Лекция вторая Что такое философия. Философия и религия. Философия и наука. Философия в современном мире.

Итак, мы с вами вступаем в область философии. На этом пути нас ждут определенные трудности. Я имею в виду и вас, и себя. И главная трудность здесь состоит не в усвоении какой-то специальной терминологии, понятий, или, как в философии называют самые общие понятия, — категорий, но в самом способе философского размышления, раздумья. Этот способ очень не похож на наши обычные рассуждения, наш современный здравый смысл. Он очень не похож на научное мышление; он совершенно другой. Трудность здесь состоит в необходимости самоизменения и изменения своего отношения к миру, понимания мира. Эти отношение и понимание должны стать философскими. Для этого нужно время, способность и желание преодолевать различного рода внутренние ограничения, которые сформированы в нас нашим воспитанием, образованием, нашим современным "здравым смыслом".

Мне приходилось много раз читать различные курсы философии и проводить философские семинары. И так уж случилось, что в большинстве случаев моими слушателями были ученые-естественники, сотрудники различных институтов Академии наук СССР. И каждый раз в начале чтения курса я сталкивался с явлением, которое можно назвать самоотождествлением. Я, например, говорил: "Вот вы — физики, вы определенным образом представляете себе мир, как он выглядит с точки зрения физики. Вы строите физическую картину мира и начинаете отождествлять ее с мировоззрением как таковым. Но посмотрите, ведь эта картина мира, которую вы принимаете за истину, на самом деле складывалась на протяжении ну, скажем, последних четырехсот лет и только в Западной Европе. Между тем только письменная история человечества, то есть тот период, когда человек стал записывать события и мысли, насчитывает многие тысячелетия и протекает не только в Западной Европе. За это время сменилось множество различных представлений о мире. Почему вы считаете, что именно ваша картина мира, та, которую строит современная наука, является правильной, а остальные, которые исходят из других, противоположных научным, оснований, полагаете неправильными?". И дальше я показывал ограниченность и в определенном смысле античеловечность так называемой "современной научной картины мира".

Тогда в аудитории выделялись люди, которые начинали со мной яростный спор; и вот для меня эти спорщики сразу разбивались на две группы. Поводом для спора у одних служило любопытство и желание в конце концов установить истину, потому что до сих пор они учились в школе, в вузе, они работали в научном институте и были уверены, что мир устроен вот так-то и так-то, а затем приходит некий Арсеньев и начинает говорить какие-то совершенно несообразные вещи про эту привычную им картину мира. Другие же спорили из самозащиты. Дело в том, что у них произошло вот это самое, упомянутое мной, самоотождествление собственного внутреннего внесознательного "я" с определенным мировоззрением, с определенной теорией, с определенной позицией, с определенным пониманием мира и так далее. Это моет быть и научная, и идеологическая позиция, какая угодно, важно, что она является конечно определенной и достаточно жесткой. И моя критика этой позиции или мировоззрения подсознательно воспринималась ими как нападение на их собственное "я", и это "я" стремилось защититься любым способом, а так как между подсознанием человека и его сознанием есть так называемая внутренняя цензура, то на уровень сознания эти попытки самозащиты выходили в совершенно преобразованном виде и этим людям казалось, что они спорят из научных, объективных соображений, логически правильно, последовательно и опровергают какие-то глупости, которые я говорю.

Я уже знал, что первые из этих спорщиков будут в дальнейшем самыми активными моими слушателями в течение всего курса, а вот вторые едва ли удержатся среди моих слушателей в течение более чем двух первых лекций. Вызванный страхом за целость "я" подсознательный импульс оказывался настолько энергетически сильным, что легко, как карточный домик, сметал логику рассуждения на сознательном уровне. И поэтому было не трудно этих спорщиков подвести в конце концов к тому, что они начинали употреблять в споре со мной аргументы, в которые не верили они сами и не верила остальная аудитория, но они этого не замечали. И, опасаясь за целостность своего самоотождествленного с позицией, или мировоззрением, или какой-то теорией внутреннего "я", они переставали ходить на лекции. Признаться себе в этом страхе они не могли, мешала внутренняя цензура, и потому их отказ от моих лекций на сознательном уровне приобретал форму такую: "я не сумасшедший, чтобы тратить время и ходить на лекции слушать ерунду, которую говорит этот лектор".

Не в такой яркой и резкой форме, но в различных случаях все-таки такое самоотождествление в нас присутствует и так или иначе себя проявляет, представляя собой препятствие для восприятия всего нового. Поэтому среди некоторых, достаточно известных, историков науки — физики, например, — существует мнение, что новые взгляды в науке, существенно отличные от предшествующих, утверждаются не потому, что представители старых взглядов меняют свою позицию, точку зрения и принимают эти новые взгляды, а потому, что постепенно представители старых взглядов вымирают и вот тогда начинают господствовать новые.

Тем не менее я все же надеюсь, что хотя бы некоторые из вас заинтересуются и почувствуют вкус к философии. Эти мои надежды основываются на том, что, с моей точки зрения, каждый человек где-то в глубине своей души — прирожденный философ. Об этом я сегодня немного позже еще скажу. И вот эта его способность, не только способность, но даже потребность в философском размышлении просто убивается системой образования, воспитания, ну и всей системой нашей жизни, которая прочно привязывает его к миру вещей и вещных отношений — что это такое, об этом мы еще будем говорить — и не позволяет ему вырваться из этого узкого круга. Я, со своей стороны, попытаюсь, как я уже говорил в предыдущей лекции, использовать все средства для того, чтобы помочь вам понять и почувствовать, что такое философия.

Можно было бы начать с того, что философия — это прежде всего размышление, раздумье; размышление неспешное, глубокое и к тому же носящее всеобщий, универсальный характер, такое, предмет которого в отличие от предмета любой науки не ограничен, не специализирован. Есть такое шуточное сравнение дилетанта со специалистом. Говорят, что дилетант знает ничего обо всем, а специалист знает все ни о чем. Так вот, философ в какой-то степени похож на дилетанта из этого сравнения, однако с тем отличием, что философское "ничего" оказывается, как мы с вами увидим, удивительно глубоким и богатым по содержанию.

Предметом философии, как я полагаю, является Мир и Человек в Мире, но не в их отдельных качествах, проявлениях, свойствах, а непосредственно во всей их бесконечной всеобщности, или, как говорят, универсальности. Мир и Человек предстают в философии как единое целостное отношение "Человек—Мир", а все конечно определенные качества, свойства Мира и Человека получают смысл и понимаются только в соотношении с этим Целым. При этом философия не может (и не должна) рассуждать о Мире или о Человеке в их отделенности друг от друга, ее предметом является именно их отношение. Само слово "философия", как известно, означает "любовь к мудрости". Так что же такое мудрость? Вот посмотрите, как об этом писал крупный советский философ и психолог Сергей Леонидович Рубинштейн (1889-1960): "Способность, вырабатывающаяся в ходе жизни у некоторых людей, осмыслить жизнь в большом плане и распознать то, что в ней подлинно значимо, умение не только изыскать средства для решения случайно всплывших задач, но и определить самые задачи и цель жизни так, чтобы по-настоящему знать, куда в жизни идти и зачем — это нечто, бесконечно превосходящее всякую ученость, хотя бы и располагающую большим запасом специальных знаний, это драгоценное и редкое свойство — мудрость" (Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. — М., 1946. — С. 681).

В порядке шутки можно было бы сравнить философа с пьяным из известного анекдота. Пьяный спрашивает прохожего:

— Гражданин, объясните, пожалуйста, где я нахожусь?

— Вы находитесь на углу Петровки и Столешникова переулка.

— К черту подробности! В каком городе?

Много лет назад я рассказал этот анекдот своему, ныне уже, к сожалению, покойному, товарищу в ответ на его упрек в том, что я не читаю газет и потому не знаю, что делается в стране. Я сказал ему, что, будучи философом, я знаю, в каком я городе, и замечу, если город изменится, раньше, чем он, потому что он рискует за Деревьями не увидеть леса.

А вот рассуждение о философии не профессионального философа, а писателя — Фазиля Искандера: "По-видимому, чтобы быть мудрым, надо думать много, но лениво. Только тот, кто думает, забывая, что он думает, может до чего-нибудь додуматься. Чтобы думать, надо выпадать из жизни.

Дар философа — дар выпадения из жизни при сохранении памяти о ней. <...>

Как только философ начинает изменять жизнь, он теряет возможность справедливого суждения о ней, потому что он становится частью потока этой жизни. И чем сильней философ меняет течение жизни, войдя в ее поток, тем ошибочнее его суждение о том, что делается в ней" (Искандер Ф. Человек и его окрестности. — М., 1993. - С. 10).

В этом высказывании Искандера я хотел бы отметить два момента. Первый: нельзя одновременно глубоко размышлять и действовать. Второй: для того чтобы понять нечто как целое, нужно выйти за границы этого целого, "выпасть" из него. Михаил Михайлович Бахтин сказал бы, что нужно по отношению к понимаемому занять "позицию вненаходимости". Можно сказать, пожалуй, что позиция философа — это позиция вненаходимости по отношению ко всем конечным формам и видам бытия. Под бытием имеется в виду все, что существует, вся природа, весь мир, включая и человека (как мы увидим ниже, эта позиция вненаходимости парадоксальным образом оказывается одновременно позицией центра Бытия).

Можно задать вопрос, каким же образом вот такая позиция вненаходимости в философии обретается. Сейчас я не могу достаточно полно ответить на этот вопрос, но надеюсь, что к концу этой лекции или следующей мы сможем начать в нем разбираться. Пока что я хотел бы сказать, что эта позиция ни в коем случае не приобретается путем обобщения данных естествознания или исторического развития. Обобщение — это такой процесс, когда из различных явлений или теорий отбирается то, что есть у них одинакового, похожего. При этом происходит абстрагирование, то есть отвлечение от того, чем они друг от друга отличаются. Поэтому всякое обобщение оказывается беднее по содержанию, чем те явления, от которых оно было отвлечено.

