новая папка 2 / 14063

БОТАНИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

НА ДУДОРОВУ ГОРУ

1792 ГОДА МАЯ 8-ГО ДНЯ

Мне кажется, графиня! что я вам должен описанием нашего похода. Вы так беспокоились, отпуская супруга вашего с г-м Бебером в ботаническую экспедицию, что должно было бы предать всесожжению и карандаши мои и бумагу, с которыми я (в качестве репейника, приставшего к ботанической рясе) приглашен был, если бы я не посвятил оных на удовольствие ваше и описанием важного путешествия нашего не заставил бы вас усмехнуться. Если же, напротив, заставлю я вас зевать, читая мое маранье, то:

Да будет вашею рукою

Из океана всех чернил

Все то ж учинено со мною,

Что я с бумагой учинил.

Впрочем, я писать начал на Дудоровой горе по необходимости, графиня!.. по сущей необходимости. Приметя, что нечувствительно влекла нас ботаническая прелесть из царства животных в постоянное бытие растений, на всякий случай считал я нужным оставить по себе по крайней мере повесть о нашем укоренении. Мы еще движемся — но движемся, как полипы, от усталости. Не видно еще ни малых следов к нашему возвращению. Если мы чрез четыре часа не возвратимся, милостивая графиня! присылайте с лопатками, увы! мы будем тогда уже редьками и по колено в земле.

Между тем поспешу сказать вам, что... да что? ... я, право, не очень и знаю. Предмет пути нашего вам известен — успехи оного? ... Извольте. Но будет ли заплочено внимание ваше, когда вы узнаете наперед, что мы нашли травку, у которой корень волоконцами, стебелек чешуйчатый, цветочек, кориофиле имеющий, столько-то лепесточков, что лепесточки сидят в чашечке, а между ими стоят столько-то усиков, между усиков столько-то пестиков и пыль... что имя сего чудесного растения по-латыни (ни на каком другом языке ботанический язык не ворочается)...

я позабыл, да хотя бы и вспомнил, все сии Aconitum napellum, taraxacum * и проч.:

Для вас бы скучный был то шум,

Как с корня мы латынь копали

И к каждой травке прибавляли

Великолепно «ус» и «ум» (1).

Се тако непреложной (2)

Закон велит в науке сей,

Что дал для ясности вещей Возможной Ростовец шведских стран Линей.

Припав лицем к земному лику,

В крапиве подлой и простой Мы славословили уртику,

Грибной пленялись красотой.

Жуков и бабочек травили И две подводы нагрузили Латинской свежею трухой.

Сердце ваше, впрочем нежное, не пощадит в сем случае сердец, ботаникой прельщенных, и вы, может быть, справедливо скажете:

Латынь в конюшню отнесите,

Латынью лошадей кормите,

А мне скажите: что мой граф?

Я буду перед вами прав.

Играфом зачинаю,

Играфом окончаю,

Дабы без милости его Мне не досталося чего.

(1)Большая часть латинских ботанических наименований кончится на «us» или «um»; да если бы и не кончились, то надобно, чтобы кончились, потому что по таком крещении приобретают вещи и мужественнейший вид и знаменитейшее свойство.

(2)Се тако... Одно «се тако» дает уже важность слогу, хотя бы он в прочем был и плясошный: на это есть примеры... Смотри, но лучше не смотри, увидим, что и без того можно бы было обойтися.

* Аконит реповидный, одуванчик (лат.).

Вы еще на крыльце стояли, сударыня! и собственными глазами видели, как мы садились и пересаживались на некую плоскую раздрогу, которая только четырьмя своими колесами напоминала нам, что она не галера. Первая наша тревога сделалась от того, что граф наш, седши с г-м Бебером на правый борт, чуть было меня, на левом сидящего, не поднял на 9-е небо, если бы я, убоявшись близкого кораблекрушения, не успел закричать: «Равновесие нарушено». Граф, газетный глагол не забывающий, подумал, что равновесие Европы нарушено успехами отечественного оружия, с торжеством скочил с места; но, увидя, что дело не о том, посадил меня с г-м Бебером вместе, а сам один сел; иначе бы наш путь окончился бедой.

Пускай бы только головой,

Пускай бы делом;

Но нежный ваш супруг

И телом

Противувесил двух

Покорных ваших слуг.

Сударыня! вы это знали,

Но нам и не сказали,

Смолчали,

А скромностью кого

Вы больше б наказали?

Того же самого,

Которому желали,

Чтоб он соломинкой ноги не изломил,

Чтобы пылиночкой он не ушиблен был;

А нас во осторожность

Сочли за невозможность

И словом просветить,

Бедам бы быть, бедам бы быть.

