ВЕРА ЛУРЬЕ
В ВОСКРЕСЕНЬЕ
Утро пахнет криком петушиным, Мартовским и праздничным дождем. Будто с леонардовской картины Небо голубеет за окном.
И гуляют важные торговцы, Наслаждаясь солнцем и весной, Точно нарисованные овцы С вывески соседней зеленной.
Вспоминаю долгие прогулки Вдоль пустынной, тихой мостовой. Изредка моторов голос гулкий Прорезает воздух над Невой.
Хорошо слагать мне было песни На граните старом у Невы, Слушая церковный звон воскресный Да шуршанье легкое травы.
Яверна тебе и на чужбине, Черноземная, родная Русь,
Итвоих узорных, пестрых линий
Ястихами бережно коснусь.
** *
Густою прядью в небе облака, И мрачен вид сырого тротуара, А подле апельсинного ларька С газетами протянута рука
Газетчика, и голос сиплый, старый Кричит: «Погибли дети от пожара».
Проходят дамы, платьями шурша, Любовно смотрят в пестрые витрины, И быстро пробираются мужчины, Слепой смычком поводит не спеша, Рождает, верно, странные картины Его во тьме звенящая душа!
Отрывок улицы мелькнул случайный, Чтобы исчезнуть снова без следа...
Зачем вопрос мучительный тогда Во мне проснулся и огромной тайной, Подслушанною будто бы нечайно, Остался без ответа навсегда.
Проходят люди близко друг от друга, Но души их отдельные миры, Не выйти им из замкнутого круга, Как для крокета взятые шары, Они столкнутся, но опять упруго
Должны катиться в правилах игры.
* * *
Я ждать не смею, но упрямо жду, Сжигаю дни и вечером не знаю, О чем мне петь в безобразном бреду, И только встречи наши собираю.
Так дети любят бережно хранить Каштаны дикие и желуди из сада. Но детской нет, не теплится лампада, И няня сказок не протянет нить.
Вот с книгами висит большая полка, Но нет в них встречи Шапочки и волка, Колдунья не свершает свой полет, И Розочка к медведям не идет.
Любовь и сны среди людей помеха, Не видно солнца из-за плотных штор, Мы жизнь проходим— узкий коридор И на пороге душимся от смеха.
ПЕТРОГРАД
Подавив одиночества душную скуку, Позабыв про Берлин, оглянуться назад И увидеть сквозь версты и годы разлуки Этот тихий, вечерний, родной Петроград.
То, что вне географий, и, может быть, мимо, Не попало в истории пыльный архив, То, что больше преданий и памяти Рима,
Хлеб пайковый и нежности смутный прилив.
Когда солнце не в очередь только и дали, Папиросы «Зефир» и скупые слова...
А весною панели травой прорастали, Запустением, древностью пахла трава.
ВИКТОР МАМЧЕНКО
** *
Беглянка неба ледяного Иль звезд вечерних, может быть, Мечта весенняя летит Виденьем образа земного.
В свиданьи будет вновь она Любимой, любящей, высокой,
Ипристально зеленоокой,
Исветлой нежности полна.
Прохладой легкого мгновенья Коснется сердца, как всегда. Чтоб в нем распались без следа Судьбою кованные звенья.
И поспешит она, как ты, Как ты, на зов пойдет печальной К жестокости необычайной Земной, обычной простоты.
НОЧЬЮ
По морю в ночь ушли морские дали, Мерцание рыбачьего огня Едва горит. Цикады перестали
Давно уже шуметь вокруг меня.
Вот только что здесь было голубое Сияние на близких небесах, Казалось мне— желание любое Для всех лежит на солнечных весах.
И не земля виденьем обманула,— Как сердце для борьбы она сама,— Я услыхал среди земного гула— Звенела ночь, как вечная зима.
Она простерлась жадной и холодной— Стихийная,— чтоб на земле большой Нигде бы не была душа свободной И любящею не была душой.
** #
Осенний свет вокруг. Душе светло. Печаль и свет— от края и до края. И смерть легка, как птица голубая, Летящая в небесное село.
Она вся в золоте. Она тревожно Обходит нас, но западу скользя...
Не плачь, дитя, нельзя не быть, нельзя,— Благословенно все и все возможно.
КАТОРЖАНКА
Своему молилась богу?
Нто ж, спаслась?— Иди, иди, Меж проклятий по острогу В кофте, смятой на груди.
Но куда бежишь, куда ты С окаянною судьбой?— Вот скользит цена расплаты Тёмным взглядом за тобой.
И товарищи в овраге Одичало средь камней Бредят о любовной влаге Нерастраченной твоей.
И чем дальше, будет хуже: Как растенье теплых стран— Ты погибнешь в этой стуже, Вспоминая ресторан—
1де тебя какой-то барин В страшный час вином поил;
Как потом веселый парень Бил тебя, и молча бил;
Как нежданного ребенка Нежеланно родила; Как сожгла его в пеленках; Как полиция взяла,
Чтобы правдою минутной Осудить тебя одну, Чтоб ушла ты в пене мутной Мертвой рыбкою ко дну.