И кроме того, любое обобщение не может вести к всеобщему, оно всегда остается только общим, причем общим конечным, общим для данного ограниченного круга явлений. Например, в науке никакая теория не может быть построена путем обобщения наблюдаемых фактов до тех пор, пока не сформулирован некий общий принцип, который может быть положен в основу этой теории. Сам же этот принцип не может быть получен обобщением эмпирического материала, и вообще никакой логический путь не ведет от эмпирии к теории. Послушаем, что об этом пишет один из крупнейших физиков нашего времени Альберт Эйнштейн (1879-1955): "Но до тех пор, пока принципы, могущие служить основой для дедукции (вывода, логических следствий. — А. А.), не найдены, отдельные опытные факты теоретику бесполезны; ибо он не в состоянии ничего предпринять с единичными эмпирически установленными общими закономерностями. Наоборот, он застывает в беспомощном состоянии перед единичными результатами эмпирического исследования до тех пор, пока не раскроются принципы, которые он сможет сделать основой для дедуктивных построений" (Эйнштейн А. Физика и реальность. — М., 1965. — С. 6). А вот другой творец современной науки, Луи де Бройль (1892—1958): "Таким образом (поразительное противоречие!), человеческая наука, по существу рациональная в своих основах и по своим методам, может осуществлять свои наиболее замечательные завоевания лишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности, освобожденные от тяжелых оков строгого рассуждения, которые называются воображением, интуицией, остроумием" (Бройль Луи де. По тропам науки. — М., 1962. — С. 109). Я говорю об этом потому, что у нас, к сожалению, до сих пор бытует мнение, что теория получается путем обобщения эмпирии. Ну, например, в педагогике путем обобщения опыта передовых школ или передовых педагогов; в психологии даже есть заявления о том, что из наблюдений можно вывести, скажем, теорию личности или теорию нравственного сознания и даже дать рекомендации для воспитания. На самом деле ничего подобного сделать нельзя, и об этом я буду говорить в нашем цикле. Все это прекрасно известно, об этом писали практически все крупнейшие творцы современной науки, но до сих пор вышеупомянутый предрассудок имеет сторонников, в том числе в среде педагогики и психологии.

И все же остается вопрос: откуда человеку дается знание всеобщего, каким образом он может занять позицию вненаходимости по отношению ко всему бытию? Ответ здесь может быть только один. Это знание дано человеку априори, то есть до всякого опыта. Оно в форме некой возможности или задатка появляется вместе с человеческим "я". Эмпирические отношения человека с миром могут лишь пробудить нечто, что в качестве задатка или возможности уже присутствует в человеке именно как в человеке. Вот через это присутствие он и определяется как человек, а не животное. По этой же причине никакими внешними факторами нельзя в животном сформировать человеческое сознание. Достаточно известен в психологии эксперимент Надежды Николаевны Ладыгиной-Котс, которая пыталась детеныша шимпанзе воспитывать в тех же самых условиях, что и своего сына, чтобы осмотреть, что из этого получится. Ну, естественно, шимпанзенок вырос обезьяной.

Всеобщность как априорное (доопытное) отношение к миру дана человеку в форме некой возможности, вместе с религиозным отношением к миру и с его личным "я". Кстати, ведь это личное "я", которое заложено в человеке в форме возможности, может под влиянием различных условий внешнего характера развиться или, наоборот, быть заглушенным. Так же точно обстоит дело с религией и философией. Поэтому можно говорить, что каждый человек по своим задаткам, по своим возможностям философ, и вопрос состоит в том, насколько эта возможность будет реализована в течение его индивидуальной жизни. Она спонтанно пробивается в нем на переходе от подросткового к юношескому возрасту и даже получила в психологии и психиатрии специальное название: "транзиторная метафизическая интоксикация". Социальные условия жизни, особенно в нашем современном обществе, подавляют развитие этой способности к философии, так же, впрочем, как они подавляют и развитие личностного начала в человеке.

Теперь несколько слов о взаимоотношениях философии с религией и наукой. Я думаю, что возникновение человека связано с возникновением первичного религиозного непосредственного отношения "Я—ТЫ", где одновременно появляются человеческое "Я" и представляющее для него весь Мир божественное "ТЫ". Из него, из этого отношения, впоследствии возникают различные известные нам формы религий. Первичное религиозное отношение захватывает человека всего целиком, включая все его чувства и все мысли, которые, по-видимому, на первоначальной стадии еще и не были разделены между собою. Поэтому религию как таковую я бы определил, пожалуй, как самонахождение и самовосприятие человека в мире, а вот рациональная сторона этого отношения, опосредованная сознанием, то есть размышление о нем с позиции "вненаходимости", когда оно предстает как отношение "Человек—Мир", дает начало философии. Поэтому философию я бы назвал самоосознанием или самопониманием и самоопределением Человека в Мире. Он как бы пытается, уже размышляя, найти свое место в Мире, кто он, что он и зачем он в Мире пребывает. Из этого вытекает генетическое родство философии с религией. Философия выделяется из первичного религиозного отношения как рациональная его сторона.

Что касается науки, то она появляется достаточно поздно и лишь в Западной Европе, как я уже говорил в прошлой лекции, и существует приблизительно четыре века. Таким образом, тот способ познания и отношения к миру, который мы называем наукой, представляет собой локальное, исторически ограниченное явление и по месту, и по времени. Как мы увидим ниже, наука имеет дело не с миром как таковым, не с бытием, а с определенной стороной мира, которую можно было бы назвать вещной стороной, от слова "вещь". Что такое в философском понимании вещь и вещное отношение, я буду говорить позже, а сейчас только обращу ваше внимание на то, что человек не вещь, а противостоит вещи, больше того, вещь и человеческая личность — это как бы противоположные полюса действительности, отрицающие друг друга. Это азбучная истина в философии, но, к сожалению, обычно плохо понимаемая, а потому я буду специально это объяснять. Сейчас же сделаем пока что общий предварительный вывод: поскольку наука есть знание о мире вещей и вещных отношений, или о вещной стороне Мира, а Человек не вещь, то, следовательно, Человек как целое не может быть предметом исследования науки. Наука может исследовать только то, что в человеке есть вещного, вещную сторону человека. Она может рассматривать его как рабочую силу, как биологический вид, как члена социума, как субъекта права, она может рассматривать отдельные его стороны, свойства, но как целое, как Личность, он бесконечно выходит за узкие пределы научного мышления, так как имеет другое основание. По той же причине выражение "научная философия" или "научная теория личности" это все равно, что "деревянное железо". Поэтому наука создает так называемую "научную картину мира", в которой просто нет места для человека и для мира. По меткому выражению Сергея Леонидовича Рубинштейна, в этой картине человеку просто негде находиться.

Интересно отметить, что очень многие научные работники, а также психологи и педагоги не понимают, не видят границ применимости научного мышления и научных методов, в то время как крупнейшие творцы этой самой науки прекрасно видели ее ограниченность и даже предупреждали об опасности применения научных методов в областях знания и жизни, выходящих за пределы компетенции науки, то есть за пределы вещных отношений. Вот, например, тот же Альберт Эйнштейн: "И я убежден, что распространенная в настоящее время мода применять аксиомы физической науки к человеческой жизни не только полностью ошибочна, но и заслуживает известного порицания" (Эйнштейн А. Собрание научных трудов. — М., 1967. — Т. IV. — С. 160). А вот Макс Борн: "Мы должны также заботиться о том, чтобы научное абстрактное мышление не распространялось на другие области, в которых оно не приложимо. Человеческие и этические ценности не могут целиком основываться на научном мышлении. Сколь ни привлекательно для ученого было абстрактное мышление, какое бы оно ему ни приносило удовлетворение, какие бы ценные результаты оно ни давало для материальных аспектов нашей Цивилизации, чрезвычайно опасно применять эти методы там, где они теряют силу, — в религии, этике, искусстве, литературе и других гуманитарных сферах человеческой деятельности.

Таким образом, совершая экскурс в философию, я намеревался не только осветить основы науки, но и выступить с предостережением о разумном ограничении применения научных методов" (Борн М. Моя жизнь и взгляды. — М., 1973. — С. 128-129). Указывая на ограниченность науки и ее методов, ни Эйнштейн, ни Борн, ни другие великие ученые — создатели науки — вовсе не умаляют ее значение. Наоборот, четкое осознание границ ее возможностей позволяет не попадать в ситуации, где ее действенность и методы могут быть подвергнуты сомнению. Со времени Жан Жака Руссо (1712-1778) и Иммануила Канта (1724-1804), поднявших вопрос о различии и даже в некотором смысле противоположности гуманитарной и научной областей знания, по этой проблеме возникла большая литература, которая тоже могла бы послужить расширению сознания, в том числе психологов и педагогов.

Сказанное не означает, что наука и ее методы вообще не применимы в гуманитарных областях знания, в том числе в педагогике и психологии. Научные методы обработки экспериментов и наблюдений, научные приборы, расчеты, статистика и так далее — весь этот арсенал научных средств и методов применим и в этих областях, но нужно понимать, что он касается только вещной стороны человека и мира, только количественных отношений и поэтому может рассматриваться как некий подсобный, в то же время человек, личность, любовь, нравственность, свобода, психика — все это выходит за пределы науки и научного знания. Поэтому не может быть научной теории человека, личности, нравственности и так далее. Это также связано с неорганичностью науки и научного мышления, о чем разговор у нас будет тогда, когда мы будем рассматривать органические и неорганические системы.

Я остановился на этом вопросе и буду к нему еще неоднократно возвращаться, так как считаю, что нашей педагогике (как и философии) очень мешает желание быть научной. Науки из нее все равно не получается, и никогда не получится, а употребление научной терминологии и соответствующей логики создает некую наукообразность, возникает толстая кора из словесной шелухи, которая закрывает собою суть дела, не позволяя проникнуть вглубь. Это как раз пример упомянутого выше вербального псевдопонимания.

Мне кажется, имеет смысл обратить здесь внимание на различение некоторыми авторами знания и понимания. Знание, в том числе научное, всегда относится к какой-то конечно определенной области и этой же областью замыкается. Поэтому, например, Вернер Гейзенберг (1901-1976) рассматривал науку как состоящую из самостоятельных относительно замкнутых, отделенных друг от друга областей (См., например: Гейзенберг В. Шаги за горизонт. — М., 1987). Понимание же состоит в соотнесении понимаемого как части с неким более обширным целым, понимать что-то — это значит представлять себе место и роль этого "что-то" в составе более обширного целого. Только в этом случае и само это "что-то" может быть понято как целое. В той же книге В. Гейзенберг говорит и об этом. Вы теперь уже знаете, что для понимания нужно занять по отношению к понимаемому позицию вненаходимости. о которой уже говорилось. Философия, имеющая дело с бесконечностью, вследствие этого всегда находится в позиции вненаходимости по отношению к любой конечной определенности и, парадоксальным образом, к самой себе тоже.

Здесь, вероятно, пора сказать несколько слов о парадоксальности философии. Дело в том, что когда мы с вами выходим в область философии, то есть в область бесконечного, то привычные нам понятия и их отношения друг к другу начинают менять свой смысл и даже свое содержание и приводить нас к парадоксальным выводам и следствиям.

