ELztFUITkX

Наполнение жизни разными содержаниями и проблема ее исполнения Связь человека с целым. Предел и беспредельное Мысль как выпрямляющее действие Метрика и топика. Осмысление топики в топологии Страсть. Значение встречи с иным

Фактичность жизни и фактичность сознания. Сознание как различение одного и другого

Непродуманность своей субъективности. Сбитый с толку человек Процедура извлечения себя из действий. Труд и воля Страдание Лёгкость и тяжесть жизни

Необходимость прямого к себе отношения. Отчаяние как препятствие осознания нами себя

Сюжет и его необходимость для незнающего. Самоирония Страдание. Образ сансары в буддизме. Необходимость нового к себе отноше-

ния

Урок страдания. Значимость выбора и нового отношения к себе самому

Способность человека относиться к чему-либо или к кому-либо является одной из наиболее специфичных. Мы принципиально способны занять некоторое отношение: способны занимать – в такой связанности – некоторую, вполне определенную позицию, держаться и отстаивать ее как нечто, с нами связанное и имеющее для нас значение.

Вместе с тем, помимо сугубо моего конкретного отношения всегда возможно другое отношение: как отношение меня самого, так и другого к чему бы то ни было. Иначе говоря, отношение может быть другим и любым. И даже если я в такое – другое – отношение никак не посвящен и ничего о нем не знаю, я должен признать то, что другое и, в принципе, любое отношение вполне возможно.

Вустанавливаемом отношении есть по меньшей мере две составляющие. С одной стороны, каждый из нас устанавливает каждый раз именно определенное отношение, и в этом он намеренно стремится сузить потенциально бесконечное число в возможности установления своего отношения, ориентируясь на его конкретность. С другой стороны, сама возможность установления любого отношения демонстрирует то, что в установлении какого-либо отношения мы ориентируемся именно на беспредельное, когда достигаемая и достигнутая определенность отношения удовлетворяет нас всегда только частично и ситуативно. Беспредельное выявляется в нашей жизни именно в определенном, и отношение – это форма такого явления.

Вэтом смысле сама трата нами себя является способом соответствия полноте жизни: в отношении к другому мы превышаем себя и свои пределы. Но тогда жизнь необходимо понимать в качестве способности

11

трансцендирования, благодаря которой человек может превышать и пре-

восходить себя в ориентации на безмерное.

Человеку мало того, что есть: стремясь пережить новое и вырваться из круга повторений, он увлечен и захвачен полнотой. В конкретности любого устанавливаемого отношения фиксируется связь человека с безмерностью глубины. Пребывая в параметрах определенного, человек стремится вырваться за его пределы и соприкоснуться с беспредельным, даже если это связано с распадом его определенности и угрожает его сложившейся ранее конкретности.

Собственно, событие и есть такой прорыв внутри существования, прикосновение к которому наполняет его силой и потому влечет его к себе. Событие наполняет человека энергией, но также и побуждает к ее трате: мы и втягиваемся в дело растраты себя, пытаясь как-то соответствовать неограниченному характеру жизненной силы и быть с ней «на одной волне». Растрата нами себя – это и есть способ или, по крайней мере, попытка нашего соответствия жизни как силе.

Важно понять и обратное: замыкаясь в себе, мы отстраняемся от потока энергии, доступного другому, даже если и не осознаем этого. И потому человеку необходимо превышать свои пределы, стремясь, по возможности, выполнять это везде и всегда. Другими словами говоря, нам просто необходимо отнести себя к другому, необходимо как-то к нему отнестись. И вся наша жизнь может быть понята как растянутая во времени и про-

странстве проба соотнесения себя с безмерным в разных формах. Надо отдать отчет в том, что влечение и тяготение к другому выявляет нашу из-

начальную ориентированность на безграничное, беспредельное и без-

мерное, без чего сущностное объяснение многих наших жизненных ситуаций, кажется, просто невозможно.

