Антиохия оставалась византийской, что было признано крестоносцами по их Константинопольскому соглашению 1097 г., имевшему в виду в первую очередь именно этот город, тем более что он был отнят турками у византийцев лишь в 1084 г. и, стало быть, права империи на него были совсем свежими. Эти теоретические права тяготели над новым княжеством целый век. Несмотря на то что соглашение 1097 г. было аннулировано Боэмундом уже в 1098 г., десять лет спустя, после капитуляции у Дюраццо он вынужден был признать их законную силу и недвусмысленно согласиться с сюзеренитетом императора Алексея Комнина. Правда, Танкред, оставшийся правителем Антиохии (1104–1112), в свою очередь, отказался признать соглашение при Дюраццо, оставшееся мертвой буквой. Но в 1137 г., как мы видели, император Иоанн Комнин, блокировав Антиохию, принудил Раймона де Пуатье признать свой сюзеренитет. Однако умело срежиссированный бунт антиохийского населения против византийских властей (1138) заставил василевса удовлетвориться чисто номинальным сюзеренитетом. Но в 1159 г. император Мануил Комнин, подступив к Антиохии во главе всей византийской армии, принудил Рено де Шатийона склониться и реально стать его вассалом. Боэмунд III, когда начал править самостоятельно (1163), без возражений признал имперский сюзеренитет, что подтверждается его поездкой в Константинополь (1165). Но вследствие потери византийцами Киликии (1173) и сокрушительного поражения от тюрок, которое они потерпели при Мириокефалоне во Фригии (1176) и которое территориально отрезало княжество от Византии, права империи утратили силу.

Княжество Антиохийское, основанное в 1098 г. итало-нормандской династией (Боэмундом I Тарентским), сохранило нормандский отпечаток, живучесть которого подтверждают его институты. Боэмунду наследовал его племянник Танкред (1111), потом Рожер, племянник Танкреда (1112), Боэмунд II, сын Боэмунда I (1126), и Констанс, дочь Боэмунда II (1130). В 1136 г. Констанс, выйдя замуж за Раймона де Пуатье, разделила трон с ним. Произошедшая от рожденного в этом браке Боэмунда III (1163–1201) нормандско-пуатевенская династия прокняжит в Антиохии вплоть до мусульманского завоевания в 1268 г.

Большинство дворянских фамилий княжества были, как и правящая династия, нормандского происхождения. Таковы были

Сурдевали, Шеврейи (и те и другие пришли из Италии), де Сен-Ло, дю Вьё-Поны, де Ложи, де л’Или, Френели, д’Андервили, Корбоны и Барневили. Выделим, однако, Манселей, которые, вероятно, пришли из Мэна, Тирелей, пришедших из Пикардии, Монши из Артуа и Мазуаров, которые вроде бы родом с Центрального плато. Мазуары, де Моны и Мансели наследовали друг другу в должности коннетабля, тогда как многие Тирели занимали должности маршалов. Крупнейшим фьефом владели Мазуары; он в определенное время включал в себя Валению (Булуниас) (1109) и Маркаб (1118). Другим крупным фьефом был фьеф сеньоров де Саон (Сахиун), которые, вероятно, также владели Сардуаном (Зерданой). Из других фьефов упомянем Арранк (Харим), Сереп (Атариб) и Кафарду (Кафартаб). Но в целом нормандская династия, в отличие от того, что происходило в королевстве Иерусалимском и графствах Триполийском и Эдесском, не стремилась отрезать куски своей территории крупным вассалам. Напомним, что это чисто нормандское явление, поскольку мы наблюдаем аналогичную политику всюду, где обосновывались нормандские принцы: в самой Нормандии, в Англии и в Королевстве обеих Сицилий.

В этом княжестве, более централизованном, чем три остальных франкских государства, высшие должностные лица были те же, что и повсюду: канцлер, коннетабль, два маршала, сенешаль. Местную администрацию возглавляли дуки, чьи титул и функции были унаследованы от византийцев (дуки Антиохии, Латакии, Джабалы), и один виконт Антиохийский. Город Антиохия отличился созданием в октябре 1193 г. Антиохийской коммуны, организованной под покровительством антиохийского патриарха Эймери де Лиможа совместно различными группами латинского населения: дворянами, клириками и горожанами, дабы противостоять захвату власти армянами. Именно потому, что коммуна создавалась для борьбы с армянской угрозой, она, вероятно, включила в себя греческое население, которое, впрочем, было доминирующим в городе Антиохия местным этническим элементом. Боэмунд IV, чьи права коммуна поддерживала против армянского кандидата, поощрял ее деятельность. Коммуну возглавляла коллегия консулов (так же как южнофранцузские коммуны) под председательством мэра (как в коммунах Северной Франции), и так же, как коммуна Акры («Братство святого Андрея» с

1231 г.), она имела собственную «кампану», колокол для сигналов к сбору.

Чтобы закончить с гражданскими институтами Антиохии, отметим, что личная уния княжества с графством Триполи не стала для него источником дополнительной силы. У последних Боэмундов видна тенденция бросить это приграничное владение, почти окруженное мусульманами, а местом своего пребывания сделать гораздо более комфортабельный Триполи на прекрасной Ливанской Ривьере. Так себя вела регентша Лючия (Люсьенна) ди Сеньи (1251–1252), занимавшаяся исключительно Триполи, оставив Антиохию в небрежении. Когда же Антиохия была завоевана мамелюками (1268), сам Боэмунд VI, правитель энергичный и здравомыслящий, отсутствовал в ней, проживая в Триполи.

Важную роль играл Антиохийский латинский патриархат[197]. Он был основан не на следующий же день после завоевания. Боэмунд I, возможно связанный соглашениями с императором Алексеем Комнином, оставил на месте греческого патриарха Иоанна. Местное христианское население города в большинстве своем было греческим. Но в 1100 г. Иоанн удалился в Константинополь, и франки поспешили назначить патриархом одного из своих, Бернара де Валанса, который занимал престол с 1100 по 1135 г. Бернар очень высоко поднял престиж своего сана, став вдохновителем и организатором сопротивления в 1119 г. после разгрома при Тель-Акибирне, где нашел свою смерть князь Рожер. Его преемник Рауль де Домфрон (1135–1139), прелат властолюбивый и слишком склонный к светской жизни, воспользовался малолетством княгини Констанс, чтобы увеличить патриарший авторитет, но Раймон де Пуатье, которому он помог взойти на трон (1136), очень скоро устал от его претензий и под предлогом его излишней суровости к капитулу сместил (1139). Эймери де Лимож, патриарх с 1139 по 1194 г., помог спасти княжество после того, как Раймон де Пуатье был убит тюрками, а король Бодуэн III поручил ему возглавить временное правительство (1149). В период вдовства княгини Констанс (1149–1153) он играл в правительстве первенствующую роль, но после того, как Констанс вышла замуж за Рено де Шатийона (1153), у того вызвала опасения власть, которую приобрел Эймери. Он бросил прелата в тюрьму, а потом выставил голым на палящее летнее сирийское солнце. После этого Эймери удалился в Иерусалим, не

отрекшись при этом от патриаршего сана. Вернувшись впоследствии в Антиохию, он спас город после катастрофы 11 августа 1164 г. (поражение при Хариме, пленение Бодуэна III), организовав отпор войскам Нур ад-Дина.

Мы видели, что в 1127 и особенно в 1159 г. княжество Антиохийское вынуждено было признать над собой византийский сюзеренитет, который еще более упрочился, когда Боэмунд III, взятый в плен Нур ад-Дином, был отпущен на свободу благодаря дипломатическому вмешательству императора Мануила Комнина (1165). Боэмунд III нанес в Константинополь визит благодарности (1165). В ходе встреч с василевсом он согласился принять в Антиохии греческого патриарха, каковым стал Афанасий II (1165–1170). После прибытия Афанасия латинский патриарх Эймери де Лимож удалился в замок Кюрса (Кусайр), наложив на Антиохию интердикт. В борьбе с победившим греческим духовенством он заключил союз с яковитской, то есть с Сирийской монофизитской, церковью, патриархом которой тогда был знаменитый хронист Михаил Сириец. В 1170 г., после смерти Афанасия II, Боэмунд вновь интронизировал Эймери де Лиможа.

Едва миновала греческая опасность для латинской церкви Антиохии, как навалилась армянская угроза. Армянский правитель Левон II, поймав Боэмунда III в западню в Баграсе, попытался принудить своего пленника сдать ему город Антиохию и вырвал у того соответствующие приказания. Но как мы видели, латинское и греческое население города объединилось в коммуну под руководством патриарха Эймери де Лиможа и отразило нападение армян (1194).

