3. Философия западников
«Постоянным оппонентом славянофильства выступало западничество. Это имя движения выросло из прозвища, данного ему славянофилами за его, якобы, низкопоклонство перед Западной Европой. Как позже отмечал принадлежавший к западникам П.В. Анненков, “не очень точны были прозвища, взаимно даваемые обеими партиями друг другу... славянофильской и западной, - но мы сохраняем эти прозвища потому, что они сделались общеупотребительными, и потому, что лучших отыскать не можем: неточности такого рода неизбежны везде, где спор стоит не на настоящей своей почве и ведется не тем способом и не теми словами и аргументами, каких требует. Западники, чтобы о них ни говорили, никогда не отвергали исторических условий, дающих особенный характер цивилизации каждого народа, а славянофилы терпели совершенную напраслину, когда их упрекали в наклонности к установлению неподвижных форм для ума, науки и искусства”.
Западники, как и славянофилы, верили в высокую историческую миссию России, но прийти к ее осуществлению она сможет, считали они, лишь освоив и преодолев исторический опыт Европы. Быть европейскими русскими и русскими европейцами - вот тезис, с которым выступили западники, отстаивая необходимость исторического движения России в общем направлении западной цивилизации Важнейшим достоянием последней они считали "уважение к лицу" Для них человеческая личность была "выше истории, выше общества, выше человечества" (В.Г. Белинский) Развивая этот тезис, западники поднялись до его высшего обобщения не может быть свободной личности в несвободном обществе
В наиболее развернутом виде эта идея была обоснована К.Д Кавелиным (1818-1885), сыгравшим роль своего рода связующего звена между поколениями сороковых и шестидесятых годов и сумевшим корректно ввести историософскую мысль России в контекст мировой общественной мысли Движущей пружиной исторического процесса, согласно Кавелину, является человек Историю творят люди; результаты их деятельности слагаются в условия исторической жизни, определяющие ее ход и вариативность развития. Поэтому-то разумность исторического процесса, его нравственное совершенство определяется положением человека в обществе, признанием его безусловного достоинства. Достоинство человека, обеспечение условий для всестороннего развития личности и ее самореализации является важнейшим критерием исторического прогресса. Народы, приносящие личность в жертву каким бы то ни было внешним целям, выпадают, по крайней мере на время, из исторического процесса, что обрекает их на отставание в развитии всех форм общежития». Панарин А., Философия истории
«В русле полемики западников и славянофилов Александр Иванович Герцен (1812 - 1870) занимает особое место. Он не только принадлежал к партии западников, но и в определенном смысле возглавлял ее, был ее идейным вождем, переняв эту миссию от П.Я. Чаадаева, который оставался как бы над схваткой.
В состав западнической партии входили, каждый со своими индивидуальными пристрастиями и колебаниями, Н.П. Огарев, В.Г. Белинский, Т.Н. Грановский, В.П. Боткин, И.С. Тургенев, К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, М.А. Бакунин, И.П. Галахов, П.В. Анненков и др. Западникам приходилось вести идейную борьбу на два фронта: против идеологии “официальной народности”, которую со страниц журнала “Москвитянин” проповедовали М.П. Погодин и С.П. Шевырев, и против собственно славянофилов.
Водораздел между этими двумя группами передовой интеллигенции своего времени проходил по линии понимания исторического процесса и места в нем России. В отличие от славянофилов, исходивших из того, что Европа, отжившая свой век, загнивает, и настаивавших на исключительном своеобразии исторического развития России, западники утверждали принцип всеобщности исторического развития человечества, получивший в силу ряда обстоятельств наиболее адекватное и полное выражение в Западной Европе, в силу чего ее исторический опыт приобрел универсальное значение.