Такую нашу ориентированность на беспредельное, а значит – на бескорыстное и вечное, которая действует «поверх» любых конкретных содержаний наших отношений, обычно более привычных нам и близких, принять довольно трудно. «Привычность» здесь сродни онтической «близорукости», ввиду чего мы теперь уже не видим базового основания своей жизни, не видим бытийного измерения своей жизни, полностью увязая в измерении существования.

В деле установления разнообразных отношений с другими людьми для человека, в первую очередь, важны внутривидовые отношения, внутри которых он определяется как некоторая величина внутри себе подобных, и внутриродовые отношения, где и когда он не может не рассматривать свою жизнь только как часть и звено другой – более значимой, чем она сама, жизни. Разумеется, каждый из нас по-разному интегрирован в те и в другие формы отношений, и преимущественно может жить то

12

жизнью вида, то жизнью рода, а, возможно, и тем и другим. Стоит только заметить, что выстраивание родовых отношений осуществляется на основе внутривидовых отношений, когда мы – обычно исподволь и только потом осознанно и намеренно – привыкаем к тому, чтобы рассматривать свою собственную жизнь не только как свою «собственность», но и приучаемся видеть ее «историческую» размерность и проникаем в смысл отношений со своими живущими и уже ушедшими родственниками.

Вместе с тем, особо подчеркнем, что и видовые, и родовые отношения являются разными спецификациями действия на нас одного и того же принципа – принципа ориентированности жизни человека на бесконеч-

ное, безграничное и бескорыстное, когда сама наша конкретная и частная жизнь воспринимается в своем приобщении к тому, что ее превышает и превосходит.

Акцентируем внимание на том, что наши отношения с живым, в первую очередь, устанавливаются на основе тела. Выстраивание телесных отношений человека претерпевает изменение от мягкого «сценария» на фазе начала формирования таких отношений и знакомства с ними до жесткого «сценария», когда такие – телесные – отношения устанавливаются теперь уже вполне определенным и содержательным образом. Здесь надо выделить два момента. Во-первых, заметим, что телесные отношения не только первичны и являются началом нашего опыта в установлении любых отношений: телесные отношения – это основание любого нашего жизненного опыта, и в этом смысле это – неустранимое условие любых возможных отношений. Во-вторых, отметим, что сама содержательная определенность телесного отношения устанавливается в границах безлично действующей формы отношений человека внутри его вида – вида человека. Так, постепенно устанавливается мера в отношениях тела с другими телами и в отношении его с самим собой. Напротив, знание меры, пусть и неосознанное, как это проявляется, например, при упоминании «чувства меры», определяется в параметрах именно родовой жизни и памяти об этом, и здесь «мера» вполне может стать и становится «нормой».

Вид и ограничение видовой жизни образуют горизонтальный континуум жизни, тогда как род и родовая жизнь предстают в качестве вертикального измерения нашей жизни. Их скрещение символически проявляется в образе креста жизни, который каждый из нас несет по-своему. Такой крест может представать и интерпретироваться в качестве независимой формы жизни, с которой нам приходится считаться, понимаем и принимаем мы это или нет.

Понятно, что далеко не каждый из нас воспринимает родовую специфику своей жизни в качестве значимой характеристики своей жизни: он может не воспринимать это и пытаться реализовать себя исключительно в

13

параметрах видового развития. В таком случае родовое измерение жизни и память о нем являются только номинальным моментом жизни человека, который он склонен воспринимать либо как «пустое» слово, в результате чего свою жизнь он понимает именно как сугубо свою «собственность», которой он стремится распоряжаться по своему разумению и воспринимает это как свое «личное» дело, хотя действие такой – родовой – формы не только на этого – конкретного – человека, но и на каждого живущего, вроде бы, и должно что-то ему объяснить.

Выявим наиболее значимые черты и свойства внутривидового поведения. Присущее нам видовое поведение, по сути дела, строго формально и безлично. Опыт, который мы приобретаем на основе тела, связывается человеком с цепью конкретных сигналов и «завязан» на них. Так первоначально формируется система телесных отношений человека именно внутри вида, и только потом на данном основании постепенно формируется некий культурный опыт, что осуществляется через осознание человеком системы своих родовых связей. Внутривидовое поведение человека, в первую очередь, связано с самоопределением его внутри системы телесных сигналов и правил, нарушение которых связано с действием иных начал, которые, в частности, связаны с побуждениями, выходящими за пределы внутривидового поведения. Иначе говоря, такое поведение связывается с выходом человека за пределы сложившихся границ, характерных для внутривидового поведения.