История получила продолжение в патриаршество Пьера д’Ангулема (1197–1208), когда за трон Антиохии, как мы уже знаем, боролись Боэмунд IV (1201–1233) и его племянник Раймон-Рубен. Последний, будучи также внучатым племянником короля Армении Левона II, пользовался поддержкой армян. Боэмунда IV, напротив, поддерживали сирийцы, по-прежнему остававшиеся в Антиохии влиятельной этнической общиной. Патриарх Пьер д’Ангулем, полагавший, что главная угроза латинской церкви исходит от греков, высказался в пользу Раймона-Рубена и зимой 1207/08 г. организовал заговор, чтобы сдать последнему Антиохию. Заговор провалился, и Боэмунд IV бросил Пьера д’Ангулема в тюрьму, где уморил жаждой (1208). В это же время он даровал свое расположение греческому

патриарху Симеону II. Новый латинский патриарх Пьер II де Лочедио (1208–1217) стал душой заговора, который при поддержке армян наконец-то усадил на антиохийский трон Раймона-Рубена (1216). Но когда Боэмунд IV вернул престол себе (1219), армяно-латинская партия окончательно проиграла. Боэмунда IV за его поведение неоднократно отлучали от церкви (в очередной раз в 1230 г.). Окончательное примирение наступило лишь после его смерти (1233).

Внутренняя история графства Триполийского

В отличие от одновременно созданных в 1098–1099 гг. княжества Антиохийского и королевства Иерусалимского графство Триполийское возникло не сразу. Лишь в 1102 г., как мы видели, граф Тулузский Раймон де Сен-Жиль предпринял систематическое завоевание его, овладев Тартусом. И только в 1109 г. его сын Бертран, при помощи всех прочих франкских принцев, отберет у арабов Триполи.

Графство Триполийское было по преимуществу «государством Великого Ливана». Вначале оно, как и другие франкские государства, предприняло попытку расширения вглубь континента, выйдя на северовостоке в долину верхнего Оронта, а на юго-востоке на Бекаа. Целью Раймона де Сен-Жиля на этом направлении был Хомс, который франки называли Шамель. Раймон едва не овладел им в 1103 г. Несмотря на его неудачу, его преемника Гийома Журдена (1105–1109) Альберт Ахенский[198] будет называть князем де ла Шамель[199]. Не вызывает сомнений, что лишь завоевание Хомса обеспечило бы выживание графства Триполийского, как одно завоевание Дамаска могло бы обеспечить выживание королевства Иерусалимского, а завоевание Алеппо — выживание княжества Антиохийского. Не сумев взять Хомс, графство Триполийское обеспечило себе владение южными хребтами Ансарийских гор Кракде-Шевалье, завоеванными Танкредом в 1110 г. и уступленными им графу Понсу (1112), затем Рафанеей (Рафанийей) и Монферраном (Баарином), завоеванными тем же Понсом, первая крепость 31 марта 1126 г., вторая — ранее 1132 г. Со стороны Бекаа граф Бертран точно так же занял около 1109–1110 гг. Монестр (Мунайтиру, Мнейтри), господствующую над Баальбеком. Но это были лишь отдельные исключения. Графство оставалось ливанской

Ривьерой, вытянувшейся между горами и морем. Графы из Тулузского дома допустили создание относительно крупных фьефов, таких как Нефен (Энфе), Бутрон (Батрун) и Жибле (Джебейль), что дополнительно уменьшило размер их собственных земель. В 1258 г. мы увидим сеньоров Жибле, Эмбриачи, оскорбляющих своего сюзерена прямо под стенами Триполи.

В отличие от королевства Иерусалимского и княжества Антиохийского графство Триполийское с самого начала едва не раскололось надвое, правда, в пользу членов правящего дома: в 1109 г. оно было разделено арбитражем короля Бодуэна I между двумя тулузскими претендентами, Гийомом Журденом и Бертраном. Лишь благодаря убийству — очень своевременному — Гийома Журдена единство было восстановлено (1110). Точно так же в 1148 г. граф Тулузский Альфонс Журден прибудет из Франции оспаривать графство Триполи у Раймона II, своего внучатого племянника. Но Альфонса Журдена тоже очень вовремя отравят[200].

Несмотря на это смертельное соперничество между членами тулузской династии, страна, похоже, была весьма привязана к этому дому. И кажется, сильно сожалела, когда его сменил Антиохийский дом. Мы увидим, как восемьдесят шесть лет спустя, в 1287 г., рыцари и горожане, «коммуна Триполи», станут протестовать против деспотического режима, установленного у них тремя последними Боэмундами, который, видимо, сравнивали с правлением Тулузского дома, и сравнения эти было в пользу последнего.

Латинские поселенцы графства Триполийского происходили либо из Южной Франции, либо из Италии. К первой группе принадлежали фамилии д’Агу, де Пюилоран, Порселе, Монтольё (или Монтолиф), де Роншероль, де Фонтенель, де Корнийон, де Фарабель. Исследования Ж. Ришара показывают, что общеупотребительным языком в графстве был не северофранцузский (ланг д’ойль), как на остальной территории Святой земли, а южнофранцузский (ланг д’ок). В этом была причина партикуляризма, который тулузское графство Ливана проявляло в XIII в., в период правления нормандско-пуатевенской династии князей Антиохийских.

Что же касается итальянского элемента, он с самого начала был представлен семейством Эмбриачо, генуэзского происхождения, которое в 1109 г. получило фьеф Жибле (Джебей) при сюзеренитете

графа Триполийского и под контролем генуэзской Синьории. Эмбриачи достаточно быстро офранцузились и избавились от политической опеки Генуи, но тем не менее всякий раз, когда затрагивались интересы их исторической родины, демонстрировали преданность генуэзской партии. В этом качестве и в качестве главных вассалов графа они выдвинулись на роль лидеров латинской знати в ее оппозиции графской власти, по крайней мере, когда последняя, после пресечения тулузской династии, перешла к Антиохийскому дому.

Вторая волна итальянизации началась, когда в 1235 г. Боэмунд V женился на римской принцессе Лючии, дочери графа Сеньи, Паоло ди Конти. Лючия привлекла в страну многих выходцев из Рима, в том числе своего брата Паоло II ди Сеньи, которого сделала епископом Триполи. После смерти Боэмунда V (1251) Лючия, в качестве регентши при их сыне Боэмунде VI, правила страной вместе с римским кланом. Против этого клана поднялись триполийские феодалы, возглавляемые младшим отпрыском дома Эмбриачо, Бертраном де Жибле, который, как мы уже знаем, под стенами Триполи ранил Боэмунда VI в руку (1258), а потом был убит по наущению двора. Также мы видели, как в 1282 г. один из его родственников, Ги (или Гвидо) Эмбриачо, сеньор де Жибле, возглавивший восставшую знать, попытался свергнуть Боэмунда VII, но был захвачен тем и похоронен заживо. Наконец, мы видели, как один из его родственников, Бартелеми де Жибли отомстил после смерти Боэмунда VII, возглавив Триполийскую коммуну, объявившую династию Боэмундов низложенной за тиранию и провозгласил над страной генуэзский протекторат: поведение, соответствующее постоянной политике семейства Эмбриачи.

Какие юридические узы связывали графство Триполийское с королевством Иерусалимским? Вначале таковые просто не существовали. В Иерусалимских ассизах нет даже намека на них. Ни Раймон де Сен-Жиль (1102–1105), ни Гийом Журден (1105–1110) не были вассалами Бодуэна I. Но чтобы победить Гийома Журдена, Бертран (1109–1112) открыто признал сюзеренитет того же короля, а Гийом Тирский уверяет нас, что после принесения данной присяги на верность (1109) графы Триполийские юридически превратились в вассалов Иерусалимского королевства. Тем не менее если сын и наследник Бертрана, граф Понс (1112–1137) вел себя как верный вассал Бодуэна II (1118–1131), то после восшествия на престол короля Фулька

(1131) он попытался разорвать эту зависимость. Он не только не помог Фульку вразумить вдовствующую княгиню Антиохийскую Аликс, но еще и обнажил оружие в ее поддержку. Фульк победил его при Шастель-Рюж возле Кашфахана и заставил вновь признать вассальную зависимость от королевства. Услуги, оказанные чуть позднее Фульком Понсу, осажденному мусульманами в Монферране (Баарине), укрепили эти узы. Еще больше скрепило их регентство, которое после убийства графа Раймона II (1152) король Бодуэн III взял на себя в качестве опекуна юного Раймона III, а затем регентство, которое король Амори I осуществлял в Триполи в то время, когда Раймон III находился в плену у атабека Нур ад-Дина (1164–1172).

