Концепция познания Бергсона

Интеллектуальные способности человека представляют собой, по Бергсону, успешную адаптацию к миру в той степени, в какой мир является упорядоченной, законосообразной системой причин и следствий. Интеллект — это инструмент, помогающий нам справиться с реальностью; он сформировался, потому что был полезен для успешной деятельности. Многочисленные достижения науки, благодаря которым природа была поставлена на службу человечеству, свидетельствуют об этой практической функции разума. Но в ходе эволюционного процесса развилась и другая способность, содействующая успешной адаптации. Важнейшую роль в царстве животных выполняет инстинкт. Это также полезное знание, но оно существенно отличается как процесс от процедур интеллектуального рассуждения.

Инстинкт позволяет постичь важные для жизни вещи безо всякого научения или интеллектуальных операций. Инстинктивный разум, как полагал Бергсон, является необходимым дополнением к научному познанию. Он позволяет человеку жить, понимая других людей и жизнь в целом. Способность инстинктивного постижения присуща всем людям, поскольку она есть всего лишь проявление на новом уровне того, что было достигнуто ранее в эволюционной истории живых существ. Б. называет эту способность и знание, которое удается получить с ее помощью, «интуицией».

Идея «первичной интуиции» у Бергсона отражает его идею «длительности» (франц. durée — дление) — психологического, субъективного времени, которое нетождественно статичному времени научного познания и которое предполагает взаимопроникновение прошлого и настоящего, различных состояний сознания, перманентное становление новых форм внутренней жизни. В последней, по мнению Бергсона, «нет ни окоченелого, неподвижного субстрата, ни различных состояний, которые бы проходили по нему, как актеры по сцене. Есть просто непрерывная мелодия... которая тянется, как неделимая, от начала до конца нашего сознательного существования». «Длительность», образующая «ткань психологии жизни», и задает, согласно Бергсону, духовное своеобразие индивидов. В отличие от традиционных подходов рационалистического типа, стремящихся реконструировать репертуары познающего сознания и логического мышления, Бергсон ориентировался на прояснение многомерной модели сознания: от внешних, интеллектуальных, обслуживающих практические социальные потребности слоев, до внутренних, дорефлексивных, недеформированных воздействием интеллекта и языка.

Противопоставляя на протяжении всего своего творчества научного наблюдателя философскому персонажу, который «проходит» сквозь «длительность», Бергсон стремился подчеркнуть, что именно первый из них порождает второго — не только в физике Ньютона, но и в физике относительности Эйнштейна. Согласно Бергсону, и философия рационализма, и ассоциативная психология, и психофизика, интерепретирующие сознание как последовательность рядоположенных состояний, параметры которой могут быть охарактеризованы посредством количественных методик, не в состоянии описать человеческую субъективность.

Резкое разведение Бергсоном «длительности» и пространства; отвержение Бергсоном принципа психологического детерминизма, постулирующего существование в сознании взаимообусловливающих друг друга состояний и противоречащего возможности свободы; критика Бергсоном доктрины психофизиологического параллелизма; четкое различие, отмеченное Бергсоном между временем, как параметром физического описания реальности, как одной из координат движущейся точки и временем, как мерой и величиной жизни человека, в значимой мере обусловили пафос феноменологии Гуссерля, утверждавшего, что именно представители его философской школы выступают «подлинными и последовательными бергсонианцами».

«...Есть изменения, но нет меняющихся вещей: изменчивость не нуждается в подпоре... Изменчивость довлеет самой себе, она и есть сама вещь... Нигде субстанциальность изменчивости так не видна, так не ощутима, как в области внутренней жизни», − говорит Бергсон.

Отвергая классический догмат о субстанциальности сознания, Бергсон стремился создать теорию субстанции принципиально нового характера, принципиально индетерминистскую концепцию сознания, единство которого достигается самой его временностью, постоянным «интегрирующим» влиянием настоящего и прошлого, стягивающим в единое целое его разнообразные состояния.

Применительно к сознанию как процессу, по Бергсону, ни в какой момент времени невозможно вычленить что-либо устойчивое: «Отношение внутренней причинности — есть чисто динамическое отношение и не имеет ничего общего с отношением двух явлений, друг друга обусловливающих. Ибо эти последние, будучи способны воспроизводиться в однородном пространстве, укладываются в закон, между тем как глубокие психологические акты даются, раз сознанию и больше не появляются». Отвергая существование в сфере духовной жизни законов (в отличие от непосредственных фактов), Бергсон подчеркивал, что поскольку исключено предвидение будущего, означающее, в свою очередь, принципиальную невозможность знаний либо предположений о возможном, постольку возможное не существует в принципе — оно выступает как ретроспективная оценка, сформулированная «после того, как» («возможное — мираж настоящего в прошлом...»).

