Глава 6

ВСТУПАТЬ В ПРОТИВОБОРСТВО С СИЛЬНЫМ ИЛИ НАПАДАТЬ НА СЛАБОГО?

Движение американского общества и экономики к нера­венству и особенно к неэффективности изменило на 180 градусов взаимоотношения между Соединенными Штатами и миром. Независимая супердержава в 1945 году, Амери­ка полвека спустя стала для мировой экономики своеоб­разной черной дырой, поглощающей товары и капиталы, но неспособной в обмен поставить эквивалентные блага. И чтобы обеспечить контроль над миром, который ее кормит, она должна пересмотреть свое предназначение и отказаться от роли кейнсианского потребителя в после­дней инстанции. Это нелегко. Ее новое предназначение как державы-гегемона может быть только политическим и военным. Она должна заставить признать себя в каче­стве государства планетарного масштаба, обрести миро­вую монополию на легитимное насилие.

Между тем Америка не располагает необходимыми ресурсами для осуществления такой реконверсии, идет ли речь о "hard power» или «soft power», если использовать столь дорогие Джозефу Наю понятия.

Свобода обмена, как мы видели, приводит в плане­тарном масштабе к появлению трудностей роста и стано­вится тормозом в достижении процветания всего мира. В краткосрочной перспективе этот принцип кормит Аме­рику благодаря действию поистине странного механизма: недостаток спроса, являющийся следствием свободы обмена, налагает на Соединенные Штаты роль «необходимого потребителя», в то время как усугубление неравенства -другое последствие системы —делает возможным непомерное увеличение прибылей, которые подпитывают те же Соединенные Штаты средствами, необходимыми для финансирования потребления.

Роль Америки как центрального регулятора весьма уязвима, поскольку взимание имперской дани происходит, как мы уже это видели, не авторитарным образом, а в соответствии с функционированием «либерального», добровольного, изощренного и неустойчивого механизма, в огромной степени зависящего от доброй воли правящих классов подвластной периферии - европейской и японской в особенности. Можно упрекать Уолл-стрит и американские банки в спекуляции и мошенничестве, но нельзя их обвинять и том, что они принуждают клиентов к разбазариванию их собственных денег.

Капиталистический режим нерегулируемого типа, главным поборником которого являются Соединенные Штаты, становится все менее и менее легитимным, и уже до такой степени, что журнал «Форин афферс» открыл свой номер за январь-февраль 2001 года статьей о стратегической угрозе движения против глобализации.

Недостаточность американской мощи, необходимой для обеспечения военного принуждения, осложняет и экономическую проблему. Будучи бесспорно эффективными в военно-воздушной области, вооруженные силы Соединенных Штатов вместе с тем не могут напрямую контролировать географическое пространство, где производятся товары или откуда извлекаются финансовые ресурсы, необходимые для Соединенных Штатов. Более того, а может быть и прежде всего, воздушное могущество, которое теоретически могло бы быть достаточным, чтобы осуществлять абсолютную власть с помощью дамоклова меча бомбардировок, зависит еще и будет всегда зависеть от доброй воли единственной держаны, способной нейтрализовать, частично или полностью, благодаря технологическому преимуществу своей противовоздуш­ной обороны американскую авиацию. Этой державой является Россия. Пока она будет существовать, Америка не сможет располагать абсолютной мощью, которая могла бы обеспечить ей долгосрочную экономиче­скую безопасность в новой ситуации ее зависимости от мира.

Итак, экономическая зависимость, военная недостаточ­ность. К этому надо добавить третий ключевой элемент: отход от универсализма, который мешает Соединенным Штатам иметь эгалитарное, справедливое и ответствен­ное восприятие планеты. Универсализм является фунда­ментальным ресурсом для любого государства, стремится ли оно к подчинению и регулированию жизни одной нации или более обширного многоэтнического и импер­ского пространства.

Эти пояснения обнажают основное противоречие американской позиции в мире: Соединенные Штаты должны обеспечивать прочное имперское экономическое равновесие, не обладая для этого реальными военными и идеологическими ресурсами. Но чтобы глубоко понять американскую внешнюю политику, мы должны еще рассмотреть, как это фундаментальное противоречие появилось, описать траекторию, которая обусловила это колченогое, полуимперское, полулиберальное положе­ние. Нет никаких данных о существовании долговремен­ного проекта в основе той череды решений, которые породили нынешнюю дилемму.

Имперский выбор был сделан недавно. Он не был результатом целенаправленных усилий. Напротив, аме­риканские руководители сочли его наиболее легким ре­шением. Этот выбор был продуктом обстоятельств: крушение советской системы, создавшее в определенный момент иллюзию всемогущества, породило мечту о гло­бальной и стабильной гегемонии. Момент выбора прихо­дится скорее на 1995, чем на 1990 год.