Эти вассальные узы ослабли, когда тулузская династия угасла (1187) и графство Триполийское оказалось соединено личной унией с княжеством Антиохийским (1201). Как мы уже знаем, Боэмунды, в качестве князей Антиохийских, никогда не приносили оммаж королям Иерусалимским. И поскольку вскоре после этого (начиная с 1232 г.) королевская власть в старом королевстве практически прекратила существование, они оказались независимыми и в своем Ливанском графстве точно так же, как в их северном княжестве.

Внутренняя история графства Триполийского нам известна плохо, но лучом света для нас служит «манифест», опубликованный в 1287 г. местными баронами против правления Антиохийского дома, до самого конца воспринимавшегося как иностранный. Итак, в период с 1201 по 1287 г. потомки тулузцев и генуэзцев из Триполи или Жибле так и не смогли по-настоящему смириться с нормандско-пуатевенской Антиохийской династией. Причины этого кроются в культурных и, как предполагает Ж. Ришар, в языковых различиях.

Дом Ибелинов

После рассказа о правящих домах следует рассказать о доме Ибелинов, занимающем в истории франкской Сирии особое место.

Основатель этого дома, Балиан I, именуемый Балиан Француз (умер до 1155 г.), принадлежал к семейству виконтов Шартрских. Приехав в Святую землю, он, благодаря своему браку с дочерью местного сеньора, стал сеньором Ибелина (Ябны) и Рамы (Рамлы), к

югу и юго-востоку от Яффы. Один из его сыновей, Бодуэн, сеньор де Мирабель (Медждель-Яба), проявил себя в 1186 г. как лидер баронской оппозиции против передачи престола Ги де Лузиньяну. Еще один его сын, Балиан II (умер после 1193 г.), женился на вдовствующей королеве Иерусалимской Марии Комнине (вдове Амори I) и в 1187 г., после хаттинской катастрофы, попытался спасти Иерусалим: как мы видели, ему удалось хотя бы добиться от Саладина свободного выхода христианского населения. В этих трагических обстоятельствах он действовал как регент королевства.

Старший сын Балиана II, Жан I д’Ибелин (ум. в 1236 г.), в 1197 г. получил от Анри Шампанского сеньорию Бейрут. «Старый сир де Барут», как его называют хроники, был бальи Иерусалимского королевства с 1205 по 1210 г., в период малолетства королевы Марии Иерусалимско-Монферратской, своей племянницы, а потом бальи Кипрского королевства с 1227 по 1229 г., во время малолетства короля Анри I де Лузиньяна, тоже доводившегося ему племянником[201]. Он был лидером франкской знати Святой земли и Кипра в противостоянии Фридриху II и во время так называемой войны с ломбардцами (1229– 1232), ему удалось изгнать имперцев с острова и с континента, за исключением Тира. Признанный лидер Акрской коммуны, то есть буржуазии франкской столицы и баронов Святой земли (1229), он был некоронованным королем страны. Опытный юрист, он отстаивал от императорского абсолютизма все конституционные свободы франкской знати и Высокого совета баронов, права юридически равные, если не превосходящие коронные. Его племянник, Жан Ибелин-Яффский (ум. в 1266 г.), получивший графство Яффу около 1250 г. и занимавший должность бальи Иерусалимского королевства с 1254 по 1256 г., кодифицировал конституционные теории дворянства Святой земли в первой книге Ассиз, подлинным автором которой он является. Что же касается сыновей «старого сира де Барута», они также продолжили его дело. Старший, Балиан III, сеньор Бейрута с 1236 по 1247 г., завершил изгнание имперцев (взятие Тира, 1243 г.). Один из младших братьев Балиана III, Жан д’Ибелин-Арсюр, называемый так, потому что был сеньором города Арсюр (Арсуф) к северу от Яффы (ум. 1268), был бальи Иерусалимского королевства с 1256 по 1258 г.

Различные ветви семьи Ибелинов сохраняли свои палестинские сеньории до самого мамелюкского завоевания (Арсуф пал в 1266 г.,

Яффа в 1268 г., а Бейрут в 1291 г.). Тогда Ибелины перебрались на Кипр, где продолжали играть роль первого плана. Находясь благодаря частым бракам в тесном родстве с королевской династией Лузиньянов, они, как и в Акре, жили на ступеньках трона. На Кипре, как и в Акре, Ибелины показали себя защитниками «прав баронов», то есть очень разработанной конституционной теории, по которой сюзеренитетом обладала не корона, а феодальный Высокий совет.

Ибелины — самые блестящие представители французской цивилизации в Святой земле XIII в. «Старый сир де Барут», повторим здесь еще раз, остался для средневекового общества образцом благодаря безупречности своего морального облика, абсолютной верности данному слову, своим юридическим познаниям, не менее выдающимся, чем рыцарские доблести, своей безупречной честности, полной одновременно достоинства, доброжелательности и лукавства, дальновидной верности, благородству сердца, проявлениями которых полна история его жизни в изложении Филиппа Новарского. Но не следует забывать, что результатом торжества конституционных теорий, проводимых им, духа Ассизов, победе благодаря ему феодального права стало разрушение во франкской Сирии власти и понятия государства, замененных анархией баронов и, в конце концов, парализовавших франкское сопротивление мусульманской реконкисте.

Сирийские общины: яковиты и несториане

Изучение четырех франкских государств по отдельности показало нам значительную роль, сыгранную различными местными христианскими общинами. Настал момент рассмотреть их внимательно. Эти восточные христианские общины, состоявшие из сирийцев, принадлежали к трем церквям: яковитской, несторианской и греческой, а также к армянской григорианской церкви.

Яковиты, арабоязычные монофизиты сирийского обряда, составляли самый многочисленный элемент везде, кроме графства Эдесского, где доминировали армяне, и города Антиохии, в котором доминировали греки. Их количество (как и число сирийцев греческого обряда) в Иерусалимском королевстве, должно быть, увеличилось с 1115 г. Действительно, в том году король Бодуэн I, желавший заново

населить свое государство, в котором вследствие мусульманской эмиграции образовались значительные пустоты, позвал в Палестину из Трансиордании всех сирийских христиан, хотевших получить землю[202]. Резиденцией яковитского епископа Иерусалима был монастырь Мадлен, яковитского антиохийского патриарха в монастыре Мар-Бар-Сайма возле Малатьи. Эта община, естественно, была отделена от римской церкви конфессиональной бездной по деликатному вопросу христологии. Тем не менее, пока продолжалось франкское владычество, лидеры яковитов старались поддерживать добрые отношения с властями. В яковитской церкви было несколько выдающихся прелатов. Назовем трех из них: Михаил Сириец, патриарх в 1166–1199 гг., оставил нам ценную хронику; он поддерживал дружбу с латинскими патриархами Амори де Нелем и Эймери де Лиможем. Игнатий II, патриарх 1222–1253 гг., в 1237–1247 гг. вел переговоры с папством на предмет примирения яковитов с римской церковью. Наконец, Абуль Фарадж Бар-Эбрей (1226–1286), яковитский примас восточной провинции в 1261 г. и тоже автор ценной хроники.

Тонкий вопрос, каковы были истинные чувства яковитских общин

кфранкской власти. Если верить некоторым местам трудов Михаила Сирийца и особенно Сирийского Анонима, чувства эти были не слишком лоялистскими, и, столкнувшись с жестокостями правления франков, эти «арабы-христиане» скорее испытывали тайную симпатию

ксвоим соплеменникам-мусульманам. Со своей стороны франкские хронисты демонстрируют недоверчивость латинских баронов, которую во времена неудач и поражений порождало у них поведение местных христиан. Но, очевидно, всякий раз речь шла о конкретных случаях, обобщать которые было бы несправедливо.

Особое место следует отвести ливанским маронитам, которые, по свидетельству Гийома Тирского, поставляли прекрасных лучников во вспомогательные части франкских армий, а в 1181 г. присоединились к римской церкви в лице патриарха Эймери де Лиможа.

