Источники

Текст 1.1. Натуралистическая теория происхождения религии французских просветителей

Если мы хотим понять сущность наших представлений о божестве, то должны будем признать, что словом Бог люди всегда обозначают наиболее скрытую, далекую и неизвестную причину наблюдаемых ими явлений; они употребляют это слово лишь в тех случаях, когда перестают разбираться в механизме естественных и известных им причин; утратив из виду последо­вательность и связь этих причин, они прекращают свои поиски; чтобы по­кончить с затруднениями, называют богом последнюю причину, т. е. ту, кото­рая находится за гранью всех известных им причин; таким образом, они дают лишь туманное название некоторой неизвестной причине, перед которой ос­танавливаются под влиянием лености мысли или ограниченности своих по­знаний <...>.

О неизвестных нам предметах мы всегда умозаключаем по тем вещам, которые в состоянии познать. Человек по аналогии с самим собой припи­сывает всякой воздействующей на него неизвестной причине волю, ум, на­мерения, планы, страсти — одним словом, качества, подобные его собствен­ным... Так невежество и слабость человека делают его суеверным.

Даже и в наше время мало людей с достаточным вниманием изучают природу или знакомятся с физическими причинами и вызываемыми ими след­ствиями. Это невежество было, несомненно, еще значительнее в отдален­ные времена, когда по-детски незрелая человеческая мысль не достигла благодаря опыту того прогресса, который мы наблюдаем в ней теперь...

Гольбах П.-А. Система природы, или о законах мира физического и мира духовного // Избр. произведения, - В 2 т.— М., 1963. —Т. 1. — С. 360—368.

Текст 1.2. Происхождение религии, морали, общества по 3. Фрейду

Могучий самец был господином и отцом целой орды, неограниченным в своей власти, которой с жестокостью пользовался. Все особи женского пола — жены и дочери — собственной орды были его собственностью, как, видимо, и женщины, похищенные из других орд. Тяжкой была судьба сыновей; если они вызывали ревность отца, их убивали, или кастрировали, или изгоняли. Им было предназначено сосуществовать в маленьких общинах и добывать себе жен путем похищений; в этих общинах то одному, то другому удава­лось пробить себе дорогу на позицию, подобную позиции отца в первой орде. По естественным основаниям в исключительном положении оказывались самые младшие сыновья, под защитой материнской любви они пользова­лись старостью отца, а после его кончины могли заменить его. Считается, что отзвуки изгнания старших и выдвижения младших сыновей обнаружи­ваются в легендах и сказках.

Следующий решающий шаг к изменению этого первого вида «социаль­ной» организации, должно быть, состоял в том, что изгнанные, живущие об­щиной братья, объединились, победили отца и по обычаю того времени целиком съели его <...>.

Можно предположить, что после отцеубийства братья долго боролись друг с другом за отцовское наследство, добиться которого хотел каждый для себя одного. Понимание опасности и безуспешности этой борьбы, па­мять о совместном освободительном поступке и эмоциональные связи друг с другом, возникшие в период изгнания, в конце концов привели к примире­нию между ними, к разновидности общественного договора. Возникла пер­вая форма социальной организации с отказом от влечений, с признанием взаимных обязательств, с учреждением определенных, объявленных неру­шимыми (священными) институтов. Иными словами, с началом морали и права. В идеале каждый индивид отказался от присвоения себе отцовского положения, от обладания матерью и сестрами. Тем самым было установлено табу на инцест [запрет на кровосмешение. — Авт.} и требование экзогамии [вступ­ление в брачные отношения исключительно с представителями другого кровно-родового коллектива. — Авт.}... Память об отце пережила этот пе­риод «братского союза». Заменой отца было признано сильное, поначалу, видимо, еще и вызывающее страх животное <...>. С одной стороны, тотем считался физическим предком и ангелом-хранителем клана, его нужно было почитать и охранять, с другой — устанавливался праздник, когда ему была уготована судьба, постигшая праотца. Все участники празднества сообща убивали и съедали тело... Это великое празднество в действительности было триумфом победы объединившихся сыновей над отцом.