От крушения коммунизма до крушения России

Ни американские руководители, ни американские страте­ги не предвидели крушения советской системы, своего коммунистического соперника, конкуренция с которым после Второй мировой войны обеспечивала либерально­му пространству своего рода негативную сплоченность. Впрочем, с начала 90-х годов Соединенные Штаты сами были озабочены проявлениями отставания собственной экономики. В 1990 году Майкл Портер в книге «Конкурен­тные преимущества стран» утверждал, что японский, гер­манский, шведский, корейский «капитализмы» являются более эффективными, чем англосаксонский, в плане произ­водства, поскольку они следовали либеральным правилам лишь в той мере, в какой это давало им преимущества (Porter M. The Competitive Advantage of Nations. - L.: Macmillan, 1990. На русском языке: Портер М. Международная конкуренция. Кон­курентные преимущества стран. - М.: Междунар. отношения, 1993).

Крушение главного противника - коммунизма, как казалось на первых порах, должно было привести к вы­движению на первый план соперничества с европей­скими или азиатскими капиталистическими державами. В 1993 году Лестер Туроу в книге «С глазу па глаз» пред­сказывал экономическую войну между Соединенными Штатами, Европой и Японией (Thurow L, Head to Head. The Coming Economic Battle among Japan, Europe and America. - William Morrow, Nicolas Brealey, 1993). Нам надо иметь в виду, что на этой стадии американские и другие правители, которые за несколько лет до этого не смогли предвидеть крушение коммунизма, еще и не предполагали возможности исчез­новения России как сверхдержавы. Переоценив эконо­мическую эффективность коммунизма, развитый мир недооценил трудности, связанные с падением коммунизма.

В начале 90-х годов самой вероятной гипотезой все считали гипотезу сохранения определенной стратегиче­ской весомости России в мире, избавленном от идеологи­ческой поляризации, но все еще насчитывающем две

супердержавы. И можно было фантазировать об эгали­тарном и равновесном мире, приверженном наконец-то единым правилам игры. В этом контексте Соединенные Штаты начали игру в возвращение к равновесию наций. Мы видели, сколь внушительными были их усилия, на­правленные на разоружение (См. главу IV, раздел «Несостоявшийся отвод войск»). Ничто не указывало в этот момент на возможность имперского выбора. Но в период между 1990-1995 годами политический распад бывшей советской сферы стал очевидным, а экономическое круше­ние различных республик - действительно драматичным.

За 1990—1995 годы производство в России сократилось на 50%. Резко падает уровень капиталовложений. Сокра­щается использование денег, и в ряде регионов возрож­дается бартерная экономика. Независимость Украины, Белоруссии и Казахстана лишает «славянскую» сердцеви­ну системы 75 млн. человек. Россия теряет примерное равенство с Соединенными Штатами по численности населения. В 1981 году в Советском Союзе насчитывалось 268 млн. жителей, в Соединенных Штатах - 230 млн. А в 2001 году в России - всего 144 млн. человек, в Соеди­ненных Штатах — 285 млн.

Хуже того, националистические, этнические требова­ния не только раздаются в бывших советских республи­ках, но и затрагивают внутренние автономии Российской Федерации - от Кавказа до Татарстана. Центральная адми­нистрация стала утрачивать контроль над отдаленными сибирскими регионами. Рассматривается возможность разрыва отношений между чисто русскими областями, распада русского государства на своего рода феодальные фрагменты. Все это наводит на мысль о вероятности полной дезинтеграции (Очень хорошее описание этого этапа дано в книге: Sapir J. Le chaos russe. - P.; La Découverte, 1996). К 1996 году складывается впе­чатление, что старый стратегический противник амери­канцев находится на пороге полного исчезновения. Именно в этот момент перед Соединенными Штатами возникает перспектива имперского выбора, поскольку гипотеза о разбалансированном мире под полным воен­ным господством Соединенных Штатов становится ве­роятной. Достаточно Соединенным Штатам чуть-чуть подтолкнуть, стимулировать, спровоцировать процессы в двойном «мягком подбрюшье» Российской Федерации - на Кавказе и в Средней Азии - и партия и шахматы вы­играна. В 1997 году появляется «Великая шахматная дос­ка» Бжезинского, наиболее целостная стратегическая работа о необходимости и путях установления асиммет­ричного господства Соединенных Штатов в Евразии.

Крушение России превращает Соединенные Штаты в единственную сверхдержаву. Параллельно происходит ускорение финансовой глобализации: с 1990 по 1997 год положительное сальдо движения капиталов между Аме­рикой и остальной частью мира возросло с 60 до 271 млрд. долларов. И Соединенные Штаты могут предаваться ра­достям дополнительного потребления, не обеспеченного производством.

Идея имперского выбора не означает, что американ­ские руководящие круги проявили прозорливость, ге­ниальную расчетливость, умение в решающий момент определить стратегию и с постоянством проводить ее в жизнь. Напротив, что привело к решению об имперском выборе - так это их покорная готовность следовать есте­ственному ходу вещей и их постоянная склонность к лег­ким решениям. Правящий американский класс еще более лишен воли и позитивного проекта, чем его европейские сателлиты, столь часто критикуемые за их слабость, хотя в конечном итоге строительство Европы требует такой согласованности и организованности, на которую на со­временном этапе американский правящий класс совер­шенно не способен.