Несториане, восточные христиане сирийского обряда, монофизиты, но, с точки зрения христологии, исповедовавшие противоположные догмы (две природы в Христе), были менее многочисленны в Сирии, их основные центры находились в Ассирии и Ираке. В Иерусалиме у них был архиепископ, подчиняющийся их католикосу Селевкийско-Багдадскому. Они проживали в основном в

Триполи, где имели свои школы, в частности медицинские (они были известны как врачи со времен школ в Эдессе и Нисибине), а также в Джебейле, Бейруте и Акре.

Местные христиане греческого обряда

Сирийцы греческого обряда, очевидно, были настроены по отношению к франкским властям наименее благожелательно. Их провизантийские симпатии заставляли сомневаться в их лояльности. Во время взятия Иерусалима Саладином в 1187 г. их обвиняли в сговоре с врагом. «Большинство населения Иерусалима, — говорится в „Истории патриархов Александрийских“, — состояло из греческих христиан, или мелькитов, питавших смертельную ненависть к латинянам». Один из них, Иосиф Батит, стал доверенным человеком Саладина, который использовал его, чтобы ускорить капитуляцию Святого города. Франки, по сугубо политическим мотивам, более симпатизировали сирийским церквям, которые, монофизитская или несторианская, считались равно еретическими, чем греческой, бывшей «схизматической». Тем не менее в Антиохии, где греки составляли основной местный элемент (так же как армяне в Эдессе), в 1194 г. они были допущены франкскими горожанами в «Антиохийскую коммуну». Впрочем, мы уже убедились в том, что антиохийские латиняне и в первую очередь сам Боэмунд IV вполне могли положиться на греков при отражении попыток армян захватить город (1207 и последующие годы).

Несмотря на религиозные раздоры между христианами различных течений и подозрения, предметом которых со стороны латинян могли стать яковиты в Эдессе, армяне в Антиохии и греки в Иерусалиме, франкское правление проявило замечательный либерализм в отношении этих отделившихся братьев; перед лицом угрозы со стороны ислама франки вынуждены были опираться на всех христиан без исключения, невзирая на расхождения относительно природы Христа или исхождения Святого Духа. Все сирийские христиане, вне зависимости от их исповедания, допускались в ряды сословия горожан. Нам известно, что в Суде горожан, или Суде виконта, они могли приносить присягу, даже против латинянина. Данная правовая норма иллюстрирует признание их значения в крестоносном обществе. Так же

как горожане-латиняне, они имели право владеть землями и казалем (казаль — деревня или село, населенное крепостными земледельцами). Ими управляли в соответствии с их особенными обычаями их собственные чиновники, раисы, чьи функции были идентичны функциям латинских виконтов.

В целом, несмотря на неизбежные трения, отношения между латинянами и местными христианами были достаточно хорошими, чтобы эпоха франков оставила у последних приятные воспоминания.

Латинские поселенцы в Сирии

Сирийско-палестинские латинские княжества часто обозначают термином «франкские колонии», допускающим неоднозначное толкование. В действительности франкская Сирия никогда не была колонией в смысле населения. Причиной первоначального дефицита переселенцев стал крах «арьергардных походов», уничтоженных в 1101 г. в пустынях Анатолии. Но следует отметить, что иммиграция никогда не была достаточно многочисленной, чтобы создать класс латинских деревенских жителей: сельское население, как мы видели, в королевстве Иерусалимском, графстве Триполийском и княжестве Антиохийском по-прежнему состояло из сирийских христиан (сирийского и греческого обряда) или мусульман, в графстве Эдесском

— из сирийцев-христиан и армян. Иммиграция ограничивалась дворянством и горожанами. Как это бывает в колониях, иммигранты нередко повышали свой общественный статус, и мелкий дворянчик становился большим сеньором, а то и владетельным князем (Рено де Шатийон), бедный простолюдин превращался в богатого буржуа, владельца ферм и обширных полей (пример, приводимый Фульхерием Шартрским[203]). Но после осуществления этого социального возвышения, ставшего результатом колонизации, рамки между сословиями сохранились очень четко. С одной стороны — рыцарство, наделенное фьефами или собранное в крепостях вокруг баронов, составлявшее каркас франкского режима, каковой был и в целом оставался режимом военной оккупации. С другой стороны — быстро достигшее процветания и умеющее, в случае необходимости, обращаться с оружием, а потому имеющее возможность получить

дворянство сословие горожан: в 1152 г. именно иерусалимские горожане в отсутствие королевской армии блистательно отразили нападение туркоманов Яруки; в 1187 г. Балиан II д’Ибелин в своей попытке защитить Иерусалим от Саладина посвятил в рыцари богатейших буржуа города.

Этими рамками и ограничивалась реальная колонизация: франкская Сирия была (как и современные европейские колонии) колонией руководящих кадров, но кадров, обосновавшихся в ней насовсем, адаптировавшихся к окружающей обстановке и не желающих возвращаться обратно.

Главный источник, к которому приходится постоянно обращаться, — это труд Фульхерия Шартрского. Приблизительно в 1125 г. (он писал между 1101 и 1127 гг.) этот бывший капеллан Бодуэна I оставил нам весьма интересную картину этой колонизации: «И вот мы, жители Запада, превратились в жителей Востока. Вчерашний итальянец или француз стал, переехав сюда, галилеянином или палестинцем. Уроженец Реймса или Шартра преобразился в сирийца или жителя Антиохии. Мы уже забыли наши родные места. Здесь один имеет дом и прислугу с такой уверенностью, будто это его наследство с незапамятных времен. Другой уже взял в жены сирийку или армянку, а возможно даже, крещеную сарацинку. Тот живет в семье жены. Мы поочередно пользуемся различными языками, употребляемыми здесь. Переселенец стал местным, иммигрант ассимилируется с коренным жителем. Каждый день с Запада приезжают родные и друзья, чтобы присоединиться к нам. Они без колебаний оставляют там все, чем владели. Действительно, тот, у кого было всего несколько денье, здесь оказывается обладателем огромного состояния. Тот, у кого в Европе не было даже одной деревни, здесь, на Востоке, становится сеньором целого города. Зачем нам возвращаться на Запад, если Восток осуществил наши мечты?»

Метисация. Пулены

Фульхерий Шартрский очень конкретен в этом отношении. То, что он нам показывает с первого поколения переселенцев, это не просто колониальная адаптация и рождение креольского общества, но и,

используя специальную терминологию, метисация. Метисы франков и сириек и (наверняка намного более редкие) сирийцев и франкских женщин назывались пуленами, и именно этим термином западноевропейцы в конце концов стали обозначать всех франковкреолов со второго поколения.

Было ли это наименование, точнее, его расширительное толкование, оправданным? Действительно ли происходило смешение рас? Чтобы ответить на этот вопрос, прежде всего следует оговорить различия между разными классами общества. Франко-сирийские браки, упомянутые Фульхерием Шартрским и подтверждаемые существованием пуленов (в узком смысле слова), должно быть, оставались характерными для городской среды. Среди высшей знати были распространены франко-армянские брачные союзы.

Впервую очередь мы имеем в виду графство Эдесское и Киликию.

Вграфстве Эдесском доминирующим христианским элементом к моменту прихода крестоносцев были армяне, чьи воинские доблести предводители франков смогли очень быстро оценить. Франки вступили

сними в тесный союз, и мы видели, что графство Эдесское за недолгое свое существование (1098–1146) было франко-армянским графством. Чуть дальше, в Киликии, у армян было собственное государство, возглавляемое блистательными династиями, которое практически непрерывно было союзником франков. Различные франкские владетели вступали в отношения с армянскими правителями, как совершенно равные с равными. В то время, когда франкские бароны безуспешно искали среди сирийских христиан дворянство, с которым можно было бы вступать в брачные отношения, не роняя собственного достоинства, они нашли это сословие в совершенно сложившемся виде в лице нахараров киликийских гор. Итак, оставив франко-сирийскую метисацию латинскому простонародью и купцам, высшая знать постоянно искала брачных союзов с армянами. Бодуэн I, Бодуэн II, граф Эдесский Жослен I де Куртене женились, как мы видели, на армянских принцессах. Королева Мелизанда, регентша Иерусалима с 1143 по 1152 г., была наполовину армянкой, и иерусалимская династия начиная

сБодуэна III (1143), таким образом, имела в своих жилах армянскую кровь. В XIII в. семейство Ибелинов, Антиохийский княжеский дом, королевский дом Лузиньянов (Кипрско-Иерусалимский) не переставали заключать браки с царской династией Армении. Так что в этом смысле

можно сказать, что высшая франкская знать действительно состояла из пуленов.

