Dao-de_tszin

стихией, одолеет самые прочные преграды. Вы хотите быть сильным? Научитесь быть слабым. Вы хотите победить? Умейте уступать. Почему? Объяснений нет. Поживите – узнатете сами. Учит не расчет, а сама жизнь.

Так легко ли осуществить «простые истины» Лао-цзы? Не труднее, чем воде течь туда, куда она стремится сама собой, обтачивая по дороге массивные валуны, подмывая скалы, просачиваясь сквозь самую твердую породу. Вода, кроме того, – образец непреклонной воли и неистощимого терпения, которые делают такой сильной слабую во всех других отношениях женщину. Существует только одно, но для подавляющего большинства людей совершенно непреодолимое препятствие для того, чтобы мы могли перенять мудрость воды: наша гордыня. Почему я должен делать эту грязную работу? Почему я должен отвечать за неустройство окружающей жизни? Но все-таки не нужно обладать мудростью Лао-цзы для того, чтобы понять простую истину: только тот, кто умеет быть внизу, кто познал в себе самого ничтожного человека в мире, достоин быть господином мира. Ибо он свободен от оков себялюбия.

Не существует никакой «настоящей» пустоты: истинная пустота наполнена всем, что есть в мире. Нет никакого одиночества в нарочитом одиночестве: истинное одиночество познает тот, кто умеет быть в мире с миром. Не существует никакого явного унижения: истинное унижение таится в славе мира. Таковы же и речи Лао-цзы, всегда сообщающие о чем-то «ином», содержащие в себе «поворот» смысла. Всегда – иносказание, иное сказание о чемто вечно ином в этой жизни. Понять его нельзя нельзя, остается довериться. И – о, чудо! – там, где мы все оставили, нам все дается. Очень мудро Хэшан-гун дал этой главе название «положись на доверие». Поистине, нужно обладать безупречным доверием, чтобы принять и признать инаковость каждой вещи.

Комментарий Ли Чжи: «Нападая твердым на твердое, можно добиться победы, но это твердое непременно сломается. Поэтому нападать на твердое лучше всего посредством мягкого. Мягкое не ставит срок для победы, но побеждает само собой. Поэтому сказано: «его нелегко изменить». Быть правителем Поднебесного мира и желать, чтобы во всех четырех пределах не было злых людей, невозможно. Даже если очень хотеть искоренить их, это будет напрасный труд. Получается поэтому как бы нечто противоположное прямым речам, но самом деле это и есть прямые слова в мире. Тут следует тщательно поразмыслить».

501

Разъяснение Цао Синьи: «Лао-цзы назвал воду высшим благом. Если говорить в понятиях Пяти стихий, то Небо первой породило воду, и вода среди них стоит на первом месте. Люди должны брать пример с мягкости и слабости воды и понимать, что вода обладает необычайной внутренней силой. Никакая сила не может изменить природу воды. Тот, кто способен принять на себя унижение, находится как будто ниже других, а на самом деле он стоит выше всех. Более того, нельзя ни на мгновение отречься от питающей жизнь силы воды. Кто сделает так, тот погибнет».

Глава 79

1Когда мирятся после большой ссоры, Непременно остается обида.

Как можно счесть это благом?

Вот почему премудрый человек держит левую часть договора 5 И ничего не требует от других.

Человек совершенства блюдет договор, Человек без совершенства взыскивает подати.

«Небесный Путь не имеет пристрастий, Но всегда жалует сведущего человека».

Примечания к переводу

1. В начальной строке сказано буквально: «большого гнева», «большого

возмущения». Согласно Хэшан-гуну, речь может идти об убийстве или нанесении увечья, которые караются смертью преступника или нанесением ему увечья, что не может рассеять чувство возмущения и обиды «в добром человеке». Ван Би комментирует несколько иначе: «Если договор не исполняется, может вспыхнуть большой гнев. Даже если уладить дело по-доброму, чувство обиды все равно не пройдет». Ли Янь видит в этой сентенции наставление для духовного совершенствования: мудрый не должен никому «выказывать пристрастия, и тогда он ни на кого не будет таить обиду». По мнению У И, «большая ссора» (или «большая беда») относятся к тираническому правлению.

