3. Важнейшие свойства знаков

Независимо от того, имеется ли в виду сфера специального, узкопрофессионального общения или же речь идет о передаче информации общедоступной, рассчитанной на самого широкого потребителя, знак, как мы видим, имеет преднамеренную, целенаправленную природу, он специально используется для передачи определенного смысла. Преднамеренность – первое из свойств знака. И отсюда же вытекает второе его важнейшее свойство: двусторонность. В самом деле, у знака обязательно должны быть две стороны: идеальная, внутренняя (то, что передается, – значение, смысл, или, еще по-другому, семантика²) и материальная, внешняя (то, чем передается, – форма). Эти две стороны знака называют планом содержания и планом выражения.

Материальная сторона знака, его план выражения, может быть самой разной – лишь бы она воспринималась органами чувств: слухом, зрением, осязанием... Подавляющую часть информации о мире человек получает с помощью зрения. И не случайно те примеры знаковых ситуаций, что приводились выше, имели визуальную, зрительную природу. Но если говорить о знаке языковом, о единицах человеческого языка, то его основная материя, конечно же, звук. Это важно подчеркнуть, так как сегодня, в эпоху поголовной грамотности, человек привыкает к письменной форме языка. Привыкает настолько, что зрительный образ слова теснит в нашем сознании образ слуховой. И все же не будем забывать о том, что основная материальная форма существования языка – это звук, колебания воздуха. На протяжении сотен и сотен тысячелетий человеческий язык существовал исключительно в звуковой форме (еще ему, конечно, помогали жесты), и только в последние несколько тысячелетий этому способу передачи информации сопутствует письменность. Не забудем также о том, что еще совсем недавно целые народы пользовались языком исключительно в его устной, звуковой форме: письменности они просто не знали.

А должен ли знак быть похожим на то, что он обозначает? Или хотя бы напоминать? Нет, это не обязательно. Скорее наоборот: знаки, подобные тому, что они обозначают (их называют иконическими), – довольно редкий случай. Вот над булочной висит крендель. Над мастерской по ремонту обуви – сапог. Перед пешеходным переходом стоит треугольник с изображением шагающего человека. (Кстати, многие знаки дорожного движения – иконические.) Слово кукушкапохоже на тот звук, который издает данная птица. И другие звукоподражательные или звукоизобразительные слова – скрипеть, булькать, чавкать, гром, писк, шипение – тоже можно считать иконическими знаками. Но в целом это скорее исключение. А нормально для знака как раз обратное: условная связь между планом выражения и планом содержания. Цветок на окне означает: «сюда нельзя, явка провалена». Но если мы договоримся о другом содержании знака, он может обозначать, например: «заходи, я жду». Кстати, и крендель, висящий над булочной, вовсе не означает, что здесь продаются крендели: может быть, их в этой булочной испокон веков и не было. А уж слова-то сплошь и рядом демонстрируют свою условность как названий. Чем, скажите на милость, слово кастрюля похоже на сам предмет? А слово зеленый чем похоже на соответствующий цвет? Да ничем. Именно поэтому одни и те же предметы в разных языках называются по-разному. Получается, что в основе названия лежит договоренность, соглашение, конвенция. Мы, то есть коллектив людей, как бы решили придать данной звуковой форме данное содержание; так появляется знак. Конвенциональность – третье основное свойство знака.

Но знак никогда не существует изолированно, сам по себе. Он всегда входит в целую систему, действует на фоне своих «собратьев». Поэтому подписать конвенцию, договориться о содержании знака на практике означает разделить сферы влияния знаков: вот это обозначает то-то, а вот это – другое...

Один мой знакомый, приехав за границу, поселился в недорогой гостинице. Ванной и туалета в номере не было. Поэтому вечером с полотенцем через плечо он отправился в конец коридора. Там он увидел дверь, на которой был изображен равносторонний треугольник, – и все, никакой надписи. Что должен был сделать мой знакомый? Потоптавшись, он пошел в другой конец коридора: а что нарисовано там?