Первичным, неопределимым фактом сознания Бергсон полагал свободу («свобода есть факт, и среди всех констатируемых фактов она наиболее ясный... всякое определение свободы оправдывает детерминизм...»). Индивид свободен, по Бергсону, изначально: по сути, «длительность» и свобода для Бергсона синонимичны — они не доступны ни интеллекту, ни работе мышления. Теория сознания Бергсона была дополнена им сопряженной концепцией социальных ценностей. Трактуя мораль как продукт либо «общественного прессинга» либо «любовного порыва», Бергсон подчеркивал, что в первом случае («статическая мораль») человек являет собой элемент некоего механизма и, действуя соответственно, порождает для себя «закрытую» (авторитарную и националистическую) модель общества — продукт эволюционного круговорота, к которому неприложимы категории прогресса и возможности продвижения «жизненного порыва».

«Открытое» же общество, пророками которого были, по Бергсону, пророки Израиля, Сократ и Иисус Христос, основано на абсолютной морали творческой личности, на признании главной ценностью идеалов целостного человечества, на предельном динамизме общества и его институтов. По мнению Шелера, величие Бергсона заключалось «в той силе, с которой он сумел дать иное направление отношению человека к миру и душе. Новое отношение можно охарактеризовать как стремление полностью положиться на чувственные представления, в которых выступает содержание вещей; это новое отношение характеризуется как проникновение с глубоким доверием в непоколебимость всего «данного», выступающего как нечто простое и очевидное; его позволительно квалифицировать также как мужественное саморастворение в созерцании и любовном стремлении к миру во всей его наглядности». Бергсонианство выступило, безусловно, как одна из наиболее модных и рафинированных философских систем 20 в.

НИЦШЕ Фридрих (1844—1900) — немецкий мыслитель, в значительной мере определивший новую культурно-философскую ориентацию и основные черты неклассического типа философствования, основатель «философии жизни». Идеи Ницше во многом предвосхитили топику большинства современных философских направлений, тематизировав лучшие философские тексты 20 в.

Заданные Ницше стилистика мышления, методология и языковые парадигмы стали надолго образцами и нормами европейской ментальности. С Ницше живо полемизируют и чаще других авторов цитируют в новейших философских текстах, где его мысль продолжает инициировать поиски новых смыслов и значений.

В творчестве и личной судьбе Ницше наиболее драматично отразился кризисный характер переходной эпохи на рубеже 19—20 вв., выразившийся в тотальной утрате веры в разум, разочаровании и пессимизме.

Будучи прямым наследником философской классики, Ницше, в то же самое время является первым настоящим декадентом, потрясшим основы основ европейской культуры. Сам он четко осознавал такое свое место: «Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то чудовищном — о кризисе, какого не было на земле, о самой глубокой коллизии совести... Я не человек, я динамит».

В философской эволюции мыслителя можно выделить три основных этапа:

1. Романтический, когда Ницше находился под влиянием идей Шопенгауэра и Г.Вагнера.

2. Этап так называемого «позитивизма», связанный с разочарованием в прежних кумирах и резким разрывом с идеалом художника, когда Ницше обращает свой взор к «положительным» наукам — математике, химии, биологии, истории, экономике.

3. Период зрелого творчества, проникнутый пафосом идеи «воли к власти».

В свою очередь, третий этап, с точки зрения топики и порядка, рассматриваемых здесь проблем, может быть подразделен на две части:

а) утверждающую, которая включает в себя учение о сверхчеловеке и «вечном возвращении»;

б) негативную — этапа «переоценки всех ценностей».

Главной работой раннего Ницше является его первая крупная книга — «Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм» (1872). Филологический профессионализм и умение автора работать с классическими источниками становятся здесь идеальным средством, своего рода ключом к истолкованию современной Ницше эпохи.

Внешней канвой работы становится противоположность аполлоновского (как оптимистически радостного, логически членящего, прекрасного) и дионисийского (как трагически-оргиастического, жизнеопьяняющего) начал, через развитие которой прослеживается вся история человечества, и в особенности история Германии. Есть в книге, однако, и второй ракурс: то, что сам философ назвал «проблемой рогатой» — это проблема науки, разума, который уже здесь рассматривается как опасная, подрывающая и подменяющая жизнь сила.