Выбор в пользу национальной модели развития был бы для Соединенных Штатов в долгосрочной перспекти­ве бесконечно более верным. И его намного легче реали­зовать в Америке, чем в других странах, учитывая континентальность масштабов страны и централизацию ее финансовой системы. Но он потребовал бы настоящей организационной, целенаправленной работы со стороны администрации в области энергетической политики, за­щиты своей промышленности и многосторонней внеш­ней политики в целях поощрения эволюции других стран и регионов в сторону столь благотворной для всех авто­номии.

Новое ускорение развития экономики индустриаль­ных стран на «регионализированной» основе позволило бы оказывать эффективную помощь развивающимся странам, внешний долг которых можно было бы анну­лировать в порядке компенсации за возврат к протек­ционизму. Всемирный план такого типа превратил бы Соединенные Штаты в неоспоримого и окончательного мирового лидера. Но продумать и воплотить это в дей­ствительность представлялось слишком трудоемким и утомительным. Намного легче и выгоднее верить в окончательное крушение России и в становление Со­единенных Штатов в качестве единой супердержавы, регистрировать прилив капиталов и бесконечно наращи­вать внешнеторговый дефицит. Оправдываемый либе­ральной идеологией свободы обмена имперский выбор в психологическом плане был, прежде всего, продуктом склонности пустить все на самотек.

Амбициозная и целях, по размытая в мотивации, эта стратегия содержала в себе большой риск. Нельзя было в 1997 году утверждать, что могущество России исчезло навсегда. Любая внешняя политика, опирающаяся на столь ненадежную гипотезу, была чревата для Амери­ки колоссальным риском — риском оказаться однажды глубоко экономически зависимым государством, не рас­полагающим реальным военным превосходством, коро­че, риском трансформации ситуации полуимперской в ситуацию псевдоимперскую.

Если бы соответствующая имперскому выбору воен­но-стратегическая стратегия была глубоко продумана, явилась бы результатом больших волевых усилий, то она бы выполнялась упорно и методически. Но этого не произошло. Чтобы продемонстрировать отсутствие последовательности и настойчивости усилий, самым про­стым представляется проанализировать наиболее осмыс­ленный и откровенный из имперских проектов - модель Бжезинского, а затем проследить, в какой мере американ­ские руководители его придерживались или нет. Рассмот­рение недавней истории показывает, что они изо дня в день выполняли все, что было легким, и отказывались от всего того, что требовало значительных усилий в плане време­ни и затрат энергии.

От великой дипломатической шахматной доски...

Проект Бжезинского куда как ясен и лаконичен, даже при выражении мысли, что именно во имя блага самой Рос­сии надо с ней покончить, аннексирован Украину на За­паде и использовав Узбекистан, чтобы вырвать Среднюю Азию из сферы ее влияния.

В нем также не говорится напрямую, что окружение России приведет к распаду самого ядра страны. Высокая стратегия не исключает минимума дипломатической осмотрительности. Но есть и другие умолчания. Бжезин­ский не пишет о неэффективности американской эконо­мики и о необходимости для Соединенных Штатов обеспечивать политическими и военными средствами свой контроль над богатствами всего мира. Тем не менее геополитическая культура вынуждает его формулировать эти мысли косвенным образом, подчеркивая, что основ­ная часть населения и деловой активности мира сосредо­точены в Евразии, констатируя затем, что Америка находится далеко от Евразии. Расшифруем: именно из Ев­разии идут основные потоки товаров и капиталов, необ­ходимых для сохранения уровня жизни в Америке, идет ли речь о высших классах или о плебсе.

Исключая эти оговорки, проект представляется логич­ным. Единственная угроза американской империи - Рос­сия, которую, следовательно, необходимо изолировать и расчленить. Мы можем таким образом говорить о бисмарковском подходе к проблемам, при котором Россия занимает место побежденной Франции 1871-1890 годов. Как известно, канцлеру Бисмарку удалось объединить Германию, разгромив Францию в 1870-1871 годах.

В течение последующих 20 лет он трудился над тем, чтобы поддерживать добрые отношения со всеми другими европейскими державами и изолировать единственного противника - Францию, считавшуюся им структурно-реваншистской в связи с утратой Эльзаса и Лотарингии. Бжезинский же рекомендует Соединенным Штатам при­держиваться примирительной линии со всеми нациями, исключая Россию. Прекрасно поняв, что подлинный конт­роль Соединенных Штатов над Евразией зависит в первую очередь от согласия европейского и японского протекто­ратов, он рекомендует упрочить этот контроль, наделив Японию скорее всемирной, чем азиатской, ролью и заняв позицию понимания в отношении европейского строи­тельства. Только об Англии он говорит снисходительно и определяет ее как «не игрока». Высоко ценится франко-германский тандем, рассматриваемый как важнейший стратегический игрок. И вот вершина политической муд­рости: Бжезинский предлагает занять позицию большего понимания по отношению к Франции. Исходный посыл ясен: пока Европа и Япония признают американское ли­дерство, империя неуязвима. В ближней сфере ее влияния концентрируется основная экономическая и технологи­ческая мощь мира. За пределами этой стратегической сердцевины Бжезинский рекомендует также примири­тельную позицию в отношении Китая, возможное сопер­ничество которого - проблема отдаленного будущего, и по отношению к Ирану, вероятная эволюция которого вряд ли приведет к конфронтации. Зажатая между Евро­пой и Японией, отрезанная от Китая и Ирана, Россия действительно потеряла бы все возможности своего воз­действия на Евразию. Итак, резюмируем: Америка, един­ственная супердержава, должна проявлять понимание в отношении всех держав второго плана, с тем чтобы окончательно ликвидировать единственную, непосред­ственную угрозу ее гегемонии — Россию.