Слава Богу, что скоро приметили неустройство, а, предвидя опасность, отвратили оную уравнением веса.

И то же солнце нам, что на дворе светило,

Доброжелательным нас взором проводило,

Как видеть далеко могло.

Кое-как шестерней ямскою запряженно,

Носило мудрости, скрыпящее, смиренно,

Под тяжестью ее мгновенно Тронулось, охнуло и по-плы-ло.

Городом и мостовою мы все ехали, как ехали; но Пренебрегающи прямой, обычный путь,

И к славе по прямой, где шествуют немного,

Лишь только вздумали свернуть 1,

То чуть было свои и головы, и ноги В отважной сей стези

Мы не оставили к бессмертию в грязи.

По счастию, что граф,

Припомня ваш устав В опасность не вдаваться,

Дал добрый нам совет Сгружаться

И по-апостольски путь трудный перетечь.

На речь Премудрую мы тотчас подалися,

Итак как с головы до ног Ваш граф себя для вас берег

Имы для наших береглися,

Как ходят кулики,

Философы и арлекины,

Сложа плащи и сертуки,

Пустились мерить мы и ямы и равнины Обутым циркулем тупых и грязных ног.

Ступали в лужи мы глубоко Или шагали так высоко,

Елико кто шагнуть возмог.

Но, шуткой горе покрывая,

И будто бы par gout * гуляя,

Иной свистал Да травки рвал,

Кто палочкой играл;

И смехом, хоть сухим, мы кой-как скрыть старались,

Чтоб ну?жда не была видна,

Когда нам встречу попадались Чухонки иль чухна.

Г-н Бебер, приметя, что дорога нам становится лучше, что мы должны поберечь ноги свои на труд славнейший и тягчайший,

(1) Сей поворот находится на 10—й версте по Петергофской дороге.

* Для удовольствия (франц.).

советовал нам садиться, а мы, вопреки придворного бытия предпочтя толчки шаганью, безмолвно взмостилися опять на багару нашу — поехали — между товарищей моих зачался горячий ботанический разговор; но от шума колес доходили ко мне только одни «ус и «ум», от которых стал я ни важнее, ни умнее. Вы простите ли мне, сударыня! если я пощажу внимание ваше, не описав того, чего я не слыхал?

Несколько верст проехав, «стой, стой!» закричали единогласно граф и г-н Бебер, увидя кладбище: «Тут есть весьма любопытные растения». Встали, пошли — я дал им волю, а сам издали за ними пошел, не зная сам зачем. Пришед на место, обошел я несколько могил, постучал тросточкой, как водится, по камням, которые покрывают прах покойных поселян, и увидел на одной плите, несколько лучше других сделанной, высеченную сию надпись:

Под камнем сим

Лежит Богатырев.

«Вот имя, коего начало От дел, мне кажется, свой титул восприяло», —

В себе я сам проговорил.

Когда бы тут вельможа Схоронен был,

То, словом действие помножа,

Пришлец бы и обман за истину почтил.

Могло б богатство иль порода,

Иль лесть Адонидом — урода,

Ираклом — Трусова назвать.

И путники в грядущи роды С священным чувствием читали б тут,

Как знатные уроды,

В противность всех вещей природы Под камнем, как сверх камня, лгут;

Но пахарь сей трудолюбивый,

Которого язык правдивый Витийством дел не украшал,

При смерти то сказал,

Чем в жизни отличался...

Пиита род его солгать не подкупал,

И может быть, что он богатырем назвался По крепости природных сил Или по твердости, с которою сносил Он счастья обороты,

Как нищету трудом, а песенкой — заботы

Он от семейства отвращал,

Иль от товарищей название стяжал,

Каков в ребячестве бывал,

Как всех борол, как всех ломал,

Его богатырем дразнили,

Потом, когда он возмужал,

То так работал, как играл,

И прозвище его в названье обратили

Иль, может быть, затем... но кончим песнь печали,

Чтобы не горести слеза

Проникла чтущие глаза;

Пусть смехом бы они слезились и сверкали,

Иль, может быть, затем

Уездный мир богатырем

Его прославил,

Что он десятков семь

Сынов оставил.

Пойдемте с кладбища, пойдемте, пойдемте. Сударыня! тут крапива такая. Весьма кстати, о, весьма кстати. После печального позорища встретилися нам три комические преогромные воза. Вы представить не можете, графиня! чем они нагружены, весьма чисто облупленными белинькими прутиками. Да на что это? на что? спрашивали мы друг друга, и потом я у везущих:

— На чтой-то, мужички!