Для западников, Герцена в первую очередь, современная николаевская Россия, утвердившаяся на крови декабристов и выступающая в роли жандарма Европы, представлялась кошмаром. Первые годы, следовавшие за 1825 годом, были, по его свидетельству, ужасающими. Только лет через десять общество очнулось в атмосфере порабощения и преследований. И им овладела глубокая безнадежность и общий упадок сил. Среди части дворянской интеллигенции получил распространение национальный нигилизм, пессимистически отчужденное отношение ко всему русскому, некоторые увидели спасение в сближении с Западом на почве католицизма (С.П. Печерин, И.С. Гагарин, отчасти П.Я. Чаадаев)». Новикова Л., Сиземская И., Русская философия истории
Главной ошибкой западничества, по мнению Данилевского, было принятие европейского культурно-исторического типа с его ценностями за общечеловеческий с ценностями общечеловечески-ми и соотнесение этих ценностей с несоответствующими им специфическими национально-русскими.
«Пафос Герцена в другом: не отрицая закономерности исторического процесса, он решительно отвергал идею его предопределенности, равно как и все претензии на выстраивание истории по заранее предписанному ей разумному плану.
В соответствии с исходной посылкой "собственной эмбриогении истории" Герцен утверждал в качестве общей закономерности как природы, так и истории многообразие путей и форм развития, многообразие вариаций на одну и ту же тему, наряду с созданием совершенно новых форм. История, равно как и природа, способна "одействорять все возможности", "она бросается во все стороны, толкается во все ворота, творя бесчисленные вариации на одну и ту же тему". Но отстаивая тезис об импровизационном начале истории, о "растрепанной импровизации истории", Герцен вместе с тем подчеркивает свойственную ей тенденцию к стабильности. Старые формы не стираются новыми, но изживаются рядом с новыми, хотя, конечно, никто не гарантирует от катастроф. История, как и природа, экономна в своем развитии, она не бросает на произвол одажды найденные жизнеспособные формы, предоставляя им шанс Развиться вполне, когда для этого сложатся благоприятные условия. Правда, может случиться так, что новые исторические образования, представляющиеся на первых порах слабыми и нежизнеспособными, тихо вызреют под покровом мощных систем и придут им на смену. Из этого утверждения Герцен делал важный вывод, что и принадлежность России к европейской цивилизации отнюдь не обрекает ее, как это утверждали в своем полемическом запале славянофилы, идти тем же путем, что и романо-германские народы, и повторять ими же пережитые социальные формы. У России могут быть свои, быть может, более перспективные, вариации на тему "европейской цивилизации"». Панарин А., Философия истории
Заключение
Итак, западничество и славянофильство - две противоположные, но и вместе с тем взаимосвязанные тенденции в развитии русской философской мысли, наглядно показавшие самобытность и большой творческий потенциал русской философии XIX в.
«Можно констатировать, что оригинальная русская философия оформилась именно в николаевскую эпоху. Период реакции делал невозможной открытую политическую жизнь, публичную политику. Но, как и через сто лет в советскую эпоху, цензура будет провоцировать расцвет «подцензурной» духовной жизни. Нерешенные экономические и политические проблемы стали обсуждаться в иной -- философской форме. А трибуной такой духовной жизни стала литература и журналистика.
В центре философских споров XIX века -- вопрос о самобытности России, об общем и особенном в ее развитии. Понятно, что обсуждение таких проблем не могло не затрагивать реформаторской деятельности Петра и ее последствий для России. Для XVIII века в целом было характерно положительное отношение к петровским реформам. Но вследствие засилья немцев в государственной жизни, а также после войны с Наполеоном в XIX веке появляется оппозиция к петровским реформам. В роли такой оппозиции выступили так называемые славянофилы. Их оппонентами стали западники. Но тем и другим предшествовал П.Я. Чаадаев -- первый русский философ, который поставил вопрос об исторических судьбах России.