Первостепенную роль в развитии общества Ницше придает здесь искусству, которое одно, на его взгляд, является полнокровным воплощением и проявлением подлинной жизни, стихийным (ничем, кроме воли и инстинктов художника, не детерминируемым) процессом жизнеизлияния. Своеобразным девизом этого периода творчества стала фраза Ницше о том, что «...только как эстетический феномен бытие и мир оправданы в вечности». Все проблемы современной культуры, считал Ницше, связаны с тем, что она ориентирована на науку, а последняя опирается на искусственный (чуждый инстинктивной в ее основе жизни) разум.

Исходя из такого понимания генезиса культуры, Ницше выстроит затем все свое учение, поэтому «Рождение трагедии» можно без преувеличения назвать своего рода ключом к расшифровке его последующего творчества.

В этой работе Ницше обозначил и главную проблему всей своей философии — как, каким путем создать такую культуру, подчиняясь которой человек мог бы облагородить свой внутренний мир и воспитать себя. Однако на данном этапе его творчества она формулируется в поэтически-символической форме «возрождения трагедии».

Непризнание работы, крах прежних идеалов и резкое обострение болезни заставят Ницше отказаться на время от роли мессии и отдать все силы изучению наук о человеке («Человеческое, слишком человеческое», 1874; «Утренняя заря», 1881). Пройдет несколько лет, прежде чем в работе «Так говорил Заратустра» Ницше решит «возвратить людям ясность духа, простоту и величие» и обнародует главную положительную задачу своей философии, видевшуюся ему в утверждении верховной ценности культурного совершенствования человека, в результате которого появится новый, превосходящий современных людей по своим морально-интеллектуальным качествам тип человека.

В роли такого культурно-этического идеала Ницше выдвигает образ сверхчеловека. Это понятие становится одной из главных несущих конструкций его учения, фиксируя в себе образ человека, преодолевшего самообусловленность собственной естественной природой и достигшего состояния качественно иного существа — ориентированного на идеал радикального и многомерного освобождения человека посредством самотворения, овладения пробужденными им собственными, иррациональными силами.

Следует выделить несколько противоречивых ракурсов, или измерений, этой идеи в творчестве Ницше.

Чаще всего он говорит о ней как о главной, единственно правильной цели всего человечества, и тогда «человек есть нечто, что должно превзойти», в нем важно то, что он «мост, переход, гибель». Мы должны превзойти, преодолеть себя вчерашних, и в этом смысле сверхчеловек у Ницше — это не белокурая бестия, он — впереди, а не позади. Хотя в то же самое время философ иногда употребляет это понятие и для характеристики уже существовавших в истории («непреднамеренно, как случайность, как исключение») отдельных личностей «высшего тина», наиболее полно воплотивших в себе идеал сверхчеловека.

Речь идет о так называемом «историческом сверхчеловеке» — Александр Великий, Юлий Цезарь, Гёте, Микеланджело, Борджиа, Наполеон и т.д. И параллельно с этим Ницше пишет, что в нашей истории еще «никогда не было сверхчеловека! Поистине даже самого великого из них находил я — слишком человеческим!». Идеал Ницше отличают гармония и синтез двух начал — дионисийского, с его радостным утверждением инстинктивной жажды жизни, и аполлоновского, придающего этой бьющей через край жизни одухотворяющую стройность и цельность идеала, — «душное сердце, холодная голова» и минус все «человеческое, слишком человеческое».

Если попытаться отделить суть вышесказанного от экстравагантного языка философа, то вряд ли Ницше окажется оригинальным там, где, как это не парадоксально, он стал наиболее влиятельным. Тогда его идеал предстанет пред нами в облике древнего, почти языческого и хорошо узнаваемого героя, главным достоинством которого является умение обуздывать (не подавлять!) свои инстинктивные побуждения. После того, как первую книгу Заратустры долго не издавали, а потом, выйдя из печати, она так и не получила широкой огласки, Ницше напишет вторую ее часть, в которой сила сверхчеловека не будет уже сочетаться с мягкостью.