Фрейд 3. Человек по имени Моисей и монотеистическая религия.— М. 1993. - С. 87, 92-94.

Текст 1.3. Религиозный взгляд на религию

Появление идеи Бога в человеческом сознании и возникновение рели­гии обусловлено тем, что есть Бог, действующий особым образом на чело­века, и что человек способен при определенных условиях воспринимать эти действия Божьи.

Итак, на предварительный и общий вопрос: «Как возможна религия?» — отвечаем: «Религия есть непосредственное опознание Божества и живой связи с Ним, она возможна благодаря религиозной одаренности человека, существованию религиозного органа, воспринимающего Божество и Его воздействие. Без такого органа было бы, конечно, невозможно то пышное и многоцветное развитие религии и религий, какое мы наблюдаем в исто­рии человечества, а также все ее своеобразие.

Однако возможность этого переживания обусловлена самим человеком.

Адам лицезрел Бога в раю, пока был духовно чист. Ощущали Бога в сердце и его потомки, опять-таки в меру своей нравственной и духовной чистоты. Идея Бога передавалась и преемственно от поколения к поколе­нию, но ее жизнеспособность и действенность всегда определялись степе­нью живого «контакта» души с Богом. Идея Бога в сознании человека может быть следствием воспитания, образования, однако действительно религиозной она становится лишь при условии личного обращения человека к Богу.

Какими же внутренними факторами обуславливается появление веры в Бога у человека, начало религии у него?

Первое условие — это искреннее искание истины, смысла жизни. Ибо ищущий свидетельствует тем самым, что он жив духовно. Напротив, духов­но умерший не ищет и, естественно, не находит. Господь потому и не позво­лил ученику «прежде пойти и похоронить отца» своего, сказав: «Предо­ставь мертвым погребать своих мертвецов» (Лк. 9:59—60), — чтобы и уче­ник не умер духовно среди мертвецов. Заповедь Христа Спасителя: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят» (Мф. 7:7—8), — всегда остается первым и необходимым условием на пути к Богу.

Что же должно делать ищущему истину? Для него... остается только одна возможность — тщательно изучить религиозный путь, как единствен­но способный ответить на главный вопрос жизни: есть Бог или нет Его и, следовательно, есть жизнь вечная или смерть неотвратимо царствует над человеком и миром? Этот путь и начинается с того, что можно обозначить в качестве второго условия.

Это условие — нравственная чистота ищущего. Желающий убедиться в бытии Бога должен искать истину не только рационально, путем изучения и сопоставления различных мировоззрений, но соответствующим образом и нравственно очищаться. Это предполагает осуществление в себе евангельской нравственности, а не общепринятой или так называемой общечеловеческой. Еван­гельская нравственность характеризуется следующими основными признаками:

1. Полным и чистосердечным раскаянием во всем том злом, несправед­ливом и нечестном, что было совершено прежде, что ранит и убивает со­весть и душу: раскаянием внутри себя, раскаянием перед обиженными мною, раскаянием перед священником, если душа уже позволяет сделать это.

2. Законом жизни должна стать решимость исполнить все те нравствен­ные принципы и требования, которые содержатся в Новом Завете и кото­рые сводятся к следующим словам апостола Иоанна Богослова: «Возлюб­ленные! Будем любить друг друга» (1 Ин. 4:7). Во всем же не исполненном по нравственному бессилию требуется опять чистосердечное раскаяние. Итак: исполнение и покаяние, покаяние и исполнение — вот начало христианской нравственности, открывающей Бога ищущему человеку, ибо только «чистые сердцем... Бога узрят» (Мф. 5:8).

Бескорыстное искание истины, осуществление в меру всех своих сил евангельской нравственности, изучение Священного Писания, главным об­разом Нового Завета, творений святых отцов и авторитетных подвижников и учителей Церкви, посещение богослужений и искреннее обращение с мо­литвой к еще неведомому Богу: «Господи, если Ты есть, откройся мне греш­ному и немощному», — непременно получит ответ.

