Бернард Мандевиль - Басня о пчелах, или пороки частных лиц - блага для общества
.docБернард Мандевиль (1670—1733)
БАСНЯ О ПЧЕЛАХ, ИЛИ ПОРОКИ ЧАСТНЫХ ЛИЦ - БЛАГА ДЛЯ ОБЩЕСТВА
Пер. Е.С. Лагутина, А.Л. Субботина (Бернард Мандевиль. Басня о
пчелах, или пороки частных лиц — блага для общества. М., 2000. С. 38— 44).
То страстное желание, с которым мы стремимся получить уважение других, и тот восторг, который мы испытываем при мысли о том, что нравимся другим или, возможно, нами восхищаются, являются ценностями, с лихвой оплачивающими подавление самых сильных аффектов, и, следовательно держат нас на почтительном расстоянии от всех таких слов или поступков, которые могут навлечь на нас позор. Аффектами, которые мы должны главным образом скрывать, поскольку они приносят ущерб счастью и процветанию общества, являются вожделение, тщеславие и эгоизм; поэтому слово «скромность» имеет три различных принятых значения, меняющиеся в зависимости от того аффекта, который оно скрывает.
Что касается первого значения, то я имею в виду ту разновидность скромности, которая вообще претендует на целомудрие в отношении своего предмета; она состоит в искреннем и мучительном усилии с применением всех наших способностей задушить и спрятать от других людей ту склонность, которой нас снабдила природа для продолжения нашего рода. Уроки такой скромности, так же как и грамматики, преподаются нам задолго до того, как у нас появляется случай их применить или понять их пользу; по этой причине дети часто испытывают стыд и краснеют из скромности раньше, чем то природное влечение, о котором я упомянул, производит на них какое-либо впечатление. Девочка, которую воспитали скромной, может, хотя ей еще не минет и двух лет, начать замечать, как тщательно женщины, с которыми она общается, укрывают свое тело в присутствии мужчин; и поскольку та же самая предосторожность усваивается ею как благодаря наставлениям, так и благодаря примеру, то весьма вероятно, что в шесть лет она будет стыдиться показывать ножку, даже не зная, почему такой поступок достоин осуждения или каков его смысл.
Чтобы быть скромными, мы должны прежде всего избегать всякого обнажения тела, не разрешаемого модой. Женщину не следует осуждать за то, что она ходит с обнаженной шеей, если обычай той страны разрешает это; а когда мода предписывает, чтобы платье имело очень глубокий вырез, то цветущая дева может, не опасаясь обоснованного порицания, показать всему миру, как крепки и велики ее высокие перси, белые, как снег, и как широка грудь, из которой они растут.
Однако позволять, чтобы у нее была видна щиколотка, в то время как мода предписывает женщинам не показывать даже ступню, значит нарушать скромность; а та женщина, которая в стране, где приличие требует от нее закрывать лицо вуалью, показывает половину лица, проявляет бесстыдство! Во-вторых, наш язык должен быть целомудрен и не только свободен от непристойностей, но и не допускать никакого намека на них, т.е. все то, что относится к размножению нашего рода, не должно упоминаться и каждое слово или выражение, которое имеет хоть малейшее, пусть самое отдаленное, отношение к этому акту, никогда не должно срываться с наших уст. В-третьих, следует избегать с большой предосторожностью всех поз и движений, которые в какой-то мере могут вызвать грязные мысли, т.е. направить наш ум на то, что я назвал непристойностями.
Более того, молодая женщина, которая хотела бы, чтобы ее считали хорошо воспитанной, должна быть осмотрительной во всем своем поведении в присутствии мужчин и никогда не показывать, что она пользуется их благосклонностью и, еще менее, что она одаряет их своей благосклонностью, если только почтенный возраст мужчины, близкое родство или значительное превосходство с его стороны не послужат ей оправданием. Молодая леди, получившая утонченное воспитание, строго следит за своей внешностью и своими поступками, и в ее глазах мы можем прочесть сознание того, что у нее есть сокровище, она опасается его потерять и все еще полна решимости не расставаться с ним ни на каких условиях. Тысячи сатир были написаны на жеманных притворщиц и столько же панегириков для восхваления беззаботных благосклонностей и беспечного вида добродетельной красоты. Но более мудрая часть человеческого рода хорошо знает, что свободное и открытое выражение лица улыбающейся феи более привлекательно и обещает больше надежд соблазнителю, чем постоянно настороженный взгляд суровых глаз.
Эту строгую сдержанность должны соблюдать все молодые женщины, особенно девственницы, если они ценят уважение вежливого и образованного общества; мужчины же могут пользоваться большей свободой, потому что у них желание более бурно и менее управляемо. Если бы равная строгость поведения была навязана обоим полам, ни один из них не сделал бы первого шага, и тогда среди всех воспитанны» людей продолжение рода должно было бы остановиться; а поскольку это далеко от той цели, которую ставит перед собой политик, то было вполне разумно облегчить положение того пола, который больше страдал бы от строгости, и сделать ему послабление, заставив правила смягчить свою суровость к тем, у кого аффект был самым сильным, а бремя строгого ограничения — наиболее нестерпимым.