502

2. По поводу строки 4 Хэшан-гун поясняет: «Здесь говорится о том, что, даже

если недоволен один человек, Небесный разум все равно утрачен. Как можно в таком случае по-доброму уладить ссору?» Многие старые комментаторы находят в этой и в последующей строке свидетельство уже хорошо известной нам «тайной работы сердечной сообщительности», отличающей мудреца. Как поясняет, например, Чэн Сюаньин, «для премудрого человека знание и мир сокровенно сходятся друг с другом в пустотной встрече». Император Сюаньцзун видит в «левой стороне договора» аллегорию сознания мудрого, которое «само собой пребывает в точном соответствии посредством недеяния».

3. Левая часть договора: В древнем Китае контракты писались на двух

половинках бамбуковой дощечки. Должник записывал свой долг на левой половине, а кредитор – на правой. Соответственно, обязанностью должника было точное соблюдение условий договора, и он не имел права выдвигать какие-либо требования к кредитору. Согласно разъяснению Хэшан-гуна, главная добродетель мудрого – безупречное доверие, не подкрепляемое какими-либо документами. В комментаторской традиции эта фраза толкуется двояко: согласно одному взгляду, в «счастливых» делах благоприятна левая сторона (см. гл. XXXI); согласно другому толкованию, мудрый добровольно выбирает приниженное положение. Чжэн Ляншу предположил даже, что жители Чу считали почетной левую сторону. Между тем в мавандуйском тексте А (но не в тексте В!) написано, что мудрый «владеет правой частью». Вполне возможно, что это разночтение, как полагает Сюй Каншэн, является ошибкой переписчика. Р. Хенрикс, однако, склонен считать аутентичным именно такой вариант, предполагающий, что мудрец (который, по китайским представлениям, обязательно правитель) имеет власть над людьми, но не пользуется ею. Аналогичным образом понимает данную фразу К. Ларр. Интересно, что Чжан Чжунъюань придерживался подобной трактовки еще до обнаружения мавандуйских манускриптов. В свете этого прочтения А.А. Маслов отчасти перетолковывает оригинал: «Мудрецы, беря в руку левую часть бирки, не требовали взыскания долгов с народа». А.Е. Лукьянов предлагает еще более отвлеченный вариант: «Совершенномудрый человек, соблюдая договор, не взыскивает с людей».

4.Строка 6 в мавандуйских списках начинается со слова «поэтому…».

5.В строке 7 имеется в виду существовавший в чжоускую эпоху

503

особый порядок сбора податей в виде десятинного налога (чэ). Поскольку сборщик податей только отбирает у других, а сам ничего не дает взамен, его занятие не предполагает отношений доверия, которое внушает «человек совершенства». Комментарий Хэшангуна: «Правитель, не обладающий совершенством, доверяет, только имея расписки, а потому теряет власть над людьми». Ван Би кратко замечает, что «собирать подати – это упущение правления».

6.Суждение о «беспристрастности» Неба в 8-й строке созвучно высказыванию о том, что «Небо и Земля не обладают человечностью» (см. гл. V). Как отмечает Гао Мин, заключительная сентенция главы в несколько измененном виде встречается в других памятниках той эпохи и, возможно, была распространенной поговоркой. Сходное изречение присутствует также в гл. XLII. Ли Сичжай поясняет последнюю строку следующим образом: «Небесный Путь не выказывает пристрастия, но никогда не отходит от добра». Строго говоря, Лао-цзы по своему обыкновению придает известной поговорке новый смысл: он имеет в виду не просто «доброго» человека, но человека, сведущего в «утонченности» действия Пути. Оригинальный перевод этой стрки предлагает П. Мерел: «Древние говорили: природа беспристрастна; следовательно, она служит тем, кто служит всем».