Посмотрим теперь, какую часть этой программы аме­риканская дипломатия реализовала на практике. По сути она действовала только против России, продвигая НАТО на восток, закрепляясь на Украине и используя все воз­можные предлоги, чтобы расширить американское вли­яние на Кавказе и в Средней Азии. Война против «Аль Каиды» и режима талибов позволила разместить 12 000 американских солдат в Афганистане, 1500 - в Узбекистане и около сотни в Грузии. Но американское правительство ограничилось лишь использованием благоприятных об­стоятельств. Его усилия были слабыми, недостаточными, как мы увидим в следующей главе, чтобы достичь реша­ющей дестабилизации России, для чего у Америки уже нет больше средств.

В остальном американская дипломатия, будучи дале­кой от блестящей бисмарковской, оказалась катастро­фически вильгельмовской. Вильгельм II, избавившись от «железного канцлера», вскоре оказался в конфликте с двумя главными европейскими державами - Велико­британией и Россией, построив «под ключ» для Франции систему союзов, которая привела к Первой мировой вой­не и краху германской гегемонии. Америка пренебрегает своими европейскими союзниками, унижает их, действуя односторонне, пуская в свободный дрейф НАТО - основ­ной инструмент своего могущества. Она пренебрегает Японией, экономика которой, самая эффективная в мире и необходимая для ее благополучия, бесконечно пред­ставляется как отсталая. Она неустанно провоцирует Китай и причисляет Иран к государствам «оси зла». Все происходит так, будто Америка пытается создать евра­зийскую коалицию из различных стран, раздраженных неопределенностью ее поведения. Добавим, выйдя несколь­ко за рамки труда Бжезинского, и то упрямство, с которым Америка оказывает неизменную поддержку Израилю, усу­губляя тем самым свой конфликт с мусульманским миром. Американская неуклюжесть не является случайной: она - результат и имперского выбора, и сиюминутных интересов, и подчиненности естественному ходу вещей. Ограниченность экономических, военных и идеологиче­ских ресурсов не оставляет Соединенным Штатам иных возможностей укрепления своей мировой роли, кроме грубого поведения по отношению к малым державам. Есть скрытая логика в том, что американская дипломатия внеш­не ведет себя как подвыпивший человек. Реальная Америка слишком слаба и может позволить себе бороться лишь против военных карликов. Провоцируя всех второстепен­ных игроков, она, по крайней мере, демонстрирует свою мировую роль. Ее экономическая зависимость от мира действительно вынуждает утверждать тем или иным спо­собом свое присутствие повсюду. Недостаточность реаль­ных ресурсов ведет к театральной истеричности в связи с второстепенными конфликтами. Ослабление ее универ­сализма привело к утере понимания того факта, что если она хочет продолжать господствовать, то должна обра­щаться па равноправной основе со своими главными союзниками - Европой и Японией, которые, вместе взя­тые, доминируют в мировой промышленности.

...до военной возни

Упрямое стремление Соединенных Штатов поддерживать явно бесполезную напряженность в отношениях с пере­житками прошлого, каковыми являются Северная Корея, Куба и Ирак, содержит все признаки иррациональности. Особенно, если к сказанному добавить враждебность по отношению к Ирану, который однозначно вступил на путь демократической нормализации, а также система­тические провокации против Китая.

Подлинно имперская политика означала бы поиски Pax americana на путях установления отношений терпе­ливого снисхождения со странами, статус которых имеет явно временный характер. Северокорейский, кубин­ский и иракский режимы падут, пожалуй, и без внешне­го вмешательства. Иран на наших глазах претерпевает позитивные изменения. И совершенно очевидно, что аме­риканская агрессивность л ишь укрепляет абсурдные коммунистические режимы, режим в Ираке, а также позиции антиамерикански настроенных консерваторов в Иране. Американская враждебность по отношению к китайско­му коммунистическому режиму, который твердой рукой осуществляет переход к капитализму, на практике дает этому режиму оружие для своего укрепления, перманен­тно легитимирует его, позволяя ему опираться на наци­оналистические ксенофобские чувства. Недавно открылся новый театр для деятельности пожарника-поджигателя - Соединенных Штатов: конфликт между Индией и Паки­станом. Неся большую долю ответственности за дестаби­лизацию в Пакистане и злобность местного исламизма, Соединенные Штаты, тем не менее, выступают здесь как необходимый посредник.

Все это нехорошо для всего мира, нервирует союзни­ков, но тем не менее имеет смысл. Не представляющие для Соединенных Штатов никакого риска, эти конфлик­ты позволяют им «присутствовать» повсюду в мире. Они создают и поддерживают иллюзию нестабильности и опасности на планете, которая нуждается в их защите.

Первая иракская война под руководством Буша I соз­дала своего рода модель, которая отныне определяет поведение американцев. Мы почти не осмеливаемся говорить о стратегии, так как рациональность действий Соединенных Штатов в краткосрочном плане может в среднесрочной перспективе спровоцировать радикаль­ное ослабление их позиций в мире.