Специфика человеческой жизнедеятельности связана с тем, что в своем поведении мы как раз определяемся не только и не столько требованиями видового поведения, сколько иными мотивациями, связанными с «привнесением» в наработанные телесные отношения, которые мы теперь, когда они уже сложились, воспринимаем именно как «свои» и «свои собственные», иного фактора. Таким фактором и является сознание. Сознание – это способ соотнесения, установления и совместного «удержания» разных отношений человека с собою, когда он может смещаться за пределы конкретных внутривидовых способов своего поведения. Выделим особо мысль о том, что специфика человека связана с возможностью, по-

требностью и способностью человека выходить за пределы любого отношения и поведения: как за пределы любого телесного отношения и любого телесного поведения, так и за пределы любого внутривидового отношения и любого внутривидового поведения. Если же мы вводим мысль о связи человека с Богом, то можно также размышлять и о возможности выхода человека за пределы любого родового отношения и любого родового поведения.

Вместе с тем, есть ряд формальных требований, значение соблюдения которых по мере истории человеческого вида фактически не уменьша-

14

ется: вероятно, соблюдение таких требований сохраняет и охраняет человеческий вид жизни как таковой. И в этом смысле значима сама демонстрация знаков телесного поведения особей внутри вида. Но тогда многое из того, что мы – в своем внутривидовом поведении – считаем сугубо своим, мотивировано законами внутривидового поведения и носит именно формальный характер.

Важно осознать то, что в видовом поведении индивидуальное нередко приносится в жертву всеобщему, ибо сама ориентация на формальное способствует сохранению вида. В этом смысле интересно обращение к опыту тоталитарных государств, когда служение воспринимается в качестве долга каждого индивида. И если последний каким-либо образом не связывает себя с таким «должным», то им жертвуют. Индивидуальное в параметрах тотального не значимо: его просто не замечают, ибо коллективное сознание ориентировано на то, что присуще именно всем, т.е. на всеобщее и безличное, но не на индивидуальное и частное.

Наше внутривидовое поведение напрямую связано со знаками. Знак

–это форма, благодаря которой разные содержания путем их сопоставления друг с другом выравниваются и становятся элементами одного – единого – конвенционального поля. В своем внутривидовом поведении человек, как правило, реагирует как раз на знаки, но не на содержание поведения. Последнее начинает «иметь вес» там и тогда, где и когда устанавливается некое – особенное – отношение человека с кем-либо или с чем-либо, если эти «где-либо» и «что-либо», опять же, связаны человеком. Но тогда речь идет уже не о содержании внутривидового поведения, а о том, что с ним расходится и его превышает. Подавляющим образом содержание внутривидового поведения зависит от знаков, но не от содержания действия, которое в чем-то – всегда уникально.

В конечном счете, в параметрах внутривидового поведения мы реагируем на знаки, боремся или отождествляем себя с ними. В первую очередь, речь идет о знаках тела: знаках движения тела и его траекториях, жестах, выражении лиц, модуляции голоса, сокращении мышц, запахах тела, но также и о знаках принадлежности к разным социальным группам: знаках одежды, достоинства, роскоши, богатства.

Нам приходится считаться с законами природы, которым мы подчиняем себя в своей природной принадлежности к конкретному виду живого. Мы втянуты в видовой механизм поведения и потому, выходя за пределы знака, встречаемся с… другим знаком. Мы ведомы, и именно этим определяется наше поведение. Таким образом, внутривидовое поведение человека, в первую очередь, является формальным: наша «уникальность», к чему бы она ни относилась, оказывается отягощенной и уравновешенной формой видового поведения. Наша «особость» понижается, повышается

15

или выравнивается через обращение к универсальному – к поведению внутри вида. И это – с одной стороны.