Несколько слов о том, что такое парадокс. Слово "парадокс" употребляется в двух смыслах. Во-первых, парадокс — это неожиданное, расходящееся с привычным утверждение или вывод, иногда поражающий воображение. Во-вторых, это логическое противоречие, когда два правильных с точки зрения формальной логики рассуждения ведут к противоположным, взаимно исключающим друг друга выводам, логическое согласование которых невозможно.

Что такое формальная логика? Да это логика нашего так называемого здравого смысла, здравого смысла современного человека. Она лежит также в основании математики и всех математических теорий и построений, а также в основании всех теорий современной науки. Формальной она называется потому, что в ее основе лежат формы связи понятий и терминов, полностью отвлеченные от содержания этих понятий. Остается одна форма, которая в этом случае оказывается применимой везде и всегда, где мы имеем дело с соответствующей связью понятий. Эти связи между понятиями еще в IV веке до нашей эры установил древнегреческий философ Аристотель, установил основные формы этих связей или, как они были названы, силлогизмов. Поэтому эта логика также называется силлогистической. Ее также можно назвать логикой демонстративной, рассудочной, а также, например, логикой вещных отношений. Об этом мы тоже еще будем с вами говорить. Не вдаваясь в подробности, приведу здесь общепринятый в учебниках логики пример силлогизма. "Все люди смертны. Кай — человек. Следовательно, Кай смертен". Это также пример вышеупомянутой мною дедукции, или дедуктивного умозаключения (вывода). Из общего ("все люди") выводится частное, касающееся одного человека (Кая). Всем вам приходилось иметь дело в школе с доказательством геометрических теорем, вот все эти доказательства представляют собой ходы такой формальной логики. Эта же логика лежит и в основе работы, например, всей современной компьютерной техники. В современном своем виде она представляет собою широко разветвленную на различные отделы, выделившуюся из философии самостоятельную область знания.

Именно в этой логике и могут возникать парадоксальные ситуации, парадоксы. Парадокс — тупик для логического рассуждения, тупик, из которого средствами этой логики выхода не может быть найдено. Парадоксы возникают в различных науках, есть парадоксы в математике, парадоксы в теории относительности и так далее. Сейчас хочу обратить ваше внимание на парадоксальность философии. Я уже имел случай назвать человека парадоксальным существом. Парадоксальность его состоит в том, что он одновременно и бесконечное, и конечное существо. Вот эта бесконечность-конечность никак не может быть выражена в терминах формальной логики и в соответствующих ее силлогизмах (силлогизм — умозаключение, состоящее из двух суждений и вывода из них). То же самое можно сказать и относительно философии. Философия претендует на всеобщность, бесконечность, универсальность, и в то же время она вынуждена строить какие-то определенные рассуждения и размышления. Но всякое определение есть ограничение и всякая определенность, следовательно, есть конечность, исключающая бес-конечность как свою противоположность. Поэтому всякое глубокое философское размышление является парадоксальным, и именно поэтому наши обыденные понятия, понятия нашего здравого смысла, в сфере философии начинают этот смысл изменять и становятся сами тоже парадоксальными. В этом одна из трудностей освоения философии, поскольку философия ломает обыденные, обычные представления и понятия нашего обыденного здравого смысла и выходит в такую область, где они размываются и оказываются совершенно другими по своему содержанию и смыслу.

Опыт чтения курсов философии убедил меня в том, что пони-мание достигается не сразу и требует длительного времени. Кроме того, оно требует неоднократного возвращения к каким-то идеям и мыслям с различных сторон, их повторной углубляющей проработки. Мне представляется, что это может быть связано с тем, что человек считает своими те мысли, которые "всплывают" в его сознании из его собственного подсознания, и тогда исключается вот то самое вербальное псевдопонимание, о котором я говорил. Человек не просто воспроизводит, повторяет чужие мысли, которые он запомнил, но мысль, явившаяся ему из его собственного подсознания (бессознательного), уже прочувствована и воспринимается им как своя собственная, которую он готов отстаивать, а не просто, скажем, формально доказывать с помощью правил логики. Формально доказывать можно и не понимая, а просто выучив доказательство, соответствующее правило. Но это означает, что для понимания содержание услышанного или прочитанного должно пробить "кору" сознания, достичь подсознания (или, в другой терминологии, бессознательного), существовать какое-то время там, что называется, "дозреть", и тогда оно сможет выйти снова в план сознания уже как свое собственное содержание, своя собственная мысль. Это требует времени и определенных внутренних усилий, но и результаты тоже интересны, когда удается этого достичь. Я думаю, что у меня будет возможность и повод об этих результатах поговорить. Особенно они интересны, когда дело касается глубокого понимания основ диалектики.

Каким представляется мне положение философии в современном мире?

Это положение крайне противоречивое, можно сказать, парадоксальное. Дело в том, что разворачивающийся на наших глазах глобальный кризис, связанный с концом и разложением эпохи неолита, о чем я говорил выше, создает ситуацию, когда человек острейшим образом нуждается в том, чтобы самоопределиться в мире, иначе он просто теряет себя, теряет смысл жизни, происходит вышеупомянутая его дегуманизация. Жизнь в его глазах обессмысливается, и возникают формы протеста, протестного поведения против бессмыслицы жизни. Здесь и попытки обрести смысл внутри каких-то локальных групп, начиная от семейной группы или групп подростковых, включая группы социальные, национальные, религиозные и так далее, вплоть до различного рода групп преступного характера. Причем каждая такая группа вырабатывает для себя какие-то цели и интересы в жизни, противопоставляя себя остальным группам. Другая форма ухода от обессмысленной жизни — это алкоголизм и наркомания. Это стремление может быть и неосознанным, то есть диктоваться некими бессознательными импульсами, но в основе-то лежит неудовлетворенность жизнью, отсутствие жизненных смыслов.

Современная социальность подавляет человека, желая сделать его своей собственной, правильно, с точки зрения этой социальности, действующей частью. А живущее в нем личностное начало, присутствующее хотя бы даже еще и в неразвернутой, в мало реализованной, в значительной степени бессознательной форме, тем не менее сопротивляется этому воздействию, поскольку личность не может стать частью чего бы то ни было — социума, общества, еще каких-то других конечных определенностей. Личность — это всегда, как выразился бы Гегель (о котором мы будем говорить позже), некое "целое в себе" и не может стать частью чего-то Другого, не может быть использована для чего-то другого, кроме как для своего собственного саморазвития.

Эту ситуацию в свое время прекрасно понял Лев Толстой. Он интересовался социалистическими учениями, включая Маркса, критически их анализировал. Попробуем воспроизвести логику его рассуждения. Всякая социальная система, считал Толстой, хочет, чтобы отдельный индивид был исправно действующим винтиком социального механизма. Она подчиняет его себе, превращает в свою собственную часть. Но индивид, развиваясь как личность, не может оставаться частью чего бы то ни было, он должен формироваться как самостоятельное целое. Поэтому ограничения, которые накладывает на него социальная система, он воспринимает как мешающие его жизни, его развитию, как превращающие его в раба. Но, говорит Толстой, что предлагают социалисты? Они предлагают совершенствовать жизнь, начиная с совершенствования именно социальной системы, но совершенствовать социальную систему — это значит совершенствовать систему рабства. Я, говорит Толстой, с этим не согласен, я считаю, что совершенствование жизни может и должно начинаться с другого конца, с отдельного человека, с индивида как личности. Во главу угла должно быть поставлено нравственное совершенствование личности, а вот какое общество при этом возникнет — дело второстепенное. В центре внимания должна стоять личность. Такова позиция Льва Толстого, и, мне кажется, совершенно правильная. Толстой вообще считал, что социальные системы складываются сами, в зависимости от уровня и характера развития личности, и что проектировать социальную систему независимо от развития личности совершенно бессмысленно, потому что попытки ее осуществить всегда будут неудачны, всегда будет получаться не то, что задумано. От этой позиции Толстого и исходит общественное движение, которое получило название толстовства.

В нашу кризисную, катастрофическую эпоху все противоречия личности с условиями ее жизни крайне обострились и человек как никогда прежде нуждается в том, чтобы понять свое место и назначение в мире, смысл своей жизни, самоопределиться в мире. Он, я думаю, должен радикально самоизмениться, и здесь ни наука, и никакие социальные проекты будущего ему помочь не могут. Самоизменение должно начаться с его внутреннего существа, с его сознания, с его нравственных устоев, а ни в коем случае не с изменения внешней стороны его жизни. Из этого — здесь, пожалуй, нужно тоже согласиться с Толстым — ничего хорошего в принципе получиться не может.

Помочь в этом самоизменении ему могли бы религия и философия. Я говорю "могли бы", потому что самим своим существом они для этого предназначены, но в наше время, мне представляется, как религия, так и философия сами тоже находятся в глубоком кризисе. Самоизменение Человека не может быть отделено от изменения его взаимоотношений с Миром, потому что это самоизменение и есть, прежде всего, изменение его взаимоотношения с Миром как Целым. Я уже говорил о том, что философия может быть понята как самоопределение Человека в Мире. И парадоксальность ее положения, ее существования в современном кризисном мире состоит в том, что, с одной стороны, человек, как никогда раньше, остро нуждается в философии как одном из средств его самоизменения, а с другой стороны, по-видимому, за все время своего существования философия не находилась в том небрежении, в таком положении где-то на задворках человеческого сознания, которое занято в основном наукой и заботами непосредственного, сиюминутного своего материального существования. В таком же положении находится, впрочем, и религия. С другой стороны, как я уже сказал, философия находится также в своем собственном внутреннем кризисе и в своем нынешнем состоянии и нынешних формах едва ли может всерьез помочь человеку самому определиться в мире. Как я представляю себе возможный выход из этой ситуации, буду рассказывать уже на следующей лекции, а сейчас, пожалуйста, у кого есть вопросы, прошу их задавать.

Вопрос. Вы сказали, что принципы, лежащие в основе научных теорий, не могут быть получены непосредственно из экспериментов и наблюдений, и привели взгляды ученых по этому вопросу. Тогда возникает следующий вопрос. Как сами ученые понимают источник этих принципов?

Ответ. Большинство ученых, которые рассуждали об этой проблеме, приходили к выводу, что сам источник и вообще любое начало теоретического построения находятся за пределами научного мышления и соответствующей логики. Конкретно, как они об этом думали, я обещаю вам в последующих лекциях рассказать.

