Сцена 5

ЛУИ. – Это случилось десять дней назад, не больше

- где я тогда был? –

с тех пор должно было пройти дней десять,

и не исключено, что только поэтому я решил сюда вернуться.

Я встал

и сказал себе, что съезжу с ними повидаться,

нанесу визит,

и затем, за все последующие дни,

несмотря на блестящие доводы, которые я сам себе привел,

мнение мое не изменилось.

Десять дней назад,

я был в постели, я проснулся,

спокойно, безмятежно

- давно уже,

с год, я говорил в начале,

давно уже со мной такого не случалось, давно я обнаруживаю себя каждый раз, каждое утро, с единственной мыслью в голове, и с ней каждый раз начинаю, начинаю сначала,

с единственной мыслью о своей грядущей смерти –

я проснулся, спокойно, безмятежно,

с той странной и ясной идеей

не знаю, удастся ли мне это объяснить

с той странной и ясной идеей,

что мои родители, мои родители,

и другие люди, все остальные люди в моей жизни,

мои самые близкие люди,

что мои родители и все те, кому я был близок и кто был близок мне,

мой отец тоже, в прошлом; будем считать, что я это помню,

моя мать, мой брат, сейчас, сегодня,

и моя сестра, она тоже,

что все, согласившись, что знают, кто я такой,

однажды меня разлюбят, разлюбили,

что «в итоге»

меня перестали любить

(вот что я хотел сказать),

от какой-то безысходности, из отвращения ко мне,

и что от меня всегда отдалялись, потому что я сам просил меня не трогать,

именно такое было у меня ощущение, не знаю, как точнее сказать,

когда я проснулся

- в тот миг, когда выходишь из сна, все так прозрачно ясно, и кажется таким понятным, а в следующее мгновение все пропадает –

ощущение, что от меня всегда отдалялись,

мало помалу,

от меня самого, от моего одиночества среди людей,

потому что не знали чем меня привлечь,

чем тронуть,

а значит, пора бы им бросить эту затею,

и они ее бросят, они от меня отрекутся,

все,

в каком-то смысле,

после стольких попыток удержать меня рядом с собой,

объяснить мне,

потому что я привожу их в отчаяние,

и еще потому что они пытаются принять тот факт, что оставить меня в покое, сделать вид, будто они обо мне не беспокоятся, значит, проявить еще больше любви.

Я понял, что это отсутствие любви, на которое я жалуюсь, и которое всегда было для меня единственным оправданием моей трусости,

хотя никогда раньше я его не замечал,

что это отсутствие любви всегда больше заставляло страдать других, чем меня.

Я проснулся с той странной, и отчаянной, и неопровержимой идеей,

что меня живого уже любили, как хотели бы любить меня мертвого,

не умея ни выразить этого, ни объяснить.

Сцена 6

ЛУИ. – Вы все время молчите, вас совсем не слышно.

КАТРИН. – Простите, нет, не знаю.

Мне нечего сказать.

ЛУИ. – Мне жаль, что так вышло, сейчас, перед этим, я хочу, чтобы вы это знали.

Не знаю, почему Антуан так говорит, я не понял.

Он все хочет доказать, что я ничем не интересуюсь, он наверняка настраивал вас против меня.

КАТРИН. – Я об этом не думала, не думала об этом, это не имело значения.

Зачем вы так:

«настраивал вас против меня»,

«настраивать меня против вас»,

странная мысль.

Он говорит о вас так, как должен говорить, и говорит нечасто,

почти никогда,

не думаю, что он вообще о вас говорит, и уж тем более - в таких выражениях, ничего подобного я не слышала, вы ошибаетесь.

Ему кажется, мне кажется, что ему кажется, что вы ничего не желаете о нем знать, вот в чем дело, вы ничего не желаете знать о его жизни, его жизнь для вас пустое место,

и я, и дети, и все остальное, его профессия, то, чем он занимается…

Вы знаете, какая у него профессия, знаете, чем он занимается?

То есть, нельзя сказать, что у него настоящая профессия,

вот у вас да, у вас настоящая профессия, профессия, это то, чему учатся, то, к чему готовятся, или я ошибаюсь?

Знаете вы, какая у него работа?

Неплохая, могла бы быть и хуже, очень даже неплохая.

Его работа, нет, вы не знаете, какая у него работа,

а знаете вы, где он работает? Что делает?

Это не упрек, я бы расстроилась, если бы вы именно так это восприняли,

если вы воспринимаете это именно как упрек, то зря, вы неправы, это не упрек:

я сама, представьте себе, сама точно не знаю, не могу с уверенностью сказать, какая у него роль.

Он работает в инструментальном цехе,

там, в той стороне,

инструментальный цех, прямо так это и называется, я знаю, где это,

иногда я туда прихожу и жду его с работы,

теперь-то почти нет, но раньше да, ходила,

он собирает инструменты, я так думаю, по-моему, это логично, что тут рассказывать?

То есть, он должен собирать инструменты, но я не знаю, как это объяснить, какие он там каждый день производит операции, и не смею упрекать вас в том, что вы тоже этого не знаете, нет.

Но вот он, он может сделать из этого вывод,

он определенно делает из этого вывод,

что его жизнь нас не интересует,

или, если вам угодно, - я бы не хотела, чтобы вы думали, будто я вас в чем-то обвиняю, - ему наверняка кажется,

я думаю, он всегда был таким,

вы должны знать, сложно представить, что в юности он был другим,

ему наверняка кажется, что то, что он делает, неинтересно или недостойно, точное слово, недостойно вашего интереса.

И нет ничего обидного

(или оскорбительного?)

да, нет ничего оскорбительного

в том, чтобы согласиться, что он не так уж неправ,

вы не находите? или это не так? Я что-то не то говорю?

ЛУИ. – Ничего оскорбительного, в самом деле, в этом есть доля правды.

Я хочу, если говорить обо мне, я хотел бы,

я был бы рад…

КАТРИН. – Не говорите мне ничего, не надо,

лучше не говорите мне ничего, а скажите ему все, что вы хотели сказать.

Думаю, так будет лучше, вы возражать не станете.

Я не в счет, я ничего не смогу передать,

я так устроена,

это не моя роль,

или, по крайней мере, я ее вижу не в этом.

Вот вы тоже,

как вы там сказали?

«настраивал вас против меня».

ЛУИ. – Мне нечего сказать, и не сказать тоже нечего, не вижу предмета.

КАТРИН. – Отлично, замечательно, тем более!

ЛУИ. – Катрин! Вернитесь!