С другой стороны, жизнь каждого из нас, помимо содержательного наполнения, ориентирована и на свое исполнение, т.е. иными словами говоря, она ориентирована на реализацию безличной формы, действующей помимо и поверх как любого конкретного содержания жизни, так и всех содержаний в целом. Вступая в жизнь, мы основываемся на предшествующем нам опыте жизни: опыте родителей, опыте системы образования и воспитания, опыте системы социализации. Предполагается, что законы жизни известны, пусть даже они известны не нам, но известны другим, известны избранным. Мы и живем так, словно можем ориентироваться на эти – известные кому-то – законы. Мы пребываем в таком ослеплении до тех пор, пока не начинаем понимать, что все случающееся – и именно с нами – нам самим не ясно и не понятно. В конце концов, мы начинаем осознавать, что все происходящее связано с некими началами, из которых мы исходим, ведь жизнь наша исходит не от нас: она нам предшест-

вует. Принять открытость себя – как открытость своего начала, так и

открытость своего конца – в качестве основополагающего условия своей жизни человеку крайне трудно. По отношению к форме жизни, т.е. к жизни как таковой, и к законам ее реализации, мы всегда находимся в положении опаздывающего, и это – неустранимое условие нашей жизни.

Более того, даже осознавая открытость жизни, мы не можем поддерживать связь такого понимания с содержанием своей жизни всегда, везде и всецело: «срабатывает» утомление от постоянности забот и проблем. К слову сказать, и утомляемся мы обычно как раз по причине неумения решать вопросы совмещения своего существования с измерением бытия.

В деле совмещения конкретного содержания своей жизни с ее «безграничной» и «бескорыстной» формой важно осознавать принципиальную проблематичность такого отношения. Важно понимать принципиальную безграничность жизни, понимать, что жизнь сама себя основывает и обосновывает, и потому какое-либо частное знание, каким бы устроенным и обустроенным оно нам ни казалось, всегда условно. Определяясь, мы стремимся держаться такой определенности и формулируем «правила» такой – определенной – жизни, полагая, что если мы будем их придерживаться, то это нам как-то поможет.

Мы должны признать, что живое не равно себе в содержательном смысле: оно всегда изменяется, превосходит себя и превышает пределы своего содержания, и потому отождествление его с какими-либо предметностями и отдельными понятиями – это только часть дела. Динамика жизни в любой ее форме, казалось бы, приструненная введением расчета, контроля и прогноза, демонстрирует ее открытость.

16

Нам приходится принимать свое опоздание по отношению к началу жизни в целом так же, как и опоздание к началу своей жизни. Приходится считаться и жить с этим. Попытки заполнить этот разрыв чем-либо от нас исходящим, что первое попадается «под руку», всегда связаны с риском провала. Наши реакции на отсутствие прямой связи с началом жизни оборачиваются попытками связать каким-то образом свое начало с природой, и мы придаем началу определенную, например, естественнонаучную трактовку. В лучшем случае мы полагаемся на полноту природы. Однако понять существо жизни, исходя из существования, можно только частичным и частным образом. Ввиду того, что мы исходим из жизни, а не она – от нас, наше существо уже сразу же оказывается под вопросом. Также оно

– проблематично потому, что между нами, начинающими жить, и нами, осознающими себя и жизнь, всегда есть определенная временная дистанция.

Пытаясь справиться с принципиальной незащищенностью себя – с этой обратной стороной открытости, человек отшатывается от целого и стремится к обособлению. Так он пытается нащупать и удержать целое внутри себя. Однако невозможность справиться с целым способна обернуться другим – намерением отдельных человеческих особей сбиться, словно звери, в стада и стаи. В основании такого – обратного – движения лежит страх: устойчивый и никогда в полной мере не исчезающий ни у кого, этот страх способен почти полностью подчинить себе человека. Мы, конечно, «работаем» и разрабатываем приемлемые формы взаимодействия со страхом, хотя вытеснить его совсем не удается. Заметим в этой связи, что в основании целого ряда отношений, которые мы устанавливаем, включая и религиозное отношение, лежит именно страх.