Вопрос. Вы выразили свое согласие с рассуждением Льва Толстого, но известно, что толстовство подверглось в свое время резкой критике прогрессивной интеллигенции. Как в России, так и за рубежом. Как Вы к этому относитесь?

Ответ. Я выразил свое согласие именно с теми идеями Толстого, о которых шла речь. Помимо этих идей у Толстого были и другие, которые вошли в состав толстовства. Ну, например, непротивление злу насилием. Вот, например, именно это учение встретило различные возражения, и вокруг него развернулась серьезная полемика, о которой я вам расскажу, когда буду говорить о нравственном сознании личности. Кроме того, я весьма критически отношусь к "прогрессивной интеллигенции".

Вопрос. Почему, если сами творцы современной науки предупреждали о недопустимости перенесения научного мышления и научных методов на гуманитарную область, все же многие мыслители, связанные с гуманитарной областью, делали и проделают делать попытки ее как можно более "онаучить", внедряя в нее эти научные методы?

Ответ. Дело в том, что, уже в новое историческое время, наука постепенно становилась господствующим методом познания и практического действия человека в мире. Вследствие этого наука и научное мышление стали образцами надежности и истинности. Научность и истинность стали синонимами. Этому способствовали успехи науки в объяснении явлений неорганической (или постулируемой и моделируемой как неорганическая) природы, а также то обстоятельство, что приблизительно с 70-х годов XIX века наука становится производительной силой современного производства, основой его техники, его технологии.

Поэтому представители и гуманитарных областей знания стали претендовать на научность. Например, Спиноза уже в XVIII веке пытался рассматривать вопросы этики, беря за образец доказательства геометрических теорем. А в первой четверти нашего века философ-мистик Рудольф Штейнер стремился к тому, чтобы его учение тоже было признано научным, называя его "духовной наукой". Ну и наконец, уже в наше время так называемая гуманистическая психология тоже очень хочет, чтобы ее приняли в лоно науки. В науку нас научили верить. Сказать о каком-нибудь рассуждении или о какой-нибудь теории, что они ненаучны, это в наше время все равно, что обругать.

Кстати, против этого возражали и сами ученые. Например, один из крупных физиков нашего времени Р. Фейнман говорил, что любовь — не наука, но разве она от этого плоха? И поэтому создается тоже странная, парадоксальная ситуация, когда люди, создающие саму науку, понимают ее ограниченность, а вот гуманитарии, которые плохо понимают науку, претендуют на научность, несмотря на предупреждения творцов этой самой науки, что в гуманитарной области применение ее должно быть ограничено. Поэтому попытки гуманитариев подражать науке чаще всего ведут не к научности, а к "наукообразности", которая их самих завораживает, и они считают, что если они рассуждают похожим на науку способом, то, значит, они рассуждают истинно. На самом деле это путь к вербальному псевдопониманию.

Вопрос. Вы говорили о том, что помочь человеку понять свое место и свое назначение в мире, так сказать, самоопределиться в мире могут религия и философия, а как же научное мировоззрение? Нас всегда учили и продолжают учить, что именно научное мировоззрение дает человеку мощь, силу и возможность господствовать над силами природы, что и определяет его отношение к природе и миру в целом.

Ответ. Я думаю, что это глубокое заблуждение большинства обывателей, которые видят в науке панацею от всех бед, а также большинства пропагандистов и популяризаторов науки, включая сюда и людей, работающих в науке, скажем массу различных сотрудников научных институтов. Я исключаю отсюда творцов самой этой науки. Наука была и остается мощным средством познания человеком мира вещей и вещных отношений, а также действий в этом мире. Но в наше время — время господства этих отношений, фактического порабощения ими человека — придание этому познанию всеобщего смысла, выходящего за пределы мира вещей, это познание и эти действия ведут к катастрофическим результатам как для окружающего человека мира природы, так и для самого человека, его психики, его личностного развития. На мой взгляд, правильным отношением к науке было бы отношение к ней, как к инструменту, ну, например, скажем, к молотку. Когда вам надо забить гвоздь, вы берете молоток. Молоток служит для этой определенной цели. Но когда вам надо что-то пилить, вы же не берете молоток, вы берете совершенно другой инструмент — пилу. Наука, как я уже говорил, применима в любой области знания, но для определенной, ограниченной цели. Работая в любой области знания, нужно все время думать, в какой степени применима в том или другом случае наука и научные методы. Иначе можно попасть в положение человека, пытающегося пилить молотком. Расширительное же понимание и применение науки, вплоть до попыток нашей педагогики формировать у учащихся научное мировоззрение, приносит большой вред их личностному развитию. Что касается этого так называемого "научного мировоззрения", то оно относится не к Миру как Целому, а только к его вещной стороне и потому является своего рода обманом или подменой. Это во-первых. А во-вторых, как мы увидим в дальнейшем, его внедрение безнравственно.

Лекция третья

Господство вещных отношений — главное препятствие личностного развития и причина дегуманизации. Рыночные отношения и превращение опредмечивания в овеществление. Полезность и использование. Технология. Секуляризация и сужение сознания.

Продолжим наш философский разговор. В двух первых лекциях я пытался в самой общей форме сориентировать вас в главных проблемах, которые мы будем рассматривать в нашем цикле. Эта ориентировка в какой-то степени уже носит отпечаток моего личного видения как философии в целом, так и этих проблем. Я хочу повторить, что не принадлежу ни к какой философской школе и не пытаюсь создать свою. У меня нет цели сделать из вас моих Учеников или последователей. Моя цель — пробудить вашу собственную способность к философскому размышлению, а это означает пробуждение потребности к самоопределению в Мире как Целом. И философия — лишь один из возможных путей такого пробуждения. Конечно, реализация такой цели — процесс всей жизни, поскольку сама цель бесконечна. Она совпадает с личностным развитием, которое, во-первых, незавершимо, а во-вторых, уникально.

Философия имеет дело со всеобщим и бесконечным, представляет собой, с этой стороны, умение выявлять "вечные" проблемы. Поэтому в философии нет готовых решений, которым можно было бы научить, которые можно было бы выучить, запомнить и считать при этом, что ты стал философски мыслящим человеком. А это значит, что сдавать экзамены по философии, с моей точки зрения, бессмысленное занятие.

Поэтому же мне очень не хотелось бы, чтобы вы относились к нашему циклу лекций-очерков как к учебному мероприятию, мне очень не хотелось бы превращать его во что-то вроде учебного пособия, с обязательными вопросами, списками обязательной литературы и прочими подобными аксессуарами. На мой взгляд, это может только помешать свободному философскому размышлению. Рассматривайте этот цикл просто как своеобразный обмен мнений, в котором я делюсь своим опытом работы в философии, преподавании философии, а вы своими вопросами и сомнениями помогаете мне ориентироваться в ваших потребностях и возможностях освоения философского мышления.

Попробуем сегодня немного углубиться в проблему существования философии в современном мире. Я уже говорил о противоречивом, в некотором смысле парадоксальном, положении философии и отношении к ней в современном цивилизованном обществе. Оно выражается в острой потребности человека в самоопределении в Мире и одновременно в том, что он не обращается в этом вопросе за помощью к философии — области размышления, для этого предназначенной. Этому необращению способствует как утеря человеком западной цивилизации первенства духовной стороны жизни над материальной ее стороной, говоря словами Маркса, "вещное ограничение индивида", так и кризисное состояние самой философии, неспособной удовлетворить эту нужду.

Привязанность человека к вещам, к миру вещей и вещных отношений, а постепенно и господство над ним этого мира складывались в западной цивилизации постепенно. Представим себе натуральное хозяйство Средневековья. Рыночные отношения развиты слабо и еще не представляют собой всеобщей основы хозяйства и производства. Подавляющая часть продуктов этого производства предназначается либо для того, кто их производит, либо для узкого круга хорошо известных ему людей. И в самом процессе производства производитель вкладывает в производимый продукт представление о том человеке, которому он предназначается, о личных особенностях, вкусах этого человека. Он также вкладывает в этот продукт и свои собственные представления о самом продукте, как утилитарные, так и эстетические и религиозные. То есть продукт носит отпечаток личности своего производителя, а также того человека, кому он предназначен, и тем самым продукт остается собственно человеческим предметом, связанным индивидуальными, личностными связями с тем, кто и для кого его производит.

Так в натуральном хозяйстве Средневековья производилась масса самых разнообразных продуктов, или человеческих предметов поскольку их можно так назвать в силу сохранения ими личностных связей со своим производителем. Эта разнообразная масса предметов охватывала и продукты питания, и одежду, и жилище и разведение скота, и различные другие предметы, удовлетворяющие многообразные личностные потребности человека.

Но постепенно происходило укрепление и расширение рыночных связей, чему способствовал рост городов, ставших центрами ремесла и торговли. При этом становилось все более выгодным не производить массу разнообразных продуктов, а сосредоточиться на производстве небольшого числа этих продуктов либо даже на одном продукте, а все остальное, необходимое для жизни, получать, продавая единственный продукт, получая деньги и покупая все остальное. Это давало, прежде всего, ту выгоду, что не нужно было учиться производить разнообразные продукты, достаточно было научиться делать один или, допустим, два продукта. Стала не нужна и индивидуализация продукта, потому что можно делать массу одинаковых предметов, которые превращаются в обезличенный товар, продаваемый на рынке. Но если процесс производства каждой единицы этого товара повторяется, а я произвожу очень много единиц этого товара, то я могу отработать процесс производства до степени алгоритма.

Алгоритм — это жестко связанная последовательность действий и операций, все равно — умственных или физических, — которая приводит к заранее определенному результату. Например, может быть алгоритм решения какой-то алгебраической задачи, а может быть алгоритм производства какого-то продукта. В последнем случае он представляет жесткую, отработанную последовательность технологических действий. Алгоритмичность действий, повторяющихся при производстве каждой единицы товара, позволяет сильно увеличить производительность труда. Следующий шаг состоит в том, чтобы алгоритм, эту технологическую последовательность действий или операций, разбить на отдельные операции, поскольку они теперь стандартизованы и хорошо согласованы друг с другом. А затем различные операции поручить различным людям, различным работникам. Это дает ту экономическую выгоду, что каждый работник теперь может вовсе и не знать всю технологическую цепочку производства данного товара. Его легко обучить соответствующим, как у нас говорят, умениям и навыкам, нужным для производства нескольких простых операций или даже одной. Этого совершенно достаточно, чтобы объединить этих работников и получить то, что называлось мануфактурным производством. Это производство с глубоким техническим разделением труда по операциям. При этом каждый работник совершает бесконечно повторяющийся цикл действий, состоящий из одной или небольшого числа простейших операций. А уже на этой стадии он в принципе может быть заменен машиной, потому что здесь человеческий, творческий труд, который изобретал и выстраивал всю алгоритмическую цепочку технологических действий, уже отсутствует, здесь остается повторение одного и того же (или одних и тех же) простейшего действия, такого действия, которое в принципе может делать и машина. Таким образом, постепенно начинается машинизация производства, развивается машинное производство. Все это дает колоссальный выигрыш в производительности труда, но отрицательным образом сказывается на человеке и его существовании, личном и социальном.

