новая папка 2 / 14063

если бы не изменял аромат его. Отец Рапин между новейших превратил его в нимфу по милости Дианы, чтоб обмануть влюбленного Аполлона.

* Лютик смертельно ядовитый, молочай (лат.).

воздух... Пришедши к нам г-н Бебер и увидя, что мы сбираемся цветки наши, выкопав в горшки, везти в город, «напрасно вы трудитесь, — сказал нам, — цветы сии не имеют здесь духу, лучшего их достоинства». «Вы ошибаетесь, г-н профессор, оне пахнут и там, как везде... понюхайте». — «О чудесе! О радосте! — возопил на галльском языке удивленный первосвященник Флоры. — Как это? что это? я, и по Волге путешествуя, много их нюхал, нигде они не пахли, а здесь на Дудоровой горе, отчего это?» Вот отчего, г-н профессор:

Шесть месяцев Зефир со Флорой не видался,

Но в зиму к красоте весенней не простыл,

На этом месте он со Флорой повстречался,

Я этому свидетель был.

На этом месте, здесь их первое свиданье

Так землю тронуло, что радостной слезой

Покрылася она и пролилась рекой,

На этом же лужке горячее лобзанье

Четы прекрасной, молодой

Согрело воздух весь любовным дуновеньем,

Исполнило всю тварь и жизнью и движеньем.

Природа облеклась во младость красоты,

И первые вокруг любовников цветы,

Сии фиалки распустились;

На них они тогда резвились;

На них встречая вешни дни,

Они венок любви связали;

Так, может быть, они

Цветочки поизмяли...

С тех пор фиалки пахнуть стали,

Как жар любови оживил,

Украсил и согрел долину...

«От жару их любви я трубку раскурил», —

Вприбавок ко всему чухна проговорил,

Нашедши аромат неведому причину.

А, может быть, на Дудоровой горе и не оттого хорошо запахло, случается, что в изыскании тайных причин природы слепо верить и чухне не можно:

Не вы ли, может быть, о графе вспомянули И, в скромности своей Укрывшись от людей,

О страннике вздохнули;

А постоянный брака бог,

Супружний сей почтенный вздох Осыпав вешними цветами,

Растущими вкруг нас кустами,

К супругу мимо нас пронес...

Я верую еще явленью сих чудес И в слабости моей тихонько вам признаюсь,

Что, как язычник, я грешу,

Я божеству сему сам тайно поклоняюсь,

Уж третий люстр ношу Я цепь его священну,

Цепь, из одних цветов приятных соплетенну,

Как драгоценнейший спокойствия залог.

Я чту ее, как вязь святую,

Которой утвердил мое блаженство Бог;

И, пленник счастия, победу я чужую С восторгом искренним пою и торжествую.

Но г-н Бебер...

Но мудрости титан,

Под мышкою кафтан,

Лучам противясь Феба,

Полез уж до второго неба.

Пойдем и мы за ним

Карапкаться, лепиться,

Неужели святым

Ему

Быть одному,

А нам ему отсель молиться?

Сколько нас ни растопило жаром, сколько ни размягчила нежность размышления о Флоре и проч., полезли и мы за г-м Бебером повыше. Примечено, что чаще мы спотыкались во второй части земного неба. Как несвойственно лишнее возвышение для человеческих ненадежных ног! На пути находили мы разные предлоги останавливаться, прикрывая находками, ничего не значущими, нашу значущую усталость, например:

Увидел я, что гриб не гриб

Какой-то к пенышку прилип;

Поганка красная и красная такая,

Что ни к чему ее нельзя и применить,

Такая чудная — благая.

Никто нище найтить

Чудесное растенье

Не удостоился, и для того крещенье

Его не свершено,

Латинским титулом не почтено

Оно,

Лишь только граф наш влез,

Взмостился,

Не знаю, как-то оступился,

И вдруг с земных небес Как будто кто его понес,

Чрез пенья, камни и чрез лес Шагал наш новый Геркулес.