Добавим к этим франко-армянским и франко-сирийским союзам все возрастающее с каждым поколением влияние восточного окружения, климата и местных обычаев. Креольские нравы развивались в том же направлении, что и браки. По этому поводу отсылаем к картине (несмотря на некоторую ее утрированность и напыщенность), нарисованной Жаком де Витри в связи с проповедью Пятого крестового похода (1216–1217).

Франкское владычество и мусульманское население

Гораздо более деликатной проблемой были франко-мусульманские отношения. Проблемой всегда острой для христианского завоевателя на земле ислама. Проблемой особенно щекотливой, когда этот завоеватель был крестоносцем, видевшим в последователях Магомета «язычников» из «Песни о Роланде», тогда как для мусульман христианин, по факту его веры в Троицу, оставался «многобожником».

Несмотря на столь малоблагоприятное начало, необходимость сосуществования сделала свое дело. Даже вопреки практически непрерывному состоянию войны, наступившему вслед за собственно крестовым походом, жизнь в крестоносных государствах содержала франко-мусульманский симбиоз, основанный на хотя бы минимальной взаимной терпимости. Враждебность проявлялась разве что в вопросах, затрагивающих экономические интересы. А потом, как это ни парадоксально, случилось так, что сирийские франки и мусульмане стали помогать друг другу против третьих лиц (которые были мусульманами) в этой самой Сирии, их общей родине. Мы уже наблюдали союзы, порой мимолетные, порой довольно прочные, заключавшиеся между франкскими принцами и принцами мусульманскими, например между Бодуэном I и Рожером Антиохийским, с одной стороны, и атабеком Дамаска Тугтекином — с другой, в 1115 г. или — в данном случае речь шла не о разовом военном соглашении, а о стабильной дипломатической системе — между королем Фульком Анжуйским и регентом Дамаска Муин ад-Дином Унуром в 1137–1144 гг. Автобиография эмира Усамы показывает нам

настоящую дружбу, установившуюся между двумя дворами во время визитов, которые его господин Унур наносил Фульку. Многие франки изучили арабский язык, как, например, историк Гийом, архиепископ Тирский с 1175 по 1183 г., который даже написал Historia Saracenorum[204], к сожалению утраченную; или Онфруа IV де Торон (1179–1198) и граф Рено де Сидон (1171–1187), знавшие арабский настолько хорошо, что выступали переводчиками на дипломатических переговорах.

Но пока речь шла о дипломатических соглашениях, которые могут заключать даже самые враждебные друг другу государства. Нас же больше интересует (поскольку это суть вопроса) положение мусульман во франкских государствах. Нам известно, что они могли достигать высоких постов, поскольку, например, князь Антиохийский Боэмунд III ранее 1188 г. поручил мусульманские дела региона Джабала — Латакия арабскому кади Джабалы Мансуру ибн-Набилю. И не важно, что тот так дурно отблагодарил Боэмунда III за его доверие в момент вторжения Саладина. Сам факт существования этого высокопоставленного чиновника из местных наверняка не был единичным. Кстати, под 1184 г. путешественник Ибн-Джубайр, которого трудно заподозрить в симпатиях к христианам, отмечает в знаменитом фрагменте: «Мы покинули Тибнин по дороге, постоянно шедшей мимо ферм, населенных мусульманами, живущими под франками в большом достатке. Условия, которые им поставлены: уступка половины урожая в момент жатвы и уплата подати в один динар и пять киратов, плюс легкий налог на фруктовые деревья. Мусульмане являются хозяевами своих домов и управляют собой, как о том сами договорятся. Таковы условия жизни мусульман во всех растаках, то есть фермах и городках, в которых они живут на франкской территории. Несчастье мусульман в том, что в странах, управляемых их единоверцами, у них всегда есть основания жаловаться на несправедливости своих правителей, тогда как они не нахвалятся на поведение фрагов (франков), на справедливость которых всегда могут положиться». И чуть дальше: «Мы остановились в городке близ Акры. Чиновник, поставленный надзирать за ним, был мусульманином. Он был назначен франками управлять жителями-земледельцами».

В связи с этим можно вспомнить ситуацию, созданную в Сирии в VII в. арабскими завоевателями для местных христиан, определенных в

класс зимми, или опекаемых людей, но, за исключением этого, не подвергавшихся дурному обращению. С установлением власти франков ситуация перевернулась. Положение мусульман и евреев напоминало положение христиан на исламских землях, с той лишь разницей, что они облагались менее тяжелыми налогами.

В Акре, как опять же отмечает Ибн-Джубайр, если старая большая мечеть была превращена в христианскую церковь, франки оставили угол для отправления мусульманского культа, настоящую мечеть внутри церкви. И наоборот, другая мечеть в Акре была оставлена мусульманам, но франки пристроили к ней часовню: «Так мусульманин и неверный соединились в этой мечети, и каждый возносил молитву, обратясь лицом к месту своей веры». Даже если и мусульмане, и христиане были равно скандализированы подобным решением, невозможно себе представить более полное религиозное согласие, чем эти культовые сооружения, поделенные между двумя теоретически враждебными конфессиями. А что сказать о соглашении по разделу великих святынь Иерусалима в 1229 г.?

Вера и коммерция. Роль итальянских морских республик во франкской Сирии

На первый взгляд история франкской Сирии кажется историей одних лишь войн между франками и мусульманами. И действительно, авансцену, по крайней мере в XII в., оккупировала военная знать, в большинстве своем французская, сформировавшая политическую элиту Иерусалимского королевства, графства Триполийского и княжества Антиохийского. Но при этом не следует упускать из виду итальянский морской фактор, тем более что франкская Сирия была не чем иным, как Сахелем, длинной полоской побережья, существующей лишь благодаря морю, имеющей легкое сообщение с Европой только морским путем. Впрочем, франки с самого начала не смогли бы овладеть портами Сирии и Палестины, не получи они помощи от итальянских морских республик, бывших хозяйками моря. Генуэзцы помогли им взять Акру (1104), Жибле, или Джебейль (1104), и Триполи (1109), пизанцы — овладеть Латакией (1108), генуэзцы и пизанцы — взять Бейрут, венецианцы — Сидон (1110) и Тир (1124).

Разумеется, услуги оплачивались. В качестве вознаграждения за участие в завоевании побережья генуэзцы, пизанцы и венецианцы получили в завоеванных городах кварталы для своих коммерческих заведений и широкие торговые привилегии. Так, генуэзцы имели треть портовых сборов в Акре, треть в Триполи и полностью владели Жибле, городом, превращенным в сеньорию для генуэзской семьи Эмбриачи, которая владела им с 1109 по 1282 г. Венецианцы получили по кварталу в Акре и Сидоне, а также треть Тира; пизанцы — квартал в Латакии. Наконец, каждая из трех республик получила в каждом порту свой торговый квартал с фондато (склад и магазин), со своими мельницей, печью, бойней, банями, церковью. Каждая из этих итальянских «концессий» обладала, подобно европейским «концессиям» в Китае в XIX в., собственными привилегиями, а также административным и юридическим иммунитетом. Принадлежавший ей квартал управлялся венецианским, генуэзским или пизанским «виконтом», располагавшим собственным судом, чтобы судить все дела выходцев из соответствующей республики. Коммерческая экстерриториальность и консульская юрисдикция делали эти итальянские колонии такими же хозяевами в своих фондачи, какими были в Новейшее время в своих шанхайских сеттльментах англосаксонские державы. Здесь мы тоже имеем дело с настоящими муниципальными учреждениями на чужой земле.