Однако созданный человеком продукт перестает быть его человеческим предметом, в который он вкладывает свои собственные человеческие представления о нем, свои личные качества и свои человеческие цели. Теперь эти представления, цели и качества диктуются ему рынком, потому что его задача — продать продукцию своего производства, продать продукт, который он произвел. Продукт теперь становится товаром, предназначенным для продажи. Если он не сможет его продать, то он не сможет купить себе и все остальные товары, которые нужны ему для жизнеобеспечения как его самого, так и его семьи. Созданный им продукт, приобретая форму товара, становится отчужденной от него вещью, то есть чужой, потерявшей с ним индивидуально-личностные связи, вступающей как товар в объективную, от него не зависящую систему рыночных связей и отношений. Таким образом, масса произведенных человеком продуктов принимает форму чуждых человеку вещей, которые в качестве товаров циркулируют на рынке и определяют теперь, что и как должен человек производить, чтобы сохранить просто свою возможность существования. Эта товарная масса созданных человеком вещей образует мир вещных отношений, которые теперь господствуют над человеком и над его непосредственной деятельностью, над его живым трудом. Создается ситуация, когда, по выражению Маркса, "мертвый хватает живого".

Рыночные отношения существовали в обществе с незапамятных времен. Но они никогда не были определяющими всю жизнь общества. В ситуации, о которой мы сейчас говорим, впервые возникает общество, все главнейшие отношения которого определяются рыночными отношениями, рынком. Ими же определяется и его мышление. Рынок составляет основу всего. Это и есть то, чтомы называем капитализмом и капиталистическим, или буржуазным, обществом. Это мир господства над человеком вещей и вещных отношений.

Выражаясь философским языком, весь описанный процесс можно было бы назвать превращением опредмечивания в овеществление (точнее, опредмечивание принимает одностороннюю форму овеществления, вырождается). Всеобщим эквивалентом вещных отношений являются деньги. Они теперь и становятся главной ценностью и целью деятельности массы индивидов, составляющих буржуазное общество. Все покупается и продается. Деньги — источник господства, они дают власть. Господство вещных отношений над собственно человеческими, личностными проявляется многоразличным образом. Например, хотя бы в том, что воспитание, обучение, образование ставится в подчиненную роль по отношению к материальному производству. Считается, что образовательные учреждения, школы и высшие учебные учреждения должны готовить молодых людей прежде всего к будущему участию в общественном механизме вещных отношений, к материальному производству, к торговле, к бизнесу и так далее. К науке и технологии предъявляются требования также прежде всего как к сферам, обслуживающим материальное производство. Вещные отношения, вещность активно противостоят личности и всему, что с нею связано, всему процессу духовного творчества. Например, искусству, литературе, философии, религии. Для философии все это азбучные истины, но так как я хочу, чтобы вы не только поняли это, но еще и глубоко прочувствовали, я останавливаюсь на этих вопросах и впредь еще неоднократно буду к ним возвращаться. Здесь я хочу привести сказанные об этом слова М. М. Бахтина: "Два предела мысли и практики (поступка) или два типа отношения (вещь и личность). <...> Наша мысль, наша практика, не техническая, а моральная (т. е. наши ответственные поступки), совершаются между двумя пределами: отношениями к вещи и отношениями к личности. Овеществление и персонификация". (Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. — М., 1973. — С. 370).

Вещные отношения выражают себя также, например, в отношении полезности, использования. Человека начинают рассматривать с точки зрения его полезности для общества, для коллектива, еще для каких-то целей или нужд, например рассматривать его как рабочую силу, как специалиста, который может делать какое-то Дело, и так далее. Рабочую силу всегда можно и нужно использовать, какой бы квалификации она ни была и где бы это ни происходило. Отношение полезности, использования всегда направлено против человека, против личности. Это — вещное отношение. Вспомним приведенную выше мысль Льва Толстого об отношении человека и социальности. Социальный механизм превращает человека в свою исправно действующую часть, свой, так сказать, винтик. Вот это и есть отношение использования. А теперь представьте себе, что в собственно личностные отношения, например в отношения любви и дружбы, проникло отношение использования. Конец. Эти личностные отношения разрушаются. "Основным нарушением этической, нравственной жизни применительно к человеку в условиях общества является использование его в качестве средства для достижения какой-либо цели". (Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. — М., 1976. — С. 360). Отсюда, между прочим, следует вывод, что когда ставится как основная задача воспитания полезного члена общества, то фактически закрываются возможности воспитывать личность. Можно взять, почти наугад, любой учебник педагогики и где-то на первых страницах наткнуться на рассуждения о том, какие требования современное производство или современное общество или что-нибудь в этом роде предъявляют к школе, и школа, оказывается, должна отвечать на эти требования воспитанием соответствующих людей, то бишь полезных членов общества, социальных функционеров, отвечающих этому требованию. Хорошо, что авторы формулируют эту задачу обычно где-то на первых страницах учебника, потому что дальше можно этот учебник уже не читать: все ясно.

Надо отметить, что сама эта проблема и запрет, вытекающий из ее анализа, на использование личности для чего бы то ни было тоже относятся к азбучным истинам философии. Уже упомянутый И. Кант формулировал идею о том, что личность не может быть средством для чего бы то и для кого бы то ни было, а может быть только самоцелью.

Господство рыночной экономики и связанное с ним господство вещных отношений приводят к искажению сознания и всей психики человека. Развивается потребительство. Человек начинает рассматривать весь мир, всю природу и других людей как объекты для собственного потребления, как нечто полезное, что он может тем или другим способом употребить, причем это потребительство (как, впрочем, и все в человеке, ведь человек бесконечно-конечное существо) не имеет границ, оно не насыщаемо. Границы ему может поставить человек только изнутри самого себя, становясь нравственной личностью. При отсутствии внутреннего самоограничения никакое внешнее не может стать действенным регулятором поведения. Психология человека-потребителя устроена таким образом, что он стремится расширить сферу своего потребления, и готов потреблять все что можно, включая сюда и других людей и всю природу, что, естественно, вносит свой вклад в современную экологическую ситуацию, приводящую к столь остро вставшей перед человечеством экологической проблеме.

Теперь несколько слов о технологии. Технология связана с наукой, техникой и производством и представляет собою различные наборы алгоритмов, отвечающих на вопрос "как?" Как нужно действовать в той или другой области, чтобы получить определенный результат, то есть это своего рода своеобразная рецептура действий. В условиях господства вещности господствующим практическим отношением человека к миру становится отношение технологическое. Вопрос "что?" отодвигается на второй план, вытесняется вопросом "как?". Как действовать, как говорить и как думать, чтобы добиться определенного результата. Вопрос "что?" уже мало кого интересует, главное — "знать, как" (как теперь принято говорить, "know how"), и как можно быстрее, чтобы действовать, действовать, действовать, не останавливаясь для размышлений, потому что, если известен набор известных технологий и известно, в каких ситуациях какие из них к каким результатам могут привести, надо их, не задумываясь, использовать. Остановиться и размышлять, да еще, по выражению Ф. Искандера, "лениво" — не нужно, нужно "знать, как" и действовать. За это know how человек западной цивилизации готов платить деньги. И постепенно у него атрофируется целый пласт или целое измерение души, с которым связано то, что можно было бы назвать философским, или метафизическим голодом. Мир предстоит перед ним как набор вещей, объектов, подлежащих использованию, и как соответствующий набор различных приемов и технологий, с помощью которых это использование можно осуществить. К его услугам наборы технологий, включая технологию секса и технологию брака. В одной из статей Эриха Фромма (1900-1980) я встретил рассуждение о том, что современный человек не хочет прилагать усилий, особенно усилия мыслить, он хочет иметь дело с техникой, нажимать кнопки и чтобы соответствующие руководства и технологии указывали ему, какие и когда из этих кнопок надо нажимать. И далее Фромм говорит, что современный молодой мужчина интересуется больше спортивными автомобилями, чем женщинами, и Фромм считает это одним из показателей дегуманизации и вырождения современного человека.

Мир техники и технологии обступает современного человека со всех сторон. В своих представлениях о будущем, отраженных, в частности, в научно-фантастической литературе и кинофильмах, он в большинстве случаев видит мир роботов, мир какой-то совершенно античеловеческой техники и роботообразные действия людей. Посмотрите американские или японские мультфильмы для Детей, которые в последнее время практически почти совсем вытеснили с экранов телевизоров прекрасные мультфильмы, созданные в нашей стране. Эти, на компьютерах сработанные, машино-образно движущиеся фигуры, которые должны изображать людей, животных и подавляющий их мир техники. Я уже не говорю о том, что это также и мир насилия и античеловеческих действий. Трудно придумать что-либо более антидетское и столь уродующее душу ребенка.

Мы можем сделать вывод о том, что современного человека буквально "съедает" технологическое отношение к миру. Оно пронизывает его действия, его мысли и даже чувства. Оно является закономерным следствием и выражением человеком созданного, но подчинившего себе своего создателя, мира вещных отношений, рыночной экономики, науки и техники.

В вышеописанных процессах становления капитализма и господства вещных отношений существенную роль играла так называемая секуляризация. В переводе с латинского этот термин вначале означал обращение церковных и монастырских земель в государственную собственность, а затем и более широко — изъятие чего-либо из ведения церкви (например, школьного образования) и передачу изъятого гражданскому (то есть буржуазному) обществу.

Начало секуляризации было положено Реформацией — широким религиозно-идеологическим движением в Европе в XVI-XVII вв., направленном против римско-католической церкви. Сторонники реформации — протестанты — считали, что римско-католическая церковь разложилась, что в ней царствует корыстолюбие, разврат, что ею попираются основные принципы и истины христианства. Среди служителей церкви, включая все высшее духовенство, вплоть до пап, господствует борьба за власть, стяжательство, интриги, коррупция, обман верующих, безнравственность и преступность. Церковь, говорили они, накопила огромные богатства и пользуется ими для оказания влияния на государство и светскую власть. Нужно реформировать (исправить) церковь и все ее взаимоотношения с обществом, государством и всеми верующими. Протестантизм включал в себя несколько направлений, или течений, различных, но близкородственных друг другу. Все они были одинаково направлены против господства римско-католической церкви. Началась долгая и даже кровопролитная борьба между протестантами и католиками, одним из проявлений этой борьбы и явилась секуляризация.