По этой причине мужчине разрешено открыто проявлять благоговение и большое уважение, которое он испытывает к женщинам, и выказывать больше удовлетворения, больше радости и веселья в их присутствии, чем обычно, когда их нет. Он не только может быть услужливым и угождать им во всех случаях, но его долгом считается защищать их и покровительствовать им. Он может восхвалять те хорошие качества, которыми они обладают, и превозносить их достоинства, употребляя такие преувеличения, какие только позволит его воображение, лишь бы они соответствовали здравому смыслу. Он может говорить о любви, он может вздыхать и жаловаться на строгость прекрасного пола, а то, что не должен произносить его язык, он может выразить при помощи глаз — такова его привилегия — и на этом языке сказать все, что ему заблагорассудится. Но это нужно делать с соблюдением приличий и короткими непродолжительными взглядами, ибо считается очень невежливым слишком настойчиво преследовать женщину и не спускать с нее глаз; причина этого проста — это ее беспокоит и, если она недостаточно защищена умением и притворством, часто приводит в видимое расстройство. Поскольку глаза являются окнами души, это наглое разглядывание в упор повергает иную неопытную женщину в панический страх, ей кажется, что ее видно насквозь и что мужчина может открыть или уже раскрыл, что происходит внутри нее; это причиняет ей невероятные муки, что заставляет ее выдавать свои тайные желания и, кажется, имеет целью вырвать у нее ту великую истину, которую скромность предписывает ей всеми силами отрицать.
Многие вообще склонны недооценивать чрезмерную силу воспитания и при выявлении различия в скромности между мужчинами и женщинами приписывают природе то, что целиком и полностью появляется благодаря раннему воспитанию. Девочке едва ли три года, но ей каждый день велят прикрывать ноги и совершенно серьезно бранят, если она показывает их, в то время как маленькому мальчику того же воз паста приказывают поднимать рубашку и писать, как мужчине. Именно стыд и воспитание содержат зачатки всей благовоспитанности, и тот, у кого отсутствует и то и другое, кто готов откровенно высказывать, что у него на сердце и что он чувствует в глубине души, считается самым презренным созданием на земле, хотя он не совершил никакого проступка. Если мужчина вдруг скажет женщине, что не может найти никакой другой, кроме нее, с кем бы он хотел продолжить свой род, и что в этот момент он испытывает неистовое желание приступить к этому безотлагательно, и соответственно изъявить готовность овладеть ею для этой цели, то в результате его назовут животным, женщина сбежит, а его самого никогда больше не допустят ни в одну приличную компанию. Тот, у кого есть хоть какое-то чувство стыда, скорее переборет самую сильную страсть, чем допустит такой поворот дела. Но мужчине не нужно преодолевать свои аффекты, достаточно скрывать их. Добродетель приказывает нам подавлять наши желания, но хорошее воспитание требует только, чтобы мы их прятали. Воспитанный джентльмен может испытывать такое же неистовое желание обладать какой-либо женщиной, как и тот мужлан; но ведет он себя в этом случае совершенно по-иному. Прежде всего он обращается к отцу женщины и доказывает свою способность блестяще содержать его дочь. После этого он допускается в ее общество, где лестью, угодливостью, подарками и ухаживанием стремится добиться ее благосклонности; и если он сумеет этого достичь, тогда спустя немного времени женщина отдает ему себя в присутствии свидетелей весьма торжественным образом; ночью они вместе ложатся в постель и самая суровая девственница очень покорно позволяет ему делать то, что ему нравится, и в результате он получает, чего хотел, даже вообще не прося этого.
На следующий день они принимают визиты, и никто не смеется над ними и не говорит ни слова о том, что они делали ночью. Что касается самих молодоженов, то они обращают внимания друг на друга не больше (я говорю о хорошо воспитанных людях), чем накануне; они едят и пьют, развлекаются, как обычно, и, поскольку не сделали ничего такого, чего можно стыдиться, считаются самыми скромными людьми на земле (каковыми, может быть, они в действительности и являются). На этом примере я хочу показать, что если мы хорошо воспитаны, то не страдаем ни от какого ограничения в наших чувственных удовольствиях, а только трудимся во имя нашего общего счастья и помогаем друг другу в полной мере наслаждаться всеми мирскими радостями. Тому превосходно- му джентльмену, о котором я говорил, не нужно подвергать себя более сильному самоотречению, чем дикарю, поступки которого соответствуют законам природы и искренности более, чем поступки названного джентльмена. Человек, удовлетворяющий свои желания в соответствии с обычаем страны может не бояться никакого осуждения. Если он похотлив больше, чем козлы и быки в период случки, то, как только [брачная] церемония закончена, пусть он пресыщается и изнуряет себя любовными утехами, возбуждает и удовлетворяет свои желания настолько чрезмерно, насколько ему позволяют его сила и мужские способности; он может безнаказанно смеяться над мудрецами, которые склонны порицать его: все женщины и более девяти десятых мужчин на его стороне; он даже может позволить себе гордиться неистовством своей необузданной натуры, и чем больше он купается в вожделении и напрягает все свои способности, чтобы быть до распутства чувственным, тем скорее он завоюет доброжелательность и приобретет привязанность женщин, не только молодых, тщеславных и сладострастных, но и благоразумных, степенных и весьма трезвых матрон.