Еще раз подчеркнем, что русская философия XIX в. развивалась совсем не так и не там, где развивалась западноевропейская философия. Как известно, Гегель был не только профессором, но и ректором Берлинского университета. Философия в Западной Европе развивалась в основном в университетах. Но в России в XIX веке университетская философия влачила жалкое существование и даже тогда, когда она была высочайше разрешена. Приглашенных профессоров-немцев часто изгоняли по подозрению в различных «ересях». Их третировали студенты, которые про известнейшего в то время историка философии Буле говорили: есть у нас профессор Буле, строит нам он черта в стуле. Своих профессоров почти не было. А в последний период николаевского правления философия была просто напросто запрещена для преподавания в университетах и оставалась только в духовных академиях. Естественно, что в духовных академиях философия была лишь религиозного направления». Мареев С. Мареева Е. История философии (общий курс)
Если XVIII век - время критического освоения западного опыта, то в XIX веке Россия выходит на путь самостоятельной философской мысли. Потребность определить "дух" России, ее национальное лицо осознается в начале века В.А.Жуковским, А.С.Пушкиным, М.Ю.Лермонтовым. Однако ни поэтические, ни психологические аспекты романтического протеста не могли удовлетворить нарастающие социальные потребности времени. Философские искания, утопические "брожения", "примирение с гнусной действительностью" и возникающие в связи с этими исканиями попытки осознания действительных противоречий общественного развития России становятся предпосылками как западничества, так и славянофильства. Сами названия "славянофилы", "западники" сначала были прозвищами, рассчитанными на компрометацию противника. Определение "западник" ассоциировалось с отказом от собственной национальности, наименование "славянофил" должно было указать на ограниченность окрещенной этим именем философии. Спор славянофилов (А.С.Хомяков, И.В.Киреевский, К.С.Аксаков) с западниками (В.Г.Белинский, А.И.Герцен, Т.Н.Грановский, К.Д.Кавелин) был в истории русской мысли явлением, значение которого с течением времени становилось все более заметным. Идеи Чаадаева - антагониста славянофилов, особенно его философия истории России, сыграли роль катализатора в формировании славянофильской идеологии. В частности, социально-философские построения И.Киреевского были своего рода "ответом Чаадаеву".
П.Я.Чаадаев (1794-1856), безусловно, одна из самых поразительных фигур в истории русской мысли. Комментаторы Чаадаева зачастую главное "рациональное зерно" его философии усматривают в том, что он обосновал идею избранничества, особой духовной миссии России, которая позже стала расхожим стереотипом некритического сознания. Однако философия Чаадаева не столь примитивно однозначна. Достаточно напомнить, что он формулирует ряд проблем философии человека, социальной истории, которые позже с разных позиций обсуждаются как славянофилами, так и западниками, Достоевским и Чернышевским, народниками и В. Соловьевым. Великолепное знание философии Платона, Р.Декарта, Ф.Шеллинга, И.Канта, французских просветителей и парадоксальность собственного мышления явились, видимо, причиной противоречий и "неувязок" его интуиции. В 20-х гг. А.С.Пушкин видел в нем выдающегося представителя либерализма и посвятил ему знаменитое стихотворение, которое заканчивается словами:
Товарищ, верь, взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена.
Это одна из самых оптимистических строф в творчестве Пушкина. По иронии судьбы тот, кому она была адресована, через несколько лет стал создателем глубоко пессимистического взгляда на Россию.
Философские интуиции Чаадаева изложены в знаменитых восьми "философических письмах", из которых только одно при жизни было напечатано в России (журнал "Телескоп" 1836 г.). В результате журнал был закрыт, а автор объявлен сумасшедшим. Чаадаев впервые в русской истории связал вопросы сознания, культуры и смысла истории в единую проблему человеческого бытия, которое имеет иерархическую структуру. Вершина - Бог; Его эманацией является всеобщее сознание, отождествляемое с сознанием надындивидуальным. Следующая сфера - сознание индивидуальное. Самый низкий уровень - природа как феномен человеческого восприятия и деятельности.
Надындивидуальное, коллективное сознание, с одной стороны, это незамутненная ясность, приближающаяся к божественному ведению, а с другой стороны - это та сфера духовной социальности (идеалы, вкус, нормы, суждения и т.п.), которая является основой жизнедеятельности и транслируется во времени как самоочевидное, не требующее доказательств. Вслед за Декартом эту сферу духовности Чаадаев называет "врожденными идеями", которые являются основой суждений a priori (до опыта), с которых начинается вхождение человека в мир. Путь к Богу у Чаадаева - не аскеза и индивидуалистическое самосовершенствование, а, напротив, стремление к преодолению в человеке узкоиндивидуального начала "ив замене его существом совершенно социальным". Это и есть, по Чаадаеву, "растворение" себя в Боге и обретение "безличности" как высшей социальности.