Наш исход из безграничности жизни не гарантирует нам возможности гармоничного взаимодействия с безграничным: в самой возможности, живя, не только преступать любую границу, но и уже не обращать на нее внимание, есть опасность срыва, есть риск вхождения в срыв и утраты определенности. И в этом случае можно не заметить того, что уже срыв управляет человеком.

Во впадении России в беспредел в 90-ые годы прошлого века эту опасность сначала не замечали, однако, войдя в тесную связь с беспредельным и ужаснувшись произволу, стали требовать ввести «пределы» размаху воли и обозначить «границы» дозволенного. Подавляющее большинство требовало «установить», «дать» и «задать» ему предел извне – со стороны государства и семьи. В этом как раз и выявилась неспособность человека выстроить некие – свои – отношения с предельным, в результате чего он готов был отказаться от выстраивания непосредственных отношений с безграничным на основе себя самого. Этим был нанесен удар в само

17

существо человека, ибо без прямого и непосредственного отношения человека к предельному, пусть и связанному с явным риском, он просто не может не портиться. Без этого жизнь человека не могла не сводиться к перебору внешних определенностей жизни и фактическому незнанию себя. И в этом случае существо человека пребывает в основном в области своей неопределенности.

Столкновение с пределом позволяет нам понять то, что всё, обреченное на повторение, может быть прервано. Предел не просто обнажает суть: он и есть суть человека. Предел принуждает нас ставить точку, тогда как вне столкновения с ним мы, будучи отвлеченными от существа себя и своей жизни, ввязываемся в бесконечную игру обмена определенным

ипотому только собираемся жить. Без связи с беспредельным мы только собираемся жить, но не живем. И тогда нас манит и влечет иллюзия дальнего и того, что к нам не имеет прямого отношения, тогда как ближайшее

исвоё мы не знаем. Отсюда и проистекает «горячая» включенность нас в то, где нас еще не было, т.е. в то, чего нет. Отсюда же – потребность во «включенности» во всеобщее и безличное, посредством чего мы только сбегаем от себя.

Иеще. Только собирающийся жить человек – не самостоятелен и является, по сути, объектом. В этом он всегда проигрывает тому, кто способен стать субъектом, у которого, наряду с риском проигрыша, также есть шанс и выиграть, когда выигрыш связан со знанием себя. Отметим, что знание себя возникает за пределами действия: исключительно внутри действия, когда человеку предписывается его полное «вмещение» в действие без какого-либо остатка, для существа человека нет никаких оснований. В действии человеку полагается стать объектом, поэтому он вынуждается к отстранению и отказу от такого «остатка» – остатка своей субъективно-

сти.

Объективное не является для нас «своим» и «нашим». Сугубо человеческое в человеке, т.е. собственно «своё», возникает за пределами действия и связано с его осознанием и осмыслением. Таким образом, путь к себе определяется человеком через его обращение к мысли. Мысль как раз и оказывает на того, кто к ней обращается, терапевтическое воздействие: она в состоянии изъять человека из того, что к нему самому не имеет отношения.

Мысль выступает как выпрямляющее действие: она корректирует наше отождествление себя с физическим (природным) действием и воздействует на последнее, изымая наше существо из цикла беспрестанных действий, связанных с заботами существования. Будучи осознанным, действие «выдирается» из объективной и безличной действительности и теперь уже способно стать основанием личностного развития человека. Ос-

18

мысленное действие становится для него сугубо своим именно потому, что имеет к нему самому отношение.

В ситуации действия без сознания человек играет по правилам, которые к нему самому как раз не имеют никакого отношения: в этом случае оправдание нами своих действий совершается, исходя из существования и на основе действий других людей. В результате определяется следующее положение дел: либо человек связывает себя с сознанием, что и позволяет ему понять себя самого, либо он всецело погружается в область неосознаваемой жизни и тогда стремится оправдать неприсутствие себя действиями других людей.

Вероятно, умение быть человеком, или – что то же самое – быть собой, в отличие от умения жить, связано именно с умением периодически спрямлять и выпрямлять свою природу путем обращения к структурированию своей субъективности своей мыслью. И если это удается, человек обретает вектор сугубо своего развития.