7.В этой главе рифмуются строки 1-3, 6-7, 8-9.

Комментарии

Люди ссорятся и мирятся, спешат помочь другому, а потом… сожалеют об этом. Но нельзя впадать и в другую крайность: если ограничиваться пассивной реакцией на происходящее и пытаться уладить конфликты лишь после того, как они примут открытую форму, невозможно будет ни достичь подлинного мира, ни сделать действительно доброе дело. Лао-цзы советует не торопиться, но и не медлить. Мудрый умеет быть активным, не притесняя других. Будучи свободным от себялюбия, он способен тонко чувствовать ход событий и разрешает все конфликты до того, как они станут заметны другим. Почему? Потому что он безупречно доверяет самому истоку жизни и ничего не хочет для себя. Все люди – дети одной «матери мира», они равно пользуются милостью Неба и, в сущности, не должны ничего выбирать. Надежной опорой мудрому станет само Небо – не потому, что оно выказывает ему особое благоволение, а просто потому, что мудрец пожинает то, что сам сеет. Спонтанное и счастливое совпадение человеческого и небесного – вариация главной темы древнего даосизма: отдай – и все

504

получишь; отдай все – и получишь еще больше. Земное же выражение совершенства мудреца есть безупречное доверие, которое он внушает всем людям. В мудром небесное и человеческое друг в друге продолжаются и друг друга определяют. Оттого же премудрый человек у Лао-цзы не просто следует нравственному закону, он – порука полноты всего сущего, по определению благой. Он бесконечно выше ограниченной, условной доброты простых людей. Соответственно, традиционное название этой главы – «доверие к договору».

Комментарий Чэн Сюаньина: «Здесь говорится о наличии и отсутствии, приятном и неприятном и прочих противоположностях. Даже если отрешиться и от наличия, и от отсутствия, мы все равно будем держаться взгляда: «ни наличия, ни отсутствия» Совместить противоположности и достичь Срединного Единства – это только «первое сокрытие». Здесь еще нет «второго сокрытия». Премудрый человек воплощает в себе Путь, соединяет в пустоте действие и бездействие, поднимается над всеми суждениями. Вот почему он обретает жизнь вечную».

Комментарий Су Чэ: «Возмущение происходит от безрассудства, а безрассудство происходит от природы. Кто познал природу, тот не ведает безрассудства. Чем же ему возмущаться? Когда, не зная, как устранить корень, пытаются уладить дело с ветвями, то, даже если по виду есть согласие, внутри все равно кипит возмущение. Тогда заключают договор, чтобы пресечь противоборство. Мудрец имеет ту же природу, что и все люди, но он показывает свою природу другим, чтобы они знали, как искоренить безрассудство и вернуться к своей природе. Небо не оказывает никому особого благоволения, но «всегда со сведущим человеком». Это потому, что мудрец не имеет в договорах личного интереса».

Комментарий Дэцина: «Здесь говорится о благодеянии отсутствия помышлений у мудрого. Он только дает другим и ничего не требует взамен. А если жить помышлением о выгоде, то из милости родится гнев, из гнева родится милость. Даже уладив большую ссору, требуют удовлетворения. А когда его не дают, неизбежно появляется возмущение. Премудрый человек не требует возмездия, и в этом он подобен тому, кто владеет левой половиной договора: он как будто не владеет даже тем, что имеет. Он теряет в человеческом,

505

но приобретает в небесном. Ибо ему подают не люди, но само Небо . Это называется «все, идущее от Неба, – выгода». Но разве обыкновенным людям легко понять это?»

Глава 80

1Лучше царству быть маленьким, а населению редким.

Пусть на каждого приходится десяток и сотня орудий, Пользы от них искать не нужно.

