новая папка 2 / 17514

Ф. Н. Глинка

Карелия, или заточение Марфы Иоанновны Романовой

Описательное стихотворение

ВВЕДЕНИЕ

Предлагаемое описательное стихотворение основано на событии историческом, засвидетельствованном преданием и грамотами царя Михаила Федоровича. Содержание рассказа весьма просто. Знаменитая затворница в Выгозерском стане обращает на себя внимание окрестных поселян. Один из них проникает в ее уединение. Добрый крестьянин, стараясь рассеять тоску одиночества заключенной, предлагает ввести к ней для собеседования монаха. Вводит. Повествование есть лучшее занятие в уединении, и монах (или отшельник) повествует. Его жизнь, его характер в его повествовании. Между тем крестьянин Никанор отправляется на Русь с тайным посланием. Монах

внешним, или, как говорят, ветхого с новым, означается яркими чертами. В его понятии протекшее, настоящее и будущее как будто слилися в какое-то одно неопределенное время. В речах его, несвязных, отрывистых, виден, кажется,

сей раз выпишем только рассказанное на 108 и 112 страницах: "И в самых диких ордах (прибавляет летописец) не бывает столь великого зла: господа не смели

безлюдия и пустынности Карелии (страны, и поныне погруженной в лесах, идущих

ее заточения; осмелится ли поэзия влагать ей в уста, без крайней надобности, речи вымышленные, которые могли бы, может быть, уронить или показать не в

настоящем свете характер столь высокой особы? Но из хода повествования видно, что она есть средоточие всего действия; к ней приходят; ее стараются занять повествованием; к ней относятся и мысли и действия всех и каждого. Итак, она есть, без сомнения, первое лицо в рассказе, и если не всегда действующее, то всегда владычествующее над действиями других.

Пуста в Кареле сторона {1}, Безмолвны Севера поляны;

Втиши ночной, как великаны, Восстав озер своих со дна,

Ввыси рисуются обломки - Чуть уцелевшие потомки Былых, первоначальных гор. Но редко человека взор

Скользит, заходит в их изгибы. Одни, встревожась, плещут рыбы, Иль крики чаек на водах Пустынный отзыв оживляют. Порою на пустых брегах, Сквозь млечновидные туманы, Мелькает тень перед огнем, Иль в челноке, златым столпом, Огонь. И в сумерках, румяный, Он стелет ленты под водой:

То сын Карелы молчаливый Беспечных лохов {2} стан сонливый Тревожит меткой острогой.

Зачем лукавый рой порхает Огней на зыбких персях блат И легковерных обольщает

Искать, где спит заветный клад? Зачем стекло озер сияет, И яркий радужный наряд, И льдистые лесов алмазы?

Всих дебрях, диких и пустых, Никто картин не видит сих!.. Ночное небо - тут бывает - Вдруг разгорится, все в лучах, Зажжется Север и пылает {3}. Огни, то в пламенных столпах, То колосистыми снопами, Или кудрявыми дугами, Яснея в хладной высоте, Выходят, строятся рядами,

Как рати в грозной красоте...

Ночную даль пожар узорит, И золото с румянцем спорит

Ввыси и в зеркале озер.

Все пышно: край небес обвешан Парчой и тканьми, как шатер. Но для кого сей блеск утешен? В глуши безлюдья своего Сей край порадует кого?..

Пустынь карельских озер_а_ Приемлют, стихнув, ясность стали Иль вид литого серебра; Но никогда в них не блистали Ни пышность древняя палат,

Ни пестрота и роскошь сада {4}.

Сзубцами башни и аркада, Столпов кудрявых легких ряд В них никогда не повторялись. Тут не шумели, не сливались Гостей веселых голоса

Спрелестной музыкой Россини, И европейская краса В сих спящих зеркалах пустыни

Не тешилась на свой убор, Созданье моды прихотливой. Пусть пролетит смолистый бор

Иблаговонный и игривый, Порой и теплый, ветерок; Он не сорвет вуаль волнистый

Ине наморщит модный клок. И, под навесом сих тенистых.

Под мохом пурпуровым скал {5}, Бывало ли... и кто видал,

Чтоб с томным взором, с стройным станом Грустила дева за романом?

Чтоб увлекали вечера Ее в безвестность сизой дали?