Из того, что бесстыдство — порок, вовсе не следует, что скромность — добродетель; она основывается на стыде, аффекте нашей натуры, и может быть хорошей или плохой в зависимости от поступков, совершаемых под влиянием этого побудительного мотива. Стыд может помешать проститутке уступить мужчине в компании, и тот же стыд может заставить скромное, добродушное существо, столкнувшееся с вероломством, убить своего ребенка. Аффекты способны случайно делать добро, но заслугой может быть только их преодоление.
Если бы в скромности была добродетель, то она с равной силой проявлялась бы как в темноте, так и на свету, чего в действительности нет. Это очень хорошо знают любители удовольствий, которые никогда не отягощают свою голову мыслями о добродетельности женщины, с тем чтобы лишь вернее побороть ее скромность; поэтому соблазнители не предпринимают своих атак в полдень, а роют свои подкопы ночью...
Люди состоятельные могут грешить, не опасаясь разоблачения своих тайных утех, но служанкам и женщинам победнее редко удается скрыть большой живот или по крайней мере его последствия. Случается, что несчастная дочь благородных родителей может оказаться в нужде и не знать другого способа зарабатывать на жизнь, как стать гувернанткой или горничной. Она может быть прилежной, верной и услужливой, невероятно скромной и, если хотите, религиозной. Она может сопротивляться искушениям и сохранять свое целомудрие в течение многих лет, и все же в конце концов наступит тот несчастный момент, когда она отдаст свою честь решительному обманщику, который затем бросит ее.
Если она оказывается беременной, скорбь ее невыразима, ц она не может примириться с несчастьем своего положения; боязнь позора охватывает ее так сильно, что каждая мысль о нем сводит ее с ума. Вся семья, в которой она живет, очень высокого мнения о ее добродетели, а ее последняя госпожа считала ее святой. Как же возрадуются ее враги, завидовавшие ее репутации! Как будут презирать ее родственники! Чем более скромна она сейчас и чем более неистово охватывает ее страх предстоящего позора, тем более злы и жестоки окажутся решения, принимаемые ею в отношении либо самой себя, либо того, кого она носит под сердцем.
Обычно воображают, что та, которая способна уничтожить свое дитя, свою собственную плоть и кровь, должна обладать неизмеримой жестокостью и быть диким чудовищем, отличным от других женщин; но это тоже ошибка, которую мы совершаем из-за недостаточного понимания природы и силы аффектов. Та же самая женщина, теперь самым отвратительным образом убивающая своего незаконнорожденного ребенка, впоследствии, если выходит замуж, может заботиться о своем ребенке, любовно растить его и испытывать к нему всю ту нежность, на какую только способна самая любящая мать. Все матери, естественно, любят своих детей; но так как это всего лишь аффекты, а все аффекты имеют конечной целью удовлетворение себялюбия, то он может быть подавлен любым более сильным аффектом, дабы удовлетворить то же самое себялюбие, которое, если бы ничто не вмешалось, заставило бы ее ласкать своего отпрыска. Обычные проститутки, известные всем как таковые, вряд ли уничтожают своих детей; более того, даже те, кто помогает в грабежах и убийствах, редко виновны в этом преступлении; не потому, что они менее жестоки или более добродетельны, а потому, что они в значительной степени утратили свою скромность и страх перед позором едва ли оказывает на них какое-либо влияние.
Наша любовь к тому, что никогда не было в пределах досягаемости наших чувств, ничтожна и слаба, поэтому женщины не испытывают естественной любви к тому, что они носят в себе; их привязанность начинается после рождения ребенка; то, что они испытывают до этого, является результатом рассуждения, воспитания и мыслей о долге. Даже когда дитя уже вместе с проявлением ребенком своих чувств и вырастает до невероятных размеров, когда при помощи знаков он начинает выражать свои печали и радости, дает знать о своих нуждах и обнаруживает свою любовь к новизне и разнообразие своих желаний. Какие только труды и опасности не переносили женщины, чтобы сохранить и спасти своих детей, какую силу и крепость духа, намного превосходящие те, которыми обычно обладает их пол, проявляли они ради своих детей! И самые плохие женщины в этом отношении проявили себя столь же неистово, как и самые лучшие. Всех их вынуждает к этому естественное стремление и природная склонность они не думают о том вреде или той пользе, которые получает от этого общество...