VI. Язык

Это не будет преувеличением сказать, что жизнь ребенка - это любовь и игра. Для него имеет значение и ценность только то, что ему приносит любовь и что пригодно для игры. Из этих двойных потребностей развивается так же его язык. Уже первые неразборчивые звуки, как мы видим, это способ выражения аутоэротизма в его бесчисленных вариациях, и осмысленные слова подрастающего ребенка так же мало лишены этого компонента. Во вспыльчивом выкрике ругательств противится поврежденный эгоизм, в ласковых разговорах детская душа набирается нежности. Постоянные расспросы ребенка имеют цель наряду с интеллектуальной пользой, также того, чтобы окружающие уделяли бы ему своё нераздельное внимание; не только навязчивые мысли¹ - как считает Селли- заставляют ребенка без конца задавать вопросы, но и часто повторяющиеся желание, чтобы возлюбленная личность хотела бы заниматься исключительно им. И если маленький ребенок предоставлен самому себе, тогда его монологи находятся под властью любви и ее полной психологической противоположности, ненависти, можно сказать, под власть позитивной и негативной стороны влечения всего человеческого поведения. Подслушать такие монологи детей означает глубокое ознакомление с образованием инфантильной души. В них истинно отражается ощущение ребенка, потому что оно одевается в слова, которые являются для детского духа самыми подходящими, потому что цензура взрослых оставляет их без внимания. Натура и пол придают инфантильному языку своеобразный отпечаток, который тем не менее частично получает окрас в среде, в которой ребенок растет. Разумеется это влияние незначительнее по сравнению с общим восприятием. Кроме того это осталось бы необъяснимым, как в словарном запасе слов больше всего оберегаемых детей могут поселиться вульгарные выражения. Именно такие дети берегут каждое неприличное слово, как ценное достижение, и всегда готовы использовать их в речи, часто лишь частично осознавая их. Конечно, прежде всего это неприличные названия физических потребностей и частей тела, употребление которых в речи доставляет огромное удовольствие маленькому ребенку. Исходя из анализа¹ сновидения моего племянника, которому тогда было пять с половиной лет, я рассказала, как он, докладывая о своем сновидении, как помешанный бегал по комнате и кричал: «Тётя Г., я сейчас сяду и сделаю тебе грязное пятно!», как раз выбирая выражение, использовать которое его мать неоднократно запрещала. И вскоре после этого, когда он уже не чувствовал резкой боли в желудке после того, как его вырвало, мог он нечасто рассказывать с озорным смехом: «Ты, я сблювал! Ты тоже иногда должна блювать?» и когда я, наконец-то, сердито ответила: «Да, если ты настолько груб», после обеда в электричке он громко объявил: «Тетя Г. должна блювать, если я грубый». Я помню из своего детства, что мне нравилось произносить в слух вульгарные выражения, особенно, разговаривая с мамой. Эта часто возникающая у детей привычка рассматривается, как правило, как следствие их озорства, которое, разумеется, не лишено злобных добавлений, итак, возможно, это первая ступень словесного садизма. Страсть к использованию неприличных слов часто ведет к последовательному соединению бессмысленных слогов, которые в конечном итоге формируются в желаемые выражения. «Лалала-пола-попа» услышала я недавно, как трехлетняя девочка пропела это около 20 раз, и «виси-виси-писи-си» не хватило четырехлетнему мальчику, преследовавшему это же намерение.