Ичтоб Жуковского читали

Втиши нагорных сих лесов? Еще не затвердило эхо Здесь звонких Пушкина стихов, И не был Батюшков утехой Ума, возвышенной души...

Когда листок карельской розы Лежал в листах чудесной прозы Карамзина?.. В лесной глуши, Над рудяными озерами (В стране пустынь, духов и чар)

Тут только слышен крик гагар, Да чей-то голос вечерами Выходит гулом из лесов.

Внароде говорят: "То леший!.." {6} И стая филинов и сов Перекликается... И пеший, Тропой, изрытой меж стремнин, Мелькнет порой Карелы сын

Всвоей погоне за лисицей,

Следя волков и росомах, Или встречался на мхах С ветвисторогою станицей...

Груба лесных карелов пища, Их хлеб с сосновою корой; Зимой им нравятся игрища:

Там сельской тешатся игрой, Без музыки, под песнью длинной Свой хоровод разводят чинной. Им милы яркие цветы:

Ижелтый, красный, густо-синий В одеждах праздничных горит На девах и сынах пустыни.

Ичасто жемчуг им дарит

Поток гремучей Повенчанки {*}, {* В речке Повенчанке находится жемчуг, иногда довольно крупный.} Где легковерная форель Хватает с жадностью приманки И, скрывшись под густую ель, Карелец сметливый и ловкий

Стреляет белок из винтовки {7}.

Нема, глуха {8} страна сия! Здесь нет Орфея-соловья, Не свищет перепел под нивой; Тут нет янтарного сота, И не кружится рой игривой

Домашних пчел; нема, пуста Сия страна в дичи лесистой: На ели только лишь смолистой Порой услышишь крик клеста...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Выгозерский стан на северо-вееточном береге озера Онеги;

между 1601 и 1605 годами.

Карельцы бродят боязливо У терема с большим крыльцом.

Он, новый, выстроен красиво,

Итын кругом его кольцом. Стрельцы с пищалями на страже. А кто ж под стражей? как узнать?

Икто бы столько был отважен. Чтоб о затворнике пытать?.. Однако ж знали, что кого-то Из дальней русския земли В покрытой сойме привезли

Ив терем заперли - за что-то!..

Но все не знают: кто в затворе? В Карельскмй-Выгозерский стан Из красных замосковских стран Переселялись люди... Вскоре Узнали... судят, говорят

Исетуют на Годунова,

Иза Романовых творят Молитву. Их душа готова {9} Страдальцев славных оправдать

Изащитить. "Она ведь мать Царя родного Михаила:

Что ж делать! Годунова сила!.. Она Романовых почтенныя семьи;

Самоохотный царь {*} их гонит без причины.

{* Самоохотный царь - есть выражение подлинника.} Знать, чернокнижник он! Знать, Русь околдовал!.. Весь род Романовых по ссылкам разослал,

ИМарфе Иоанновне пришлось у нас с кручины

Свой век скоротать, тоскуя сиротой!" - Так молвили промеж собой, Так голос русский отзывался!

Но кто-то больше всех судьбой Печальной Марфы занимался...

Крестьянин, честный Никанор, Житьем карел, душою русской, Был житель прионежских гор,

УЧолмузи, в долине узкой. Он скоро обо всем узнал,

С стрельцами братски подружился: На сойме часто их катал И водкой добытой делился;

Не раз калитками {10} кормил И репным квасом {11} их поил. И был уж он допущен в терем,

Уног затворницы лежал,

Иобраз со стены снимал,

Иговорил: "Тебе я верен: Романовых люблю я дом!"

Наш Никанор был тверд душою, С холодной, умной головою

Ис сократическим челом! {12}

Ивот однажды он пред ней,

Ивидит, что она грустила:

"Родная! С нами Божья сила! Кто знает? И в судьбе твоей Случиться может перемена!

Но чтоб ты не грустила так Во дни затворничьего плена, Чтоб не слезила ты свой зрак,

Дозволь, я приведу монаха: Жилец недавний наших скал, Он много видел и слыхал;

Ибезоружный, но без страха, Он ходит по лесам один; Его и зверь не обижает!..

Ион, как словно господин, Душами здесь распоряжает

Илюбит нас, и мы его! Разгонит он твою кручину

Ив будущем прочтет судьбину: Послушай и прими его!.."

Они уж виделись!.. Он был!..