Существенным образом трансформируется по сравнению с первоначальным и образ Заратустры: из идеала мыслитель превратит его в пугало для «добрых христиан и европейцев», «ужасного со своей добротой». Здесь, во второй книге, Ницше обратит свой взор в сторону идеи вечного возвращения, которая станет своего рода молотом — символом, разрушающим все мечты и надежды. Это учение предназначается им для того, чтобы «унизить всех слабых и укрепить сильных», которые одни способны жить и принять эту идею, «что жизнь есть без смысла, без цели, но возвращается неизбежно, без заключительного «ничто», как «вечный возврат». В итоге идея вечного возвращения вступает, как кажется, в определенный диссонанс с ранее проповедуемой верой в сверхчеловека: о каком сверхчеловеке теперь можно мечтать, если все вновь возвратится в свои колеи? Если, с одной стороны, речь идет об устремленности вперед, а с другой — о вечном круговращении. Однако, наделяя своего героя сразу обеими задачами, Ницше удивительным образом переплетает их между собой, провозглашая, что высший смысл жизнь приобретает исключительно благодаря тому, что она вновь и вновь возвращается, налагая при этом колоссальную ответственность на человека, который должен суметь устроить ее так, чтобы она оказалась достойна вечного возвращения.

При этом сверхчеловек и может и должен вынести мысль о том, что игра жизни длится бесконечно и что этот же самый мир будет вновь и вновь повторяться. В этом смысле идея вечного возвращения станет для Ницше конкретным выражением и своего рода художественным символом приятия Жизни. Этой же задаче подчинена у Ницше и идея сверхчеловека, призванная послужить той же воле к жизни, навстречу великому устремлению вперед, к созданию наивысшего осуществления воли к власти. Эти две идеи оказываются, таким образом, взаимосвязаны: его Заратустра всегда возвращается к той же самой жизни, чтобы снова учить о вечном возвращении, давая тем самым смысл и значение существованию, принимая на себя этот труд, отстаивая себя и исполняя свое предназначение.

Ницше утверждает здесь своего рода императив, согласно которому мы должны поступать так, как мы желали бы поступать, в точности таким же образом бесконечное число раз во веки веков.

Тем самым исключается возможность другой жизни и признается лишь вечное возвращение к тому, чем мы являемся в этой жизни. Вслед за выполнением утверждающей задачи наступает очередь негативной части учения Ницше, которая самым непосредственным образом связана с предыдущей.

На пути творения новых ценностей Ницше столкнулся с могучим противником в лице всей морали современной ему философии, поэтому он решает «радикальным сомнением в ценностях ниспровергнуть все оценки, чтобы очистить дорогу». Так начинается великая война философа за освобождение людей от власти духов и социальных авторитетов, вошедшая в историю под броским лозунгом «переоценки всех ценностей». Именно эта борьба и сделала его одним из наиболее ярких глашатаев «европейского нигилизма», который стал делом всей его жизни. Все работы, написанные им после «Так говорил Заратустра», являют собой такую «переоценку», хотя наибольший интерес в этом ряду представляют два его крупных произведения: «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего» (1886) и, задуманная в качестве приложения и ставшая затем своего рода пролегоменами к ней, «К генеалогии морали» (1887).

Ницше исследует здесь феномен морали, показывая, что всякая мораль является тиранией по отношению к «природе» и «разуму», что, прежде всего она учит ненавидеть слишком большую свободу, насаждает в людях потребность в ограниченных горизонтах, содействует глупости как условию жизни и роста.

Он убежден, что необыкновенная ограниченность человеческого развития, его медленность, томительность, частое возвращение вспять и вращение на месте были в значительной мере обусловлены моральным инстинктом повиновения, способствовавшим культивированию в Европе стадного типа человека, считающего себя на сегодняшний день единственно возможным типом человека вообще.

Он перечисляет присущие этому типу моральные добродетели, которые и делают его смирным, уживчивым и полезным стаду, это:

• дух общественности,

• благожелательность,

• почтительность,

• прилежание,

• умеренность,

• скромность,

• снисходительность,

• сострадание и т.п.

С другой стороны, все то, что, по Ницше, возвышает отдельную личность над стадом — великий независимый дух, желание оставаться одиноким, чувство собственного достоинства, великий разум и т.п., кажется сегодня опасным и называется злым, в противоположность прославляемой посредственности вожделений.

Здесь же философ излагает свою знаменитую теорию морали господ и рабов, считая, что во всех культурах существовали два основных типа морали, обусловленные разницей в положении, функциях и назначении двух различных человеческих типов.

За нынешнее состояние культуры ответственны, по мнению Ницше, рабы, которые и привели ее к такому жалкому итогу.

Они утвердили свою мораль, требующую всеобщего равенства.