Здесь важно обратить внимание на такие феномены жизни, в которых наряду с метрикой, т.е. пространственно-временной и географической обусловленностью, проявляет себя еще и топика, т.е. внутреннее пространство и время. Это хорошо заметно в столкновении человека с безмерностью своей субъективности, когда он сталкивается с испытанием своего чувства «на прочность» при попадании его в капкан страсти и не может найти баланс своего чувства с собою. В такой ситуации человек не только не может управлять своими чувствами: они напрочь пленяют его вплоть до его растворения в них. Топика явно не совпадает с метрикой и превышает ее, а человек утопает в своей субъективности. Единственное, что ему остается в этом случае, случае такового незнания себя, – это пронизывать свою топику своей мыслью и выстраивать благодаря этому определенную топологию своей жизни, связанную с опытом понимания себя.

И если у нас и определяется опыт своей жизни, то он связан с преодолением страдания и выходом из безмерности нашей субъективности, когда мы на свой риск выстраивает связь топики и метрики своей жизни. Сама невозможность полного воплощения нас ни в метрику, ни в топику не может нас не «напрягать»: она-то и становится источником поиска в деле выстраивания нами разных идентичностей, когда мы, отождествляя себя

счем-то, различаем при этом «своё» и «не своё».

Стопикой, в отличие от метрики, мы взаимодействуем сознанием: такой связи мы не видим и не ощущаем, но можем ее осознать и понять. Топика – это иное место по отношению к жизни, понимаемой исключительно исходя из действия. Сам опыт переживания нами топики выстраивается на основе осознанного отношения к тому, что дано метрически. Та-

19

кой опыт – событиен и временен. Страсть – в своей мыслительной «развернутости», в осознании своего генезиса и мотивации – получает субъективную историческую маркировку: посредством выстраивания своей субъективной истории мы располагаемся сугубо в своей топологии. При этом понятно, что у истории может быть несколько начал, когда, исходя из каждого такого начала, мы имеем свою и особенную историю, отличную от всех других историй. Каждая такая история имеет глубоко личностный характер.

Связь топики и метрики можно раскрыть на примере обращения к опыту понимания нами наших чувств. Мы знаем, что разные люди смотрят на одно и то же место по-своему, в результате чего видят они совершенно разное. На метрику накладывается топика, которая у каждого человека сугубо индивидуальна. И такая коррекция общего – своим – неустранима.

Любая внутренняя связь людей, включая страсть, будь то любовь или ненависть, строится путем установления общей фактичности сознания этих людей, благодаря чему образуется некое общее – для них – внутреннее пространство. В этом-то смысле в страсти как раз и можно вычленить определенную топику. Попадание человека в такие – внутренние – объемы жизни сродни его попаданию в «колодец», глубина которого оказывает мощное воздействие на его жизнь, ограничивая его сознание исключительно пределами страсти. Фактичность жизни и фактичность сознания одного и того же человека подчас могут не только расходиться, но и даже конфликтовать друг с другом. Примирить их зачастую становится возможным только путем «привязки» к биографии человека, т.е. внешним образом, когда в повествовании биографии выстраивается дополнительное отношение, совмещающее факты, присущие разным измерениям.

Сильное и длящееся чувство, захватывающее человека, фактически изымает его из области размеренного: это – дыра в существовании, попадая в которую, человек не способен уже «вмещаться» в существование. Обнаруживается, что в его жизни есть нечто особенное – есть особая фактичность сознания, оказывающая на его жизнь прямое воздействие. Мы наблюдаем, что участие человека, охваченного страстью, в повседневных делах сменяется его внутренними уходами в себя, которые «прочитываются», если только мы знаем язык этого – топологического – измерения его жизни.

Переживание страсти побуждает человека отказываться от размеренного существования, внутри которого он теперь может пребывать только отдельными периодами и урывками. В пределах существования прорывы страсти выглядят нелепо: они – либо смешны, либо – раздражают своей невозможностью «вписаться» в повседневную размерность. Контролировать и прогнозировать человека, попавшего в топос страсти, невоз-

20