Чаадаев далек от традиций мистического христианства. Ему ближе система логики, силлогистики в католичестве. Его интересует не общение с личным Богом, а социальная, объективная сторона религии, дающая основу и направление совершенствования человека. В этом аспекте универсальность христианства для него сравнима лишь с обязательностью математических аксиом и постулатов.
Чаадаев подчеркивает связь и зависимость человеческого общества, логики истории от индивидуальных усилий человека и ясности, "отчетливости" его сознания жизни. "Когда говорю: сознание жизни, - пишет он, - я понимаю под этим сознанием не только чувство жизни, но и отчетливость в ней. Это сознание есть власть, данная нам действовать в настоящую минуту на будущую... Когда это сознание потеряно, то нет воскресения" [1]. Речь идет о самом главном - свободе самореализации и ответственности человека. Бог Чаадаева является своеобразным гарантом истинности того, что с человеком может произойти, если он является субъектом свободного волеизъявления. Только из осмысленных свободных действий и появляется история как накопленная во времени человечность. Но в таком случае не все то, что существует и происходит в человеческом общежитии заслуживает название истории. Точно так же, как и не все то, что появляется в голове человека, может называться сознанием. Там, где нет "отчетливости сознания жизни" с ее ясными принципами свободы и ответственности, начинается деградация, в итоге господствует смерть.
Социально-философские взгляды А.И. Герцена
Революционная деятельность Александра Ивановича Герцена и его яркое литературно-философское творчество явились одной из самых славных страниц в истории российского освободительного движения и русской демократической культуры.
А.И. Герцен, наряду с Н.П. Огаревым и В.Г. Белинским, выступил во второй четверти XIX века как великий мыслитель-материалист, революционер и демократ, пламенный борец против самодержавно-крепостнического строя.
В условиях кризиса крепостного строя в России и разгоревшейся классовой борьбы крестьянства против помещиков революционно-демократическая идеология и материалистическая философия Герцена, Белинского и их соратников была могучим орудием борьбы против господствовавшей реакционно-крепостнической идеологии, консервативной идеологии помещичье-буржуазного либерализма и различных форм идеалистического мировоззрения.
А.И. Герцен был продолжателем лучших традиций борьбы против крепостничества и царизма, в особенности традиций А.Н. Радищева и декабристов. Но он не остался на уровне своих предшественников и учителей – дворянских революционеров – и с 40-х годов, несмотря на некоторые колебания и либеральные иллюзии, начал переходить на революционно-демократические позиции.
Центральной проблемой жизни и творчества Герцена была историческая общность и различность судеб России и Западной Европы. Какие-то грани этой проблемы отразились в творчестве русских мыслителей XVIII и начала XIX в. Но она приобрела новый и острый смысл, когда, с одной стороны, в Западной Европе укрепился капитализм и народились социалистические идеи, а с другой - в России назрел кризис феодально-крепостнического строя и встал вопрос о «выборе пути». Герцен с особой яркостью и неповторимым своеобразием показал, что вокруг проблемы «Россия и Запад» группируется весь круг вопросов будущего развития России и русского народа.
Нельзя не согласиться со словами А. Володина: «Русские мыслители самых разных мировоззрений, но объединенные общим беспокойством о будущем своей страны, проявляют именно в это время предельную активность в осмыслении проблемы «Россия и Запад». Амплитуда решений – громадная. Достаточно только перечислить имена некоторых мыслителей, чтобы понять, насколько разнообразен их ряд: Чаадаев, Гоголь, Белинский, Хомяков, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Тютчев, Чернышевский, Писарев, Чичерин. В этом ряду Герцен – одна из важнейших фигур».