Интересно отметить, что приблизительно в это же время, в конце XV — начале XVI века, в России развернулась борьба "нестяжателей" с "иосифлянами". Нестяжатели, возглавляемые Нилом Сорским, считали, что церковь должна отказаться от претензий на светскую власть, от земель, стяжания богатств и какого бы то ни было имущества, иосифляне, возглавляемые Иосифом Волоцким, защищали накопление церковью и монастырями богатств, земель, а также идеологическое господство церкви во всех государственных и светских делах. Победу одержали иосифляне.

В дальнейшем под секуляризацией стали понимать освобождение общественных и государственных учреждений от влияния церкви. Начинается отделение церкви от государства. И нужно сказать, что в России этот процесс освобождения государства от господства церкви происходил образом, противоположным западному. А именно, Петр Первый упразднил самоуправление церкви патриаршество, и превратил церковь в государственный департамент — Святейший синод, которым руководил чиновник, непосредственно назначаемый царем. Таким образом, Русская православная церковь оказалась внешним образом гораздо более секуляризованной, чем римско-католическая. И хотя патриаршество на Поместном соборе 1917-1918 гг. было восстановлено, Русская православная церковь так и не освободилась от подчинения государству. Создалась ситуация, когда, например, в эпоху господства в Польше так называемых коммунистов верующий поляк мог сказать государственному или партийному боссу: "Ты мой начальник по государственно-партийной линии, что же касается духовного руководства, то я тебе не подчиняюсь, а подчиняюсь Папе Римскому, который сидит в Ватикане". Русский такого сказать, к сожалению, не мог.

Впоследствии термин "секуляризация" приобрел еще более широкое значение. Под секуляризацией стали понимать утерю церковью идеологического господства над умами, превращение в мирское, обыденное того, что ранее считалось священным (сакральным), обмирщение жизни. Раньше человек "ходил под Богом" и "перед Богом", освящались церковью рождение, смерть, вступление в брак, строительство дома или корабля и вообще начало любого дела, а также начало дня, отход ко сну, прием пищи. Приветствуя работающего человека, говорили: "Бог в помощь". Человек непрерывно ощущал божественное присутствие в мире. С этим была связана вера в чудеса и, например, характерное для Средневековья постоянное ожидание чуда.

Секуляризация и общая десакрализация жизни — одна из сторон развития капитализма — приводит и сознание человека в плен мира вещей, вещных отношений. Само сознание становится вещным. Вместе с утерей чувства божественности Мира, овеществлением сознания происходит и его сужение, приземление, погружение в быт. Говоря философским языком, человек из области бытием попадает в область быта. Вот как об этом сужении сознания и восприятия бытия и мира пишет известный литератор, литературный критик Петр Васильевич Палиевский: "Отсюда и происходит то странное состояние, с которым не может мириться мыслящий мозг, <...> сужение горизонтов. Современная жизнь как будто делает здесь все, чтобы их расширить. В распоряжении человека сверхскоростной транспорт, мощные оптические устройства, фотография и сказочные средства связи; однако масштабы мысли сокращаются, все меньше людей мыслит большими категориями, никого не волнуют "проклятые вопросы", и распространяется массовое убеждение в ценности короткого, низменного интереса. Сидя за закрытыми ставнями в углу своего дома, "средний человек" прошлого, отрезанный от бескрайнего мира, размышлял о Боге, т. е. о вселенной, и о себе, читал при свете свечи не совсем понятных ему мудрецов, удивляясь тайнам природы; теперь, летя в турбореактивном лайнере на высоте 9 тысяч метров, он подсчитывает возможные затраты и соображает, будет ли время забежать в ресторан аэропорта. Ему все ясно, и если он заглядывает за красочную обложку журнала, который лежит перед ним на столике, то лишь затем, чтобы развлечься" (Палиевский П. В. Литература и теория. — М., 1979. — С. 207—208).

Пожалуй, следует отметить, что многие исследователи, например, в частности, Макс Вебер (1864-1920) — известный социолог, историк и философ, придавали очень большое значение протестантизму в становлении современного капитализма. Вебер считал, что без протестантской идеологии этого капитализма просто не существовало бы, он не мог бы развиться. Вебер различает капитализм производящий и капитализм торговый. Первый действует в сфере производства, второй в сфере обмена. Именно первый, лежащий в основе капиталистического общества (иначе нечем было бы торговать), не мог бы развиться в отсутствие протестантской идеологии. Среди христианских добродетелей, провозглашенных протестантизмом как основные, мы находим, например, такие, как честность, скромность, личный аскетизм, трудолюбие, альтруистичность. При этом производительный труд, создающий материальные богатства, объявлялся главной формой служения Богу, За 400 лет эта идеология проникла глубоко в психику человека в протестантских странах, и произошло в какой-то степени то самое самоотождествление собственного "я", в данном случае, с этой идеологией. Приведу пример. Лет 15 назад у нас в гостях была аспирантка Кембриджского университета, которая писала диссертацию о внешнеполитических связях России, в частности с Англией. В разговоре зашла речь о проблеме безработицы в Англии. Мы долго и с пристрастием допрашивали ее по этой теме. Постараюсь очень коротко воспроизвести суть разговора. Безработица в Англии увеличивается, особенно в промышленных районах, го-родах, таких как Манчестер или Ливерпуль. Происходит это в связи с внедрением автоматического производства, компьютеризации и других новых технологий. Но общество достаточно богато для того, чтобы обеспечить безработным более или менее нормальный уровень жизни. Я не останавливаюсь на том, какие они имеют привилегии в отношении платы за квартиру, строительства дома и так далее. Скажу, что их уровень жизни не намного ниже среднего уровня жизни работающих.

Вопрос. А как же тогда различные активные формы протестов, демонстрации, митинги, которые у нас так любят показывать по телевидению?

Ответ. Массовое психологическое обследование безработных выяснило две основные причины их протестного поведения. Первая: демонстрации, митинги, собрания, протесты — это форма общения и участия в общественной жизни, которую они в какой-то мере утратили, потеряв работу. Вторая причина состоит в том что они чувствуют себя не столько материально, сколько духовно обездоленными и ущемленными, так как не могут своим трудом служить Богу.

Вопрос. Но ведь есть же в Лондоне нищие и бездомные, которых мы тоже видим по телевидению.

Ответ. Во-первых, их немного, и ваше телевидение должно, по-видимому, специально за ними охотиться. Во-вторых, основная их масса — это иммигранты, которые недавно прибыли в Англию, не успели устроиться, не получили еще соответствующих прав, государственной помощи и так далее. И в-третьих, среди них есть такие, хотя их небольшое число, которые отказываются от государственного пособия по безработице. Это тоже факт, известный у нас по массовым обследованиям. Они рассуждают приблизительно так: "мое государство, мое общество должно обеспечить меня работой, это мое право и даже религиозная, духовная обязанность. Подачки от него я не возьму". Поэтому они принимают помощь, пожертвования от частных лиц, но не желают принимать ее от государства". Вот это "в-третьих" и есть выражение протестантской идеологии, по мнению Вебера, лежащей в основании развития производящего капитализма. (Кстати, интересно отметить попутно, что, критикуя марксизм, Вебер, считал, что общество будущего будет не диктатурой пролетариата, а диктатурой бюрократии, чиновников, в которую неминуемо выродится западная демократия.)

Как видите, такая несомненная добродетель, как труд, производящий материальные блага, может вести и фактически приводит к господству вещности и дегуманизации человека. Потому что нарушена и перевернута собственно человеческая иерархия, согласно которой деятельность духовная, всеобщий духовный труд должен стоять на первом месте по сравнению с трудом собственно материальным. Тем более, что в результате развития общественного разделения труда труд в собственно материальной сфере превратился в фактор, создающий вместо целостной личности "частичного человека".

Как я уже сказал выше, несмотря на острейшую нужду в самоопределении себя в мире, на утерю смысла жизни, современный человек не обращается к философии, во-первых, потому, что вследствие первенства в его сознании материальной стороны жизни над ее духовной стороной происходит подмена: он ищет смысл не в собственно человеческой, духовной стороне жизни, а в чисто материальной сфере, материальном успехе, не в бытии, а в быте. Вторая причина этого необращения к философии, как я тоже уже сказал, лежит в кризисе самой философии. Сейчас несколько слов, буквально очень коротко, об этом кризисе. Дело в том, что произошла также и секуляризация философии. Философия, которая в Средние века была, по выражению Энгельса, "служанкой богословия", освободилась от своей зависимости от религии и стала совершенно самостоятельной областью знания.

А далее с ней произошло то же самое, что и с новоевропейским сознанием в целом. Оторвавшись от своего основания — религиозного отношения к Миру, — она стала постепенно уходить в область технологии — технологии мышления. Она начала строить различного рода системы категорий (категории — понятия, которые философия считает всеобщими). Построение же философских категориальных, понятийных, логических систем имеет тенденцию к тому, что такая система становится самостоятельной, сама становится предметом исследования, размышления и развития. Уже ни человек, ни мир, ни их взаимоотношение не являются теперь исходным и главным основанием философского размышления. К ним философ обращается изредка, чтобы показать, что его система все-таки как-то относится к миру и что-то может объяснить. А так как человек и мир представляют собой бесконечно многообразное поле различных явлений, отношений, то всегда можно выбрать из них какие-то, которые могут "под-твердить" ту или другую философскую систему при всей ее ограниченности и односторонности. Кроме того, категории обладают способностью или свойством, которое можно было бы назвать "самопорождением". Из соотношения тех или других категорий-можно выводить новые категории, из соотношения их между со-бой и со старыми получать еще другие и так далее, и так далее. При этом мы будем все дальше уходить от начала, от основания, и вот эта своеобразная игра в категории может превращаться в самоцель философской работы. И в самой философии появляется тенденция к упомянутому выше вербальному, словесному псевдопониманию. И некоторые направления современной философии, особенно в англоязычных странах, вырождаются в лингвистический, словесный, речевой анализ соотношения слов, понятий, терминов, технологическая сторона постепенно вытесняет сторону онтологическую (онтология — учение о бытии). Утеривается сознание и ощущение глубины, "дыхания бесконечности". Характерно образование в философии таких противоположно направленных течений, таких полюсов, как экзистенциализм и позитивизм. Экзистенциализм (философия существования), пытаясь вернуть философию к проблеме человека и его существования, уходит от построения логических и категориальных схем и систем, но при этом очень часто покидает область рационального мышления как такового, отказываясь подчас от разума и от разумности вообще. Но возвращение экзистенциальной философии к антропологизму мне кажется заслуживающим внимания, так же как и его разработка у некоторых экзистенциалистов. Позитивизм, отказываясь от традиционных всеобщих и бесконечных начал философии, уходит в область так называемой положительной науки откуда и название "позитивизм", положительная философия, считая, что "наука сама себе философия". Свое завершение позитивизм находит в прагматизме (философия практики), считающем "полезность" главной ценностью и критерием правильности философского размышления. Истинным объявляется то, что приносит практический успех, практика — критерием истины. Такая философия мало способна удовлетворить острую нужду современного человека в самоопределении, ведь нужно еще этому человеку и объяснить, что в этом самоопределении он нуждается. В большинстве случаев он этого даже не понимает.