Пусть люди чтут свою кончину и не удаляются от дома. 5 Даже если есть лодки и повозки, пусть на них не ездят.

Даже если есть пики и стрелы, пусть никто не берет их в руки. Пусть люди завязывают узелки вместо письма.

Пусть люди наслаждаются едой и любуются своей одеждой, Имеют покой в своем жилище и радуются своим обычаям.

10 Пусть соседние селения будут в пределах видимости,

И будут слышны лай собак и крик петухов в них, А люди до самой старости и смерти не будут знаться друг с другом.

Примечания к переводу

1. По поводу первой строки Ван Би разъясняет: «Даже маленькое царство с

редким населением еще можно вернуть во времена древности, что же говорить о большом государстве с многочисленным населением? Поэтому маленькое царство приведено здесь для примера». Комментарий Ван Би явно искажает мысль Лао-цзы: речь идет о некоем идеальном состоянии общества, где люди живут спокойной, самодостаточной жизнью, не побуждающей их искать что-либо на стороне или даже «возвращаться в древность». Комментарий Хэшан-гуна ближе к истине: «Премудрый человек, даже если он управляет большим государством, относится к нему как к малому царству, воспитывает скромность и бережливость, пресекает излишества и роскошь…» 2. Перевод строки 2 вызывает споры среди специалистов. Уже в

506

древности бытовало мнение, что здесь имеется в виду именно оружие для войска. Возможно, этим объясняется благоволение к Лао-цзы двора царства Цинь, где в особенности уповали на военную мощь. Такой точки зрения придерживаются, в частности, Юй Юэ, Ю Пэйлинь, А.А. Маслов, А.Е. Лукьянов, а из западных переводчиков Р. Хенрикс, который переводит эту фразу следующим образом: «Пусть будет оружие для «десятков» и «сотен», но не пользуйся им». Сходной трактовки придерживается Р. Эймс. Но, как замечает У И, совет держать наготове оружие для «тысяч человек» (одно из возможных толкований этой фразы) плохо согласуется с предыдущим афоризмом. К тому же ниже вновь говорится об обладании оружием и ненужности его применения. В трактате «Моцзы» (V в.) встречается очень похожее выражение, которое относится к утвари, используемой государем, и в данном случае речь может идти о призыве к скромности дворцовой жизни. Однако скорее всего речь идет о всевозможных хозяйственных орудиях. Я. Дуйвендак именно так и переводит: «пусть даже будут орудия для десятков и сотен человек». Некоторые китайские ученые (Ху Ши, Гао Мин, Сунь Икай), а также переводчики трактуют выражение «десятки» и «сотни» как «в десятки и сотни раз больше» (чем людей в царстве или того, что требуется для жителей). Этот перевод представляется наиболее обоснованным с грамматической и лексической точек зрения. Правда, он кажется несколько натянутым, но ниже опять говорится о наличии транспортных средств и оружия, которыми не следует пользоваться. Для современного же человека, окруженного десятками орудий и приборов, в этой фразе тем более нет ничего странного.

В списках Хэшан-гуна и Янь Цзуня в этой строке между знаками «сто» и «орудия» стоит слово «люди», и в результате Хэшан-гун разбивает строку надвое, получая, согласно его толкованию, две фразы: 1) «люди имеют десятки и сотни слуг, но знатные и презренные друг на друга не посягают»; 2) «люди не пользуются своими орудиями». Мнение Хэшан-гуна представляется совершенно произвольным. Перевод этой строки основывается на ее трактовке в комментарии Ван Би и точке зрения Ху Ши. Кроме того, как указывают Си Тун и Чжу Цяньчжи, в древности было принято считать различные предметы по десяткам и сотням. По мнению Чжу Цяньчжи, оба толкования приемлемы. Ряд японских текстологов (Ямамото, Коянаги и др.) видят здесь упоминание о «человеческих талантах». Этой трактовки среди отечественных переводчиков придерживается И.И. Семененко, а среди американских – М. ЛаФарг. Перевод ЛаФарга выглядит так: «Положим, будут люди с талантом дюжен и сотен». Такой перевод плохо согласуется с контекстом.