Там на двери оказалось изображение круга. И, слегка посомневавшись, мой знакомый повернул обратно... Действительно, треугольник с вершиной, обращенной вверх, мог бы символизировать женский силуэт – скажем, если бы он был противопоставлен треугольнику, обращенному вершиной вниз: это бы обозначало, условно говоря, «широкобедрость» женской фигуры и противостоящую ей «широкоплечесть» мужской. Но в нашем случае треугольник оказался противопоставленным кругу, и это все меняет. Треугольник уже читается как символ «угловатости» мужской фигуры по сравнению с «округлой» женской. Знак обретает значение в противопоставленности другому знаку.

Еще пример, тоже из «заграничной» практики. Русский турист в Болгарии собирается позвонить по телефону-автомату. Сняв трубку, он слышит: «туу-туу-туу...» – и с досадой вешает трубку на место. Однако и в соседнем автомате ситуация повторяется: то же самое «туу-туу-туу» в трубке и в третьем, и в четвертом... «Ну ни один автомат не работает!» – в сердцах чертыхается турист, и невдомек ему, что в данной стране прерывистое «туу-туу-туу» – это нормальный телефонный «фон», эквивалентный нашему непрерывному гудку, это знак: «набирайте номер». Но для того, чтобы понять это, надо знать: а каковы другие знаки в данной системе? Какие есть еще гудки? И опять конвенциональность знака оборачивается его обусловленностью: каждый знак – член своей системы. Обусловленность – четвертое свойство знака.

Нетрудно показать это и на примере языковых единиц. Так, слова в целом образуют систему, и эта система складывается из множества частных подсистем. Одна из них – названия цветов солнечного спе-ктра: красный, оранжевый, желтый, зеленый... Не будем сейчас говорить о стоящих за этими названиями понятиях – этому найдется другое место. Но вот что любопытно: во многих языках русским названиям голубой и синий соответствует одно слово. Например, для немца цвет чистого неба, василька и полоски леса на горизонте будет все blau. Der Blaufuchs – так по-немецки называется голубой песец (букв. ‘голубая лиса’), а die Blaubeere – черника (букв. ‘синяя ягода’): первая часть в этих немецких словах одинакова... Нет, конечно, при необходимости можно различить данные цветовые оттенки – скажем, при помощи определений himmelblau – ‘небесно-голубой’ и dunkelblau – ‘темно-синий’. Однако в огромном большинстве случаев немец скажет просто blau, без всяких уточнений. Не получается ли тем самым, что значение слова синий в немалой степени зависит от того, есть ли в данном языке слово голубой или нет? Если есть (как в русском), то объем его семантики сужается, если нет (как в немецком), то соответственно возрастает... Как писал Велимир Хлебников, «каждое слово опирается на молчание своего противника».

Еще один пример из области лексики. В ее состав входит подсистема названий частей тела. Мы все активно используем в своей речи слова рука, плечо, локоть, колено, бедро, живот и т.д. и абсолютно уверены в их значении. У каждой единицы своя сфера действительности, свой обозначаемый предмет, свои отношения с другими словами. Что такое, например, плечо? Это часть тела, ограничиваемая с одной стороны грудью и шеей, а с другой стороны рукой. Так сказать, ‘то, что между рукой, шеей и грудью’. Точно так же бедро для нас – это ‘то, что между боком, пахом (или животом) и ногой’... Но возьмем медицинскую терминологию. Это в некотором смысле другой язык, отдельная лексическая подсистема. И оказывается, что здесь знакомые нам слова употребляются в несколько ином значении. Если в обыденной речи значение слова плечо определялось его отношениями со словами грудь, шея, руки, то в медицине это ‘кость от плечевого сустава до локтевого’. Бедро здесь ‘кость от тазобедренного сустава до коленного’. Как видим, значения данных слов определяются здесь уже иными «партнерами» – и прежде всего словом сустав (которого, прямо скажем, нет в обыденной речи). Опять получается: содержание знака обусловлено содержанием других знаков, всем устройством данной системы, лежащей в ее основе конвенцией. Можно сказать, что языковой знак есть производное от языка как целого.