Хорошо известен принцип: идеи мыслителей прошлого надо рассматривать в свете исторических условий их деятельности, искать в этих идеях не то, чего эти мыслители не дали и объективно не могли дать, а то, что было ново и смело для своего времени. Герценовский крестьянский социализм сложился в 50-х годах, когда человек, чьи помыслы были устремлены к России, не мог видеть в жизни этой страны тех общественных сил, которые развились через несколько десятилетий.
Капиталистическое развитие России в тогдашних конкретных условиях было неизбежно, закономерно и прогрессивно. Это был единственно возможный путь к социализму. Но было бы нелепо требовать, чтобы так смотрел на дело Герцен в эпоху, когда еще страшной реальностью было крепостное право, а рабочего класса в сколько-нибудь «европейском» смысле вовсе не существовало. Гуманист и народолюбец, Герцен искал для России какой-то третий путь, который позволил бы ей освободиться от крепостничества и вместе с тем избежать капитализма и господства буржуазии.
В идейных спорах 40-х годов Герцен выступал как один из вождей западников, которые, в противовес славянофилам, отстаивали прогрессивность вхождения России в «европейский мир». В 50-е годы Герцен вроде бы меняет фронт: он говорит об особом пути и особом предназначении России. Его публицистика как бы перекликается с прославленными строками Тютчева:
«Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить! У ней особенная стать – в Россию можно только верить».
Но в главном Герцен был далек от тютчевского «поэтического» славянофильства и еще дальше – от воспевания старины и отсталости, чем занимались официальные монархические славянофилы.
Он видел особое призвание России в том, чтобы соединить западные идеи социализма с народными основами русской крестьянской общины и показать миру возможность нового общественного строя без эксплуатации человека человеком. «Идея социальной революции – идея европейская. Из этого не следует, что именно западные народы более способны ее осуществить». Так писал Герцен в 1854 г.
Залогом русской социальной революции он считал крестьянскую общину, отсутствие развитой частной собственности крестьян на землю, традиции коллективизма, взаимопомощи, артельности в русском народе. Эти национальные особенности он видел и в рабочих, ремесленных артелях. Русских рабочих по психологическому складу он считал теми же крестьянами и полагал, что они принципиально отличны от западноевропейских. На стихийный общинный социализм (в других местах он употребляет понятие «коммунизм») возлагал Герцен свои надежды, противопоставляя его как крепостничеству, так и капитализму.
Община испокон веков существовала в русской деревне, однако до 40-х годов XIX в. несколько загадочным образом почти не привлекала внимания ученых и писателей. Может быть, потому, что она была чем-то абсолютно органическим, очевидным и потому незаметным.
Своеобразная честь привлечь к общине внимание русских выпала прусскому социологу и этнографу Августу Гакстгаузену, который с благословения и с помощью царского правительства совершил в 1843 году большое путешествие по России, итогом которого явился изданный в Германии трехтомный труд «Исследование внутреннего состояния народной жизни и в особенности сельских учреждений России» (1847–1852 гг.). Здесь-то Гакстгаузен и «открыл» общину, объявив ее в высшей степени благотворным учреждением, которое способствует сохранению «добрых» патриархальных отношений между крестьянами, помещиками и правительством. Впрочем, несмотря на сугубый монархизм автора, третий том труда Гакстгаузена, трактующий вопрос об общине, был все же допущен в Россию без права перевода на русский язык.
Книга Гакстгаузена пришлась в России ко времени, чем и объясняется ее необыкновенный общественный резонанс. Реакционные круги, вплоть до правых славянофилов, стремились использовать его «открытие» для увековечения «патриархальных» крепостнических отношений. Герцен и другие революционные демократы, критикуя монархизм и замаскированное крепостничество автора, хотели видеть, независимо от этого, в русской общине прообраз ячейки социализма. Во второй половине XIX века сельская община оказалась в центре дискуссий по вопросам общественного развития России.