507

Еще одна произвольная трактовка принадлежит Чэн Сюаньину, который увидел здесь аллегорию страстей и возвышенной отстраненности от них (см. ниже).

3.Некоторые западные переводчики рассматривают две части 4-й строки как одно предложение. Так поступает, например, К. Ларр: «Пусть люди будут бояться умереть во время путешествия». Однако и Ван Би, и особенно Хэшан-гун рассматривают две части этой фразы как самостоятельные высказывания. В мавандуйских списках данная строка выглядит иначе и может быть прочитана следующим образом: «пусть люди будут почтительны к смерти и держатся подальше от прощания» (В списке В сказано: «подальше от странствия»). Возможно, мы имеем дело с ошибкой переписчика, а, возможно, как предполагает Р. Хенрикс, речь идет о том, чтобы «отставить подальше мысль о прощании» (в смерти?). По мнению же Сюй Каншэна, мавандуйский текст не отличается по смыслу от традиционного варианта.

4.По поводу строки 7 Хэшан-гун высказывается кратко: «Не будет

обид и ненависти в мире».

5.Комментарий Хэшан-гуна к 8-й строке гласит: «Люди откажутся от письмен, вернутся к простоте и будут доверять друг другу без расписок».

6.А. Грэхэм обращает внимание на то, что заключительная часть этой главы (строки 8-13) приводятся Сыма Цянем как описание блаженных времен мифического правителя Шэньнуна, родоначальника земледелия. По мнению А. Грэхема данный пассаж восходит к учению так называемой «школы земледельцев».

7.По поводу концовки главы Хэшан-гун кратко поясняет: «У людей не будет страстей и желаний». Ван Би помещает аналогичный комментарий. Таким образом, оба комментатора связывают любовь к путешествиям с желанием извлечь какую-то выгоду для себя. Пояснение Сюань-цзуна: «И там, и здесь царит довольство и нет никаких вожделений». Ли Жун придает этой фразе еще более отвлеченный смысл, поясняя ее цитатой из «Чжуан-цзы»: «Люди забывают друг о друге в искусстве Пути, рыбы забывают друг о друге в реках и озерах».

8.В этой главе рифма отсутствует.

Комментарии

«Правдивые слова кажутся своей противоположностью». Лао-цзы как будто нарочно опрокидывает все истины здравого смысла и

508

«реальной политики». Правители и их ученые советники меряют силу государства его территорией и населением, численностью войска и прогрессом техники. И вдруг нам объявляют, что лучше все устроить наоборот: государству лучше быть маленьким, населению редким, войско распустить, а технические устройства сложить на складах на случай какого-нибудь аврала – люди от них счастливее все равно не станут. Немногие отважутся, как это сделал Ван Би (см. выше прим. 1), признать в нарисованной Лао-цзы картине идеального общества реально выполнимый проект общественного устройства. Чэн Сюаньин, например, увидел в упоминаемом здесь государстве аллегорию сердца, а в орудиях, которыми не нужно пользоваться, – намек на органы чувств, неспособные доставить правильное знание о мире.