У вас их покупают?

— А, это голички,

Чем сливки при дворе пузырят, аль болтают.

— Да эдакой беды и для Европы всей

Лет на пять стало бы, как ни пузырь, ни бей,

На что ж их столько запасают?

— Да, барин! при дворе, смотри-ка, пузырей

Несметно надувают.

Ты, видно, боярчук, в приспешной не бывал,

Иного пенят там, а первый уж опал,

Лишь лопнул тот, другой надулся по наряду,

Подстегнут голичком, он, как бы ни был мал,

Посмотрим, экой стал!

А мы, лишь голички поставим по подряду,

Ведь наш и хлеб-соль тут,

Ну, пусть их сливки бьют.

Пожалуй, до надсаду,

Ведь это не беда.

Час добрый, господа.

— Ну, с Богом, мужички!

Коль нужны пузыри, полезны голички.

Полезно все, что есть на свете;

Так, видно уж, устроил Бог В его спасительном совете,

Чтоб прихотью моей другой питаться мог;

Но размышление исторгнуло сей вздох.

О неизмерима премудрости пучина!

Тобой от пузырей Бывает для людей

Дурна и счастлива судьбина.

Но будь не столько пузырей,

Промыслить было б хлеб трудней Рабочей твари сей.

При сем философо-политическом размышлении долго я не хотел верить мужичьему о голичках ответу, но граф меня уверил, сказав, что самовидец бывал сей истины — любимый разговор скоро

потом заступил место философии, и товарищи мои стали опять допрашивать огородника Линея; а я, их не слыша, слушал, и в сем расположении доехали мы до Красного Села. Тут, спускаяся с горы пешком, заходили мы в знаменитый неогороженный огород смотреть «morus» * и т. д., так называется ежевика, которая тут по примечанию г-на Бебера прошлого год здравствовала, а нынеча мы нашли одни только ее мощи.

Великолепная Дудорова гора стала уже нам во всей славе представлять треярусное чело свое, зелеными кудрями кой-где еще только украшенное. Позорище сие воспалило и души, и взоры моих путеводителей. Глазами жадными мерили они высоту дерзкого предприятия и, взглядывая друг на друга, казалося, каждый говорил: я первый буду на вершине. А потому едва только приближились мы к подножию, то граф и предложил нам... завтракать. Магистер, сперва удивленный предложением, не устоял в намерении своем, как скоро увидел тучное ополчение жарких, пирожных и прочего, сдался, сел с нами на зеленой весенней и благовонной скатерти и ни слова о ботанике...

Завтракали мы так, как едят люди на воздухе, всякий за троих и всякий втрое слаще, тут видел я на деле, что опасность будущего предприятия не всегда за стол пускает управлять голодом

* Ежевика (лат.)

человеческую умеренность; на липший кусок нужен лишний стакан, а лишний стакан заставит съесть лишний кусок, и настоящая тягость позабыла нам напомнить о надобности будущей легкости. Вы увидите, сударыня! как мы от того близки были к опасности... «Ну что ж?... пойдем...

пойдем...» — «Полезем», — сказал граф. «Полезем, ваше сиятельство», — зачали вставать:

И Богу помолясь,

Лопатками и посошками,

Корзиной, книгою, горшками

Кой-как вооружась,

Полезли новы исполины

На дудоровские вершины.

Отважный, но нелепый строй,

Забыв труды и презря страхи,

Летел на верх горы крутой,

Подобно черепахе;

Иной

(Считая посошок) на трех ногах лепился,

Другой,

Догадливый, и четверней Наверх шагал, а вниз катился

И ходом раковым нам в лицах представлял Троянского коня, что нянюшка купила Забавить баловня и на гору втащила,

А баловень его в руках не удержал,

И няня, руки вверх, голодным волком выла,

Увидя, что коня тяжеловесна сила Не к Трое головой, а задом вниз тащила,

И град Приамов не упал.

Чужим примером свет немного научился;

Но тут один из нас, политик, умудрился.

«Тяжел, знать, путь прямой, — сказал, — сообразя,

Что не всегда путь чести строгой Ведет прямою нас дорогой;

Но часто косвенна стезя,

Минуя трудные пороги И освященна пузырем,

Ведет любимцев не путем Ко славе в светлые чертоги,

Где вшедший, как стекло, бывает виден сквозь».

Товарищ наш по сей причине,

Надеясь первый быть у храма на вершине,

Вильками кое-как и вкось,

Тропинкой темною, кривою Впопад и невпопад Ступал нетвердою ногою,

Что шаг вперед, то три назад;