Разумеется, при неустанном повторении слов играет значимую роль сильная эротика зоны нёба и губ. В шесть лет мой племянник некоторое время неоднократно повторял выдуманное слово «Буурл-ббауер», до тех пор, пока не вскакивал от вибрации всего тела, тер губы и кричал: «Ах, я не могу это выносить, это так щекочет!» Схожие наблюдения, относящиеся к лабиальным и

гортанным звукам, могут быть общими у детей; б-б-б… повторять до физической усталости, это не только игра маленьких детей, так же ученики средних классов и девочки-подростки могут хохотать до упаду, если они произносят похожий звук с помощью игры пальцев по губам. Также из этих наблюдений вытекают отношения к словесному садизму и мазохизму. Так повторяющееся в многих песнях припев «ла ла ла…» , возможно гортанное пение со своим стереотипным «Дулиё дулиё» происходит из чувства гедонического раздражения определенной части рта и гортани, к которому усиленно присоединяется удовлетворение ритмом.¹ на это указывает известное явление , дети постоянно сообщают, что при пении ощущают самые приятные чувства в горле и у рта. Девятилетний мальчик описывал мне как одиннадцатилетней девочке это раздражение, которое он сравнивает с чувством наслаждения «при развлечении с тем, что внизу». Такие неискаженные признания детей, это неопровержимое доказательство правильности психоаналитических учений, которые даже если получены из истории болезней невротиков, доставляют самые ценные знания для строения и хода душевной жизни здоровых. На ряду с аутоэротическими мотивами при осуществлении эхолалии мы также должны считаться с такими мотивами, которые распространяются на окружение- тем не менее, не дружелюбное убеждение. В неутомимой тренировке эхолалии ребенку открывается удобное средство - беспокоить и раздражать окружающих; он использует ее также для выражения непокорного своенравия как и каждый другой поступок упрямства. Вообще игра с речью отлично подходит относительно разнообразного несоблюдения обычаев. «Благовоспитанный» ребенок очень хорошо знает, что за ругательные слова в адрес родителей или других членов семьи более или менее наложены серьезные наказания. Но как он должен избавляться от сдерживаемой злобы, которая в общей массе накопилась даже на самых любимых людей? Смекалка ребенка знает, как найти выход: он приписывает на мгновение ненавистной личности все возможные безобидные названия домашних приборов, животных и т.д., чтобы в итоге выражение оказалось все еще дозволенном знающему, но уже недвусмысленным. Это не «бессмыслица», и не одно «озорство», когда маленький Scupin¹ дал своим окружающим «самые своеобразные» определения, как: «Мама- ЯД» (слово он узнал из надписи на стеклянной банке отца с цеонистым калием); «бабушка глупая! Мама ХУЛИГАНКА! Папа печь!» показательно он выбирает для своей мамы название «ЯД», которое было объяснено ему как нечто опасное, отвратительное, что нельзя было трогать, другое название «Хулиганка», бабушке он также не приписывает комплимента и останавливается лишь на уважаемой им личности отца и называет его «печь». К концу своего третьего года называет он своих окружающих «негодяями» и, «визжа от наслаждения, бежит маленький мальчишка от одного к другому и удостаивает каждого этим обращением². Также Groos³ сообщает о том, что маленькая Мария Г. в три года прокричала своему отцу: «Папа, ты печь, ты тарелка!» и добавляет: «Ее выражение лица слишком уж ясно выдавало, что в сущности она думала о гораздо менее безобидных названиях.» Мой племянник, который на четвертом году жизни жил в моем доме, был приучен к тому, чтобы не мешать моим перерывам после еды. Внешне он послушно подчинялся; но однажды в обед он начинает: «Тетя Г., ты лампа, ты стол, сервант, цветок в горшке…шезлонг.» Другой пятилетний мальчишка дает отцу похожие определения, подводя итог: «Ты сломанная выбивалка для ковра» (одной из таких немногими днями ранее ему попало от отца пара шлепков). Конечно, маленькие озорники не пренебрегают выдумывать самые ласковые сравнения, если речь идет об