Что такое Ирак? Нефтедобывающая страна, руководи­мая диктатором, способным причинять вред лишь в локальном масштабе. Обстоятельства агрессии против Кувейта остаются неясными, и встает даже вопрос, не подтолкнули ли преднамеренно Соединенные Штаты Саддама Хусейна к преступлению, дав ему понять, что, с их точки зрения, аннексия Кувейта представляется приемлемой. Но это все второстепенные вопросы. Что со­вершенно ясно, так это то, что освобождение Кувейта обо­значило возможный выбор: чтобы «продемонстрировать» силу Америки, необходимо ввязываться в максимальное число конфликтов с государствами, обладающими смехо­творным военным потенциалом, которые ныне называ­ются «государства-изгои», rogue states, что одновременно обозначает и их пагубность, и их небольшие размеры. Противник должен быть слабым. Заметим, что Вьетнам, который все еще остается коммунистическим и символи­зирует для Соединенных Штатов понятие реальной воен­ной силы, они оставляют — и не зря — в покое. Раздувание иракской угрозы - утверждалось, что у Ирака четвертая армия в мире, - было лишь дебютной театральной демон­страцией несуществующих угроз миру.

Война в Афганистане, последовавшая за событиями 11 сентября, подтвердила сделанный выбор. В очередной раз американские руководители ввергли свою страну в войну, неожиданную для них, но соответствовавшую их излюбленной технологии, которую можно было бы назвать театральным микромилитаризмом: доказывать необходимость Америки миру, неторопливо уничтожая незначительных противников. Что касается Афганиста­на, то демонстрация оказалась несовершенной. Она дей­ствительно укрепила в мире мысль, что любая страна, не располагающая эффективной противовоздушной обо­роной и достаточными ядерными силами сдерживания, остается бессильной перед лицом воздушного террора. Однако неспособность американской армии действовать на суше напомнила также о фундаментальной слабости сверхдержавы, выявилось, что на суше она зависела не только от местных главарей, но и в еще большей мере от доброй воли русских, находящихся в непосредствен­ной близости и способных быстрее других вооружить Се­верный альянс. Результат: ни мулла Омар, ни бен Ладен не были пойманы. Местные военные главари выдали своим американским хозяевам лишь нескольких несчаст­ных подпевал. Они были размещены на базе Гуантанамо на Кубе, в стране, руководитель которой - Кастро - разде­ляет лишь одно предпочтение лидеров фундаменталистов: носить бороду. Таким образом, была искусственно созда­на взаимосвязь между «кубинской проблемой» и пробле­мой «Аль Каиды». Медийное создание «оси зла» является постоянной американской целью.

В прицеле - ислам

Размещение американских сил в мире дает представление о реальной структуре империи или ее остатков, если счи­тать, что она находится скорее на этапе распада, чем подъема. Самая большая часть американских сил, распо­ложенных за рубежом, по-прежнему находится в Герма­нии, Японии и Корее. Создание после 1990 года баз в Венгрии, Боснии, Афганистане, Узбекистане в статисти­ческом плане не изменило этой общей ориентации, уна­следованной от эпохи борьбы против коммунизма, От того периода в качестве объявленных противников ос­таются только Куба и Северная Корея. Эти смехотворные государства беспрерывно клеймятся, однако за словом не следует никаких военных действий.

Основные военные действия Америки концентрируют­ся отныне в мусульманском мире во имя «борьбы против терроризма» — последнее официальное название «теат­рального микромилитаризма». Три фактора позволяют объяснить настойчивое преследование Америкой ислама, который обозначает также и целый географический регион.

Каждый из этих факторов в смысле имперских ресур­сов соответствует одному из уязвимых мест Америки -идеологическому, экономическому, военному:

• отход от идеологического универсализма ведет к новым проявлениям нетерпимости по вопросу положе­ния женщины в мусульманском мире;

• падение экономической эффективности обуслов­ливает навязчивое стремление к арабской нефти;

• военная недостаточность Соединенных Штатов превращает крайне слабый в военной области мусульман­ский мир в желанную цель.

Англосаксонский феминизм и презрение к арабскому миру

Все более и более нетерпимая к разнообразию мира Америка автоматически воспринимает арабский мир как мир антагонистический. Такое противопоставление носит в данном случае примитивно-животный, антропологи­ческий характер. Оно идет значительно дальше религиоз­ного противопоставления, используемого Хантингтоном для обоснования чуждости мусульманского мира по от­ношению к западной сфере. Для антрополога, привыкше­го иметь дело с обычаями и правами, англосаксонская и арабская системы абсолютно противоположны.

Американская семья является семьей нуклеарной, индивидуалистской и обеспечивает женщине высокое положение. Арабская же семья - семья расширенная, патрилинейная, в которой женщина поставлена в макси­мально зависимое положение, Браки между кузенами -строгое табу в англосаксонском мире, в арабском же они доминируют. Америка, где феминизм с годами становит­ся все более догматичным и агрессивным, а терпимость к разнообразию мира уменьшается, была как бы запро­граммирована на конфликт с арабским миром или, в более общем плане, с той частью мусульманского мира, семейные структуры которой схожи с арабским миром и которую можно назвать арабо-мусульманским миром. Под такое определение подпадают Пакистан, Иран, частично Турция, но не Индонезия, не Малайзия, не исламизированные африканские страны, расположенные на побережье Индийского океана, где женщины обладают высоким статусом.