Общине были присущи элементы демократии, порой защищавшие крестьянскую массу как от произвола помещиков и правительства, так и от нарождавшихся кулаков-мироедов. Но в конкретных условиях предреформенной и пореформенной России община могла стать и стала преимущественно учреждением, в котором воплотились не социалистические, а феодально-крепостнические отношения. Прогрессивным во второй половине века могло быть только капиталистическое развитие, а этому развитию община мешала, прикрепляя крестьянина к земле, препятствуя переливу рабочей силы в промыслы, увековечивая сословную замкнутость, косность, забитость крестьянских масс.
Герцен не мог не видеть многие проявления тенденций капиталистического развития России. Любопытно, что он иногда называл обуржуазивание дворянства, соединение феодальной эксплуатации крестьян с капиталистической «распространением начал политической экономии». Для Герцена политическая экономия его времени ассоциировалась с именами Мальтуса и Сэя и представлялась антигуманной наукой об обогащении немногих за счет многих, о способах эксплуатации труда капиталом.
Внедрение «принципов политической экономии» в России он считал гибельным для народа и надеялся, что ему будет противостоять община, поскольку «ее экономический принцип – полная противоположность положению Мальтюса: она предоставляет каждому без исключения место за своим столом». Жестокому, антигуманному капитализму Герцен стремился противопоставить патриархальную гуманность русского сельского «мира», где все бедны, но с голоду человек не умрет, если у соседей есть чем поделиться с ним.
Герцен бесчисленное число раз объяснял, что он понимает под русским социализмом. В одном из самых ярких мест он говорит; «Мы русским социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владения и общинного управлення, – и идет вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука». В этой статье Герцен в нескольких ярких фразах показывает пути зарождения и формирования социалистических идей в России и место в этом процессе Чернышевского, который тогда был уже в Сибири, па каторге.
Из цитаты видно, что Герцен считал важнейшим «социалистическим» элементом общины отсутствие безусловной частной собственности на землю (постоянный передел земли в общине по размерам семьи). К сельской общине он присоединяет и промысловую артель. Наконец, он указывает, что принципы социализма подтверждаются наукой, но конечно же не буржуазной политической экономией его времени. Теория, которая действительно стремилась соединить науку с социализмом, уже существовала, но Герцен не мог принять ее основных положений.
Герцену казалось, что, став Россия социалистической страной, избежит капитализма и порождаемых им коллизий. Предсказывая торжество социализма, мыслитель писал о его конце: «Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания, и снова начнется смертельная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущей, неизвестной нам революцией…». По поводу этого пророчества Герцена Плеханов заметил, во-первых, что герценовская аргументация дедуктивна и потому неубедительна; во-вторых, что если в будущем и возникнет «отрицание социализма», то это не будет означать возврат к досоциалистическим формам жизни, а будет продолжением и развитием достижений социализма.
После крестьянской реформы 1861 года Герцен приходит к пониманию того, что России не удастся миновать капитализма, но не отказывается от мысли о том, что Россия переход к социализму совершит иначе, чем другие народы. Он считал, что не может быть одной общей формулы осуществления социалистического идеала. Существенной чертой герценовского социализма было то, что он предпочитал такой социалистический переворот, который бы не допускал кровавых средств. Однако он понимал, что и насильственный переворот может быть неизбежным, и все же считал, что лучше не допускать подготовки к насилию, не провоцировать его. Он был против установки Бакунина на немедленный бунт и выступал за сохранение государства.
«Былое и думы» как выражение социальных взглядов
Рассказ о своей жизни стал частью великого революционного дела Герцена. Вершина его художественного творчества, «Былое и думы» явились величайшей летописью общественной жизни и революционной борьбы в России и Западной Европе на протяжении нескольких десятилетий – от восстания декабристов до кануна Парижской Коммуны. С огромной художественной силой, законченностью и полнотой «Былое и думы» запечатлели облик Герцена, все пережитое и передуманное им, его искания и борьбу, его кипучую страсть революционера, его яркую мечту о свободной родине.
Записки Герцена были одной из тех книг, по которым изучали русский язык Маркс и Энгельс. К «Былому и думам», как и к публицистическим статьям и философским работам Герцена, обращался В.И. Ленин. В красочных картинах и образах «былого», в глубоких раздумьях писателя-философа, то скорбных, то призывно страстных, перед нами проходит та сложная и противоречивая «духовная драма Герцена», которая, как указывал В.И. Ленин, была «порождением и отражением» целой «всемирноисторической эпохи».