Она нашла в нем пылкость чувства; Высокий ум в глазах светил,

Иречь лилася без искусства.

Иочень нравился он ей

Беседой сладкою своей.

Душой, с земным расставшись прахом, Он небом зван. Он жил в лесах Близ Толвуи и на скалах

УКивача {13}, не знаясь с страхом.

Упоселян он слыл монахом, -

То будь он и у нас монах!

Кто ж он?.. Какой он уроженец? Наставник мирных поселян - Зачем? И из каких он стран,

Всей край недавний преселенец? И что с ним деялось?.. Где был?..

Он родом грек, был житель Смирны {*}. {* Рассказ об отшельнике, о его переселении с востока на север не есть вымысел: но здесь не место о сем распространяться.} Отец его вел торг свой мирный; Но он?.. Войну он полюбил, И уж в рассветных жизни годах

Бывал и в битвах и в походах. И (сам о том он вспоминал) Дамасской саблею играл

Вкровавых играх жизни ратной, Крутил коня, младой и статный, И этот конь под ним кипел -

Огонь в глазах, с летящей гривой, Как будто обогнать хотел И ветер Иемии счастливой...

Но бросил скоро он войну На зов семьи. С дурюю гладной

От славы, часто безотрадной, Он возвратился в тишину, На родину. Богат и молод, Искал он пищу для души, Искал, желал; один в тиши

Любил мечтать. Но чувства холод Ему, как смерть, был нестерпим; Он раз увидел... и пленился:

Душой к прекрасной прилепился. Любил... и скоро стал любим!.. О Лейла, дева молодая!

Ты вся любовь и красота! Но ты турчанка! А святая Любовь и вера во Христа От детства в юноше горели,

И что-то, что-то было в нем, Чего мы не поймем умом.

И он решился... Все светлели Его прекрасные мечты, Желанье тайное лелея...

Как пламенно и чисто ты,

Одева, любишь!.. Что святее Неясных, сладких чувств твоих? Ты стоишь... Будешь ты невеста Распятого! Им от своих Скрываться должно... Выбор места, Часа к свиданьям - труден был; Но всякий знает: кто любил, Тот все одолевать умеет.

Они видались, и из слов (Была то ангелов любовь!) Она уж много разумеет

Отом, что мило небесам.

А что? - он перескажет сам.

Иговорит он: "С ней, прекрасной, Мне не страшна была гроза:

Синел над нами купол ясный, Как Лейлы синие глаза,

Иглохнул дальний говор града При ближнем шуме водопада. Моя любовь была чиста!

Ивот, душой уж христианка,

Моя прекрасная турчанка Внимала повесть про Христа.

Ссвятою радостью Едема, В своем радушии простом, От бедных ясель Вифлеема Она следила за Христом

В его изгнаньи к пальмам Нила; И скоро дева затвердила Дела, места и имена...

Бывало, кроткая, она, Любовью к Господу сгорая, Казалась ангелом из рая: Сидела, слушала... уста

Порой, в забвеньи, раскрывала: О многом высказать желала И... имя сладкое Христа Одно с любовью повторяла!..

То вдруг - с вопросами ко мне, И любопытством вся пылала...

Так дева, в дальней стороне Тоскуя, в сиротстве унылом, От путника, наедине, Душою ловит весть о милом

Отцовском доме, где был рай Златого детства. Вопрошает:

"Что наш ручей?.. Что милый край?. Что рощи?.." Все припоминает, О всем спросить, узнать желает,

И все в ней жизнь, все говорит...

Но вдруг затихнет - и мечтает, Как белый истукан, стоит И, слушая, без слов, пленяет!..

Так в храмах на холсте внимает Младая Лазаря сестра Благому Господу - Мария!.. Так часто с девой вечера Мы проводили неземные:

Летели райские часы!.. Когда ж из роз и перламутра На нас звезда блистала утра И Лейлы мягкие власы

Слюбовью веял ветер ранний, -

Мы, в облаке благоуханий, Рука с рукой, с душой душа Молились молча, чуть дыша, Я счастлив был; моя турчанка

За мной с покорностию шла, И уж давно, давно была Умом и сердцем - христианка!

Узнал отец... В семействе плач, Зовут меня, ее приводят, Родные с шумным гневом входят: Отец - уж не отец, палач! Беснуясь, саблею кривою С проклятьем в воздухе чертит,

Ичалмоносцев ряд стоит, Склонясь к коленам головою, Кричат: "Пророк! Коран! Алла!" На Сына Божьего хула В устах, от злобы опененных, Гремит, и изувер-мулла

Их подстрекает, распаленных...