Теперь понятно, каким образом можно объяснить измельчение людей: ведь все это рабы и их потомки, они задают тон и создают современные культурные идеалы. Так как современность, буквально во всех ее проявлениях, зиждется исключительно на моральном творчестве рабов, необходима не просто критика, а радикальная переоценка всех европейских идеалов и всей европейской морали в целом. Тем самым проблема морали господ и рабов становится в философии Ницше своего рода историко-теоретическим фундаментом борьбы за переоценку всех ценностей. Тот путь, по которому до сих пор шло европейское человечество, чреват, по Ницше, целым рядом чудовищных последствий, которые он пророчески предвещает своим современникам, приоткрывая завесу европейского будущего: распад европейской духовности и девальвация ее ценностей, «восстание масс», тоталитаризм и воцарение «грядущего Хама» с его нивелировкой человека под флагом всеобщего равенства людей.

Он закладывает здесь оригинальные методологические и языковые парадигмы, которые получат затем колоссальную развертку в феноменологических, герменевтических и постструктуралистских изысках 20 в., воплотивших в себе основы дескриптивно-деструктивной феноменологии Ницше. В этом плане можно говорить об огромном воздействии его культурных идеологем, а также стилистики его языка на западное самосознание эпохи модерна и постмодерна. Завершающим аккордом зрелого ницшеанства и в то же время своеобразным его метафизическим стержнем стала концепция волюнтаризма, сделавшая главным принципом бытия и объяснения мироздания «волю к власти».

Антисистематичность и антиметафизичность как характерные черты мировоззрения Ницше не сводятся у него, однако, к простому отказу от притязаний на целостность и полноту теоретического охвата реальности; они предполагают, скорее, формирование нетрадиционного типа метафизики, носящего по преимуществу чисто прикладной характер.

Такой ее статус можно объяснить тем, что, во-первых, на место хрестоматийного бытия философов, как основы и сущности всего существующего, Ницше выдвигает жизнь, с ее вечным движением и становлением, лишенную традиционной атрибутики бытия.

А во-вторых, в основе процесса создания этой метафизики лежит все та же, титаническая интенция к утверждению жизни и жажды «мощных людей», которая пронизывает все разделы его творчества. «Воля к власти», по Ницше — это не только основной, но и единственный принцип всего совершающегося, то единое, что лежит в основе всего многообразного. Все процессы, как физические, так и духовные, Ницше стремится представить как различные модификации воли к власти.

Сама жизнь приобретает значение некоей части мирового процесса, особого вида мировой энергии и одного из проявлений воли к власти. Опираясь на этот принцип, Ницше разрабатывает и основы своей гносеологии как перспективного учения об аффектах. Будучи только частью универсальной жизненной силы и выражением воли к власти, человек, как и любой сложный механизм, представляет собой множество таких воль и способов их выражения, среди которых самой первой и наиболее естественной компонентой являются его аффекты.

Что же касается мышления, то Ницше рассматривает его только как «выражение скрытых за ним аффектов», как своеобразное орудие власти, служащее усовершенствованию и повышению жизненности. Все наивысшие продукты деятельности сознания являются лишь попыткой схематизации и упрощения мира. Ницше осуществляет переоценку традиционных представлений об истине и заблуждении, не видя принципиальной разницы между ними, ибо и то и другое носит, по его мнению, чисто служебный характер.

Это касается и любого рода рациональной аргументации, обращаемой к разуму, суждения которого о мире являются не более чем «интерпретациями особого рода перспективы» — т.е. своеобразными точками зрения и своеобычными видениями этого мира, вечно меняющимися, как и он сам. Разум, по Ницше, противоестественен и чужд жизни, он деформирует и умерщвляет ее, более того, он искажает показания органов чувств, которые, как считает философ, «никогда не лгут». Только в инстинкте непосредственно выражен принцип воли к власти, поэтому физическое начало в человеке гораздо выше, по Ницше, чем духовное. Его утверждения о человеке как «не установившемся животном» и глубоко ущербном в биологическом плане существе послужили исходной основой для многих построений философской антропологии, особенно ее биологической ветви. В философии 20 в. актуализация идей Ницше осуществляется по самым разным направлениям.

С одной стороны, это разнообразные литературные версии, связанные с именами Ж.Батая, М.Бланшо, П.Клоссовски, Камю и иных экзистенциалистски ориентированных мыслителей.

С другой — очень влиятельные, и ставшие сегодня уже классическими, философские интерпретации М. Хайдеггера, Ж. Делеза и Ж. Деррида.