Столкновение между Америкой и арабо-мусульман­ским миром приобретает отвратительный вид антрополо­гического конфликта, иррационального противостояния между по определению недоказуемыми ценностями. Не может не вызывать беспокойства тот факт, что такое измерение становится структурообразующим фактором международных отношений. После 11 сентября этот культурологический конфликт приобрел шутовской и те­атральный аспект в жанре глобализированной бульвар­ной комедии. С одной стороны - Америка, страна женщин castratrkes, предыдущий президент которой вынужден был предстать перед комиссией, доказывая, что он не пе­респал с какой-то стажеркой; а с другой - бен Ладен, тер­рорист, человек полигамной традиции с бесчисленным количеством двоюродных братьев и двоюродных сестер. Перед нами в данном случае — карикатура на исчезающий мир. Мусульманский мир не нуждается в советах Амери­ки по вопросу своей эволюции в плане обычаев.

Падение индекса фертильности, характеризующее большую часть мусульманских стран, само по себе пред­полагает улучшение положения женщины прежде всего потому, что оно отражает повышение уровня грамотно­сти в этих странах, а затем потому, что в таких странах, как Иран, где индекс фертильности составляет 2,1 ребенка на одну женщину, неизбежно появляется очень большое число семей, отказавшихся иметь сыновей и порвавших таким образом с патрилинейными традициями (Теоретически можно построить модель, в которой возможна совместимость индекса фертильности, сниженного до 2 детей на жен­щину, и абсолютной патрилинейной предпочтительности, если пред­положить, что каждая семья прекращав! деторождение после появления первою сына и продолжает его до тех пор, пока нет сына. Но это очень нереалистическая гипотеза, так как она исключает возможность для супружеской пары иметь двух сыновей, что несовместимо с другим измерением традиционной арабской семьи - солидарностью между бра­тьями и предпочтением браков между их детьми). В одной из редких стран, по которой мы располагаем многими следующими друг за другом анкетами о браках между двоюродными родственниками, а именно в Египте, мы наблюдаем, что пропорция таких браков сокращается: с 25% в 1992 году до 22% в 2000 году (Egypt Demographic and Health Survey: 1992, 2000).

Во время афганской войны на Европейском континен­те в меньшей мере, а в англосаксонском мире в массовом порядке заговорили о культурологической войне по воп­росу о статусе афганской женщины, в ходе которой зву­чало требование провести реформу обычаев. Нас почти уверяли, что американские «В-52» наносят бомбовые уда­ры по исламскому антифеминизму. Такие требования Запада являются смехотворными. Эволюция обычаев, конечно, происходит, по речь идет о медленном процессе, который современная ведущаяся вслепую война может лишь затормозить, поскольку при этом действительно феминистская западная цивилизация ассоциируется с неоспоримой военной жестокостью и рикошетом наде­ляет абсурдным благородством сверхмужскую этику афганского боевика.

Конфликт между англосаксонским миром и миром арабо-мусульманским носит глубокий характер. И есть вещи похуже феминистских заявлений госпожи Буш и госпожи Блэр, касающихся афганских женщин. Англо­саксонская социальная и культурная антропология про­являет некоторые дегенеративные признаки. На смену усилиям с целью понимания проживающих в различных системах индивидуумов в духе Эванса-Притчарда или Мейера Фортеса пришло разоблачение невежественны­ми суфражистками мужского доминирования в Новой Гвинее или их же безграничное восхищение матрилинейными системами на побережье Танзании и Мозамбика, являющихся, кстати, мусульманскими странами. Если уж наука начинает выставлять хорошие и плохие отметки, то можно ли ожидать ясности и уравновешенности со стороны правительств и армий?

Выше уже говорилось, что универсализм не является синонимом терпимости. Французы, например, могут сво­бодно демонстрировать свое недружелюбие по отноше­нию к иммигрантам магрибского происхождении, потому что положение арабских женщин противоречит их соб­ственной системе обычаев. По эта их реакция является инстинктивной п не сопровождается никакой идеологической формализацией, никакими глобальны­ми суждениями относительно арабской антропологиче­ской системы. Универсализм a priori является слепым к различиям и не может открыто осуждать иную систему. Война «против терроризма», напротив, послужила предло­гом для вынесения окончательных и безапелляционных приговоров афганской (или арабской) антропологиче­ской системе, несовместимых с априорным эгалита­ризмом.

То, о чем мы здесь говорим, является не сборником анекдотов, а следствием отступления от универсализма в англосаксонском мире. И это лишает Америку верного видения международных отношений, мешает ей обра­щаться достойно — то есть эффективно с точки зрения стратегической - с мусульманским миром.