Считать ли даосскую «утопию» полемической альтернативой существующим порядкам? Все, что мы знаем о Лао-цзы, не дает оснований полагать так. Но есть еще одна версия: принять эту поэтическую утопию, сложенную из образов столь же натуралистических, сколь и импрессионистских, откровенно символических, за правдивое свидетельствование о покое и радости просветленного, т.е. цело-мудренного духа, который обретает полноту в саморассеивании (отчего его жизнь не имеет «истории», не поддается изложению). Речь идет о гармонии человеческого сознания и бытия или даже, точнее, быта, когда в обществе нет почвы для соперничества и, следовательно, в нем нет ни злобы, ни насилия, ни меланхолии. Конкретные, но глубокомысленные черты этого мира имеют природу «утонченного присутствия» – своеобразной тени чистой текучести Пути, мгновенно являющейся и исчезающей в полном соответствии потоку превращений. Жители идеальной страны не пользуются орудиями, ибо хранят цельное отношение к действительности и настолько удовлетворены своей жизни, что даже не имеют желания съездить в соседнюю деревню. Их не гонит в странствия смутная тревога в душе. Но их удовлетворенность не лишает их смертной памяти, и это значит, что их дух вечно бодрствует и сознает себя стоящим на краю жизни. Наконец, пафос дистанции, пронизывающий как будто фантазерское – а на самом деле идущее из глубины внутреннего прозрения – видение Лао-цзы, есть верный признак безупречно нравственного отношения даосского премудрого человека к миру.

Невозможно стереть грань между сознанием прозревшим и суетным, устранить дистанцию, отделяющую мудрого от простых людей, ибо невозможно увидеть со стороны глубину духовного борствования. Мир никогда не поймет старого чудаковатого историографа. Ничего страшного. Автор «Дао-Дэ цзина», кажется,

509

впервые в человеческой истории находит утешение в эстетическом созерцании жизни, «как она есть». Ему радостно, что люди радуются жизни без всякой умной причины. Он увидел серый быт простонародья окрашенным в яркие цвета праздника, потому что в своей самоуглубленности, в сокровенном «движении вспять» придал ему статус тени, декорума, пустой – но такой веселой, такой красочной! – явленности бытия. Мир расцветает в пустыне одинокого сердца. Все богатства мира даются нам буквально за ничто – за миг нашего самоотсутствия. Этот опыт нравственной отстраненности или, как выражался Чжуан-цзы, «Небесной освобожденности», формирует язык выразительного безмолвия: люди, живущие так, «не знаются друг с другом» (Лао-цзы), «не угождают друг другу» (Чжуан-цзы), ибо они живут несравненным и несоизмеримым: они полны в себе и потому пребывают вне отношений обмена. Они могут только «оставлять», бескорыстно дарить. Правда их жизни выражается в абсолютно «ином» -- ином даже по отношению к «инаковости» Неба или смерти и совпадающим с чистой актуальностью существования, непостижимом, но доподлинно переживаемым «здесь и сейчас». Перед нами как-будто бы утопия в ее исконном значении идеальной страны, которой нигде нет. Но «нигде нет» уже смыкается с «везде есть». Вот мир, который, как сам Путь жизни, смуществует «между наличием и отсутствием». Фантасм, неотличимый от обыденности. Совершенно неутопичная утопия, реалистическая до последнего нюанса, подобно «лаю собак и крику петухов» (ставшая традиционной в китайской литературе примета счастливого быта). Тайна несказанной сообщительности: недаром, согласно некоторым спискам, жители утопии Лао-цзы, не желая «знаться друг с друом», в равной мере «никогда не прощаются друг с другом». Метафора лжет о себе и так выдает истину. Правда Пути – это вечно ускользающая граница всех «жизненных миров» человечества, мерцание «образа без образа», отблеск верховного предкавсечеловека, исток и исполнение самых насущных обетований сердца. Знак цельности человеческой практики, которая не отрицает предметной деятельности, но и не подчиняет ей человеческий дух. Этой главе традиция дала название «Одинокое бытие»: таков принцип разделывающей все формы общества, разсоциализирующей социальности Лао-цзы, которая заставляет забыть все лишнее, чтобы вернуться к единственно необходимому. Даосский патриарх свидетельствует об опыте общественности за пределами общества – о чем-то, заданном с предельной несомненностью в самом факте своей невозможности. Здесь «забвение себя» – акт в высшей степени безответственный –

510