«Поэт и художник, – писал Герцен в «Былом и думах», – в истинных своих произведениях всегда народен. Что бы он ни делал, какую бы он ни имел цель и мысль в своем творчестве, он выражает, волею или неволею, какие-нибудь стихии народного характера…» Эти слова целиком относятся к художественной автобиографии Герцена, которую в полной мере можно назвать книгой о русском народе, его жизни, его истории, его настоящем и будущем. Это – подлинная «энциклопедия русской жизни» середины прошлого столетия. Идейное содержание «Былого и дум» исключительно велико и многосторонне. Нет ни одного сколько-нибудь важного момента в развитии передовой русской мысли того времени, который бы не нашел своего отражения в повествовании Герцена.
Жизнь передового русского общества после поражения восстания декабристов, идейная борьба 40-х годов, поиски правильной революционной теории, появление в русском освободительном движении разночинной интеллигенции, ее место в общественно-политической борьбе 60-х годов – каждая из этих сторон русской действительности освещена в «Былом и думах» в тесной связи с рассказом о жизни и духовном развитии самого Герцена, его неустанной борьбе с самодержавием. Самая яркая фигура 40-х и 50-х годов, Герцен, по словам Горького, «воплощает в себе эту эпоху поразительно полно, цельно, со всеми ее недостатками и со всем незабвенно хорошим».
Чувство глубокой любви к России пронизывает страницы «Былого и дум» и согревает воспоминания великого патриота о далекой родине; оно сохраняется Герценом даже в рассказах о самых мрачных днях его прошлого По словам самого писателя, в «Былом и думах» «при ненависти к деспотизму сквозь каждую строку видна любовь к народу» (письмо к И.С. Тургеневу, 18 января 1857 г.).
Глубоким, проницательным взглядом смотрел Герцен и на жизнь Западной Европы «перед революцией и после нее», видел кровавую расправу реакции с восставшим народом, торжество сытого, ограниченного буржуа-мещанина, лицемерие буржуазной демократии, прикрываемое громкой либеральной фразой, и рост массового движения революционного пролетариата «Былое и думы» показывают борьбу Герцена в огне революционных событий Запада, лондонский период его эмиграции, идейное развитие великого демократа в направлении к научному социализму.
Герцен говорил, что «чем кровнее, чем сильнее вживется художник в скорби и вопросы современности – тем сильнее они выразятся под его кистью» (письмо к М.П. Боткину, 5 марта 1859 г.). Именно активное участие Герцена в революционно-освободительном движении, в напряженных исканиях передовой русской общественной мысли и явилось источником величайшей художественной силы «Былого и дум» и всего литературного творчества писателя.
Через свой личный жизненный опыт Герцен стремился познать закономерности исторического развития искандеровских воспоминаний исходил из тонкого, необычайно глубокого понимания происходящих событий и самой эпохи. В социальной действительности своего времени Герцен пытливо ищет силы, обусловившие наблюдаемые им явления. Этот глубокий историзм «Былого и дум» – величайшее завоевание художественных мемуаров во всей мировой литературе. Исторические конфликты и события здесь перестали служить лишь фоном автобиографического рассказа.
Стремление рассказать о своей жизни, своих впечатлениях, мыслях, чувствах всегда сопутствовало художественным замыслам и начинаниям Герцена. По словам еще молодого Герцена, для него не было «статей, более исполненных жизни и которые бы было приятнее писать», чем воспоминания (письмо к Н.А. Захарьиной, 27 июля 1837 г.). Но ранние очерки и наброски автобиографического характера не могли удовлетворить его – и не только потому, что он был не в состоянии рассказать тогда о своем участии в революционно-освободительной борьбе передового русского общества связи с непреодолимыми цензурными препятствиями.