осуществлении просьбы. «Тетя Г., ты новая шляпа с перьями, бутылка парфюма,…гуляющий человек; еще ты шоколадный торт,…автомат (в смысле шоколадный автомат, из которого он мог бы получать лакомства); все эти названия были описаниями его желаний, пойти гулять со мной и прийти в кондитерскую. Так детская душа понимает, выражая через цветок то, что ему запрещено через непосредственные слова, или то, что было отвергнуто, его пробудившаяся гордость опасается. Порядок слов - одно из явлений, присущих речи детей, имеет на ряду с физическими источниками ошибок большого ряда выражений, свои запущенные основания в психике. Исследователи педологической области допускают репродуктивное и апперцептивное искажение. Но они упускают то, что, возможно, что это доставляет самый большой вклад в искажение слова, работа бессознательного, которое берет начало в духовных силах и отпускает ложный путь, чтобы предоставить выражение силой подавленным и вытесненным желаниям и мыслям. Никто другой кроме взрослого не стремиться скрыть словесные выражения своего бессознательного при помощи такого оправдания как оговорка ил описка и т.д., детская душа уже на первой стадии развития языка знает, как выражать запретные прихоти или как на поздней стадии за счет возврата в раннее детское лепетание перенестись в возраст, в котором многое еще дозволено, что детям постарше уже запрещается. В намеренном искажении слов, в воспоминаниях о времени изучения языка выражается также повышенная потребность в нежности, мы знаем это из ласковых слов, которыми обмениваются мать и ребенок при помощи только им понятного языка. Никакая энциклопедия не может вместить все ласкательные прозвища, которые происходят из детской души. Из «мальчик, мальчуган» составляет четырехлетний мальчик ласковое слово «Pupiluh» для своего отца; другой, слыша, как отец шутя хвалит мать, называя ее «толстушка», дает ей прозвище «толсти». На ряду с бесчисленными количеством слов нежности у детей, нам не хватает знаний об скрытых нитях, через которые детская душа связывает свой глубокий внутренний мир с внешним миром. Только иногда мелькает перед нами понятие этой связи. Мой шестилетний племянник, который сильно привязан ко мне, с некоторого времени отбрасывает в разговорах со мной обращение «тётя», переделывает имя Гермина сначала в «Гермун», затем в «Герман»; поучая, что это мужское имя, он отвечает: «это пустяк, значит ты – мужчина.» [но так не пойдет, я же женщина.] «Да, но для меня ты- мужчина; Гер-ман¹, так что, ты мужчина вдвойне.» Здесь высказывает бессознательное желание ребенка, у которого нет отца; тётя, благодаря которой пополняется запас во всех вопросах архитектуры, сооружений мельниц и «электрических производств»- «этого мама не знает»- должна заменить ему отсутствующего отца. Схоже вела себя маленькая девочка примерно шести лет, чьи родители жили также отдельно друг от друга, тем, что любила называть воспитательницу Фриду «Фриц». Конечно, в такой постоянной произвольной смене полов выражается также врожденная бисексуальность ребенка. Вероятно, если чужой пол вызывает в первую очередь симпатию, так, однако, присутствует он в жизни каждого человека с самого раннего чувства симпатии к половому сотоварищу. У мальчиков вознаграждение женских личностей мужскими именами встречается чаще, чем у девочек, мне не известен ни один случай, в котором ребенок дал бы мужчине или мальчику женское имя, так я полагаю в предположении нечему заблуждаться; в этой смене имен и пола со стороны мальчиков для полюбившихся женских личностей будто лежит бессознательное желание, наградить эти личности благодаря включению их в предпочитаемый свой собственный пол. Это мнение нашло бы поддержку в разном направлении отдельного мальчика или девочки во время игры с большим количеством соучастников противоположного пола. Один чувствует себя уважаемым и польщенным, когда его принимают в ряд мальчиков, другой убегает пристыженный от самой прекрасной игры с девочкой, до тех пор, пока его не замечают взрослые или другие мальчишки.