Ломал кусты, кустам встречаясь,

Земли ногами не касаясь,

Руками в воздух опираясь,

Ни он бежал, ни он летел,

Тут все стремленью уступало,

Румянцем, как зарей, лице его сияло,

И взор его оцепенел.

Граф что-то вымолвить старался,

Кивал главой, рукой махал;

Но голос воли ослушался,

Летучим шагом граф неволею шагал И долу воскриляся,

Как в выспренний предел...

Летучему помочь никак мы не умели,

Чем он скорей летел,

Мы больше столбенели,

А дело вышло оттого,

Что вы нам ничего Про легкость графску не сказали,

И мы причины сей не знали До той поры,

Как графа отыскали

Внизу горы,

Где нам и порастолковали

Причину чуда из чудес,

Что сей неведомый нам вес,

Который графа вниз тащил и вел, и нес

Чрез камни, ямы, пенья, лес,

Над графом одержал победу;

Но к счастью нашему Зевес

Прямехонько его принес

К обеду.

Не опасайтесь, ваше сиятельство! дело кончилось по милости вашей весьма сытно, весьма весело и картинообразно... Вы читали, конечно, путешествие Вальяна в Африке, припомните ли вы Папуэн Крааль?

Место, где наш обед приготовлен был между лесу на равнине, похоже было на стан африканского путешественника: распряженные и обороченные к корму лошади, телеги, горшки, куча людей у огня, лопатки, в землю воткнутые, на них шляпы наши, неописуемая багара, и

Хоть не было у нас ни Киса, ни Нерины;

Но сытный был обед, вино и апельсины.

Столовой нашею весенний воздух был;

На сковородке скороспелке 1

Горячих блюда два граф вмиг нам сотворил.

Ах! чуть было я о безделке

Одной не позабыл:

Граф на земле лежал,

Пред ним огонь мы клали,

Огонь зажег траву, по травке побежал...

А сзади графа припекали

Полуденны лучи

Всемирныя свечи,

Как Архимедово зерцало.

Граф, встретя пред собой огня бегущий вид

(Хоть пламя не к нему, а от него бежало),

Подумал, что уже затлелась и горит

Та часть, что солнце припекало,

Схватился, закричал: «Горю», и в тот же час

Вскочил в пирог ногой, другой к огню чрез нас,

Разбил источник вин, и Волга пролилась...

Жаркое и десерт под графом застонали.

Опомняся потом, мы много хохотали,

Что граф наш, как строптивый конь,

От солнечных лучей попал было в огонь.

Счастливы равнодушные домоседы, приятные сны после умеренного труда удвояют сладость покоя их, а путешественник, заботливый, беспокоющийся и беспокойный, разгоряча воображение разными предметами и вскипятив движением кровь свою, похищает сам у себя и сна приятности ужасными мечтами, видениями, грозными и грозящими; он просыпается трепетно, воспаленному его взору представляются предметы сомнительные, боится он и разбудившей его руки неприятельской, которая ему

(1) Новоприобретенная аглинская жестяная сковородка, в которой на бумаге в 5 или 6 минут можно сделать горячее блюдо.

рукою Йудифы кажется... Лишь только я дотронулся до спящих моих товарищей, которые после труда и обеда на травке прохлаждали дыханием свежего воздуха тяжелый сон, чтобы рассказать им, какое страшное видение прервало мою дремоту, как вдруг они вскочили, руки и голову вверх, глаза и пальцы растопыря, что?... что, что такое? «Видение странное, почтенные сотрудники! сон мой нарушило, — отвечал я им вполголоса и на все стороны оглядываясь, — безмерное!...

Женщина виду и величины огромной и нелепой, лицо ее плоское и глупое, без шеи в плеча втиснуто, которые шире были ее фижмен; а фижменами своими покрывала она весь видимый мною горизонт. По пряжке на груди и по пронискам на повязке легко было мне узнать в чудовище особу чухонского поколения; слова ее, как хлопком мокрым меня поразившие, уверили в сей истине.

(1*) 1 Роснуться вам бора!

Я Дудоросская гора.