Экономическая зависимость и нефтяное наваждение

Нефтяная политика Соединенных Шатов, сосредоточен­ная, естественно, на арабском мире, является следствием новых экономических взаимоотношений между Амери­кой и миром. Исторический лидер в открытии, производстве и использовании нефти, Соединенные Штаты за последние тридцать лет стали ее крупнейшим импорте­ром. В этом плане Америка, если сравнивать ее с Европой и Японией, где добыча нефти незначительна, стала нор­мальной страной.

В 1973 году Соединенные Штаты производили в день 9,2 млн. баррелей и импортировали 3,2 млн., а в 1999 году – 5,9 и 8,6 млн. соответственно (Statistical Abstract of The United Stales: 2000. - P. 591). При сохранении нынешних объемов добычи американские месторождения будут исчер­паны уже к 2010 году. Отсюда можно понять болезненную озабоченность американцев по поводу нефти и - почему бы и нет - сверхпредставительство «нефтяников» в пра­вительстве Буша. Привязанность Соединенных Штатов к этому источнику энергии не может, по многим причи­нам, рассматриваться как чисто рациональная и свидетель­ствующая о какой-то эффективной имперской стратегии.

Это так прежде всего потому, что нефтяная тематика, учитывая уровень общей зависимости американской эко­номики от импорта, занимает скорее символическое, чем существенно значимое место. В Америке, даже заполнен­ной по горло нефтью, но лишенной поставок других товаров извне, произошло бы, пожалуй, такое же сниже­ние потребления, как и в Америке, лишенной нефти. Импорт нефти, как было показано выше, составляет хотя и внушительную, но все же второстепенную часть общего американского внешнеторгового дефицита: 80 млрд. долларов из 450 млрд. в 2000 году. В действительности Америка уязвима перед любого типа блокадой, и цент­ральное место нефтяной тематики не может быть объяс­нено с точки зрения экономической рациональности.

Опасения по поводу недостаточности поставок неф­тепродуктов не могли бы привести к такой жесткой при­вязанности к Ближнему Востоку. Страны, поставляющие Америке энергоресурсы, достаточно удачно разбросаны по всей территории планеты. Арабский мир, несмотря на его ведущее место среди производителей нефти и особен­но обладателей ее мировых залежей, ни в коей мере не держит Соединенные Штаты за горло. Половина амери­канского импорта нефти поступает из стран наиболее надежного, с военной точки зрения для Соединенных Штатов, Нового Света, а именно главным образом из Мексики, Канады и Венесуэлы. Если к количеству нефти, поступающей из этих стран, добавить внутреннее производство в самой Америке, то получится, что 70% потребления Соединенных Штатов обеспечивается стра­нами ближней западной сферы, границы которой опре­делены «доктриной Монро».

По сравнению с Европой и Японией, которые действи­тельно зависят от Ближнего Востока, нефтяная безопас­ность Соединенных Штатов является высокой. Страны Персидского залива, в частности, поставляют лишь 17% американского потребления.

Военное присутствие в регионе, в частности в воздуш­ном пространстве и на суше, Саудовской Аравии, дипло­матическая борьба против Ирана, непрекращающиеся бомбардировки Ирака вписываются, конечно, в рамки нефтяной стратегии. Однако энергоресурсы, о контроле над которыми идет речь, предназначаются не для Соеди­ненных Штатов, а для всего мира и в особенности для двух промышленно производящих (и в избытке) полюсов три­ады — Европы и Японии. И в данном случае американское

поведение можно действительно характеризовать как им­перское. Но оно не обязательно внушает доверие.

На нынешнем этапе многочисленность населения и Иране, Ираке и даже в Саудовской Аравии вынуждает эти страны продавать свою нефть под угрозой внутреннего взрыва. И следовательно, европейцам и японцам не при­ходится опасаться свободы действий этих стран. Соединен­ные Штаты утверждают, что они обеспечивают надежность поставок нефтепродуктов своим союзникам. Истина же состоит в том, что Соединенные Штаты, контролируя энергетические ресурсы, необходимые Европе и Японии, стремятся таким образом в первую очередь сохранить возможности оказания на них значимого давления.

То, что я здесь говорю, - это мечтания старого стра­тега, подкупаемого несколькими красноречивыми циф­рами и картами, то есть своего рода архетипа Рамсфелда. Реальность же состоит в том, что Соединенные Штаты уже утеряли контроль над Ираном и Ираком. Саудовская Аравия же ускользает от них, и создание постоянных во­енных баз после первой войны против Ирака можно рас­сматривать лишь как последнюю попытку сохранить контроль над этой зоной. Такое ослабление позиций отражает глубинную стратегическую тенденцию. Ника­кая военно-воздушная армада не может бесконечно обес­печивать на таком расстоянии от Соединенных Штатов военное превосходство без поддержки стран региона. Базы в Саудовской Аравии и в Турции с технической точки зрения имеют более важное значение, чем амери­канские авианосцы.

Привязанность к нефти мусульманского мира свиде­тельствует скорее об опасениях быть вытесненными, чем о стремлении к расширению империи. Она выражает ско­рее страх Соединенных Штатов, чем их мощь. Прежде всего страх перед лицом ставшей отныне всеобщей эконо­мической зависимости - и энергетический дефицит лишь символизирует это, - а затем и страх потерять контроль над двумя протекторатами триады - над Европой и Японией.