Ивот уж рвут с себя чалмы!

Ивот уж руки на кинжалах!

Кипят, как гроздий сок в пиалах...

Ипред них предстали мы. Они замолкли, мы молчали, Друг другу руки пожимали: Ничто не ужасало нас.

Ивот отца дрожащий глас: "Позор великому пророку!

О Лейла! Лейла! Ты мне дочь! Была мне дочерью!.. Но року Свою явить угодно мочь И, заклеймив печатью срама, Тебя от светлости ислама

Отбросить в гибельную ночь...

Но что, и как? За что карая, Мое дитя влекут из рая,

Из жизни в смерть, на стыд, на смех? Нет, нет! Быть может..." Тут на всех Взглянул он смутными очами, Притиснул дочь, ее слезами Любви воскресшей омочил - Мне, признаюсь, он жалок был! - И, зарыдав: "О Лейла, Лейла!

Ты так душой чиста была

Ик вере... Что ж ты побледнела? Молва, быть может, солгала?.." Но Лейла руку подняла

И- молча раз перекрестилась... {14}

Я пробудился в кандалах, В темнице где-то, смрадной, душной;

Я вспоминал в больных мечтах Тот миг, тот крест великодушный...

Япомнил сабли страшный мах, Порыв родительского гнева...

И обезглавленная дева Лежала на моих руках...

Но что потом и что со мною? Расстался ль с жизнью я земною, Еще дышал иль не дышал?..

Яничего не понимал...

. . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . .

Язаживо в оковах тлел, И скоро иною овладел

Какой-то недуг: ноги, руки Хладели, и, полумертвец,

Язабывал и жизнь и муки И думал, что всему конец:

Уж все во мне оледенело, По жилам гасло и пустело...

Но голова была полна

Исердце ярко пламенело. Непробужденный и без сна, Мои болезненные очи Я закрывал иль открывал,

Все предо мной пылал, пылал Огонь. Толпы, ряды видений - Каких?.. Отколь?.. Не знаю сам, - Всегда являлися очам:

Мне мнилось, сладко где-то пели, И, от румяной высоты, В оттенках радужных цветы

Душисты сыпались; яснели Гряды летящих облаков; Какая-то страна и воды:

Сребро, хрусталь в шелку брегов! Лазурно-купольные своды

Ивоздух сладкий, как любовь,

Иясный, как святое чувство Самодовольственной души...

Ик той таинственной тиши

Земное не дошло искусство. Но он прекрасен был, тот мир, Как с златом смешанный эфир. Ни лиц, ни образов, ни теней

Втом мире света я не зрел; Но слышал много слов и пений, Но мало что уразумел...

Однако ж я не прилепился К сим дивам. Я душой стремился

К чему-то... сам не знал... к земле. И вот однажды, как в стекле, Нарисовалася мне живо Дикообразная страна:

Вней пусто, пусто, молчаливо! Уединенная, полна Была высокими горами; Ее колючие леса

Торчали дико над буграми, И над большими озерами, Как дым, висели небеса...

И некий глас мне рек с приветом: "Там! Там!.." И ярким, ярким светом Я весь был облит. "Где ж конец?.. Когда, - сказал я, - заточенье Минует?.." И... я впал в забвенье..."

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Над Выгом зарево горит!

То, знать, пожар?.. Иль блеск зарницы? Подъедем ближе - все шумит.

Там плавят медь, варганят крицы {15};

Игорен день, и ночь кипит;

Имех вздувает надувальный;

И, раз под раз подъемлясь в лад, Стучит и бьет за млатом млат По ребрам звонкой наковальни...

Там много их... То кузнецы, Потомки белоглазой чуди {16}. Они не злобны - эти люди, Великорослые жильцы Пустынь, Европе неизвестных; Они, в своих ущельях тесных, Умеют жить своим трудом:

И сыродутный горн поставить

И добытую руду сплавить...