Таким образом, во франкской Сирии изначально существовало два накладывавшихся одно на другое общества, разница между которыми была тем явственнее, что они сложились из разных этнических элементов: французское дворянское военное общество и буржуазное торговое итальянское, первое ярко выраженное сухопутное, второе — преимущественно морское. Их общественный строй, их политический идеал не менее отличались. Идеал первого был чисто феодальным. Второе вращалось вокруг своих коммунальных вольностей, на манер всех прочих итальянских городов того времени. В XII в., по крайней мере до Хаттина, итальянские торговые колонии, довольные своими прибылями, не выходили за рамки чисто своей экономической роли. Они оставались в явном подчинении французским дворянским властям. Но после хаттинского разгрома ситуация быстро изменилась. После катастрофы 1187 г. и восстановления франкской власти на побережье колонии трех морских республик, до того момента довольствовавшиеся

торговой ролью, приобрели чисто политическое значение и скоро стали очень влиятельной силой в государстве. Тому было несколько причин: с одной стороны, слабость центральной власти и крушение на поле битвы франкского дворянского общества; с другой — возрастающее значение морского фактора для последующих крестовых походов. Венеция, понимая важность совершающейся революции, реорганизовала свои колонии, посадив в Акре около 1192 г. бальи для всей Сирии (bajulus Venetorum in tota Syria). Генуя точно так же централизовала свои сирийские колонии, поставив их под власть двух консулов, резиденцией которых стала Акра (1192). Примерно в то же время пизанскими колониями стали управлять три консула, количество которых в 1248 г. было сокращено до одного. Освобождения от таможенных платежей, часто раздававшиеся франкскими князьями генуэзским, пизанским или венецианским купцам, окончательно поставили выходцев из трех республик в привилегированное экономическое положение.

Услуги, оказанные итальянскими республиками крестоносному делу, бесспорны. Сомнительно, чтобы без помощи их флотов франкской армии удалось бы в период 1100–1124 гг. овладеть ливанскими и палестинскими портами, необходимыми для существования Святой земли; не менее сомнительно, что без той же поддержки Третий крестовый поход смог бы в 1191 г. отвоевать Палестину и позволить латинянам продержаться там еще целый век (1191–1291). Своим выживанием сирийские государства были обязаны итальянским колониям, пусть даже те во многом руководствовались только коммерческими интересами своих метрополий. К сожалению, ослабление, а затем исчезновение центральной власти предоставило этим тщеславным и буйным республиканцам, к тому же располагавшим данной им их капиталами силой, власть, каковой они злоупотребили. Венецианцы, генуэзцы и пизанцы перенесли в сирийские порты не только свое торговое соперничество, но и свою политическую борьбу.

В 1222 г. пизанская колония Акры вступила в борьбу с колонией генуэзской. Пизанцы, сначала терпевшие поражения, устроили пожар, пожравший «очень высокую и очень красивую башню», гордость генуэзского квартала. Опираясь на поддержку Жана де Бриенна, они воспользовались пожаром, чтобы разгромить генуэзцев. В результате этих событий генуэзцы направили к берегам Сирии флот, но так и не

сумели получить компенсации за понесенные убытки. Тогда они перестали заходить в порт Акры, и этот многолетний бойкот ударил по финансам королевства. Фридрих II, став королем Иерусалимским, сумел наконец договориться с ними о возобновлении торговли с Акрой. В 1249 г. боевые действия между генуэзцами и пизанцами возобновились. Летопись говорит, что «сражались 21 день с использованием всех осадных машин. Генуэзцы потерпели поражение, и один из их консулов был убит». В конце концов, Жан д’Ибелин добился заключения между враждующими колониями перемирия.

Отметим, что происходило это в самый разгар крестового похода Людовика Святого!

Еще серьезнее была борьба, вспыхнувшая за обладание церковью Сен-Сабас в Акре между венецианской и генуэзской колониями города, уличная война, которая, как мы уже видели, продолжалась два года (1256–1258) и распространилась на всю франкскую Сирию, а затем и на все Средиземноморье. Наконец 24 июня 1258 г. венецианская эскадра под командованием Лоренцо Тьеполо и Андреа Зено одержала в водах Акры решающую победу над генуэзской эскадрой, которой командовал Россо дела Турка. Оставив Акру венецианцам, уязвленные генуэзцы удалились тогда в Акру, город, сеньор которого, Филипп де Монфор, был их союзником. Мир был заключен лишь в 1270 г. Но вскоре после этого началась новая война между Генуей и Пизой, на сей раз из-за Корсики, война, отмеченная разгромом пизанцев при Мелории (6 августа 1284 г.) и сопровождавшаяся новыми боями в водах Акры. В 1287 г. генуэзский адмирал Роландо Ашери высадил в Акре десант на территорию пизанской концессии.

И эти братоубийственные войны не ограничивались одним только Иерусалимским королевством. В графстве Триполийском сеньоры де Жибле (Джебейля), принадлежавшие к генуэзской фамилии Эмбриачи, находились, как мы видели, в постоянной вражде с последними Боэмундами, своими сюзеренами. Поймав в западню, детали которой плохо известны, Бертрана де Жибле, Боэмунд VI позволил или приказал его обезглавить (ок. 1258). Четверть века спустя произошел еще более дикий случай: Боэмунд VII приказал заживо похоронить Ги II де Жибле (1282). Но месть не заставила себя ждать. После смерти Боэмунда VII (1287) Бартелеми де Жибле объявил его дом низложенным и создал в Триполи независимую коммуну, которую

поспешил поместить под протекторат Генуи. Эта кровавая борьба, проходившая на глазах у общего врага, лишь играла тому на руку. Коммунары Триполи рассчитывали, что генуэзский протекторат эффективно защитит их город. Но генуэзский адмирал Бенедетто Заккария не смог помешать захвату полуостровного города мамелюками (1289).

Так франкская Сирия оказалась втянутой во все гражданские войны, терзавшие Италию в то время. Со времени коронации Фридриха II до взятия Тира Балианом III д’Ибелином (1229–1243) в ней постоянно свирепствовала борьба гвельфов и гибеллинов. Едва она завершилась благодаря изгнанию имперцев, как в сирийских водах началась венециано-генуэзская война, подорвавшая последние усилия по организации франкской обороны Леванта, так же как в 1261 г. в «Романии» она привела к падению Латинской империи.

Экономическая карта франкской Сирии

Политическое соперничество между пизанцами, генуэзцами и венецианцами имело экономическую основу. Сирийские владения в XII–XIII вв. служили одновременно для экспорта местных товаров и в качестве склада для товаров арабо-персидского мира или мира индийского.

На экономическую карту Сирии той эпохи следует нанести строевые леса Ливана и Джебейль-Ансарии, марену графства Триполийского, лён Наблуза, гранаты («адамовы яблоки») и лимоны Антиохии, тирские оливки, пальмовые и банановые рощи (musa paradisi) Бейсана, сафедские дыни, пихты Энгадди и Иерихона, индиго из Гора, поля сахарного тростника и сахарную промышленность Тира, а также Иерихона и Трансиордании («кракские и монревальские сахара»), хлопок из княжества Антиохийского (Латакия) и Триполи, виноградники также из Антиохийского княжества («лалишские вина», то есть из Латакии) и графства Триполийского («нефенские и бутронские вина», то есть из Энфе и Батруна), виноградники Сажетты (Сидона), Сура (Тира) и Галилеи (вина из Назарета, Саффрана, Кайфаса и Казаль-Эмбера), наконец, виноградники Иерихона и Энгадди, на берегу Мертвого моря, и виноградники Вифлеема.

В Тире существовало производство керамики. Тир, Триполи и Антиохия производили шелковые, называвшиеся сендаль и самит, а также муаровые ткани. В 1283 г. в Триполи насчитывалось не менее 4000 ткачей, выделывавших шелк и камлот. По свидетельству Идриси[205], около 1150 г. в Антиохии также производились муаровые шелковые ткани, парча на манер исфаханской, шелковые ткани с вытканными золотыми и серебряными нитями фигурами. Из ткацких мануфактур Триполи и Тартуса также выходили камлот, плотные ткани из верблюжьего или козьего пуха или из шерсти. Также следует упомянуть красильные мастерские Латакии, Триполи, Сидона, Хеврона и Иерусалима, ковроткачество Тивериады, мыловаренные производства Антиохии, Тартуса, Акры и Наблуза, стекольные Тира и Триполи, а также Антиохии, Акры и Хеврона, инкрустированные медные вазы Тира, Триполи и Антиохии.

Но главное, сирийские владения были рынком, на который итальянские моряки приходили за всевозможными экзотическими товарами: хлопковыми и муслиновыми тканями из Месопотамии и Ирана, коврами из Средней Азии — из всех тех стран, для которых Сирия была естественным путем сбыта, за пряностями и драгоценными камнями из Индии, даже за привезенными через Басру или Аден шелками с Дальнего Востока; и Акра соперничала за звание главного перевалочного пункта с Александрией.

Франкская архитектура в Сирии и Палестине

Франкская Сирия эпохи крестовых походов стала Новой Францией, Nova Francia, по выражению самого папы римского Гонория III. И ни в одной области человеческой деятельности это выражение не подтверждается так же полно, как в области искусства, начиная с архитектуры. Романская архитектура во франкской Сирии XII в. в значительной степени основывалась на южнофранцузских школах. Строения в основном имеют внутреннее устройство лангедокских церквей, а внешнее убранство — прованских, часто с бургундским влиянием.