СМЕРТЬ ТОПОЛЕЙ
Больные тополи Парижа На тротуаре— как в бреду, В угаре, листьями колыша, Они на родину бредут.
И потрясает дымный грохот Их тополиную тоску, В которой слышен речки рокот,
Несущей солнце по песку.
Квартальный ветер неумелый, Пройдя предутренней волной, Тревожно пух роняет белый Над звонкокаменной землей.
Над крышами поток весенний Прохладой розовой летит, Как чудный сон стихотворений, Еще не павший на гранит.
В ТРАУРНОЙ РАМКЕ
За нее, должно быть, силой Бились солнце и душа, Время медлило, скользило, Темнотой в углах шурша.
По снегам и неурочью, Через горы и леса Ей сияли днем и ночью
Жизни звездные глаза.
И ее хмельное тело Белой птицей в тихий свет Так летело, так летело, Будто миллионы лет
Будет так лететь со светом, Не устанет никогда...
Как ее, в полете этом, Сшибла смертная беда!
LA СОТЕ D’AZUR1
Рыбак ушел в нехожую погоду— Чтоб море было без луны и звезд,— Приморскому покорен небосводу,
Иничего, что буря бьется вхлест— Мистралем бьется, парусом играет,
Ичайка в море— будто умирает.
Его жена, на каменистом пляже, Как будто не плетет, а вяжет Худую сеть, разодранную бурей. Сейчас ее дитя, играя, ляжет И на сетях спокойно вдруг уснет.
Стрижей косых неистовый полет Сшибается над крышею понурой.
Поет рыбачка песенку простую, Следя за парусом, белеющим волной. Но вот и ночь. И вновь тугую тую Терзает ветер за ее спиной.
На западе— пожарище заката,— Природы чудной ветреная плата.
К тугой груди прижав дитя, рыбачка Идет к соседке— душу отвести: Какая ночью в море рыбьем качка, Как трудно прорвы в неводе сплести, Как рыбу надо вовремя продать И с мужем в море жить и умирать...
Над холмами приморскими светло Звезда вечерняя пропала в туче. Сгребает ветер страшною метлой Кипенье волн, взлетающих все круче, И темная рыбачка смотрит в море И, как влюбленная, не верит в горе.
Пришел рыбак под утро. Парус влажный Он крепко с мачтой шкотами связал.
С уловом он— как если б счастье взял. Умчался вдаль куда-то ветер страшный. Он в дом вошел и сонную улыбку Жены схватил,как золотую рыбку.
ДЕРЕВЕНСКАЯ БАЛЛАДА
Буря ши-ом замела Две избушки на откосе;
Будто льдины от несла— Тучи лунные в морозе; За откосом— мутный свет,
Вдоль избушек— волчий след.
Два соседа— два врага И судили, и рядили—
Как делить им два стога, Что под снегом звездным стыли.
Помирились все ж в Сочельник
Ипошли за водкой в Ельник.
Акогда домой пришли— Много пили, много ели, 1кбачок примерно жгли, Друг на друга не смотрели. Ведь привычно было так— У соседа брать табак.
Вот Иван и говорит:
«Ты свою жену не знаешь, Марья за меня сгорит,— Ты жену ведь не ласкаешь...» И Степан с Иваном пьют, Об ладонь ладонью бьют.
Ночи лунные прошли, Марья Ваню отравила, А потом, весной, нашли Марью: умерла на вилах. Что ж, Степан ее убил— Муж, который не любил.
Так делили два стога, Что казались лишь стогами; Боги были в сапогах Эллинийскими богами,— Мужики российской были Мягче воска, проще пыли.
ПАМЯТЬ ЧЕРНОМОРЬЯ
У моря Черного я помню Буг: Он тих и стар у летнего порога, Но осенью, как отрок-недотрога, На море грозное кидался вдруг.
Вдали— и мост, в Варваровку, понтонный; Чуть-чуть по-эллински он музыкой звучал; По нем стучал натужный топот конный, А Николаев— Ольвией скучал.
Варваровка! Не скифский ли там стан Гонял коней для эллинской заставы?
Вземле, поглубже,— вот Дианы стан,
Вруке— стрела охотничьей забавы;
Вглазах ее и мужество и робость...
Историей весь берег перекрыт!
Археология, божественная пропасть,
Асад в цвету, весь пчелами покрыт!
Ивот, как в дни «Крещения Руси», Раздетые аттические боги Потоплены в волнах; пощады не проси;
Об лодку мрамором их бьются ноги...
Абелые акации цветут
В неистовом и теплом аромате, Вот полнолуние, и вот поют Все соловьи в сиреневой прохладе.
Росисто утро. День настал, пришел, Плечом широким Буг коснулся моря, Гудит буксир, он из породы пчел, Идет, дымит, с волной высокой споря.