Эти условия, конечно, являются лишь самыми первыми шагами на пути к Богу, личному переживанию Его. Однако только благодаря им и возмож­но зарождение в человеке того, что в полном и истинном смысле именуется верой и религией.

Естественно, уверенность в бытии Бога или, тем более, «чего-то сверхъес­тественного» еще не делает человека религиозным, тем более, членом Цер­кви. Необходимо знание основ православной веры и вытекающих из них принципов духовной жизни, следование которым только вводит христиани­на в таинственный (в отличие от внешнего) мир Церкви. Однако сегодня путь в этот мир для человека, находящегося в условиях современного рели­гиозного плюрализма, значительно сложнее, чем прежде, когда основной выбор происходил обычно между атеизмом и религией (под которой, как правило, подразумевалось Православие).

Сегодня, даже поверив в Бога, человек должен еще избрать религию. А убедившись в истинности христианства, то есть Христа и Его Евангелия, христианин останавливается перед еще более тонким и сложным вопросом — оценки христианских конфессий (католичества, протестантизма...), требующей беспристрастного изучения истории Церкви, ее веры и аскетического опыта до раскола в XI веке.

Осипов А. И. Путь разума в поисках истины. — М., 1997. — С. 20-23:

Текст 1.4. У. Джеймс. Отношение философии к религии

По существу своему религия есть частное явление, имеющее только индивидуальное значение и как таковое не поддающееся объективной фор­мулировке. Конечно, попытки облачить содержание и смысл религии в фи­лософскую форму никогда, вероятно, не прекратятся, так как это стремле­ние слишком глубоко заложено в природу человеческого ума; но эти попытки имеют для религии лишь второстепенное значение и не могут дать санкцию достоверности тем чувствам, на которых она основана и из кото­рых религиозные люди черпают свои побуждения и свою уверенность в объективной истинности их веры... Я действительно думаю, что чувство есть глубочайший источник религии, а философские и богословские построения являются только вторичной надстройкой, подобной переводу подлинника на чужой язык.

Называя их так, я разумею под этим, что в мире, где совсем отсутствова­ли бы религиозные чувства, не могло бы никоим образом создаться фило­софское богословие. Я глубоко сомневаюсь в том, что бесстрастное, интел­лектуальное созерцание мира могло бы создать — без помощи чувства внутренней потерянности и жажды спасения, с одной стороны, и мистичес­ких переживаний, с другой, — те системы религиозной философии, кото­рые существуют в настоящее время. Люди начали бы с анимистического объяснения явлений природы и затем опровергли бы их с помощью науч­ных методов, как это и случилось в действительности. В науке они собра­ли бы только известное количество психологических наблюдений, как это делают и теперь. Но у них не было бы побуждения прийти к высшим спе­куляциям догматического или идеалистического богословия. Эти спеку­ляции, по-моему, следует назвать сверхверованиями, т. е. надстройками, созданными разумом на фундаменте, который был ранее заложен чувством.

Но установив, что фундамент религиозной философии заложен чув­ством, мы должны признать, что философия обрабатывает более высо­ким способом материал, доставленный им. Чувство ограничено и слепо; оно не способно дать себе отчета в себе самом. Оно успокаивается на том, что его достижения таинственны и загадочны, отказывается оправ­дывать их рационально и нередко охотно предоставляет им быть противоречивыми и нелепыми. Философия относится к этим вопросам со­вершенно иначе. Она стремится отвоевать у тайны и противоречивости всякий клочок знания, которого она касается. Высочайший идеал свой разум всегда видел в освобождении своего царства от темных и неус­тойчивых личных убеждений и в достижении объективной истины, обяза­тельной для всякого мыслящего человека. Освобождение религии от ее нецелесообразного и нерационального индивидуального характера, при­дание начертанным ею путям к спасению общего значения и признания — такова вечная задача разума.

Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. — М., 1993. — С. 335-336.

8