Узость и ограниченность социальной базы, на которую опирался опыт революционной деятельности Герцена как в 30-е годы, непосредственно после разгрома декабристского движения, так и в 40-е, лишали его возможности рассматривать свою биографию в широком плане борьбы с деспотическим самодержавно-крепостническим строем. Автобиографические начинания молодого Герцена даже в лучших своих страницах неизбежно оставались в рамках художественной исповеди дворянского революционера. Перед Герценом-писателем не возникала тогда проблема выразить в рассказе о своей жизни освободительные устремления всего народа, проблема того «отражения истории», которое он сам впоследствии будет усматривать в «Былом и думах». Уровень развития революционного движения в России в 30-х и 40-х годах не позволял Герцену в борьбе передовых сил тогдашнего русского общества видеть в полной мере проявление освободительной борьбы самого народа.
Сложная творческая история «Былого и дум» отразила противоречивый путь Герцена-мыслителя и революционера в годы перелома его мировоззрения, завершившегося полной победой демократа над колебаниями в сторону либерализма.
Герцен начал писать свои мемуары в лондонском одиночестве 1852 года. Поводом, первым толчком, побудившим его оглянуться на свое былое, явилась наболевшая потребность рассказать «страшную историю последних лет жизни». Ранние замыслы записок ограничивались трагическими событиями семейной жизни Герцена. Мемуары были тогда его «надгробным памятником», в них он хотел запечатлеть все «слышанное и виденное» им, все «наболевшее и выстраданное».
В конце первой недели работы перо писателя выводит лаконичный и волнующий заголовок будущего труда – «Былое и думы». В эпиграфе одного из ранних предисловий к мемуарам Герцен написал: «Под сими строками покоится прах сорокалетней жизни, окончившейся прежде смерти». Но случилось иначе, и книга Герцена стала не «надгробием» былому, а памятником его борьбы и больших идейных побед.
«Кровью и слезами» Герцен рассказал о Западной Европе 40–60-х годов, в частности о революционных событиях во Франции в 1848 году. Один из значительных разделов мемуаров составили художественные портреты «горных вершин» европейского освободительного движения и очерки о жизни и борьбе лондонской эмиграции – пестрой «вольницы пятидесятых годов».
В серии очерков о русских общественных и политических деятелях автор «Былого и дум» запечатлел жизнь русской революционной эмиграции 50–60-х годов. История создания Вольной русской типографии и знаменитой газеты Герцена – Огарева «Колокол» переплеталась в этих очерках с выразительными художественными характеристиками и портретными зарисовками современников Герцена.
Заключительные части «Былого и дум» отразили глубокий перелом, который произошел в мировоззрении Герцена в 60-х годах. Он увидал революционный народ в самой России и «безбоязненно встал на сторону революционной демократии против либерализма». Расставаясь со своими записками, Герцен сумел передать в них предчувствие новой исторической эпохи. Последние строки мемуаров писались незадолго до писем «К старому товарищу» (1869), получивших в статье Ленина «Памяти Герцена» высокую оценку как свидетельство нового, высшего этапа в развитии мировоззрения Герцена Заключительные части и главы мемуаров ярко показывают, что Герцен приближался к пониманию исторической роли западноевропейского рабочего класса. Кончая рассказ о «былом» и настоящем, Герцен смело заглянул в будущие судьбы России и Европы.
В 1866 году, в предисловии к четвертому, заключительному, тому отдельного издания «Былого и дум», Герцен предельно четко формулировал свое понимание в основном уже написанных им мемуаров: «Былое и думы» – не историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге».
Знаменательно, что это классическое определение созрело в сознании Герцена в завершающий период его длительной работы над мемуарами. Разумеется, оно применимо к «Былому и думам» и в целом, но сознательная установка писателя на «отражение истории» в своей биографии тесно связана главным образом с последними частями и главами мемуаров, содержанием которых явилась, прежде всего, общественная жизнь Герцена. Изменилось также само соотношение воспоминаний и непосредственных откликов на современность. Теперь «былое» в значительной степени сменяется в записках настоящим, воспоминания уступают место злободневным «думам» и размышлениям.