Философия становится узко профессиональной деятельностью специалистов-философов. Она и не обращена к широким слоям населения, и если она и выходит на популярный уровень, то на этом уровне предлагает либо упрощенное изложение истории философии, либо абстрактные, не связанные непосредственно с современной жизнью, тоже упрощенные, лишенные глубинной связи с жизнью современного человека схемы. Но есть еще один внутренний "изъян" философии, связанный с ее парадоксальностью, аналогичной вышеупомянутой парадоксальности человека, — она также бесконечно-конечна. Но на этом я уже остановлюсь в следующей лекции. А сейчас, если есть вопросы, прошу их задавать.

Вопрос. Вы сказали, что не будете давать списки рекомендуемой литературы. Но что же тогда читать по вашему циклу?

Ответ. Я считаю так называемое "знание источников" делом второстепенным по сравнению с их пониманием. А понимание достигается глубоким, "ленивым", по выражению Искандера, размышлением над ними. Понимание требует времени. Человек понимает и даже просто воспринимает по-настоящему извне то, к чему он внутренне готов, и настолько, насколько он "созрел" для того, чтобы воспринять и понять данное содержание или смысл. Наверняка вы все в детстве читали Пушкина. Вот попробуйте сейчас почитать, размышляя, его же еще раз. Вы увидите, что вы по-другому будете понимать его произведения, гораздо глубже, и, может быть, заметите нечто такое, что не заметили ранее. Если вы вернетесь к тому же Пушкину через 20 лет после сегодняшнего дня, ваше понимание снова изменится, оно будет более глубоким. Знание само по себе важно, и эрудиция тоже хороша, если они не мешают пониманию. Слабое звено наших методов обучения и образования — это понимание. Эрудиция никогда не заменит понимания. Еще в V веке до нашей эры древнегреческий философ Гераклит Эфесский сказал, что "Многознание уму не научает". Если после нашего цикла лекций вы изменитесь, ваше сознание изменится, то неважно, что осталось у вас в памяти, что вы запомнили, потому что вот это самое изменение и есть главный результат работы философии в человеке. Это результат внутренней, в том числе и бессознательной, работы вашей души, а для погружения в бессознательное всего того философского материала и смыслов, которые я вам тут рассказываю, нужно время и, как я уже говорил, избирательная избыточность информации.

Кроме того, неэффективность рекомендации тех или иных источников состоит в том, что материал цикла — результат моей работы с обширным кругом философских источников в течение нескольких десятилетий, и то, о чем я вам здесь говорю, это уже моя собственная, если можно так выразиться, личная философия, которая представляет собою результат переработки, переосмысления всего материала, который я сумел постичь, понять и освоить. Поэтому, например, я не могу рекомендовать вам читать Гегеля, хотя в нашем цикле какие-то основные идеи Гегеля будут присутствовать. Во-первых, потому, что то, о чем я буду говорить, это уже "не совсем Гегель", а мое понимание Гегеля, и, скажем, историки философии могли бы меня уличить в искажении Гегеля, во-вторых, если я вам порекомендую читать Гегеля, как, впрочем, и любого другого профессионального философа, то для вас это будет головоломная задача. Я помню, как я сам впервые начал читать Гегеля. Взял его "Науку логики". Читаю первые страницы. Не понимаю ничего. Читаю дальше. Тоже ничего не понимаю. Возвращаюсь к началу, начинаю читать. И опять ничего не понимаю. Все это произвело на меня впечатление просто какой-то совершеннейшей зауми, которой в принципе невозможно понять. Конечно, вербального понимания все же можно было бы и добиться, я бы мог что-то запомнить, выучить некие логические ходы, тем более, что вся система Гегеля построена очень логично, последовательно. В конце концов я бы мог порассуждать о Гегеле и даже кому-нибудь пересказать какие-то идеи его философии. Но эта философия осталась бы для меня внешним объектом, и только в последующие годы и даже, может быть, десятилетия, когда я неоднократно возвращался к Гегелю, его философия стала для меня смысловым материалом, с которым я могу работать, который я могу переделывать, перекраивать, уже сообразуясь со своим собственным видением человека, мира и самого Гегеля. Таким образом, эта философия стала уже моей. Я смог ее "распредметить".

Мы с вами говорили уже о понятии "опредмечивание". Вот противоположное ему понятие, составляющее с ним так называемую диалектическую пару, — "распредмечивание". Распредмечиванием в диалектической философии называется превращение некоего внешнего предмета — дан ли он как чувственно воспринимаемый, материальный или в форме каких-то идей и теорий — во внутреннее движение мысли и даже во внутреннюю работу подсознания. Результат этой работы может быть обнаружен, выявлен так или иначе вовне, и это будет опредмечивание. Поэтому по мере продвижения нашего цикла я буду вам рекомендовать в основном источники, которые могут стать вашими настольными книгами для вдумчивой, глубокой работы с ними, размышлений, неоднократного возвращения к ним, распредмечивания. Таких будет немного. А кроме них я буду рекомендовать и другие, которые можно прочитать, что называется, приняв к сведению, просто для расширения своего сознания и культурного кругозора.

Вопрос. Если я правильно вас понял, вы считаете, что рыночная экономика — это плохо, так как она ведет к господству вещных отношений и к расчеловечиванию человека, но тогда почему вся наша перестройка направлена на рыночную экономику как главную цель?

Ответ. Я думаю, что здесь переплетается несколько причин. Сейчас я не могу сколько-нибудь полно и аргументированно ответить на ваш вопрос. Просто потому, что у нас еще не набралось в нашем цикле достаточно материала, который мог бы служить основанием аргументированного ответа. Поэтому я отвечу очень коротко, а тех, кто хочет получить несколько более полный ответ, я отсылаю к своему интервью в бюллетене "Век XX и мир" (1990. — № 10) и уже упомянутой статье, которая называется "Глобальный кризис современности и Россия", помещенной в журнале "Континент" (1992. — № 3 (73)). Короткий же ответ состоит в том, что, во-первых, это историческое и философское невежество тех людей, которые затеяли эту перестройку. Они просто не понимают, в какой стране они живут, что в этой стране можно делать, а чего нельзя. Они также не понимают, на каком мировом историческом фоне происходит то, что делается сейчас в России. Они не понимают, что разворачивается глобальный кризис, одной из причин которого является именно рыночная экономика западных стран, которая совершила свое историческое дело и начинает свое умирание. Во-вторых, это безнравственность и корыстный интерес этих людей, их неспособность видеть, понимать и чувствовать, что происходит в стране, и даже если они что-то видят, то им это глубоко безразлично, так как первичными и главными их интересами являются интересы собственного обогащения и борьба за власть. Ведь, как мы уже отмечали, в отличие от западных стран с устоявшейся в течение столетий и только сейчас разваливающейся рыночной экономикой, где деньги дают власть, у нас сейчас отношение обратное: власть дает деньги. Поэтому есть смысл бороться за власть, а когда пробрался к власти, То начинай, как говорят, по-русски, "грести под себя".

Я думаю, что рыночная экономика в принципе не может стать основой жизни в России, как она стала основой жизни в Западной Европе и Соединенных Штатах. Поэтому попытки ее внедрения будут приводить ко все большим и большим безобразиям и в конце концов кончатся каким-то невиданным социальным взрывом, это — лучший конец, потому что худший конец — это конец России как своеобразного и уникального явления в мировой истории. Я предпочел бы первый вариант.

Вопрос. Но ведь все-таки большинство нашего населения считает, что Западная Европа и Соединенные Штаты живут лучше нас.

Ответ. Я думаю, что это большинство в своем духовном, личностном развитии ушло недалеко от уровня развития наших нынешних властей предержащих. Они не понимают собственных духовных и душевных потребностей. Заметьте, многие наши эмигранты, уехавшие в Западную Европу и Америку, хотели бы вернуться, даже если их материальный уровень жизни там, в эмиграции, намного превосходит тот, который был у них в России. Но вернуться, как вы понимаете, очень сложно, потому что в наших условиях это проблема квартиры, работы, зарплаты и так далее, и так далее. А кроме того, их дети, которые уехали туда, там учатся, а многие и родились уже в эмиграции, фактически (по крайней мере, "с поверхности" — внутренний национальный архетип изменить очень трудно) становятся уже европейцами или американцами, и они, естественно, не желают возвращаться в Россию. И здесь громадная разница между эмигрантами из России, уехавшими во время революции или сразу после нее, и эмигрантами, современными. Эмигранты, уехавшие во время революции и в первые годы советской власти, как правило, уже в третьем поколении, живущем за границей, сохраняют русскую культуру, русский язык, который гораздо более чист и совершенен, чем тот, которым говорят наши средства массовой информации нынче. Они по-прежнему относятся к России как к своей родине. Современные эмигранты, уехавшие за границу после десятилетий жизни при тоталитарной системе здесь, уже не чувствуют эту систему и этот образ жизни своей родиной. Тем более этого не чувствуют их дети, которые вписываются в культуру той страны, в которой они живут и в которой они родились. Впрочем, все это не является гарантией, что русский "архетип" у некоторых из них не заявит о себе.

Вопрос. Так значит, вы против перестройки?