Так, в Иерусалиме крестоносцы воздвигли романскую церковь Гроба Господня, где под одной крышей объединились византийские

молельни Константина Мономаха (датируемые 1048 г.) и ротонда Анастасис Константина, отреставрированные и украшенные. Новая базилика была освящена 15 июля 1149 г. Абсида была задумана в рейнском расположении, но скорее во французском стиле. Алтарь имеет все характерные черты французского искусства второй половины XII в. (точнее, периода с 1150 по 1180 г.). Южный фасад, единственная точка, с которой сегодня можно окинуть взглядом все здание, принадлежит той же эпохе. Врата напоминают пуатевенскую школу, хотя бы тимпанами, украшенными простыми геометрическими рисунками, а в прошлом, возможно, декорированные живописью. Эти тимпаны покоятся на резных притолоках, с изображениями воскресения Лазаря, ветвей и листьев в стиле, весьма напоминающем провансальский, на одной и вязью с жемчужными корнями, аналогичными орнаменту главных ворот Шартра, на другой. Опять же французские резчики вырезали восхитительные по разнообразию и фантазии капители, украшающие здание внутри, и фигуры, которыми украшен карниз купола.

Другие романские церкви Сирии и Палестины выполнены в гораздо более четком стиле, поскольку там не идет речи об адаптации. Упомянем собор Богоматери (Нотр-Дам) в Тартусе, Святого Иоанна (Сен-Жан) в Бейруте с абсидами в овернском стиле, кафедральный собор в Джебейле, церковь Святого Иоанна Крестителя (Сен-Жан- Батист) в Севастии, Святой Анны (Сент-Анн) в Иерусалиме; последний, в своем нынешнем виде, датируется временем аббатисы Иветты, дочери Бодуэна II, и несет следы бургундского влияния.

Что же касается романской скульптуры, украшавшей эти святилища, она, естественно, была уничтожена мусульманами. Лишь несколько уцелевших фрагментов позволяют составить представление о ней. Упомянем головы пророков и фигуры капителей, найденные в 1908 г. в Назарете и напоминающие бургундскую школу при поразительном сходстве с одним капителем в Племпье в Берри.

В принципе романский стиль в Сирии соответствует «иерусалимскому периоду», готический — сен-жан-д’акрскому. Действительно, готический стиль появляется в XIII в., в эпоху, когда Иерусалим — если не принимать в расчет фридриховский период «дезаннексии» 1229–1244 гг. — вновь попал под власть мусульман. Собор Нотр-Дам в Тартусе отлично показывает переход от одного стиля

к другому. Эта церковь, известное место паломничества, в 1188 г. была разорена Саладином. После Третьего крестового похода она была восстановлена и перестроена в новом стиле. Франки украсили фасад красивым порталом с округлым ломаным сводом и с тремя окнами над ним. Если расположение и общая структура здания сохранили свой романский характер, капители и ключи свода теперь вдохновлялись готическими моделями. Некоторые детали, такие как розы капителей нефа, напоминают Реймс. К готическому искусству относятся также большая квадратная колокольня церкви Гроба Господня в Иерусалиме, завершенная, очевидно, в 1229–1244 гг., и старинная церковь в Атлине, Шато-Пельрен хронистов (1218–1291). Нам известно, что собор Святого Андрея в Акре (Сент-Андред’Акр) также был готическим.

«Франкская» литература в Сирии

Разумеется, было бы некоторым утрированием включать в раздел франко-сирийской литературы все произведения о крестовых походах. Часть хроник, в которых о них рассказывается, относится исключительно к странам, где они были созданы. Так, «Анонимная история Первого крестового похода» интересна прежде всего для Нормандии, труд Альберта Аахенского — для Германии и Лотарингии, а «История» Раймона д’Ажиля[206] — для Южной Франции. Тем не менее историк крестовых походов может назвать принадлежащими франкской Сирии несколько хронистов, действительно обосновавшихся в этой стране. Среди тех из них, кто писали на латыни, упомянем в первую очередь, на наш взгляд, особо ценных трех очевидцев: Фульхерия Шартрского, капеллана Бодуэна I, оставившего нам очень умную и живую историю событий между 1100 и 1127 гг. с личными, зачастую очень живыми, впечатлениями, интереснейшими деталями и острыми психологическими размышлениями; Готье Канцлер, очевидно канцлер князя Антиохийского Рожера, рыцаря безумной храбрости, который с плохо скрываемым волнением в патетических сценах рисует нам его подвиги и эпическую гибель в 1119 г. (рассказ охватывает период с 1115 по 1122 г.); наконец, Гийом Тирский, родившийся в Сирии около 1130 г., наставник Бодуэна IV, прокаженного ребенка, которого он нежно любил. Канцлер королевства с 1174 г. и архиепископ

Тирский с 1175 г., Гийом оставил нам полную историю латинского Востока от Первого крестового похода до 1183 г.

Гийом Тирский — автор другого класса, чем обычные хронисты. Он широко образован. Он пишет на хорошей латыни и воспитан на римской литературе, цитирует по ходу своего рассказа поэтов и историков. Он также сведущ в греческой словесности; кроме того, изучив арабский язык, он написал Historia Saracenorum, к сожалению утраченную, но познания его в данной теме чувствуются, когда он рассказывает нам о мусульманских династиях, о противостоянии между суннитами и шиитами и т. д. Досконально знающий историю восточного вопроса со времен императора Ираклия, чье имя написано на фронтисписе его книги, он хорошо знает исламский мир. Наконец, он обладает сильным чувством истории. Причастный к важным событиям своего времени (он был послом в Константинополе и прекрасно понимал важность союза с Византией, хотя и не испытывал личных симпатий к грекам), он имеет очень ясный взгляд на политику, на которую смотрит сверху. Последние главы его истории особенно пронзительны, потому что он был свидетелем и действующим лицом описываемых событий, и чувствуется, что, если бы к его советам прислушались, если бы он одержал верх над отвратительным патриархом Ираклием, возможно, катастрофы удалось бы избежать и Святая земля была бы спасена…

В XIII в. мы встречаем, как в Сирии, так и во Франции, хронистов, пишущих уже не на латыни, а на «простонародном языке», на французском. Упомянем в этой связи продолжателей Гийома Тирского (продолжение, называемое Эрнульфовым или Бернара Казначея), которые рассказывают о событиях вплоть до 1231 г. Как и Гийом Тирский, его продолжатели не отличаются холодной отстраненностью. Причастные к страшной драме 1187 г., очевидцы падения Святой земли по вине придворной камарильи, они сохранили в душе острую горечь, но тем больше от этого интерес к их рассказу, как свидетельству политических распрей своего времени.

Наконец, рассказ о борьбе между Ибелинами и Фридрихом II в 1228–1243 гг. оставил нам человек, напрямую вовлеченный в нее на стороне Ибелинов: Филипп Новарский. Несмотря на свое пьемонтское происхождение, Новарский пишет на изысканном французском, легко и остроумно, порой вставляя в текст неплохой стих, ибо он был не только

уважаемым юристом, но и блестящим поэтом. Постарев, он закончит именно как специалист по феодальному праву и моралист. Тем не менее это не государственный деятель, каковым был Гийом Тирский, а пылкий рыцарь, прямой, как его меч, беззаветно преданный своим друзьям, он обрушивал на врагов весь свой сарказм. Его герой (и он этого заслуживал) — старый сир Бейрутский, Жан д’Ибелин, незабываемый портрет которого он нам оставил. Главный злодей для него — император Фридрих II, чью репутацию сильно очернила злопамятность автора. Со всеми восторгами, дружескими чувствами и антипатиями он, не скрывая собственных ошибок, рассказывает о своих ударах мечом и стихах на злобу дня, всегда с юмором, даже когда из-за своей храбрости получал ранения. В целом это один из наиболее симпатичных персонажей своего круга.

Крестовый поход не мог не вдохновить на создание героических поэм, то есть попыток описать языком эпоса события, происходившие при завоевании Сирии. Среди поэм о Первом крестовом походе упомянем прежде всего «Песнь об Антиохии», относительно которой существует неясность: была ли она создана в самой Сирии или, скорее (как хроника Альберта Ахенского, к которой она близка), в примозельском регионе. Зато «Песнь пленников», сюжет которой также связан с осадой Антиохии в 1098 г., точно сочинена в Сирии, по заказу князя Антиохийского Раймона де Пуатье (1136–1149). Наконец, как мы уже отмечали выше, существуют очень хорошие стихи у очень хорошего хрониста Филиппа Новарского.