Но не спознаться б им с судом! Об них не знают на Олонце {17}:

Чтоб не нашли, скрыть стук и клич. Не беспокойтесь! В вашу дичь Едва заходят день и солнце! Однако ж звонкий свой товар, Добытый в долгие досуги, Они отвозят на базар,

Лесным путем, к погостам Шунги: Там ярмарка. Там все пестро

Ивсе живет: там торг богатый Берет уклад за серебро;

Имчит туда олень рогатый Лапландца, с ношею мехов; На ленты, зеркальны, монисты У жен лесных кареляков Меняют жемчуг их зернистый Новогородцы-торгаши;

Ив их лубочны шалаши

Несут и выдру, и куницу,

Ичерно-бурую лисицу.

Ихвалятся промеж собой Карельцы ловкою борьбой

(Как некогда Мстислав с Редедей).

Ипляска дикая медведей

Мила для их простой души: Так все идет у них в глуши!.. Туда к знакомым забегает Наш добродушный Никанор, Берет винтовку и топор

Ичто-то в лыжах поправляет. Куда ж помчится он отсель? Ему везде простор и гладко: Под сосной ждет его постель, Но на душе тепло и сладко - Он дело доброе творит:

Он послан!.. Вот он и, со мхами, С древами, с ветрами, с звездами Советуясь, бежит, бежит

Идумает про Годунова

Ипро Романовых... За них, Вздохнув, помолится - и снова Бежит... Но вот не так уж тих, Не так уж темен лес смолистый: Людские слышны голоса, Вдали темнеет полоса,

Над нею вьется дым струистый, Кресты и церкви... В добрый час! Беги на Русь, в свой путь далекой! Нас ждет наш терем одинокой

Инедоконченный рассказ Тулвоозерского монаха: Полны надежды мы и страха...

Как странно жизнь его текла! Мне то молва передала:

Он знал любовь, мечты и славу, Желаний прелесть и отраву...

Он видел мир, боренье зла

Ибитвы дерзкого порока

С смиренной правдой. Но была Его душа превыше рока.

И пусть земные, как рабы, Влачили радостно оковы Земной униженной судьбы, -

Он сердцем кроткий, но суровый

Клукавым прелестям забав,

Кзатеям суеты ничтожной,

Давно с очей своих сорвав Повязку, он узрел сей ложный, Сей странный, коловратный свет, Где с самых давних, давних лет

Все та же, в разных лицах, повесть!.. Он не хотел души губить; Лукавства враг, свою он совесть Берег, как шелковую нить - Путеводительницу. Что же?

Он был страстнее и моложе, Но меж людьми все одинок. И, возвышаясь силой воли,

Глядел, как в душной их юдоли Играл слепой - слепцами - рок, Казнитель, им от Бога данный...

Но, житель сих пустынь случайный, Он гнев на слабых укротил

Иза людей уже молил,

Ивысшие познал он тайны...

Так говорили про него. Но мы послушаем его.

В Кареле рано над лесами Сребро и бисеры блестят,

Ис желтым златом, полосами, Оттенки алые горят,

Итихо озера лежат

На рудяных своих постелях {18}. Уж сосны золотятся днем,

Ис красногрудым снегирем Клесты кричат на острых елях...

Но пусто все на сих брегах,

Игрустно в пасмурном затворе!.. Одна, одна!.. О разговоре Былом мечтает... Где ж монах? Он обещал прийти!.. - Придет!*.

Он здесь... вздохнул и помолился,

Ивзор от грусти прояснился,

Ион о прежнем речь ведет:

"Не помню, долго ль я был болен...

Но раз... - на мне уж нет желез! - Мне говорят: "Иди: ты волен!"

Под вышиной родных небес Стоял я долго, как бездушный...

Ах! Кто неволю испытал, Кто знал затвор неводи душный, - Как жадно воздух он глотал, Как порывался разделиться -

Рассыпаться... чтоб вдруг с землей

Ис воздухом, с водами слиться -

Ивсе с собою слить!.. Что с ней, С душою делалось моей, Когда тепло и блеск эфира

Иголос из живого мира

Ко мне, воскресшему, дошли?

Я мыслил, я дышал, как новый...

Кипел, шумел народ торговый,

Имчались в пристань корабли, Но человек - таков с природы! - Привыкнет скоро ко всему,

Идаже к прелестям свободы!.. Зачем подробно все, к чему Рассказывать: как, что там было?.. Мне стало душно и уныло...

Отца, родных я потерял -

Искоро одинок стоял,

Как запоздалый в поле колос! Притом - то было ль дум игрой? -