Краткосрочное решение: атаковать слабых

За рамками видимой мотивации Соединенных Штатов -возмущение положением арабской женщины, важность нефти - выбор мусульманского мира в качестве цели и удобного предлога американского театрального мили­таризма, реальное предназначение которого — продемон­стрировать с минимальными затратами «стратегическое всемогущество» Америки, является также результатом слабости самого арабского мира. Он по природе своей яв­ляется жертвенным агнцем. Хантингтон отмечает - непо­нятно, то ли с сожалением, то ли с удовлетворением, — что у мусульманской цивилизации нет центрального доми­нирующего государства или, по его терминологии, «corestate». Действительно, в арабо-мусульманской сфере не существует ни одного мощного в плане населения, про­мышленности, военного потенциала государства. Ни Еги­пет, ни Саудовская Аравия, ни Пакистан, ни Ирак, ни Иран не обладают необходимыми материальными и челове­ческими ресурсами для оказания подлинного сопротив­ления. Израиль, впрочем, неоднократно представлял доказательства военной несостоятельности нынешних арабских стран, уровень развития и государственная ор­ганизация которых на данный момент несовместимы с формированием современной военной машины.

Таким образом, регион является для Соединенных Штатов идеальным демонстрационным полем, где они могут одерживать «победы», легкость которых напомина­ет о видеоиграх. Поражение во Вьетнаме было вполне осознано американским военным истеблишментом, ко­торый знает о неспособности своих войск действовать на суше и никогда не упускает возможности напомнить — идет ли речь о ляпсусе генерала, перепутавшего Афгани­стан с Вьетнамом, или явном опасении использовать свои войска в наземных операциях, - что единственно возмож­ным типом войн для Соединенных Штатов являются войны против слабого противника, лишенного противовоздушной обороны. Впрочем, нет сомнений, что, выби­рая слабого противника, выбирая асимметрию, американ­ская армия возвращается к известным старым традициям, согласующимся с дифференциализмом, к традициям войн против индейцев.

Антиарабский выбор Соединенных Штатов — это вы­бор легкого пути. Он является результатом воздействия множества объективных параметров, необходимости для Америки сохранять видимость имперского поведе­ния. Но он не является результатом глубоко продуманно­го решения с прицелом на оптимизацию долговременных возможностей американской империи. Напротив, амери­канцев всегда увлекает больше всего линия спуска самой большой крутизны. Всякие предпринимаемые действия являются, в непосредственном плане, самыми легкими, требующими наименьших экономических, военных и даже умственных усилий. С арабами ведут себя грубо, потому что они слабы в военном отношении, потому что у них есть нефть и потому что миф о нефти позволяет аабыть о главном - о глобальной зависимости Соединенных Штатов от поставок извне всех товаров. С арабами грубо обращаются и потому, что на внутренней политической арене Соединенных Штатов нет эффективного арабского лобби, и потому, что американцы не способны больше мыслить универсалистски, эгалитарно.

Если мы хотим понять, что происходит, мы должны полностью отвергнуть образ Америки, действующей по рационально задуманному и методически выполняемому глобальному плану. Существует, конечно, курс амери­канской внешней политики, который куда-то ведет -но по воле волн. Повсюду - линия наибольшей крутизны, по которой текут ручьи, объединяющиеся в полноводную реку, впадающую в море или океан. Все куда-то движется, но процесс обходится без всякой мысли и направляющей воли. Так Америка определяет свой путь. Она, конечно, держава сверхмощная, но недостаточно мощная, чтобы править миром, ставшим для нее слишком обширным и слишком сильным благодаря его многообразию. Каж­дое легкое решение ведет к обострению трудностей в об­ластях, где надо было бы по-настоящему действовать, временно пойти против естественного хода вещей, отвер­гнуть, используя гидрографическую метафору, линию наиболее крутого стока и пройти несколько сотен метров против течения: перестроить промышленность; платить справедливую цену за верность союзников, учитывая и их собственные интересы; смело вступать в борьбу против истинного стратегического противника - России, а не донимать ее мелкими придирками; навязать Израи­лю справедливый мир.

Размахивания руками в Заливе, бомбардировки Ирака, угрозы против Кореи, провокации в отношении Китая - все это вписывается в американскую стратегию театраль­ного микромилитаризма. Эти жестикуляции на время забавляют средства массовой информации, восхищают руководителей союзников. Но все эти телодвижения отклоняются от главных направлений реалистической американской стратегии, которая должна была бы обес­печить сохранение контроля Соединенных Штатов над промышленными полюсами триады — Европой и Японией, нейтрализовать, заняв благожелательную позицию, Ки­тай и Иран. И сломать единственного реального военного противника — Россию. В двух последних главах этой кни­ги я намерен показать, как возвращение России к внут­реннему равновесию, тенденции к автономии Европы и Японии предваряют крушение в среднесрочной пер­спективе американского лидерства. И как американская микровоенная суетливость подталкивает главных страте­гических игроков — Европу, Россию и Японию - к сбли­жению между собой, хотя именно этому Америка должна была бы противодействовать, если она хочет господство­вать. Скрываемый за мечтаниями Бжезинского кошмар осуществляется; Евразия ищет свое равновесие без учас­тия Соединенных Штатов.