Ответ. "Перестройка" — это громко сказано, но, конечно, в прежнем своем состоянии страна и народ жить не могли, нужны были кардинальные изменения. Но вопрос состоит, во-первых, в том, какова должна быть стратегическая цель этих изменений. Во-вторых, с чего их начинать. Что касается цели, я сейчас коротко ответить на этот вопрос не могу и вынужден снова сослаться на упомянутую статью в "Континенте". А относительно начала я думаю, что была нарушена иерархия, которая должна была бы определять порядок действий. Человек отличается от животных тем, что духовная сторона жизни для него является первичной и определяющей его материальные отношения. Поэтому, на мой взгляд, нужно было начинать с изменения сознания. Вопрос, как, каким образом это можно было делать в нашей стране, — вопрос сложный, и, может быть, мы попробуем поговорить об этом в дальнейшем. Сейчас я могу сказать, что я решительно против всех экономических реформ, которые у нас проводились и проводятся. Они ведут просто к катастрофе. Большинство наших политиков, представляющих так называемые "оппозиционные" партии, говорят о том, что реформы проводятся неправильно, что их надо проводить по-другому, предлагают другую тактику. Я же считаю, что внедрение рыночной экономики в качестве основы жизни страны в России вообще не должно и не может быть стратегической целью. Понимание этого могло бы стать опорой настоящей оппозиции, которой у нас, к сожалению, нет.

Вопрос. Так, значит, вам не нравится высокий материальный и экономический уровень жизни в Западной Европе и Америке?

Ответ. Да, он мне решительно не нравится. Особенно в Америке. "Не хлебом единым жив человек", но здесь он пытается жить единым хлебом, все духовные интересы постепенно атрофируются и даже замирает и, может быть, атрофируется и соответствующая внутренняя способность души. Я бывал в Соединенных Штатах, и вот первое впечатление, которое охватывает, когда туда приезжаешь, — это необыкновенный размах и мощь собственно материальной культуры; дороги, города, здания, мосты, транспорт; все это, конечно, поражает. Бесконечное разнообразие продовольственных и промышленных товаров — только покупай. Если ты расплачиваешься наличными, тебе готовы уступить в цене, лишь бы ты не ушел пустым из магазина, а что-либо купил. И даже если ты уходишь, осмотрев все, что тебе было показано, и ничего не купив, тебя провожают словами: "Спасибо, что вы зашли в наш магазин". Что касается людей и их внешнего общения, то здесь нельзя не заметить явного преимущества перед нами. Отсутствует уже ставшее привычным у нас хамство. Вместо него вежливость, предупредительность, готовность помочь, все улыбаются друг другу. Далее замечаешь особенную заботу об инвалидах, больных и детях. Об этом можно говорить много. Школьные автобусы, окрашенные в хорошо заметный, ярко-желтый цвет, имеющие преимущественное право движения и остановки, которые привозят детей в школу и развозят их по домам. Дежурство специальных людей, тоже в особой, хорошо заметной форме, возле перекрестков с большим движением, если рядом находятся детские учреждения. Они могут остановить поток движения, перевести ребенка или детей, которые подошли, на другую сторону улицы. Каждый ребенок, которого обижают, может обратиться в ближайший центр по охране детей, где его внимательно выслушают, чтобы узнать, что с ним произошло, и будут стараться ему помочь. С младенческого возраста детей учат помогать больным, инвалидам, калекам и вообще всем, с кем случилось какое-либо несчастье. Поэтому, когда на улице происходит несчастье, все бросаются на помощь и среди первых — дети. Можно еще очень много говорить о богатстве всех внешних атрибутов культуры, школ, высших учебных заведений, музеев, библиотек, концертных залов и так далее. А теперь попробуем посмотреть на внутреннюю, духовную культуру. Чем в этом смысле дышит средний американец?

Например, общение. Когда у нас собираются где-то несколько более или менее образованных людей, их разговор между собою никогда не замыкается и не ограничивается бытом и вещными отношениями. Они всегда выходят за границы этих отношений и начинают обсуждать проблемы, я бы сказал, не только политические, но и философского, глобального характера, независимо от того, насколько они в этих областях подготовлены. Беседа имеет тенденцию к расширению за границы непосредственно данного. Я называю это "метафизическим голодом". В Америке вы этого не найдете. Беседа будет вращаться вокруг вопросов, кто какой дом или какую автомашину купил и за сколько. Кто куда переехал или намеревается переезжать. Кто какие вещи приобрел и насколько это выгодно. Кто женился или развелся, какую ученую степень получил, какой диплом и тому подобное. Это различие содержания разговора отмечается всеми, как американцами, так и неамериканцами. Поэтому существует на первый взгляд странное явление. В Америке американцы не очень идут на близкий контакт с русскими, воспринимая тенденцию русских делиться глубокими душевными переживаниями как агрессию. Кроме того, трудно найти общую тему, интересующую обе стороны, но зато некоторые из тех, которые такой контакт установили и вступили в тесное общение с русскими иммигрантами, живущими в Америке, постепенно перестают общаться со своими соотечественниками, им становится неинтересно. В Америке не в моде стихи, стихов практически почти не пишут и не читают.

В Принстонском университете я разговаривал с одним советологом. Его тема была — советская деревенская проза 70-х годов. И вот внутри этой темы он знал практически все: кто, когда, где, что написал, когда и где было это опубликовано, какие были рецензии, какие по этому поводу возникли дискуссии. Но стоило сделать шаг в сторону за пределы этой темы, и он оказывался не знающим практически ничего. Более того, он активно и не хотел знать, его лицо становилось сразу скучным; он говорил: "Этим я не занимаюсь". И такая узкая специализация — повсеместное явление. Она, конечно, противостоит философии, как вы теперь уже понимаете, поэтому философия также не в чести. Когда я читал курс лекций в Российском открытом университете в Москве причем ни экзаменов, ни зачетов предусмотрено не было, то слушателей у меня было около двухсот человек. Когда профессор Принстонского университета читает лекции по философии, то для него 20 человек слушателей считается уже хорошим результатом. А сама философия настолько "нефилософична", что по сравнению с ней марксизм-ленинизм наших бывших учебников по философии выглядит как глубоко теоретическое учение. Кстати, однажды я беседовал с приехавшим в Москву из Англии аспирантом философского факультета Кембриджского университета. Картина примерно та же. Более того, он меня поразил, сказав, что у них на факультете будут смеяться над тем, кто читает Дэвида Юма (1711-1776). Один из крупнейших английских философов), он вышел из моды, они, видите ли, занимаются лингвистическим анализом, это у них называется философией.

Я не говорю сейчас об уровне нашей довоенной общеобразовательной школы, но даже наши школьники периода перестройки обнаруживают уровень знаний, настолько превосходящий уровень американских школьников, что здесь даже трудно сравнивать.

Американцы считают себя, свой народ религиозными. Однако американская религиозность несколько странная, она в подавляющем большинстве случаев не затрагивает глубокие пласты души, она остается внешней, а иногда и развлекательной. Зачастую церкви для того, чтобы привлечь молодежь, устраивают различные вечеринки и танцы, правда без порнографии, но ведь иногда и от порнографии тоже надо отдохнуть.

Конечно, и в Соединенных Штатах есть люди, хотя их и очень немного, которые глубоко озабочены состоянием своей культуры, своей страны и народа. Попадались и такие. Они говорили приблизительно так: "Наши пионеры приехали и заселили эту страну, чтобы устроить здесь сытую, богатую и свободную жизнь. Ценою больших усилий, труда, внутренней дисциплины, аскетизма мы, в конце концов, добились этого, но цена этого материального благополучия оказалась такой, которую мы вначале не могли предполагать. Мы в значительной степени утратили духовную культуру и высшие духовные ценности. Изменилась наша психика, обеднел внутренний мир. И если говорить о ценностях, которыми живет наше современное общество, если не все, то подавляющая часть населения, то, пожалуй, можно назвать три главных ценности нынешнего времени. Это деньги, секс, фан (под фаном имеется в виду всякого рода удовольствие в жизни, "пожить в свое удовольствие", так или иначе насладиться жизнью, позволить себе делать то, что хочется). Интересно заметить, что первыми заселяли Америку пуритане — левое крыло протестантизма, у которых протестантская идеология наиболее жестко проводилась в жизнь, в том числе принципы трудолюбия, честности, аскетизма, моральности и так далее. А в конце концов все пришло к современной массовой культуре с вышеозначенными тремя высшими ценностями. Пожалуй, более полного отрицания идеологии пуританизма трудно себе представить.

Кроме того, вся эта система, целью которой являются материальные богатства, мир вещей, глубоко безнравственна, следовательно, антиличностна. Человеку для того, чтобы развиваться как личность, развивать свои духовные потенции, в материальном плане нужно очень немного. Более того, чем больше он связывает себя с миром богатства и миром вещей, тем менее свободным становится для собственно личностного, духовного развития. Поэтому перед человеком возникает все тот же старый вопрос выбора: "Иметь или быть?"

Нужно еще при этом учесть, что уровня материального благополучия и богатства, достигнутого, скажем, Соединенными Штатами Америки, большая часть населения Земли никогда не сможет достичь по той простой причине, что для всех не хватит природных источников богатства. Соединенные Штаты с их массовой культурой, внедряемой стараниями начальства в последние годы и в России, представляют собой наиболее мощную, агрессивную силу, направленную против онто- и филогенеза личности.

Вопрос. Анатолий Сергеевич, а скажите, почему же так много людей сейчас эмигрируют из России и хотят эмигрировать?

Ответ. Какая-то часть уезжает, будучи привлечена вот этой самой внешней стороной благополучной, сытой и, на поверхностный взгляд, свободной жизни. Другие эмигрируют из-за невыносимых для них условий существования. Эти условия многим людям творческого характера не дают возможности самореализоваться. Значительная часть из них, уехав, не находит и за рубежом условий своей самореализации. Но даже многие из тех, которые такие условия находят, постепенно теряют свою творческую способность, потому что начинает иссякать внутренний духовно-душевный источник их творчества.

Вопрос. Скажите, пожалуйста, Анатолий Сергеевич, а вы бы могли эмигрировать?

Ответ. Вероятно, мог бы, но не хочу, во-первых, потому, что как философу мне там нечего делать, я бы просто умер от скуки. А во-вторых, потому, что и генетически, своим происхождением, и чувствами, и мыслями я связан с Россией, моя судьба и судьба России для меня связаны очень тесно. Должен сказать, что понял и почувствовал я это не сразу. В пятидесятых — начале шестидесятых годов считал себя космополитом. А кроме того, я думаю, что с судьбой России связана в наше время и судьба всего человечества. О том, каким образом я себе это представляю, я надеюсь, мы еще сможем поговорить. Кратко же об этом я пытался сказать в той же статье в "Континенте".

____________

Рецензенты: доктор философских наук, академик РАО Ф. Т. Михайлов; доктор психологических наук, академик РАО В. С. Мухина