Если языковая способность уже развивается дальше, если ребенок с незначительным усилием схватывает и сохраняет слова, то появляется насмешливое призрение к своим первым языковым попыткам, как и отказ от определенного детского языка имитирующего песенки. Сынок Preyers² «вспоминает о себе в почти трехлетнем возрасте, как он смеялся над собой в то время, когда он еще не мог разговаривать и еще нечетко артикулировал. Мой племянник, которому на четвертом году жизни доставляли огромное удовольствие составленные R. и M. Dehmel (Демель) на детском жаргоне рифмы, ничего не хотел знать в свои шесть лет о «глупости», «в которой дети даже не могут как следует разговаривать». С другой стороны ребенку это доставляет большое удовольствие даже на этом уровне производить самостоятельно словесные искажения. Здесь я учитываю на ряду с кажущимся бессмысленным изменением начальных звуков и звуков внутри слова намеренную инвертацию слов. Начиная с шести лет, мой племянник стал мастером в этом; чтение надписей и плакатов, каждых крупных печатных произведений с лева на право и наоборот, предоставляет ему постоянную беседу, и его восхищение особенно велико, когда он натыкается на слова, которые при инвертации дают содержательное слово или остаются неизменными. Одна из его первых попыток касается слова «Попка», которое он составил сам, в итоге прочтения наоборот, сообщил со звонким смехом: «Если я с конца попка переставлю кА и прочитаю наоборот, то я снова получаю попка», причем он заметил в повторении слогов аналогию с формой тела. Если при обратном чтении получается другое содержательное, ему известное выражение, тогда, казалось бы, его цель осуществлена. В психоаналитическом исследовании удалось привести доказательство в различных случаях, что так называемые очитки и описки постоянно сводятся к подавленным мотивам, которые часто носят сексуальный характер, и это навязывает предположение, что об этом речь идет также в искажении слов ребенком дошкольного возраста. Пятилетняя девочка, которую мать ввела в искусство чтения, с трудом читает слово стрелять, внезапно к удивлению матери у нее вырывается громкий смех; учебный и сексуальный интересы встретились на полпути, и благодаря перестановке гласных девочка нашла в книге вульгарное выражение, которое нельзя употреблять. «В игре слов детей, как мы это называем, а именно в выявлении их редкого сходства с дословными текстами и в их шуточкам», говорит Sully¹, « находится желание, идущее за смыслом слов. Хотя это содержит несомненно неподдельный элемент детской шутки, так это объясняет самую серьезную черту, интерес к дословным текстам…» «Ребенок любит знать, что он делает глупости в таких случаях; однако, игра слов приносит некое удовлетворение, которое является схожим с удовольствием с более старшим знатоком языка». По-моему мнению, игра слов девочки трех с половиной лет, о которой сообщает Sully, имеют более глубокий смысл, чем тот, который приписывает им автор: сахарный изюм для перекиси, автоматы для помидор, грубиян для галстука и преступная голова вместо непрочной головы (куклы)² приводят к выводу об особенных сочетаниях мыслей. Такая игра со словами проявляется именно у таких умных детей, на которых воспитание накладывает преждевременное давление, для которого их понимание отсутствует. Затем это повторяется в школе и открывает плодородные почвы при изучении иностранных языков, в которых нет недостатка слов, которые в немецком произношении называют запрещенные выражения.

Наконец, я хотела бы упомянуть восхитительные словообразования и сложные слова, на которых лежит легкое дыхание поэзии и гениальности детства. Что, как правило, они образуются там, где причастна душа ребенка, не требуется доказывающих это слов. «Сладкая весна»³ - так называет свою маму девочка 4¾ лет, о мальчике Р. 3¾лет сообщает Ament, он «hinaufgeliebt» отцом, когда тот садит его на колени, чтобы миловать его. Конечно сексуальный интерес- это богатый источник для новообразований. Четырехлетний мальчик называет свою четырехмесячную сестренку «сосунок», а ее кормящую грудью мать «соска-мамочка»; тот же мальчик называет бутылочку для молока своей маленькой двоюродной сестренки «мамочка-бутылочка», садовый шланг «Wiwimacher для цветов». В приведенных Прейером и многими другими авторами инфантильных запасов слов, однако, не находится ни одного выраженияния, принадлежащего сексуальной области. Они очищаются благодаря фильтру науки с осадком детской оригинальности, если они занимаются в предосудительной области. И сами E. u. G. Scupin ограничиваются такими показаниями, как «Bauchknöppel» = пупок, в три года, «Hinterbäuchel» = попа, «Backe» =щека, также женская грудь, «Klastiedel» =клизма, с четырех до шести лет; к сожалению, здесь отсутствуют заметки о мыслях, которыми ребенок оправдывает эти понятия. В три с половиной года мой племянник придумал выражение «Popowadeln» для попы, «примамится» для себя, прижимающегося к маме, вскоре от этого образовал «притётиться» и «пригерминиться». На шестом году жизни моего племянника был между мной и им обычай, когда он мог приходить в сумерки на условное приманивание в мою комнату, чтобы «herumhetzen». Как только он слышал вызов, прерывал он свою игру и прыгал ко мне в кровать. После одного особенно веселого совместного пребывания подошел он на поданный ему знак с криком: «В полете в Герминеному телу», спеша на встречу ко мне. Тогда он придумал игру, в которой он карабкался руками и ногами по мне, а я должна была стряхивать его. Чересчур интенсивный интерес к развлечению стал для меня вскоре основанием прекратить его. Когда он неоднократно мешал мне во время работы, я хотела подкупить его парой конфет, он сообщил своей маме: «Тётя Г. меня отконфетила.» Никакое детское воспитание не присутствует в таких самостоятельно придуманных ребенком словообразованиях, возникновение которых обязано сексуально-эротическим чувствам, и это была бы достойная благодарности задача, охранять именно эти выражения и следовать их происхождению в эмоциональной жизни ребенка.