Итак, во франкской Сирии на протяжении 193 лет ее существования (1098–1291) процветала великолепная «латинская» цивилизация с особенным французским оттенком. Эволюция общественных институтов, искусства, литературы показывают ее насыщенную жизнь, проявления которой интересны нам вдвойне: как неотъемлемая часть нашего средневекового Запада и как адаптация к восточной среде. Действительно, речь идет о колонии, где, несмотря на постоянный приток новых крестоносцев и новых паломников, формировалось особое, креольское, мышление. Противостояние между крестоносцами и пуленами, заметное со времени Второго крестового похода, подтверждает эту быструю дифференциацию.

Данная эволюция была разом остановлена катастрофой 1291 г. Тем не менее история Кипрского королевства Лузиньянов позволяет нам

проследить в некоторых аспектах последний этап ее развития до конца

XV в.

ФРАНКСКИЕ ДИНАСТИИ СИРИИ

Королевство Иерусалимское

Годфруа де Буйон 1099–1100 Бодуэн I де Булонь 1100–1118

Бодуэн II дю Бург (бальи Эсташ Гарнье 1123 и Гийом де Бюр 1124) 1118–1131

Фульк Анжуйский 1131–1143

Бодуэн III (регентство королевы-матери Мелизанды 1143–1152) 1143–1162

Амори I 1162–1174

Бодуэн IV (регентство графа Раймона III Триполийского 1174– 1176) 1174–1185

Бодуэн V при регентстве графа Раймона III Триполийского 1185–

1186

Ги де Лузиньян 1186–1187 Конрад Монферратский 1192 Анри Шампанский 1192–1197

Король Кипра Амори де Лузиньян 1197–1205 Мария Иерусалимско-Монферратская 1205–1212

Жан де Бриенн (супруг Марии Иерусалимско-Монферратской) 1210–1225

Император Фридрих II Гогенштауфен (в качестве супруга Изабеллы де Бриенн-Иерусалимской) 1225–(1250)

и их сын Конрад, титулярный король 1228–1254 Король Кипра Юг I де Лузиньян 1246–1253 Король Кипра Юг II де Лузиньян 1253–1267

Король Кипра Юг III Антиохийско-Лузиньян 1268–1284

Король Сицилии Шарль Анжуйский, антикороль Иерусалима

1277–1285

Король Кипра Жан Антиохийско-Лузиньян 1284–1285 Король Кипра Анри II Антиохийско-Лузиньян 1285–1291

Графство Эдесское (Рохас)

Бодуэн I де Булонь (впоследствии король Иерусалима) 1098–1100

Бодуэн II де Бург (впоследствии король Иерусалима, губернатор Галеран дю Пюизе, 1118–1119) 1100–1118

Жослен I де Куртене (губернатор Жоффруа Монах, 1123) 1119–

1131

Жослен II 1131–1146

Княжество Антиохийское

Боэмунд I Тарентский 1098–1111

Танкред, дважды регент Антиохии, 1101–1103, 1104–1111, затем князь 1111–1112

Рожер Салернский 1112–1119

Регентство короля Иерусалимского Бодуэна II 1119–1126

Боэмунд II 1126–1130 Констанс 1130–1163

Второе регентство короля Иерусалимского Бодуэна II 1131 Регентство короля Иерусалимского Фулька 1131–1136 Регентство короля Иерусалимского Бодуэна III 1149–1153 Раймон де Пуатье, супруг Констанс 1136–1149 Рено де Шатийон, 2-й супруг Констанс 1153–1160 Боэмунд III Заика 1163–1201

Боэмунд IV Кривой 1201–1216 Боэмунд-Рубен 1216–1219 Боэмунд IV вторично 1219–1233

Боэмунд V 1233–1251

Боэмунд VI Красивый 1251–1268

Графство Триполийское (Трипль)

Раймон де Сен-Жиль, граф Тулузский, в Тартусе 1102–1105 Гийом Журден, в Тартусе 1105–1110 Бертран, в Триполи 1109–1112

Понс 1112–1137 Раймон II 1137–1152 Раймон III 1152–1187

Раймон IV Антиохийский 1187–1189?

Князь Антиохийский Боэмунд IV Кривой 1189–1233 Князь Антиохийский Боэмунд V 1233–1251

Князь Антиохийский Боэмунд VI Красивый 1251–1275

Эсташ Гарнье или Гренье 1111–1123

Рено 1171–1187 Балиан 1229–1240 Жюльен 1247–1260

Сеньория Торон

Онфруа I 1107–1136

Онфруа II, коннетабль Иерусалима 1137–1179

Онфруа IV 1170–1180

Филипп де Монфор (сеньор Тира с 1246 г.) 1240–1270 Жан де Монфор, сеньор Тира и Торона 1270–1283

Сеньория Кесария (Сезер)

Эсташ Гарнье 1101–1123

Готье I ок. 1123–1149 Юг 1154–1168 Ги 1174–1176

Готье II 1182–1191

Эймар де Лерон 1193–1213

Готье III 1217–1229 Жан 1229–1241

Жан Алеман 1249–1264

Сеньория Рамла (Рам) и Ибелин

Бодуэн I 1110–1120 Юг 1122–1129 Бодуэн II 1136–1138 Ренье 1144–1147

Балиан I д’Ибелин 1143 и 1148–1150

Юг д’Ибелин ок. 1154–1169 Бодуэн д’Ибелин 1171–1186

Графство Яффа

Юг дю Пюизе ок. 1118

Юг II дю Пюизе ок. 1120–1135

Готье де Бриенн ок. 1221–1246 Жан д’Ибелин, автор Ассиз ок. 1247–1266

Сеньория Монреаль или Трансиордания

Ромен дю Пюи 1118–1133 Пайен де Мийи 1133–1148 Филипп де Наблуз 1161–1168 Онфруа де Торон 1168–1173 Миль де Планси 1173–1174 Рено де Шатийон 1177–1187

Великие магистры ордена госпитальеров на Святой земле

Блаженный Жерар 1100–1120 Раймон дю Пюи 1125–1158 Оже де Бальбен 1160–1162 Жильбер д’Асайи 1163–1170 Каст де Мюроль 1170–1172

Жобер 1173–1177

Роже де Мулен 1177–1187 Арманго д’Асп 1188–1190 Гарнье де Наблуз 1190–1192 Жоффруа де Донжон 1192–1204

Альфонс Португальский 1204–1206 Жоффруа ле Ра 1206–1207 Гарен де Монтегю 1207–1227 Бертран де Тесси 1230

Герен 1231–1236

Бертран де Комп 1236–1239 Пьер де Вьей-Брид 1240–1241 Гийом де Шатонёф 1243–1258

Юг Ревель 1258–1277

Николя Лорнь 1277–1283 Жан де Вилье 1285–1293

Великие магистры ордена Храма в Святой земле

Юг де Пайен 1118–1136 Робер де Краон 1136–1148 Эврар де Бар 1148–1149 Бернар де Тремеле 1152–1153

Эбрар 1154 Андре де Монбар 1155

Бертран де Бланшфор 1156–1168 Филипп де Мийи 1169 Эд де Сент-Аман 1172–1179

Арно де Торрож 1183–1184 Жерар де Ридфор 1186–1189 Робер де Саби 1191–1196 Жильбер Ораль 1194 Филипп дю Плесси 1204–1209 Гийом де Пюизе 1210–1219 Пьер де Монтегю 1220–1229 Арман де Перигор 1232–1244 Гийом де Соннак 1247–1250 Рено де Вишье 1250–1256 Тома Барар 1256–1273 Гийом де Божё 1273–1291

Великие магистры Тевтонского ордена в Святой земле

Генрих Вальпот 1198–1200 Отто фон Керпен 1200–1209 Генрих Бардт 1209–1210 Герман фон Зальца 1210–1239 Конрад Тюрингский 1239–1240

Герхард фон Мальберг 1241–1244 Генрих фон Гогенлоэ 1244–1249 Гюнтер фон Шварцбург 1250–1252 Поппо фон Остерна 1253–1256 Анно фон Зангерсхаузен 1257–1273 Бурхард фон Швенден 1282–1290 Конрад фон Фейхтванген 1290–1296