В то время, как взрослые нередко при помощи языка скрывают свои душевные переживания, в детстве он служит в качестве ясного выражения тех же переживаний. Язык является для ребенка пригодным средством, чтобы возместить языкопедагогические стремления своего окружения в схожей монете. С удивительной последовательностью наблюдает ребенок за определенными неточностями и своеобразиями в речи взрослых и пользуется любым случаем, внести поправки. Так пятилетний мальчик выражает недовольство, которому часто выдавали его «net»(ни) за «nicht» (нет), тому, что бабушка постоянно говорит «снащала» вместо «сначала»; с большой неприязненностью прислушивается он каждый раз к этой привычной ошибке, и даже самое интенсивное углубление в игру не позволяет ему не услышать ее. Одна дама рассказывала мне, как остро она будучи ребенком замечала случайные языковые пренебрежения своих родителей, особенно подобные повторяющиеся выставления, сделанные ее отцом, и лишь только строгость родителей удерживала её не произносить исправлений. Такая работа подавления влечет за собой в объединении с другими факторами ход придирок, который затем во взрослом человеке не ограничивается областью языка; при склонности к остроумию непреодолимое стремление имитировать язык и своеобразие других и представлять в смешном виде.

Собственная роль полагается на взаимоотношения между грамматическим и естественным полом в инфантильной душевной жизни, которая прежде всего выступает во время обучения, но также уже в дошкольном возрасте является немаловажной. Sully¹ приводит на это в качестве прелестного доказательства, умозрительное рассуждение мальчика пяти лет трёх месяцев, «который выучил немецкий и итальянский так же хорошо, как и английский, и обеспокоился о поле солнца и луны. Он начал образовывать мифы следующим образом: ,, Я думаю, люди (итальянцы) полагают, что солнце (il sole) это мужчина, луна (la luna) женщина, а все звезды- это их маленькие дети.”» По моему мнению, могли бы также соотношения объема, яркости и блеска не остаться без внимания на распределение ролей.

Особенный интерес составляют психологоязыковые наблюдения за детьми, которые с ранних лет употребляют два языка на разговорном уровне. Они любят образовывать смешанный язык, который затем они употребляют, когда рассматривают выражения одного или другого неподходящими для себя. Так четырёхлетняя девочка употребляла настоятельную просьбу «suivi» в присутствии чужих к своей воспитательнице, чтобы благодаря ономатопее намекать о необходимости потребностей. Другая девочка приглашала свою няню через слова «much» и «little», чтобы она помогла ей с исправлениями этих слов. Сюда причисляется также любимая парафраза «раз», «два» для мелких и крупных дел. Нам нетрудно распознать в таком употребление слов не только корень к тайному языку зрелой молодежи, но и также к привычке взрослых, кажущейся предосудительной, то есть покрытие сексуальных вещей при помочи иностранного слова; однако, даже в науке это обычное дело описывать сексуальные процессы латинскими выражениями, хотя в родном языке не отсутствует их обозначение.